Блеф «политического православия» и православная политика

Отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу
Мф. 22, 21
Дана Мне всякая власть на Небе и на земле
Мф. 28, 18

На итоговой пресс-конференции по окончании Всемирного русского народного собора зам. председателя Собора, председатель ОВЦС митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, отвечая на вопрос одного из журналистов о «политическом православии», заявил, что он не понимает, что это такое и сам никогда не использовал и не использует этого термина. В устах опытнейшего церковного дипломата такое высказывание означает осторожное отстранение, отмежевание от сомнительного явления. Занимаясь христианской политикой с 1990 года, я, как и многие мои друзья-соратники, могу сказать, что хорошо понимаю уважаемого владыку, который в очередной раз проявил тонкое политическое чутье и глубокую мудрость. Однако для того, чтобы показать, что разница здесь не просто в терминологической инверсии, а в принципиальных подходах к самой сути дела, необходимо сделать краткий экскурс в совсем недавнее прошлое.

Идея социальной и политической активности христиан осмыслялась в России во всяком случае с начала прошедшего, двадцатого столетия, что может послужить темой отдельного и весьма интересного исследования. Но процессы, которые могут непосредственно интересовать нас в связи с сегодняшней темой, начались в СССР где-то в 70−80-е годы XX века. Именно тогда имела место попытка поставить христианские идеалы в основу социальной и политической деятельности. Примером такой попытки может служить история ВХСОН (Всероссийского христианского союза освобождения народа) — наиболее значимое явление подобного рода, идеология журнала «Вече», а также работа христианских семинаров под руководством А.И.Огородникова. Однако, в силу известных обстоятельств широкую общественную значимость все эти попытки приобрести не могли, в конечном счете не выходя за рамки диссидентской субкультуры, каковая имела стойкую тенденцию рано или поздно перемещаться либо в популярные у «инакомыслящих» места пассивного туризма (на территории СССР), либо вообще за пределы любимой Родины.

Первая настоящая христианская партия, сумевшая на какое-то, пусть и непродолжительное, время, занять достойное место в российской политике и достичь в своей деятельности определенных успехов, была создана на рубеже 80-х — 90-х годов на учредительном съезде РХДД (Российского христианского демократического движения). Партия, ставшая политическим ядром широкого общественного движения (что важно) была создана группой общественных деятелей, представителей клира, творческой и научной интеллигенции, объединенных вокруг журнала русской христианской культуры «Выбор» во главе с главным редактором журнала и впоследствии — бессменным председателем партии и движения В.В.Аксючицем.

Именно тогда нами активно осмыслялась та проблематика, которая до сих пор продолжает волновать умы как христиан, так и тех, кто не хочет распространения христианских ценностей в обществе, в различных сферах «внешней» жизни. С самого начала для нас было вполне ясно, что цель того, что называли и называют «православной политикой», двояка: это, во-первых, привнесение христианских ценностей в политику, а, во-вторых, защита интересов православного народа. Лоббирование институциональных интересов РПЦ как юридического лица является всего лишь составной частью этой многоаспектной задачи. Идеологическое напряжение, сопровождавшее разработку и принятие учредительных документов РХДД, а также его практическую политическую и всякую иную деятельность в условиях горбачевской «перестройки» и раннего «ельцинизма», сводилось, в упрощенном виде, к осмыслению главной дилеммы, главного парадокса, характеризующего бытие Церкви: с одной стороны, высшая цель и главное дело Церкви (то есть спасение) — не от мира сего, с другой стороны, она живет и действует в этом, земном мире. Как разрешить это противоречие? Изначально для нас было очевидно, что все опасности и, так сказать, подводные камни, подстерегающие нас на нашем пути, сводятся к двум хорошо известным в истории крайностям и их модификациям. Это — либо полный разрыв собственно духовного, религиозного и политического планов (что делает христианскую политику в принципе невозможной), либо их непозволительное смешение, что приводит к страшным искушениям и соблазнам. Для всякого, кто обладает элементарной философской грамотностью, привычным трюизмом является утверждение, согласно которому наличие связи двух планов само по себе уже означает их различие, ибо, если различия нет, то все это суть один план, один неразличимый континуум, а тогда о какой же связи можно говорить? То, что нечто связано само с собой, это и так ясно, категория связи здесь излишня, не работает, как отдельная специфическая категория; связь может быть лишь между разными планами бытия, разными сущностями и феноменами.

