В поисках Святой Руси

Русская Православная Церковь и русская идентичность

В контексте этого конфликта, этой беспощадной, ибо основанной на глубинных, стержневых ценностях духовной войны — визит Патриарха Кирилла на Украину с точки зрения как заявленных целей, так и достигнутого результата — выглядит если не как «десять сталинских ударов», то во всяком случае как свой Сталинград. Говорить об «успехе» визита совершенно неправильно (успех может быть и мелким, частным). Это не «успех», а решающий перелом в войне. Что в конечном счете понятно даже бескорыстным как сама нищета, публицистам с «Кредо. ру». Между тем такой результат был отнюдь не прогнозируемым, и даже обычно падкая на опережающие похвалы придворная пресса вела себя перед началом визита необычно тихо.

Накануне визита

Крайне осторожным прогнозам одних и ожиданию провала другими перед началом визита способствовало несколько факторов. Во-первых, это необычайно «упертая» позиция зависимых от внешней поддержки «оранжевых» политиков, становящихся особенно несговорчивыми во всем, что касается, с их точки зрения, «влияния Москвы», накануне своих, украинских, выборов. Вот уже немало лет президент Ющенко и подконтрольные ему люди из СБУ и украинского Совета по делам религий с упорством, достойным лучшего применения, всеми силами поддерживают раскольников из неканоничной УПЦ КП, возглавляемой лишенным сана и отлученным от Церкви М.А. Денисенко, самочинно провозгласившим себя «патриархом» и притесняют законную, каноническую УПЦ МП, руководствуясь чисто политическими соображениями. Если бы лейтенанты советского КГБ, в одночасье сделавшие феерическую карьеру в новом независимом государстве, хотя бы в небольшой степени соответствовали своим должностям, обладая необходимым минимумом профессиональной компетенции (то есть просто разбирались бы хотя бы во внешних, формальных сторонах церковной жизни), они бы давно поняли бесперспективность такой неумной тактики. Однако ненависть к мифической «москальской экспансии» и любимая мечта касательно «незалежной церквы» регулярно оказываются сильнее разумных соображений. Это ставит каноническую украинскую Церковь порой в невыносимое положение. Накануне визита вполне можно было ожидать широкомасштабных провокаций со стороны украинских спецслужб и связанных с ними националистических группировок.

Во-вторых, конечной неудаче миссии Патриарха Кирилла давно и упорно способствовала необычайно бурная активность на Украине так называемых «политправославных», своими неумными, агрессивными и порой просто провокационными действиями дискредитирующих промосковскую позицию.[1] Эта деятельность, воспринимаемая как однозначно одиозная как священноначалием, так и простыми украинскими верующими (о чем имеется достаточно свидетельств вполне конкретных православных граждан Украины — наших корреспондентов), сравнительно недавно была осуждена Архиерейским собором Украинской Церкви. Напомним, что это был тот самый собор, который одновременно с этим осудил и муссируемую некоторыми идею так называемой «украинской автокефалии». Вряд ли можно считать серьезным фактором наличие среди духовенства канонической УПЦ МП крайне немногочисленной группы, всерьез мечтающей об автокефалии. Реальная позиция украинской Церкви выражена в известных словах Блаженнейшего Владимира: «Никакая автокефалия нам не нужна. В плане самостоятельности мы и так имеем все, что возможно».

Однако третьим и крайне тревожным негативным фактором накануне патриаршего визита на Украину была недавняя (приуроченная практически к началу визита) абсолютно провальная «миссионерская акция», связанная с пресловутым байк-шоу в Севастополе, в ходе которого было совершено страшное кощунство, глумление над верой и православными святынями, когда почти полностью раздетая байкерша уселась на мотоцикл, на котором было прикреплено знамя с изображением Спаса Нерукотворного. Фотография обошла весь Интернет. Крайне характерно, что необычайно активное участие в распространениии скандальных фотографий принял автор термина «политическое православие» околокремлевский политтехнолог Е. Холмогоров, который в крайне вызывающей, агрессивной манере обвинял православных людей, выражавших недовольство, в «фарисействе» и т. д. Столь нестандартный «миссионерский ход» вызвал бурный скандал среди православной общественности как в РФ, так и на Украине, не вполне утихший до сих пор. Однако некоторые официальные лица Церкви, а также непосредственные участники широкомасштабной пиар-миссии — Холмогоров и протодиакон А. Кураев в своих комментариях пытались представить дело как полный триумф «новой миссии», а кощунственный эпизод глумления над святыней — поначалу всего лишь как случайное досадное недоразумение. Говорилось, что почти голая байкерша — человек в акции случайный («попросила подвезти») и т. п. Байкер, управлявший мотоциклом, был «разжалован», почти что исключен из клуба. Однако журналистское расследование показало, что ни о каком «случае» не может быть и речи. Героиня дня оказалась фотомоделью и членом днепропетровского клуба женщин-байкеров. Лишь когда скандал достиг угрожающих размеров, Кураев выдвинул новую версию: подслеповатая (!) фотомодель, садясь на мотоцикл, не разглядела, что за знамя было на нем прикреплено. Это уже прямо стало выглядеть как дурной анекдот. Впрочем, вскоре Холмогоров извинился перед байкерами (!) за распространение скандальных снимков, однако перед православным народом России и Украины, чьи святыни подверглись поруганию, никто извиниться и не подумал!

