Весна Патриарха
Статья третья. Модернистский соблазн

«Наши новые миссионеры» и философия постмодернизма

Предисловие

Сейчас, когда прошло уже больше ста дней с момента избрания нового Патриарха, по всем правилам политической дипломатии вполне возможно подводить некоторые предварительные итоги. Что же на данный момент стало доминирующим фактором нового патриаршества? Анализировать кадровые перестановки — довольно скучное занятие, тем более, что здесь всё, в основном, понятно, да и сказано на эту тему уже достаточно. (Тем более, что наша сегодняшняя тема — отнюдь не политическая, а скорее метафизическая, философско-культурологическая). Те процессы внутренней перестройки некоторых существенных сторон церковной жизни, которые начались ещё при Патриархе Алексии (например, реформа конфессионального образования и др.), в общем, пока не приобрели какого-то принципиально нового качества, а вновь назначенные патриархийные «менеджеры» просто не имели времени сколь либо существенным образом проявить себя. Вместе с тем, в эти первые «сто дней» нового патриаршества все ощутили веяние какого-то действительно нового ветра. В чём же? Нам представляется, что в двух вещах. Во-первых, в совершенно особой, какой-то нарочитой технологичности, с которой был проведён Поместный собор, что уже отмечено некоторыми из коллег (не станем далее углубляться в эту опасную тему), а, во-вторых, в мощнейшей информационной медиакампании, в совокупности представляющей собой как бы «презентацию» нового «проекта» РПЦ.

Проект этот предусматривает придание Православию и самой РПЦ совершенно нового качества, что касается как образа её жизни и действия, так и по нашему убеждению, внутренней сути. По замыслу носителей данного проекта, его так сказать, коллективного субъекта, суть здесь заключается в активном продвижении Церкви во внешний мир, в резком увеличении числа её членов, в качественном усилении влияния Церкви на самые разные стороны жизни как в России, так и во внешнем мире, что рядом публицистов обозначается как «миссионерская экспансия», или «агрессивное миссионерство». Принимая такую терминологию как данность, заметим сразу три вещи. Во-первых, крайне затруднительно понять природу какого-либо феномена, всего лишь безоговорочно принимая свойственный ему язык. Борьба за язык неотделима от борьбы за смысл. Поэтому с нашей стороны было бы крайне неосмотрительно поступать таким образом. Во-вторых, предлагаемое нами рассуждение носит принципиально аналитический и гипотетический характер, будучи предельно открытым к конструктивной критике. Это очевидным образом предполагает его абсолютную чуждость логике партийных «разборок» и персональных «наездов», на каковые, следуя принятому нами в последнее время обыкновению, отвечать принципиально не будем. (Подробнее о «партийности» и т. п. вещах в дискуссии см. в нашей предыдущей статье «Одесское богословие»). В-третьих, свою цель мы видим в анализе скорее объективной логики рассматриваемого проекта, нежели субъективных намерений тех или иных персон, с ним связанных. Поэтому ещё раз подчеркнем: рассуждения суетливо-услужливых придворных публицистов в духе «ты за или против Патриарха?» — заведомо «из другой оперы», будучи принципиально чужды самому типу нашего дискурса. (Тем более, что сам Патриарх в последнее время высказывает целый ряд идей, вполне созвучных нашим, к чему мы ещё обратимся).

Как строится проект?

Итак, совершенно очевидно, что перед нами не набор спонтанных действий и рассуждений, а именно проект, причём, поскольку речь идёт о православной миссии в современном мире, проект не какой-нибудь, а религиозный. Декларируемые цели данного проекта, на первый взгляд, вполне очевидны: сделать Церковь качественно более влиятельной силой и привести в неё количественно больше людей. Однако здесь сразу же возникает целый ряд вопросов. Прежде всего: почему данный проект (по мнению его авторов и «исполнителей») оказался востребованным? Ответ (в логике самого же проекта) достаточно очевиден: во-первых, потому, что сама РПЦ действовала до сих пор не лучшим образом, а, во-вторых, потому что всё христианство в целом в современном мире пребывает в несомненном кризисе.