В своих идеологических документах мы опирались в первую очередь на наследие русской религиозной философии, где непосредственно осмыслялась тема «христианство и политика», прежде всего на труды И.А.Ильина, более других занимавшегося этой темой.

В Декларации РХДД говорилось:
«Церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз. Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия не может и не смеет их иметь. Церковь исходит из веры и ею строит дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека. Церковь по установлению своему благодатна: она есть орудие Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением, есть порождение земной государственности. Церковь ищет перерождения души и духа. Политическая партия ищет легального захвата государственной власти. Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчинению… Государство, пытающееся присвоить себе силу и значение Церкви, творит кощунство, грех и пошлость. Церковь, пытающаяся присвоить себе власть и меч государства, утрачивает свое достоинство и изменяет своему назначению. Государство не может действовать благодатно: устанавливать догматы, совершать таинства, растить Царство Божие. Церковь не должна брать меча — ни для насаждения веры, ни для казни еретика или злодея, ни для войны». [1]

С другой стороны:
«Проповедь надмирного идеала не означает уход из этого „мира“, поскольку она обусловлена реальностями социально-политической жизни. Может ли Церковь проповедовать свой надмирный идеал в больнице, тюрьме, государственном учреждении, если некие социальные силы физически не пускают ее туда? Отсюда следует, что для того, чтобы, не нарушая принципа социальной свободы, свободно проповедовать свои идеалы, Церковь нуждается в постоянной социальной защите». [2]

Осмысление указанной у нас в начале дилеммы развивалось в конечном счете в русле, заданном русской философско-общественной мыслью, суть которого наиболее емко и лаконично выразил выдающийся мыслитель русского Зарубежья А.С.Карташев в своей ныне уже знаменитой книге «Воссоздание Святой Руси»: раз в условиях светского, секулярного общества нет монархической государственности, той внешней силы, которая со времен Константина Великого являлась охранительницей веры и защитницей Церкви, создавая внешние благоприятные условия для ее внутреннего, сокровенно-духовного дела — дела спасения, то роль эту в известном смысле обязана взять на себя православная общественность, поставив свой внешний, социальный и политический активизм на службу делу Церкви. Это служение может проявляться как в формах собственно политической, парламентской деятельности, так и в работе братств, движений, союзов, объединений, воплощающих христианские идеалы в самых разнообразных сферах человеческой деятельности — науке, культуре, экономике и т. д. Именно такого рода объединения призваны, по мысли Карташева, служить как бы мостом, переходной формой от жизни собственно церковных общин, объединяющих людей, причащающихся из одной чаши, к подлежащему христианизации и воцерковлению внешнему миру. «Христианские политики, — говорилось в Декларации, — это сила, удерживающая от возможности узурпации власти для подавления свободы той или иной партией… Только народное христианское движение может стать реальной социальной силой, сохраняющей свободу человека и общества в целом, уважающей достоинство богозданной личности». Движение мыслилось создателями РХДД как «распространение христианских идеалов на всю реальную жизнь общества: культурную, социально-политическую, экономическую», как «гарант свободы личности и уважения ее достоинства» и т. д. [3]

Однако уникальный опыт РХДД отнюдь не сводился к общего рода декларациям, проведению съездов и написанию политических программ. Проведя в Верховный Совет РСФСР (действовавший вплоть до расстрела октября 1993 года) своих депутатов (что удалось на гребне демократической волны времен раннего, «допутчевого» Ельцина и характерного тогда для нашего общества чувства вины перед Церковью), партия сумела решить несколько масштабных политических задач, благодаря чему Церковь в России ныне находится в неизмеримо более благоприятных условиях, чем в некоторых других государствах СНГ. Именно депутаты от РХДД сумели, в частности, пролоббировать принятие нового законопроекта о свободе совести, предусматривавшего ликвидацию Совета по делам религий (который был главным орудием подавления религиозной свободы в СССР), а также законопроекта о передаче Церкви в бессрочную аренду ранее отобранной собственности — храмов, монастырей, предметов церковной утвари и т. д., что заложило основу того материального возрождения Церкви, которым ныне так гордятся наши иерархи.