Подробным анализом данного симптоматичного эпизода мы и другие авторы заняты в другом месте.[2] Сейчас для нас крайне важно лишь отметить, что все события, связанные с «миссией через скандал» (а по данным наших украинских источников, «миссионерская акция» закончилась, говоря мягко, не вполне воздержанным поведением участников — байкеров после завершения ее, так сказать, официальной части, что еще подлило масла в огонь), происходили как раз накануне патриаршего визита! Понятно, что украинская националистическая пресса не могла не воспользоваться столь неожиданным подарком московских пиарщиков. Националистические газеты, с удовольствием смаковавшие скандал, запестрели заголовками типа «москальские свиньи — вот как они понимают православие» и т. п. При этом то подавляющее большинство УПЦ, которое традиционно настроено пророссийски, в пользу единства с Матерью-Церковью, воспринимало произошедшее крайне болезненно. Ведь получалось, что пресловутые «миссионэры» фактически уравняли святое дело православной миссии с ритуальными кощунствами какого-нибудь Гельмана, Кулика или Самодурова! Словом, как говорится, «напряжение нарастало».

Концепции. Народ и Патриарх

Предчувствия некоторых информированных людей, бывших, что называется, «в теме», были далеки от безмятежности. Однако они не оправдались. Здесь думается, сыграли роль два главных фактора. И оба не могут не радовать. Во-первых, теперь понятно, что оперативная разведка у РПЦ все-таки есть (насчет стратегической не скажу, не знаю), и Патриарх был вовремя проинформирован о настроениях среди украинских православных. После этого стало понятно, что, как ни делай хорошую мину при плохой игре, речь идет ни много ни мало, как о переламывании ситуации, а отнюдь не о легкой прогулке. Во-вторых, следует, конечно, говорить о личной роли самого Предстоятеля, и именно это в значительной степени — есть главная тема настоящей работы. Обладая достаточной полнотой информации и понимая не просто важность, но судьбоносность визита, Патриарх смог переломить ситуацию, по сути, тремя ударами, тремя программными заявлениями.

Во-первых, это не раз повторенные слова о недопустимости заигрывания с субкультурами. («Церковь не должна замыкаться от светской культуры., но это не значит, что она должна принимать все, что присутствует в этой культуре». Священник вполне может придти туда, где собралась молодежь, подчеркнул Патриарх. (А разве кто-то когда-то утверждал обратное? — В.С.). — Но: «Не надо мимикрировать под молодежную субкультуру». И т.д. Слова о «священнике в шортах», который проповедует на дискотеке, были услышаны и поняты благодарной аудиторией православной Украины, с радостью воспринявшей скрытый подспудный смысл мягкого, но недвусмысленного отмежевывания Предстоятеля от «субкультурщиков»[3], которое очень напоминало аналогичное отстранение тогда еще митрополита Кирилла от «политического православия» два года назад.