Как бы то ни было, авторы рассматриваемого проекта, если верить им на слово (а у нас вроде бы нет формальных оснований поступать иначе) и доводить их логику до её естественного завершения, вознамерились ни много ни мало, как изменить мегатренд самой истории! Это уже интересно! И это тем более вынуждает нас присмотреться к тому, как реализуются религиозные миропроекты в истории.

Самым привычным (и необходимым в нашем случае) примером является, конечно, древнее христианство. Была ли его востребованность ответом на кризис древнего мира? Несомненно! Причём, всем мало-мальски образованным людям хорошо известно, что в основе этого кризиса древнего мира лежала глубокая исчерпанность его духовных основ.

Но в основании любого религиозного проекта находится не просто необходимость дать ответ на кризис окружающего мира. Никакой религиозный проект невозможен без мощнейшего духовного импульса, и древнее христианство является здесь особенно ярким примером. Поскольку породивший его духовный импульс был связан с событием сверхъестественным — то есть с боговоплощением. Так бывает далеко не всегда. Например, европейский Ренессанс, Реформация или политический ислам — яркие, великие миропроекты, также содержащие в себе мощный духовный импульс, однако в них не было и нет ничего сверхъестественного. В этом смысле христианство, конечно, уникально.

Под влиянием духовного импульса люди, воспринявшие данный миропроект как свой, формируют его сакральное ядро, в котором устанавливается мистическая (метафизическая), сакральная связь с высшими силами. Насколько реальна эта связь и что она представляет собой в действительности — отдельный вопрос. Для нас, как христиан, очевидно, что подлинное богообщение имеет место лишь в святой и спасительной апостольской и соборной православной Церкви. Однако в данном случае важно, что носители любого религиозного (или даже квазирелигиозного!) проекта всегда вдохновляются неким духовным началом, пусть даже, с нашей, христианской, точки зрения и ложным. Ложное — не значит иллюзорное! Готовность к жертве всегда базируется на реальной живой вере в существование некоего высшего начала, по сравнению с которым сохранение земной физической жизни человека не осмысляется как самодовлеющее и самоценное. В этом — вся суть, зерно религиозного сознания, и именно этим религиозное сознание отличается от нерелигиозного. Даже атеизм, осмысляемый религиозно, как вера, несёт в себе определенный запас неких духовных энергий, пусть даже тёмных и прямо сатанинских. Однако в нашем конкретном случае даже все эти оговорки не столь уж и важны, поскольку мы-то сейчас рассуждаем именно о христианском, православном религиозном проекте, в основе которого — всегда связь со Христом и со всей Троицей, духовное соединение с Богом по благодати, в реальности и истинности которого для нас нет ни малейших сомнений.

Именно эта связь имманентного и трансцендентного является неисчерпаемым источником духовных, творческих сил для носителей проекта. Чем сильнее накалено сакральное ядро, чем в большей степени приверженцы проекта обладают живым чувством своей инаковости по отношению к внешнему миру, тем сильнее бывает последующая религиозная экспансия, выплеск религиозной энергии во внешний мир. Это опять-таки особенно ярко видно на примере древнего христианства. Сначала были катакомбы и мученики, «свидетели», отдавшие жизнь за Христа (и в немалом количестве!) затем — христианство завоевало империю, но никак не наоборот! Более того. Как только христианство приближается к религиозному доминированию в повседневной жизни империи, христианский сакралитет (будучи духовной основой этой внешней экспансии) начинает как бы искать себе нового места, locus’а, и возникает новое, добровольное «мученичество», иными словами — монашеское движение, последовательно стремящееся к новому отделению от этого мира, где христианство, казалось бы, побеждает! Наряду с этим начинается христианизация, оцерковление культурных форм, доставшихся в наследство от «ancient world», их постепенная творческая трансформация, и Церковь приходит во все сферы жизни «большого» мира.

Итак, для здорового мышления вполне очевидно: экспансия религии вовне невозможна без духовного импульса и накалённого сакралитета, и именно последний, вливаясь в традиционные формы культуры, развивающиеся на основе культурной преемственности, лежит в основе их творческой трансформации. Нет духовного импульса и накаленного сакралитета — и «традиционная» культура все более омертвляется, обессмысливается, становится мертвой шелухой, до тех пор, пока её вновь не возгреет религиозный огонь, огонь веры и Откровения. Когда трансцендентное закрыто и остыло сакральное ядро — проект невозможен, и невозможно вновь возжечь религиозный пламень без жертвы и подвига.