О последующем кризисе, расколе партии, его причинах и фактическом уходе РХДД с политической арены мы еще скажем, однако сейчас настала пора обратиться, наконец, к так называемому «политическому православию».

Позитивные идеологические основы православной политики (вещь, в принципе общеизвестная), думается, вполне ясны из вышеизложенного. Не уход христиан из мира, не отказ от внешнего, социального и политического служения, но и умение различать разные планы бытия, не смешивать собственно церковное служение, с его духовными основами, и служение внешнее, социально-политическое — вот основа основ этой политики.

Что же мы имеем в «политическом православии»? Для этого комплекса идей, декларируемых несколькими людьми, который они пытаются достаточно сумбурно, но необычайно шумно и напористо реализовать в своей практической работе, характерно как раз изначальное, принципиальное НЕРАЗЛИЧЕНИЕ СОБСТВЕННО ДУХОВНОГО, РЕЛИГИОЗНОГО И ПОЛИТИЧЕСКОГО ПЛАНОВ, СМЕШЕНИЕ ИХ (откуда и сам термин), что приводит к непониманию их устремлений как подавляющим большинством других представителей православной общественности, так и церковной иерархией. Ярким образчиком этой идеологии является, так сказать, «программная», написанная с поистине комсомольским задором статья А.Малера «Политическое православие против „старых правых“ (http://www.katehon.ru/html/top/topics/0023.htm). Наряду с элементарным хамством по отношению к старшим коллегам, в ней высказано немало разнообразных мыслей — как верных, так и ошибочных. Однако (выражаясь столь любимым „политическими православными“ молодежным сленгом) главная „фишка“ статьи заключается в том, что успехи (или неуспехи) собственно церковной миссии, распространение веры как-то неуловимо трансформируются в интерпретации автора в успехи или неуспехи в усилении влияния РПЦ как корпоративного института, причем никакого различия здесь не делается, а последние de facto отождествляются с успехами политическими. Церковь в России имела за последние годы беспрецедентное распространение, говорит автор, и сразу после этого утверждает: „Все успехи политического православия за все эти годы были возможны не столько благодаря, сколько вопреки самому православно-политическому движению. Только личная воля многих священников и отдельных православных активистов, помноженная на инерциальную благосклонность некоторых государственных деятелей…, позволила политическому православию обрести тот призрачно-торжествующий характер, который мы наблюдаем сейчас, если, конечно, вообще наблюдаем“. И т.д. И сразу же после этого речь идет уже о задачах Церкви в России, а не о политической деятельности. В приведенном пассаже необычайно ярко проявляется фирменный стиль этого нового общественного течения, основу методологии которого, по известной пословице, составляет смешение Божьего дара с яичницей. Ясно, что для автора „задачи Церкви“ — равнозначны задачам православно-политического движения! В дальнейшем он постоянно перескакивает от одного к другому. „Задача реального воцерковления страны“ (которая, как хорошо понятно всем вменяемым людям, не имеет никакого отношения к политике) рассматривается в непременно политическом контексте, в неразрывной связи с анализом различных идеологический течений внутри „православно-политического движения“; успех „миссии“ ставится в зависимость от усвоения „православными политиками“ „правильной“ политической идеологии. ЦЕРКОВНАЯ МИССИЯ (ТО ЕСТЬ РАСПРОСТРАНЕНИЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ВЕРЫ) ПРИ ПОМОЩИ ПОЛИТТЕХНОЛОГИЙ — ЭТО НАСТОЯЩЕЕ „KNOW HOW“ ЭТИХ СТРАННЫХ ЭНТУЗИАСТОВ! Увлекшись борьбой с монархизмом, „опричниками“, антизападничеством и „палеоконством“, противопоставляя всему этому „мракобесию“ свои демократические идеалы, автор как-то забывает, что вообще-то существует еще главный — собственно духовный и религиозный план, который никак не может сам по себе сопоставляться или противопоставляться всем этим идеологемам, поскольку находится принципиально выше них, пребывает, так сказать, в ином измерении. Говоря о том, что „вопросы геополитики, государственного строя и экономики принципиально вторичны для православного сознания и их решение зависит от задач миссионерской целесообразности“, автор в то же время противоречит сам себе, несколькими строками выше объясняя свой выбор в пользу „неоконства“ стремлением успешно противостоять появившемуся в России „национал-оранжистскому“ движению (то есть, опять-таки, чисто политическими мотивами). При этом логика здесь поистине замечательная. Поскольку вдруг появившиеся „национал-оранжисты“ стали усиленно проклинать „архаично-монархическую идеологию старых правых“, обвиняя последних в „азиопстве“ и склонности к тоталитаризму, то „мы“, то есть „новые правые“, „неоконы“ решили „пойти своим путем“, то есть… признать „демократические ценности“! И то правда: неуютно же цивилизованным людям быть „под огнем критики“ и обвинений в „азиопстве“! Вот она, во всей красе, убойная политическая логика „новых правых“: ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ПОБЕДИТЬ НАШИХ ВРАГОВ, МЫ ДОЛЖНЫ В ОЧЕНЬ СУЩЕСТВЕННЫХ ЧЕРТАХ СТАТЬ ТАКИМИ ЖЕ, КАК ОНИ. Иначе победы не видать! Это еще одна, так сказать, практическая, ипостась „политического православия“. Ну как тут не вспомнить, в который уже раз, мое любимое изречение одного литературного персонажа: „Люблю тебя за чистоту типа!“