Во-вторых, нашумевшее обличение либерализма на встрече с преподавателями и учащимися Киевских духовных школ в Киево-Печерской Лавре. Правда, Патриарх развивает подобные идеи уже давно, но в данном выступлении, являющемся, по сути, центральным среди всех проповедей и выступлений во время украинского визита, следует признать крайне важными некоторые новые акценты. Многие комментаторы (как светские, так и церковные) по горячим следам кинулись обсуждать, насколько правильно или насколько глубоко, насколько резко Патриарх обличил либерализм. Однако мало кто обратил внимание на то, что суть данного выступления отнюдь не в этом (негативное отношение Патриарха Кирилла к самому феномену либерализма, повторяем, отнюдь не новость). Главный смысл здесь в другом. Острие критики Патриарха оказалось направлено не столько против либерализма как такового, сколько против присутствия и влияния его в христианском богословии, то есть, по сути — против того самого «либерального христианства», с которым православные консерваторы (в терминологии некоторых — проклятые «миссиофобы») борются по меньшей мере с начала 90-х годов XX в.![4]

«Реально существует колоссальная опасность: христианское богословие попадает в плен светской мысли, причем этот процесс пленения христианского богословия на Западе оказался далеко не безобидным. Это не было просто философским заимствованием какой-то светской идеи и перенесением ее на христианскую почву… Здесь совсем не так. Здесь происходила диффузия, проникновение светских идей в ткань богословской мысли настолько глубокое, что на выходе появлялся очень недоброкачественный продукт. Я имею в виду огромное влияние на западное христианское богословие идей эпохи Просвещения и философских идей либерализма…» И т.д.

«Диффузному» взаимодействию собственно богословской и светской мысли Патриарх противопоставил святоотеческий подход.

«Какой первый урок нам дают святые отцы как ученые богословы? Они дают замечательный урок того, как богословие может и должно использовать достижения светского разума. Если вы читаете отцов-капподокийцев, вам может казаться, что идеи платонизма и неоплатонизма вошли в сознание капподокийцев. Некоторые говорят — нет ничего нового у капподокийцев, это просто заимствование платонистических идей, перенесение языческой философии на христианскую почву. Но так говорят только люди близорукие, не видящие смысла того, что происходило в ту эпоху. Святые отцы сумели использовать светскую ученость, светскую методологию, даже светские языческие категории философского мышления для того, чтобы выразить христианские идеи. И то, что сказано ими о Святой Троице, то, что живет уже на протяжении двух тысяч лет и привлекает своей силой, было сформулировано именно таким образом. Не заимствовались и не пересаживались на христианскую почву идеи. Заимствовался инструментарий, посредством которого выражались глубочайшие истины христианства».

Стоит ли напоминать, что эти вполне безупречные формулировки Предстоятеля Церкви, по сути, в главном, в методологии подхода решительно противостоят кураевским умствованиям насчет «впечатывания» своего, христианского смысла в чужой, например, языческий текст.[5]

Далее, опять-таки мало кто обратил внимание на то, что начало апостасийных процессов в так называемом современном мире Патриарх видит отнюдь не в эпохе Просвещения, окончательно сформировавшей идеологию и систему «ценностей» секулярного модерна, а, по меньшей мере, в Ренессансе.

«Эта эпоха (Просвещение — В.С.) окончательно поставила человека в центр мира, хотя все началось намного раньше, в эпоху так называемого Ренессанса, когда человек был поставлен в центр — не Бог, а человек».[6]

И, наконец, еще одно важнейшее идеологическое положение Святейшего Патриарха, сформулированное в этом выступлении, заключает в себе вполне недвусмысленную критику постмодернизма, в полном созвучии с некоторыми недавними публикациями все тех же «миссиофобов», не получившими ни малейшего ответа по существу от Кураева и К°!

Но все-таки решающую роль в переломе ситуации в сторону безоговорочного успеха визита сыграли даже не эти крайне важные заявления, а решительный традиционалистский пафос и традиционалистская идеология ключевых выступлений Патриарха, необычайно выгодно контрастировавшая как с суетливой агрессивностью «политправославных», так и с позорно-провальными «заходами» «миссионэров». Практически впервые в постсоветский период идеологема «Святой Руси» стала смысловым центром проповеди Предстоятеля Церкви, и это не могло быть не замечено той массой православных людей Украины, которые пришли приветствовать своего Патриарха либо внимательно следили за происходящим по телевидению и другим СМИ.

«Ни одна страна не называлась святой страной, а Русь называлась Святой Русью. Возникает вопрос: откуда это словосочетание — Святая Русь?.. Русь стала Святой Русью потому, что святость была доминантой жизни нашего народа.

