 |
| Русская линия | Николай Сомин | 12.08.2009 |
Безусловно, спасение, соединение с Богом, является наиглавнейшей целью христианина. Но идея чисто личного спасения, вне служения обществу с целью его преображения, несет в себе опасность индивидуализма и даже эгоизма. Кроме того, без социологии история необъяснима, и отказываясь от разработки христианской социологии, мы по сути дела отказываем христианству в его историчности. А сами становимся слепыми, не понимающими, что хорошо и что плохо в обществе, каковы его судьбы в прошлом, настоящем и будущем.
В этом плане для нас особенно важно осмысление общественных формаций (т.е. наиболее общих типов общественных образований) и их трансформации, перехода из одной в другую, что и определяет общее направление общественного развития. Однако до сих пор теория общественных формаций развивалась в рамках мирской, западной, «научной» социологии. У всех на слуху теория Маркса (рабовладение — феодализм — капитализм — социализм — коммунизм). Очень популярны сейчас теории Поппера (тоталитарное общество — открытое общество), Белла (информационное общество), Тоффлера (аграрное общество — индустриальное общество — постиндустриальное общество). Именно они претендуют на объяснение глобальных тенденций общественного прогресса. А что же православные социологи? О них и не слышно. Хотя, казалось бы, у нас есть прекрасный задел в лице целой плеяды выдающихся русских религиозных философов: В.С. Соловьева, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева, Л.П. Карсавина, С.Л. Франка и других, для которых проблемы общественного развития были первостепенными. Но продолжателей что-то не видно. И в результате наша православная социология находится в младенческом состоянии, а суждения наших православных христиан (ведь от общества все равно отмахнуться нельзя) оставляют желать лучшего, являясь по сути дела, по выражению ап. Павла, «бабьими баснями». Такое положение должно быть обязательно исправлено.
В настоящей статье предпринимается попытка с православных позиций дать типологию обществ, а также проследить процесс общественной трансформации за весь христианский (и постхристианский) период развития христианских народов. При этом в основу кладется принцип приоритета духовного над материальным.
Если обратиться к рассмотрению существующих типологий обществ, то нетрудно заметить, что в их основу положено экономико-технологическое развитие человечества. Развитие производительных сил движет общественный прогресс; все же остальное — культура, религия, семья, — вторично и определяется уровнем материальных технологий. Как к такому подходу должен относиться христианский социолог? Безусловно, в нашем падшем мире материальная сторона жизни имеет столь громадное значение, что по большей части давит духовную составляющую. Но должно быть не так. По замыслу Божию материальная природа человека является законной и необходимой его компонентой. Но она должна не верховодить, а подчиняться духу. Таковым должно быть не только состояние индивидуальной души человека, но и всего общества. Задача христианского социолога как раз и состоит в отыскании хорошо различимых критериев (факторов), характеризующих подлинно христианское устроение общества и уклонения от него.
Из всего множества факторов мы выберем два, по нашему мнению достаточно объективно отражающих вышеописанный принцип подчинения материального духовному. Первый фактор: роль Церкви в обществе — является ли эта роль социообразующей (соответственно, Церковь — государственной, общеобязательной) или нет. Разумеется, Церковь не может быть понята чисто социологически — она является мистическим телом Христовым, приобщаясь к которому человек получает спасение в вечности. Но именно благодаря этому Церковь играет в становлении духовной основы общества решающую роль, и тот статус, та роль и те возможности влиять на нравственность, которые имеет в обществе Церковь, и могут служить верным критерием степени духовности общества. Второй фактор: тип экономики, отражающий, насколько экономика следует заповедям Христовым. Но какая экономика наиболее соответствует христианству? Эту проблему обойти нельзя и мы ее затронем в нашем изложении. Но сначала введем одно важное понятие.
Византия. Сотериологическое общество
Раннее христианство — асоциально, оно развивается исключительно как теория и практика личного спасения через веру во Христа. Иначе и быть не могло — христиане, весьма немногочисленные, претерпевают периодические гонения, на них смотрят как на изгоев общества. В таких условиях ни о какой социальной роли христианства думать не приходилось. Но вот неожиданно все изменяется. В начале IV века в Римской империи христианство становится государственной религией, вытесняя языческие культы. Новую веру исповедуют государи, элита и практически все население империи. Теперь уже наоборот — отказ от крещения делает человека изгоем общества. Окрепшая Церковь занимает господствующее положение и начинает выстраивать особые отношения с обществом и государством.