Ясно, что „ценность Свободы, неотъемлемого качества сотворенной Личности“ в вышеизложенном контексте неотделима от либерально-демократической ее трактовки: высшая свобода, свобода пребывания в Боге, во Христе, реализуемая во включенности человека в Тело Христово, Церковь, отождествляется здесь с боготворимой либералами пресловутой „свободой выбора“. А последняя в состоянии падшести человеческого естества не является подлинной свободой, ибо грех, не изжитый покаянием, с необходимостью тяготит человека к совершению злых дел.[4]

Еще одна „фишка“ политического православия», представленная Малером и его немногочисленными единомышленниками — «клерикализм», соединенный с демократией (не «азиопство» какое-нибудь!). Появление этого «клерикализма» в принципе вполне вписывается в общую логику нового движения, ибо клерикализм, решительно отвергаемый православной традицией [5] (и характерный в большей степени для римо-католицизма), как раз и означает присвоение себе Церковью мирской власти, политизацию Церкви, вмешательство ее в дела государственного управления не на уровне духовном, то есть наставления и поучения власти с позиций веры и христианских ценностей, «печалования» за народ (как в Православии), а с помощью вполне мирских, не собственно религиозных, а политических методов. Однако, как это совместимо с «демократией», с церковной точки зрения не очень понятно: ведь римско-католическая традиция склонна не менее жестко, чем православная, выстраивать свою иерархию, придавать решающее значение именно иерархической подчиненности, а отнюдь не каким-то «горизонтальным» общественным связям.

Заканчивает Малер свой манифест весьма характерным сожалением по поводу того, что «реальное большинство русского народа еще недостаточно воцерковлено», а также того, что «политическая элита равнодушна к Церкви». Надо ли понимать так, что «неравнодушие элиты» — есть самый верный путь к «воцерковлению народа»?[6]