Святой человек был положительным героем нашего эпоса, житийной литературы, а затем художественный образ святого человека вошел в классическую литературу. Он потерял многие житийные черты святости, но образ положительного героя классической литературы — нашей общей литературы — дает замечательное понимание того, как святость, христианский образ жизни, высокая нравственность могут проявлять себя в конкретных жизненных обстоятельствах…

Люди не устремлялись к богатству, хотя и не чурались этого; люди не устремлялись к тому, что сделало бы их успешными в этой жизни, хотя и не чурались успеха. А к чему устремлялся народ? К тому, чтобы достичь идеала святости. Ясно, что в истории никогда не бывает, чтобы идеалы достигались в полной мере, и только, может быть, отдельным героям духа удавалось это сделать, но то, что святость была национальным идеалом, очень сильно отразилось на всей нашей истории; возможно, именно это обстоятельство спасло нас от страшного атеистического разгрома".

Святая Русь, как духовная сущность, духовная субстанция, объединяющая народы «большой» России поверх национально-государственных границ, которая не отрицает национально-государственный, так сказать, частный и светский патриотизм, но возвышается над ним как качество принципиально более высокого уровня — стала не только идеологической, но и прямо метафизической доминантой «явления» Патриарха своему народу во время украинского визита. В конечном счете, если не брать жившую в условиях относительной свободы белоэмиграцию и Зарубежную Церковь, здесь, в самой большой России (или, политкорректно выражаясь, «на постсоветском пространстве») впервые после 1917-го года именно этот глубинный архетип народного сознания, именно эта глубочайшая символическая мифологема была положена в основу ни много ни мало — проектного вызова, который Патриарх бросил Европе и вообще Западу.

«Я думаю, что наше единство — единство духовного пространства Святой Руси, исторической Руси, — это огромной силы цивилизационный проект, и он не предназначен для того, чтобы быть ведомым. Он предназначен для того, чтобы генерировать идеи, и это сейчас происходит; он предназначен для того, чтобы бросать мировоззренческие вызовы, на которые другим потребуется ответить. У нас есть потенциал для развития подлинного диалога Востока и Запада — не диалога всадника с лошадью… Единая Европа не может быть построена по лекалам, которые не создавались нашей с вами великой цивилизацией, самостоятельной и самобытной. Если мы хотим строить эту Европу, мы должны договориться о том, чтобы создать новые лекала. Может быть, Господь приведет нас к этому, и мы сможем внести свой цивилизационный вклад в построение в мире тех справедливых отношений, о которых многие мечтают».

Не политиканство в Церкви («политическое православие»), но привнесение духовного измерения в саму политику, напоминание о Боге, о силе Божией, как не только высшем Судии, но непосредственном участнике самого исторического процесса — стало доминантой выступлений Патриарха на Украине.

«В какой-то момент мы все нуждаемся в том, чтобы отдать свой разум благодати Божией. Человек часто противится действию благодати, стремится идти наперекор этому Божественному потоку. Но когда-то нужно отдаваться ему, особенно в критические моменты… в сложных вопросах истории, в сложных и запутанных политических схемах современности мы, верующие люди,. должны сопрягать проникновение в суть проблем с призыванием помощи Божией». И т.д.

Не «технологии» и приемы «миссии», не кураевско-мещериновская «просвещенность», но живая связь верующих и жаждущих веры сердец — стояли в центре его проповеди. Патриарх не раз говорил о вере встречавших его людей, о живо ощущаемой им силе духовной убежденности народа в истинности своей веры и своей Церкви, как о самом сильном впечатлении за все время визита.

«Самое яркое впечатление — от встречи с верующими людьми… То, что я очень глубоко пережил — это горячую молитву людей в Киево-Печерской лавре. Живая вера, которая настолько сильна, что способна переставлять горы (Мф. 17:20)… Я чувствую, насколько сильна и горяча вера православных украинцев. Благодаря этому и в советское время гонения не достигали цели; благодаря этому сегодня, несмотря на многие проблемы в общественной жизни Украины, у людей сохраняется… надежда и, я бы сказал, оптимистический взгляд в будущее».

Именно вера, по мысли Патриарха, является «закваской солидарности всего общества», «той силой, которая только и способна изменить жизнь к лучшему в этой стране, а все остальное вторично. Первична же сила народной веры и благочестия, сила призывания имени Божия, и будем молиться, чтобы эту простую мысль поняли все: и политики, и люди бизнеса, культуры, науки, и землепашцы, и рабочие; чтобы еще раз это поняли люди Церкви — священники и архиереи. Тогда, объятые общей силой веры и великим вдохновением, мы сможем сделать все, что благословит нам Господь, сможем преодолеть любые трудности».