Нарождается новый тип общества. Его отчетливое оформление относится к периоду правления императора Юстиниана (VI век), который предложил концепцию симфонии между Церковью и государством. В знаменитой шестой новелле свода законов Византии Юстиниан симфонию формулирует так: «Величайшие дары Божии — человек, дарованные Высшим человеколюбием — священство и царство: одно служит вещам Божественным, другое управляет и заботится о вещах человеческих; и то и другое происходит от одного и того же начала и богоукрашает человеческую жизнь, так что ни о чем так не пекутся цари, как о чести священников, а сии и о самих царях всегда Бога молят. Если то (священство) будет во всем безупречно и причастно дерзновения к Богу, а это (царство) будет правильно и подобающим образом упорядочивать врученное ему общество, то будет благое некое согласие (симфония) дарующее человеческому роду всевозможную пользу» /1:34−35/.
Тут закрепляется разделение сфер влияния Церкви и государства: Церкви отдается сфера попечения за личными душами, функция молитвы за всех. Но все остальные сферы человеческой жизни остаются под контролем государства: политика, экономика, социальная сфера.
Но императоры, хотя и были в большинстве своем искренне православными, вовсе не собирались выстраивать социум по заповедям Христовым. Экономика остается вполне языческой. Рабство хотя и смягчается, но остается легитимным институтом вплоть до падения Византии (1453 г.). Рабов имеют все слои населения — от крестьян до епископов. Процветает зависимость крестьян от землевладельцев, причем формы этой зависимости медленно, но верно становятся все более и более кабальными. Расслоение на бедных и богатых ничуть не меньше, а даже больше, чем в окружающих Империю языческих странах.
Налицо двойственная ситуация. С одной стороны христианство господствует, Церковь занимает самое почетное место, страна называет себя Христианской Империей, развивается высокое богословие и процветает практика монастырского аскетизма. Учение Христово проповедано каждому и стало государственной идеологией. Но с другой стороны, социальная сфера остается непросветленной, фактически языческой. Христианство не подчиняет себе всю жизнь человека. Оно обитает в храмах и монастырях, оплодотворяет культуру, но повседневная экономическая жизнь, социум остается не только не воцерковленным, но существуют в дохристианском состоянии.
Такое дуалистичное, противоречивое общество не раз подвергалось критике многими христианскими мыслителями (А.С. Хомяков, В.С. Соловьев). И, тем не менее, в этой двойственности — суть нового общества. Оба социообразующих субъекта, — и государство и Церковь, — эту социальную конструкцию приняли. Государство приняло потому, что, оставляя за собой все ключевые области управления, получало в лице Церкви помощника в деле упрочения социальной стабильности и улучшения нравов населения. Церковь же приняла это устроение общества, поскольку оно, обеспечивая защиту и помощь со стороны государства, позволяла с большим размахом заниматься ей основным своим делом — спасением душ человеческих. Под эту цель в конце-концов и была выстроена вся социальная конструкция Византии, о чем и говорит шестая новелла. Поэтому такое общество имеет смысл назвать сотериологическим, т. е. ориентированным на спасение. Но ввиду того, что само общество было организовано далеко не христианским образом, спасение мыслилось исключительно в личном плане, как индивидуальное духовное усилие, как правило, вопреки социальной реальности.
Обычно для обществ, подобных византийскому, социологи применяют термин «традиционное общество», имея в виду такие базовые ценности как семья, религия, община, натуральное хозяйство. Однако, при этом религия ставится в один ряд с другими ценностями, что принижает ее значение. Вера имела в византийском обществе столь большой вес, что желание спасения в вечности было для христианина-византийца одним из главных жизненных мотивов. Удивительно, но столь очевидный факт, как сотериологическая ориентация традиционного общества упорно не замечалась социологами, случайно или преднамеренно — Бог ведает. Но думается, что для христианской социологии, сотериологичность может стать одним из базовых понятий.
Отметим, что византийское сотериологическое общество, несмотря на отмеченный дуализм, оказалось достаточно крепкой конструкцией. Причина кроется в заинтересованности в «симфонии» обеих ветвей власти — и Церкви и государства. В дальнейшем этот альянс хотя и омрачался отдельными конфликтами (например, иконоборчеством, которое поддерживало государство), но оставался нерушимым вплоть до падения Византии.
Еще большую устойчивость сотериологическому обществу придавала фигура императора, приобретшая в Византии огромное значение. Император имел громадную светскую власть. Формально все земли империи принадлежали ему: любой собственник может быть властью императора лишен своих владений и репрессирован. В то же время, Церковь, нуждаясь в могущественном защитнике, усваивала императору особый церковный статус. Не являясь епископом или даже клириком, он, тем не менее, фактически являлся главой Церкви. Таким образом, император выступал как некое связующее звено, цементирующее весь византийский социум. Без императора византийцы свое существование не мыслили, рассматривая его как «живой закон».