В чем здесь дело, какая религиозно-политическая модель, по нашему представлению, пленила «новых правых», мы скажем чуть ниже, а сейчас, чтобы закончить анализ малеровской идеологической конструкции, не можем не сослаться на блестящую статью Яны Бражниковой «Эластичное Гипер-православие» (http://www.pravaya.ru/idea/20/12 715), в которой представлен абсолютно убийственный разбор этих построений. Автор справедливо указывает на их искусственность и конъюнктурность: «Симфония [властей] в данном случае понимается как способ приспособить Православную Традицию к идеологеме „суверенной демократии“ или любой другой политической доктрине — исходя из ситуации». Утверждение Малера о том, что «не существует никаких форм государственного правления, которые были бы признаны Церковью «богоданными"… распространенная в консервативной среде точка зрения о том, что единственно «богоданной» формой правления является монархия, не имеет никакого оправдания в христианской перспективе», является разумеется, стопроцентно лживым, противоречащим как многочисленным высказываниям святых отцов на эту тему, так и «Основам социальной концепции» РПЦ. (Ссылки см., например, в указанной статье).[7] И т.д. Подробнее останавливаться на этом мы сейчас не будем, поскольку это отчасти выходит за рамки нашей сегодняшней темы.

Подведем некоторые итоги. Смешение религиозного и политического, лежащее в духовно-мировоззренческой основе «политического православия», порождает и все производные от этого изначального смешения, духовно нетрезвые идеологемы, такие как: «демократический клерикализм»; «клерикальная республика»; «миссия», осуществляемая при помощи политтехнологий, политическими средствами и т. д. В связи с этим, если попытаться вычленить ту сторону в новом течении, которая имеет непосредственное отношение к собственно церковным проблемам, придется говорить, увы, о новой, родившейся на наших глазах, экклезиологической ереси.

В свое время нам уже приходилось писать,[8] опираясь на труды выдающегося русского православного богослова В.Н.Лосского, о двух главных на сегодняшний день экклезиологических ересях в нашей Церкви — экклезиологическом монофизитстве и экклезиологическом несторианстве. Первое (то есть недооценка человеческой стороны, человеческой активности в Церкви) характерна для крайних представителей традиционалистско-фундаменталистского крыла, для крайних церковных консерваторов. Церковь стоит до скончания века, повторяют они, путь в нее открыт для каждого, а спасение — дело Божие и совершается силою Божией. Никого привлекать в Церковь не нужно, никакая внешняя миссия не нужна, ибо вера и спасение — это тайна между человеком и Богом, и никакие внешние человеческие усилия здесь помочь или помешать не могут. Сегодня мы отчетливо видим вполне реальных (хотя и немногочисленных) сторонников этого взгляда среди людей, разделяющих мотивы пензенских «сидельцев» или слишком активных борцов с ИНН. Другая экклезиологическая ересь наших дней — это экклезиологическое несторианство. Представители оного, правильно указывая, что Церковь мистическая, Церковь как Тело Христово, с одной стороны, и церковная институция, с другой — это разные аспекты Церкви, склонны полностью отрывать их друг от друга. Если «Дух дышит, где хочет», говорят они, то почему бы Церкви, как мистической общности людей во Христе, не проявляться в какой-нибудь общине, не тождественной «традиционной» церковной организации? Этот путь, основанный на недооценке значения правильной, канонической иерархии, установленной Самим Христом, ведет через промежуточный этап пресвитерианской церкви прямиком в раскол и сектантство. Подобного рода воззрения, во всем многообразии их модификаций, характерны для неообновленческого движения в РПЦ, в частности, для окружения заштатного клирика Московской епархии свящ. Георгия Кочеткова.

Но вот теперь, в лице адептов «политического православия» мы видим, как «работает» еще одна, доселе небывалая экклезиологическая ересь, которую можно назвать экклезиологическим арианством. Порожденная, как и всякая ересь, духовной нетрезвостью ее носителей, она проявляется в излишнем уповании на чисто человеческие силы, в забвении того, что Церковь жива всегда только силой Божией, и любой наш «успех» в Церкви (то есть, в конечном счете, успех в деле спасения) обусловлен лишь тем, насколько мы оказались в состоянии, оказались готовы силу эту в себя вместить. Если в политике губительность такого забвения и такой гордыни бывает видна не сразу, а то и, до определенного момента, не видна вовсе, то в делах собственно церковных (ну, или церковно-политических) это сказывается немедленно.