Ключевые выступления Патриарха, его обращения к народу шли, мягко говоря, вразрез с рационалистическим посылом «нового», либерального богословия, представители коего не раз кощунственно посмеивались над тем, что они считают проявлением «народной веры», а не собственно православного Предания, например, над величайшей святыней Православной Церкви — «Стопой Богородицы», хранящейся в Успенском соборе Почаевской Лавры. Как отличается по духу и по стилю от теплохладных построений протестантствующих, погрязших в богословском рационализме «миссионэров», например, вот это:

«Сегодня великий праздник: мы празднуем 450-ую годовщину со дня принесения на сию святую землю чудотворного образа, который стал щитом и великим символом надежды для тысяч и миллионов людей; мы прославляем силу Царицы Небесной, явленную всем нам, всему роду человеческому, через этот чудотворный образ. Потому и притекаем мы сюда в таком множестве, что знаем историю этих чудес, знаем не понаслышке, потому что и сегодня многие люди, делясь друг с другом, говорят о том, что совершила Божия Матерь в их жизни после молитвы на этом святом месте у чудотворного образа, у отпечатка стопы Царицы Небесной. Мы прославляем Божию Матерь, Которая слышит наши молитвы и отвечает на них; именно в этом ответе и содержится основание нашей веры в то, что Она, Матерь наша, предстательствует за нас пред Престолом Сына Своего и молится за род человеческий». И т.д.

В свое время, в работе «Наши новые миссионеры»[7] нам уже доводилось писать:

«Человек — не абстрактный индивид, существующий лишь „здесь и теперь“, а плод Божественного замысла, обладающий исторической памятью. Мои православные предки, отнюдь не святые, обычные грешники, но умершие в покаянии, актуально существуют для меня сегодня, даже если я в этот момент впадаю в тяжкий грех и отпадаю от Церкви. Русский народ — народ православный, как бы далеко он не отпал от веры своих отцов в XX веке. Если это не так, то никакая православная миссия вообще невозможна! Историческая память вообще — сложная вещь, и иногда преподносит такие сюрпризы, о которых не догадываются протестантствующие рационалисты, пытающиеся в наши дни полностью оккупировать миссионерское поле… Задача проповедника, миссионера — не в том, чтобы написать на религиозно девственном сознании современного человека свои произвольные письмена, а в том, чтобы пробудить, вызвать к жизни дремлющие социокультурные и духовные коды, помочь людям осознать свое Православие не просто как культурную традицию, составляющую основу самоидентификации человека в истории и в окружающей реальности, но как именно веру, как двустороннюю связь со Христом, побудить его к началу активной церковной жизни».

По существу, Патриарх во время украинского визита сделал именно это. Он «вызвал к жизни дремлющие социокультурные и духовные коды» православного сознания, сказал именно те ключевые слова, которыми обозначил свою глубинную духовную связь с народной общностью. И благодарно раскрывшаяся в ответ душа народа ответила ему самой искренней и горячей любовью. Тайна духовной власти, грубо попираемая в наши дни «технологами и пиарщиками», усиленно подменяемая суррогатами, рождаемыми в прокуренных «ситуационных комнатах» постмодернистских манипуляторов и регулярно ускользающая от них, превращающих все в «симулякр», вдруг «далась» — и перед лицом этой тонкой и грозной, опасной для безрелигиозного сознания реальности все «здешнее» (политические расклады, интриги политиканов, суета дворни и экспансия внешних сил) оказалось вдруг неважным. Электрическая дуга народной любви к своему отцу — вдруг установилась — как ответ на обращение Патриарха к реалиям, рожденным в соработничестве Отца Небесного и народного гения. Украинские националисты и их помощники в РФ, заангажированные журналисты и раскольники — могут теперь сколько угодно рассуждать о «неудаче визита», — это шипение раздавленных. Однако раздавлены они оказались отнюдь не чисто человеческой силой, ловкостью и умением тех или иных церковно-политических персон, а силой Божией, силой патриаршей харизмы, даруемой при хиротонии, которая вдруг «сработала» именно тогда, когда тот, кому она дарована, отдался естественному чувству истории и неотвратимо действующих в ней духовных, неотмирных сил. На языке православного богословия это называется, если не ошибаюсь, «трансцендирование», преодоление человеком своей ограниченной и грешной натуры, прорыв в иное, к божественному замыслу о себе, когда сам Бог начинает победоносно и неотвратимо действовать в человеке.