Культурные типы и религия

Сказанное выше и имеющиеся у нас (надеемся, что и у читателя) культурологические познания неминуемо означает, что в реализации религиозного проекта важнейшую роль играет определённого рода связь, соотношение его сакрального ядра и окружающих его (а также формируемых им, ибо ядро неизбежно оказывает влияние на периферию) форм культуры. Эта связь никак не может быть произвольной (1). Когда «наши новые миссионеры», некоторые из которых ещё всерьез считают себя философами и культурологами, говорят о «безразличии» Православия к тем или иным культурным типам и viceversa, невольно испытываешь сильное недоумение. Неужели эти люди не читали ни Шпенглера, ни Данилевского, ни К. Леонтьева, ни, наконец, Лосева? То, что Слово Божие (а, стало быть, и наша потенциальная «миссия») открыто для всех и обращено ко всем — это один вопрос. Но из этого же никак не следует, что связь между религией и порождаемыми ею социокультурными, политическими, экономическими феноменами, философией и т. д. является абсолютно произвольной, что здесь не действуют никакие, причём достаточно строгие законы и закономерности! Так, например, иудаизированный вариант протестантизма, породивший пуританскую этику и индивидуалистическую культуру капиталистического хозяйствования, никак не мог бы породить Домостроя и крестьянской общины, а, скажем, духовная аскетика «Добротолюбия» ни в коем случае, ни при каких условиях не заставит нас отстраивать социум по принципам шариата. Точно так же и в искусствах (то есть в культуре в узком смысле). Иконопись Рублева и Дионисия и знаменный распев никоим образом не могли бы быть порождением утонченной чувственности позднекатолической мистики, а исихастское «умное делание» ни при каких условиях не могло бы иметь своим культурным продуктом живопись титанов европейского Ренессанса или музыку эпохи барокко и классицизма. Существуют определённые, вполне непреложные законы движения традиции в истории, и игнорировать их, обращаться с традицией на основании собственного произвола — значит обрекать себя на историческую слепоту и заведомое историческое поражение.

«Миссия без берегов» и постмодерн

Ключевой постулат разбираемого проекта гласит, что миссионерствовать следует в культурных формах современного мира, дабы быть понятым этим миром и успешным в нём в качестве миссионеров. Это, казалось бы, простое и очевидное положение таит в себе массу подводных камней, и в них-то всё дело! Однако, прежде чем обратиться к этому главному для нас на сегодня клубку проблем, констатируем другую, не менее известную православной общественности, «миссионерскую» установку носителей проекта, от которой они, надеемся, не станут вдруг отрекаться. Факт состоит в том, что описанный выше, известный в истории классический путь реализации, развертывания религиозного проекта в данном случае отнюдь не востребован! «Наши новые миссионеры» хотят как можно меньше отличаться от внешнего мира (то есть от объекта своей миссии), мимикрируя под него. С одной стороны, и основные синодальные документы, и выступления Патриарха содержат вполне справедливые и достаточно жёсткие обличения исчерпавшего себя постпросвещенческого либерализма с его безбожием, безнравственностью, попранием ценностей и т. д., с другой же стороны, в самой Церкви, то есть в сердцевине, в сакральном ядре проекта запускается модернизация, не замечать которую может только ленивый или уж совсем заангажированный человек. На эту тему за последние годы написано более чем достаточно (2). Таким образом, налицо характернейший парадокс: носители данного проекта собираются во внешнем мире, подлежащем оцерковлению и новой христианизации, бороться с тем, что является последствием, продуктом тех процессов, которые они сами запускают в Церкви, то есть в ядре своего проекта! Вместо возгревания сакралитета, без чего невозможна религиозная «экспансия», выплеск религиозной энергии вовне, сакральное ядро (и так остывающее!) предполагается ещё больше остудить, чтобы, не дай Бог, ненароком не обжечь «внешних», чтобы лучше «соответствовать» им, быть «доступнее и понятнее»! И это религиозный проект? На наш взгляд, этот лежащий на поверхности парадокс содержит антагонизм, взрывающий данный проект изнутри. (Если, конечно, верить, что речь всерьез идет именно о «миссии», о проповеди христианских ценностей).