Пример — у всех на слуху. Это клубок событий вокруг борцов с гипотетической (каковой, надеемся, она и останется) украинской автокефалией. Во всей дискуссии вокруг этого круга проблем (в том числе и той, что развернулась на «РЛ») сказывается одно существенное, фундаментальное недоразумение. Политическая позиция «братчиков» из СПГУ — вполне правильная, и это ясно всем, даже самым ожесточенным их критикам (если, конечно, они не принадлежат к ангажированному антироссийскому «оранжевому» лагерю). Церковно-канонически неприятие идеи автокефалии также безупречно. И, тем не менее, архиерейский собор канонически законной, а потому благодатной и спасительной УПЦ МП (который ведь тоже против автокефалии) вдруг осуждает тех, кто, казалось бы, является его верными союзниками. В чем же здесь дело? Думается, основная причина кроется как раз в том, что собор почувствовал то, что подробно разобрано у нас выше, и чисто интуитивно, инстинктивно восстал не против ложной политической или канонической позиции «братчиков» (каковая, повторяем, вполне правильна), а ПРОТИВ НЕДОЛЖНОГО, ДУХОВНО И ПОЛИТИЧЕСКИ ВРЕДНОГО И ОПАСНОГО СМЕШЕНИЯ ДВУХ ПЛАНОВ! Борясь с автокефальными тенденциями украинских политиков (и будучи в этом вполне правым), СПГУ увлекается и, так сказать, «за деревьями не видит леса», ВОСПРИНИМАЕТ ПРОБЛЕМУ КАК ЧИСТО ПОЛИТИЧЕСКУЮ, политизируя и ее церковный аспект. И в этом наши украинские братья и их московские соратники по сути в полной мере уподобляются своим «оранжевым» оппонентам, для которых Церковь и творимое ею дело спасения не просто вторичны, а вообще не имеют никакого значения, играя сугубо подчиненную роль. Тем — непременно нужна «незалежна церква в незалежном государстве». Этим же — необходима единая русская Церковь не потому, что раскол губителен для души и посмертной участи того, кто в нем участвует, а потому, что единая поместная Церковь — последний интеграционный фактор на постсоветском пространстве. (Что само по себе вполне верно. Хотел бы я видеть русского патриота, который не за единую Россию!) Но раз цель — политическая, то и методы соответствующие. Какая уж тут «духовность»! Такой подход порождает целое кубло взаимных подозрений, обвинений и стремление решить церковно-каноническую проблему политтехнологически эффективно. Мы же помним про «no how» «политического православия»: не уподобишься врагам — непременно проиграешь. О подробностях не буду, чтобы никого лишний раз не расстраивать. Да об этом и без меня напишут. Но что значит для православного — уподобиться врагам Православия (пусть не во всем, а только в чем-то) и — выиграть? Не слишком ли высока, в свете главной задачи — дела нашего спасения — цена такой победы? Да и победа ли это? Не означает ли такой подход (то есть излишняя политизация по сути своей церковной проблемы) просто неверие в Промысел?

Оппоненты же «братчиков» (которых те сразу бегут записывать во враги) рассматривают проблему как чисто церковную, пекутся об этой стороне дела. Их так же, как и украинских архиереев, беспокоит неразличение двух планов, на которое мы указали выше, та сугубая страстность, которая вредна и для светского политика, не то что для человека Церкви.

Нам осталось ответить на тот вопрос, который мы задали несколько выше: в чем внешние истоки этого прельщения? Чей пример в современном мире не дает покоя «новым правым» (и тем, кто находится под их влиянием) с их суетливой, сумбурной и необычайно напористой активностью? Проще всего сказать, что это римско-католическое влияние, тем более что ведущие адепты «политического православия» очень любят ссылаться на западный, католический опыт. Ведь именно для католицизма (в отличие от упомянутой у нас выше ереси экклезиологического несторианства) характерно практически полное отождествление институционального и мистического аспектов Церкви, придание иерархии во главе с папой почти абсолютного значения, как бы «заместительного» по отношению к самому Христу. Однако так ли это в «политическом православии»? При всем благоговейном отношении к отдельным представителям нашей иерархии, «политические православные» позволяют себе конфликт с целым собором архиереев, подавая на него в церковный суд! Такое поведение никак нельзя признать следствием католического влияния! Думается, дело здесь в другом влиянии, скорее всего, плохо осознаваемом самим представителями данного течения. Смешение и практическое неразличение собственно религиозного и политического планов, политическая власть духовенства, способного ставить и смещать светских политиков (рядом с этой властью любой европейский клерикализм просто отдыхает) — это характерные черты той религиозной традиции, которая находится вообще за рамками христианства. Речь идет, разумеется, ОБ ИСЛАМЕ.