Судьба образовавшегося в Византии сотериологического общества настолько важна, что его следует рассмотреть в более широком контексте.
Треугольник обществ
Сразу отметим, что сотериологическое общество существовало вовсе не только в Византии. Те разновидности язычества, которые уделяли больше значение загробной жизни, также образовывали социумы, которые можно условно назвать сотериолгическими. Таков, например, Древний Египет с его культом захоронений и пирамид (заметим в скобках, что подлинно сотериологическими могут быть лишь христианские общества, ибо вне христианства спасение проблематично). Молодые средневековые государства Европы, хотя и числили Византию в своих противниках, сами переняли от нее сотериологический тип общества. Долгое время и Россия жила в таким же сотериологическим укладом, но об этом ниже.
Казалось бы, концепция сотериологического общества превосходна: спасение бесконечно важнее земной жизни. А то, что экономика осталась языческой — в этом нет ничего страшного: ведь мы лишь странники на этой земле, наше отечество — на небесах. И потому можно предположить, что сотериологическое общество — подлинно христианское. Однако, более внимательный анализ показывает, что это не так. Дело в том, что история показала нам и негативные стороны общества этого типа.
О первом недостатке сотериологического общества — его дуализме, противоречивости между христианской идеологией и дохристианской экономикой, — мы уже упоминали. И преуменьшать значение этого обстоятельства было бы неправильно. Общество формирует, воспитывает, и непросвещенная светом Христовым часть общественных институтов (причем, весьма влиятельных) вовлекает людей в грехи, мешающие спасению. Соблазн экономической сферы, увлекающей перспективой богатства, очень велик, и многие и многие попадают в эту ловушку, начиная служить вместо Бога мамоне. В результате усилия Церкви по возведению душ на Небо оказываются тщетными.
Второй недостаток выявился только по прошествии многих веков. Казалось бы, создатели сотериологического общества все замечательно рассчитали, создав стабильную социальную систему. Но, все же оказалось, что они мыслили статически, предполагая, что такой своеобразный паритет храмового христианства и экономического язычества может длиться вечно. Однако теперь, после того, как хозяйство прошло значительный путь развития, мы знаем, что сфера производства, предоставленная сама себе, имеет тенденцию к развитию, причем столь интенсивному и неуклонному, что все остальные сферы общества становятся ей подчиненными. Если религия консервативна и стабильна, то экономика, движимая технологическим прогрессом, динамична. Развиваясь, она подминает под себя все — государственное устройство, религию, культуру, даже семью. И все и вся превращает в объект меркантильного интереса. Если мамоне не закрыть дорогу, он вырастает до небес и всех заставляет служить себе. Поэтому сотериологическое общество в масштабе больших временных периодов оказывается нестабильным — с развитием производства оно не может не деградировать. Распадаясь, оно превращается в материалистическое общество производства-потребления. Такое общество, — общество, где фактически правит мамона, — мы в дальнейшем будем называть мамоническим.
Что можно этому противопоставить? Только подлинное христианство, охватывающее все стороны жизни, включая и экономику. Христиане должны всегда и везде жить по-христиански, и обязательно сфера экономико-хозяйственная должна быть воцерковлена, иначе она возобладает и мамона вытеснит Христа. Наоборот, победа христианских отношений в экономике гармонизирует социум и создаст прочную основу для построения подлинно спасающего общества, где спасается не «малое стадо», а масса, большинство. Такое общество, где весь социум и прежде всего экономика преображены светом Христовым, уместно назвать христократическим.
Таким образом, сотериологическое общество — не конечная цель христианской социологии, а наоборот, ее исходный пункт. Сотериологическое общество неустойчиво, и возможны два пути его трансформации: спуск в мамоническое общество или подъем в христократическое. Тут нет предопределенности. Человеку дана свободная воля, и потому последовательность трансформаций априори не задана. Конечно, автономная экономика толкает человечество вниз, в мамонизм, но христианство наоборот задает противоположный вектор развития, возводя к христократии. От того, по какому пути пойдет развитие общества, зависит судьба мира.
Заметим, что весь треугольник обществ (сотериологическое, мамоническое и христократическое) давно известен социологам. Мы намеренно выбрали для этих типов новые названия, чтобы выявить христианскую точку зрения, с которой эта классификация предлагается. Главным для нас является взаимоотношение между христианской верой и материальной сферой хозяйственной деятельности. По сути дела, это точка зрения «церковь-мир». В каждом из трех обществ церковь и экономика играют разные роли.