Обратимся теперь к нашей главной проблеме. Итак, «миссия в культурных формах современного мира». Если так (а тезис кажется таким очевидным!), то, по элементарным законам научного рассуждения, следует вначале разобраться с исходными понятиями. Ибо говорить о христианской миссии (для христиан вообще-то привычнее говорить о проповеди Слова Божия, апостольстве или благовестничестве) в современном мире и при этом не анализировать, не пытаться понять, каково же реальное состояние этого самого мира — верх абсурда и безответственности.

Итак, что же представляет собой сегодня так называемый «современный мир» и его «культурные формы»? И тут мы сразу наталкиваемся на серьезнейший методологический риф, препятствие внешнее, которое, наряду с выявленным выше внутренним противоречием разбираемого проекта, грозит просто на корню подорвать и уничтожить весь проект. Ибо общим местом именно современной философско-исторической, социокультурной и политической мысли, особенно западной, стало признание того, что этот самый «современный мир» (то есть классический модерн в его секулярном изводе, порожденный эпохой Просвещения), в сущности говоря, закончился и трансформировался в нечто качественно иное, новое (хотя, как это всегда и бывает в истории, связанное с предшествующей эпохой некой преемственной связью), то есть — в постмодерн. А в нём, в постмодерне, классическую культуру с её «формами» и содержанием ожидают, говоря мягко, весьма существенные трансформации. Итак, ещё один парадокс в нашу коллекцию: церковные «модернисты», заявляющие о своем намерении модернизировать Церковь, дабы быть лучше понятыми так называемым «современным миром», оказываются как раз архаистами, ибо апеллируют к тому историческому феномену, которого, по сути, уже нет, который сошёл или стремительно сходит с исторической арены, а по факту своей деятельности, для того, чтобы воплотить свой тезис и выдержать свою логику до конца, стоят перед жёстким императивом, повелевающим им самим стать постмодернистами! Как можно говорить о «культурных формах современного мира», да ещё собираться в них, в этих формах, миссионерствовать — и при этом не ставить проблему постмодерна — известно, наверно, только самим представителям разбираемого проекта, самим «новым миссионерам» (3). И это при том, что для всех очевидно: речь вовсе не идёт о каком-то отвлеченном теоретическом споре, ибо свое намерение авторы и реализаторы проекта весьма активно стремятся воплотить в жизнь.

Таким образом, ключевое положение «наших новых миссионеров» — «миссия в культурных формах современного мира» — по факту означает, как ни крути, христианскую миссию в «формах» постмодерна. А это уже очень ответственный методологический постулат.

Для начала следует понять, как именно соотносится постмодерн, доминирующий в так называемом «современном мире», мире разложившегося модерна (а ведь именно об этом последнем, а не о каких-то традиционных культурах прежде всего ставится вопрос), и культура вообще с её конкретными «формами». Прямой и непосредственный ключ к пониманию этой проблемы даёт нам сама философия постмодернизма.

Продолжение следует

Примечания:
1. Более подробно мы касаемся этой проблемы в нашей работе «Христианская цивилизация — новый перелом» См.: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/898.htm и др.
2. Вот совсем свежее свидетельство конкретного живого человека, практически стопроцентно подтверждающее то, о чём мы писали в нашей статье «Призрак Второго Ватикана» почти два года назад! См.: http://www.portal-credo.ru/site/print.php?act=news&id=70 723.
3. Не можем не отметить, что в последнее время эту проблему со всей остротой и бескомпромиссностью ставит как раз ни кто иной, как Патриарх Кирилл, который делает это, например, в своем выступлении на встрече с представителями российской молодежи в спортивном комплексе в Измайлово. (См.: http://www.patriarchia.ru/db/text/653 345.html). Причём, проблема ставится им в более чем критическом ключе. Такое созвучие мыслей вселяет в наше недостоинство определенную надежду на возможность некоего взаимного понимания.