Ислам, с его мощью и тотальным влиянием, не очень замысловатый (по сравнению с Православием), но зато пронизывающий все сферы общественной и частной жизни, ислам, агрессивный (любимое словечко «политических православных») и разговаривающий с миром как «власть имеющий», не особо церемонный, но зато «эффективный», подавляющий и «пассионарный», активный и действенный, изощренный и всегда готовый к жертве — как же «мы» его ненавидим и как же хотим противостоять! И просто какой-то вопль уязвленной самости (ну почему, почему «мы» не такие, почему мы не можем, как «они», завоевать весь мир?!) вырывается не только уже у молодежной тусовки и послушных исполнителей, но, страшно сказать, и у самих «КУРАТОРОВ». И облекается этот вопль в шумные манифесты и всевозможные «статьи года».

«Рядом с моим домом — мечеть и православный храм. Каждый раз, когда я прохожу мимо мечети, я вижу около нее кучу народа. Иногда я слышу мнения других людей, идущих той же дорогой, что и я. Они восхищаются религиозностью мусульман. Тому, что те совершают намаз вне зависимости от места своего нахождения. Им нравится, что мусульмане четко и систематично следуют букве и духу своих обычаев — от выбора жены до жестко регламентированного устройства всей жизни. В конце разговора, как правило, один из собеседников вздыхает и говорит, что у нас, православных, такой строгости нет, а жалко. Около православного храма стоят машины и нищие. Иногда по праздникам из динамиков слышится звук совершаемой литургии. Храм выглядит мертвым — по сравнению с мечетью. Мусульмане ведут активную работу. Они создают этнические школы, открывают мусульманские больницы и строят жилые кварталы (?). Самые активные становятся религиозными фанатиками, живя по призыву «Аллах Акбар!» и проповедуют исламский фундаментализм… Если простые люди начинают сравнивать, чья религия «круче» (всякая религия, натурально, мечтает быть «круче» — В.С.), они понимают, что победа на стороне «изумрудных». Им кажется, что Православие проигрывает мусульманству, что мусульмане живут правильнее. Если это нормальные простые русские люди, им, как правило, становится «за державу обидно». Они начинают завидовать «крутости» мусульман, ненавидеть мусульман, множить ряды националистических движений, мечтать завязать на берцах белые шнурки».

И т.д. Приведенный пассаж — из нашумевшей статьи Н.Орловой, лидера прокремлевского молодежного движения. [9] А все таковые движения, как хорошо понимает читатель, в нашей стране абсолютно, ну просто стопроцентно самостоятельны. Вспомним еще раз главную «технологию» «политического православия»: чтобы победить врага, надо в чем-то очень существенном (в методах, в методах!) ему уподобиться. Так прямо и пишет наш православно-комсомольский секретарь: «В религиозной битве… как на войне, — нет неправильных методов, есть только результат, который необходимо достичь». Кому-то еще надо объяснять, что сам термин, столь режущий слух русского человека — прямая калька с «политического ислама»? Ведь не существует ни «политического католицизма», ни «политического буддизма», ни даже «политического иудаизма», хотя во многих странах существуют и активно действуют политические партии с религиозно ориентированной программой (христианские демократы, религиозные сионисты и т. д. и т. п.) Но всем понятно: религия — одно, политика — другое, хотя и связь их несомненна. И лишь в политическом исламе, выращенном во многом в лабораториях спецслужб, чисто политическое (а то и насильственное!) действие рассматривается как одновременно и религиозное («малый джихад»)!! Sapienti sat.