В 30-е годы XX века можно было сколько угодно заниматься партийными разборками, репрессиями в армии и чистками аппарата. Но в грозный для Родины час, в час, когда «враг у ворот», стало с неотвратимой ясностью ощутимо, что ничто не спасет. Кроме одного. И тогда прозвучало знаменитое: «Братья и сестры». И народ — измордованный, измученный (но, к счастью, недобитый), со своими не раз оплеванными святынями, неисправимо склонный вопреки всему — верить «царю», встал на защиту Отечества, про которое во время войны многие как-то стали забывать, что оно «социалистическое». И дошел до Берлина, свято поверив (иначе воевать невозможно), что «братья и сестры» — это всерьез. И не его, не народа вина за последовавший после войны новый откат к государственному террору.

После последнего Собора можно было сколько угодно заниматься «реформой» всего, что попадет под руку, тасовать кадры, расставлять в нужных местах нужных людей, поощрять начатую уже в некоторых местах ломку богослужения и продвигать вперед реформаторов в рясах. Однако в час «Х», когда горела земля, и пришлось самолично спасать ситуацию после кучи дров, наломанных «новыми, молодыми и успешными», пришло безобманное чувство, что апеллировать нужно к тому, кто спасал Русь всегда, в самых страшных невзгодах и испытаниях — к православному народу. И это чувство, не каждому даруемое, неотрывное от харизмы — как обычно, не подвело. На площади Почаевской Лавры своего Патриарха встречали и называли «родненьким» отнюдь не десоциализированные отморозки, перед которыми, чувствуя их темную энергию и притягивающую «пассионарность», так заискивают в своей теплохладности «новые миссионеры», и не жалкие кучки «просвещенных христиан», вылезших на свет Божий со своих прокуренных либерально-образованческих кухонь. Но — Православный Народ, созидатель великой державы, держатель тех вечных имперских смыслов, которые неразрывно связаны с духовной реальностью Святой Руси. Все эти монахи, сельские священники, паломницы, без гроша преодолевающие огромные расстояния, чтобы приложиться к какой-нибудь святыне, православные педагоги, безвестные подвижники, всю жизнь тянущие приходскую лямку в безнадежной, ибо слишком уж далекой, глубинке… Народ, столько раз ошельмованный либерально-христианскими публицистами за его «темноту», «невежество», «склонность к суевериям и «диомидовщине» и прямо «магическое сознание». И перед лицом этого народа — что могла сделать нанятая массовка «незалежных»?!

Патриарх на Украине открыл новую страницу в истории большой России. Ибо вызвал к жизни тот Большой Смысл, который казался многим утерянным, но — таился в сокровенных глубинах истории. Теперь Рубикон перейден, и назад дороги уже нет. Ибо Церковь держится на духовных реалиях, и любовь народа — слишком серьезная вещь, чтобы относиться к ней без пиетета и без должного ответного чувства. Сказав «Святая Русь», придется соответствовать харизме, и держать в своем окружении безграмотно-местечковых «малерóв»[8] (выражение покойного В.Л. Махнача, Царствие ему Небесное) и кощунствующих «миссионэров», а также неудержимо тянущихся ко всякого рода моральной грязи, доносам и т. п. «фройлеров» — совсем уже неприлично. И вряд ли совместима с этой апелляцией к Традиции и Большому Смыслу «реформаторская» ломка этой самой традиции, начиная с ее духовной, сакральной сердцевины — богослужебного строя Церкви.[9] Шутить с любовью народа, с духовным эросом Святой Матери Руси — плохая идея.

Итак, что же сказать нам в заключение? Только одно: мы, Церковь, русский православный народ, должны усиленно молиться за нашего Патриарха, вознося его святое имя за литургией. И не из «чисто человеческого», придворного угодничества. Но потому, что он — наш Патриарх, носитель дарованной от Бога харизмы, той Божией силы, которая преобразует человеческое и без которой все наши земные усилия тщетны. Патриарх Святой Руси, которая по нашим и его молитвам, вопреки нашему недостоинству, по всесильному произволению Божию может и должна воскресить — великую Россию.