Тема наша, по сути, исчерпана. Нам осталось лишь выполнить данное выше обещание и кратко рассказать о конце РХДД — единственной христианской партии в постсоветской России, сумевшей достичь значимых политических результатов, но и ушедшей с политической арены весьма поучительно. Не будем говорить, так сказать, об объективных факторах, об органичности или неорганичности для нашей страны традиции западного парламентаризма и т. д. Это все тема совершенно отдельного разговора. Эволюция РХДД от конфессионально ослабленной христианской демократии западного толка в более традиционную и естественную для России православно-державную сторону (что сказалось даже и в замене слова «демократическое» в названии партии на «державное») привела к неизбежному — от нее откололось «либерально-христианское» крыло — процесс, ускоренный включением движения в РНС (Российское национальное собрание), где главной задачей мыслилось противостояние разрушительной и антигосударственной линии либерального ельцинского окружения. Такая эволюция привела и к тому, что европейские христианско-демократические партии и международный Союз христианских демократов отказали в поддержке. Немало ошибок было допущено тогда руководством. Но все же, при всех издержках, партия вполне еще могла оставаться на плаву. Но тут был сделан последний, роковой шаг, приведший партию к весьма скорому краху. Веду речь о включении в Политсовет небезызвестного «героя» трагических событий 93-го И.Константинова. Сидели мы недавно с одним из вождей-основателей, вспоминали минувшие дни. Ну, ты же видел, говорил я ему в который уже раз, что Константинов нам по духу чужой, что многие уже тогда были против того, что ты отдал в его руки реальные бразды руководства партией! Ответ прозвучал поистине замечательный! Понимаешь, ответствовал мой собеседник, для меня тогда встала дилемма: либо уходить с головой в эту политику, но это означало конец меня самого как творческой личности, либо отдать руководство в руки профессионалу. Константинов, как ни крути, — мастер политтехнологий…

Могильщик уже ходил среди нас, по-хозяйски распоряжаясь, а отцы-командиры все еще строили планы на будущее. Реальное руководство партией, все властные аппаратные рычаги оказались в руках человека, для которого само христианство было, как бы это помягче сказать, вторичным, что ли… Мы еще не забыли, как этот мастер-профессионал, в числе других, таких же, вскоре повел народ на баррикады. Закончилось все массовым кровопролитием октября 93-го, разграблением страны, либеральным террором зрелого ельцинизма.

История повторяется дважды: один раз как трагедия, а второй… известно как…

ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Возрождение России. Христианская демократия и просвещенный патриотизм. (Сборник материалов и документов РХДД). М., 1993. С. 11.
2. Там же, с. 10.
3. Там же, с. 10 — 11.
4. Подробнее об этом см. в моих работах: «Консервативная реакция или конец истории? Конец модерна и христианские ценности // Проблемы развития, N 1(5), 2007; интернет-версия: http://www.rusk.ru/st.php?idar=103 011, а также: «Две свободы» // Новый мир, N 9, 1993. (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1993/9/semenko.html).
5. На что и было указано Малеру на одном заседании тем же митр. Кириллом.
6. Недавний опыт показывает, что мы поняли Малера и его друзей вполне правильно: его доклад на последних Рождественских чтениях назывался «Миссия среди политической элиты». Оно и понятно: миссионерствовать среди сильных мире сего куда как полезнее и приятнее, чем среди социальных низов. Во всех отношениях…
7. См. также нашу работу «Выбор сделан // Независимая газета, 015 (1831) от 29 января 1999 г. (www.uni-potsdam.de/u/slavistik/zarchiv/0199wc/n015hs.htm — 28k -).
8. См. нашу статью «Апостольство мирян и православная симфония» // Община XXI век (www.21v.ru/newspaper/?issue=3&article=03 — 30k).
9. См.: Орлова Н. Толерантность в вопросах веры — путь к безверию (http://rus-proekt.ru/nrpc/2726.html).