В обществе сотериологическом, как уже указывалось, выстраивается паритет, равновесие между преображенной частью мира (Церковь) и непреображенной (экономика). Эти сферы уживаются вместе, внешне даже взаимодействуют, хотя по своей сути остаются разными несоединимыми полюсами («не можете служить Богу и мамоне»). Такое сожительство волка и ягненка возможно только при наличии сильной власти, которую олицетворяет в себе монарх.
В мамоническом обществе сфера экономики господствует. Материальное подавляет духовное, что выражается в культе денег, богатства, стяжательства, роскоши, комфорта, удовольствий. Чтобы экономика могла свободно развиваться, мамоническое общество декларирует свободу в смысле снятия многих запретов, установившихся в сотериологическом обществе. Распущенность и индивидуализм — вот характерные черты мамонизма, наиболее ярко выраженные в современном либеральном капитализме. Христианство формально не подвергается гонениям, но его общественная роль ликвидируется полностью. Вера, религия — сугубо личное дело каждого, и не более. Допустимо собираться по интересам, в том числе — религиозным, но недопустимо религиозное влияние на жизнь общества. Христианство тем самым ставится в один ряд с филателией или байкерством.
Отметим, что мамоническое общество в работах современных социологов носит названия: индустриальное, постиндустриальное, информационное и пр. Иначе говоря, используются нейтральные названия, характеризующие степень или фазу развития производства и уровень технологического прогресса. Однако религиозная (точнее, антихристианская) суть общества этого типа затушевывается. Иногда оно получает эпитет «свободное», что с нашей точки зрения совершенно неверно. Ибо сказано: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин.8,32). В таком обществе ни о какой истине, или даже о поиске истины речи не идет — человек ищет не истину, а наслаждения, становясь их рабом.
В христократическом обществе роли кардинально меняются. Христианство является базисом, основой жизни во всех сферах. Экономика, разумеется, не упраздняется — она необходима в этом материальном мире. Но экономическая жизнь подчиняется христианским заповедям. Это осуществляется через соответствующий экономический уклад, или лучше сказать — через особый социально-экономический строй. Одного нравственного влияния на экономику недостаточно — уж слишком эта сфера изуродована грехом. Необходимо, выстраивание институтов, регулирующих экономическое поведение и установление законов, поддерживающих эти институты.
Христократическое общество, в противовес «свободному» мамоническому обществу, в устах современных социологов носит устойчивое название «тоталитарного», подразумевая, что в таком обществе личность приносится в жертву коллективу. Это неверно: в христократическом обществе высшей ценностью является любовь, и по любви человек свободно приносит в жертву свои интересы ради общественных. Любовь не только воспринимается человеком через воспитание — она поддерживается также законами и всем устроением общества. В том числе, законодательно устанавливается определенный экономический строй. Умеющий любить (Бога, ближнего и общество) получает преимущество перед эгоистом, так что любовь проявляется не вопреки, как это бывает в обществе мамоническом, а благодаря общественному строю, что еще больше укрепляет ее. Определенная дискриминация эгоистов и индивидуалистов в глазах современных представителей мамонического общества кажется «насилием», «тоталитаризмом», хотя на самом деле является гарантией стабильности, естественной защитой общества от своего разрушения.
Другим ярлыком, навешанным на христократическое общество, является слово «утопия». Это психологически самый сильный удар: сразу опускаются руки — зачем стремиться к тому, что несбыточно. Тем более, какая-то часть правды в таком определении есть: достижение христократического общества является очень трудной задачей, особенно для индивидуалистов, привыкших подчинять жизнь своим страстям. Для них такое общество действительно является ненужной «утопией». И тем не менее, создание именно христократического общества требует от нас, христиан, Господь. Оно единственное вырывает человечество из лап сатаны и возвращает его как род, как социальное целое в область Христа, в Царство Божие. Трудность задачи не отменяет ее, поскольку Бог же и помогает в ее исполнении. К сожалению, и наше сегодняшнее православное сознание видит в христократическом обществе не идеал, к которому нужно стремиться, а провокацию темных сил, желающих ввергнуть народ в пагубу. Лучше, мол, сотериологическая синица в руках, чем христократический журавль в небе. Но беда в том, что не стремясь к небесному журавлю, мы неизбежно и синицу из рук выпускаем.
Каким же должен быть христианский экономический строй? Он должен способствовать спасению членов общества. Многие христиане считают, что христианская экономика может основываться на частной собственности — мол, достаточно того, что в ней будут действовать православные предприниматели, и тем самым христианский характер экономики будет достигнут. Увы, это тяжелая ошибка. Частная собственность неприемлема для православного христианина по двум кардинальным причинам. Во-первых, она несправедлива: обладание ею дает возможность получать нетрудовые доходы, т. е. жить за счет других. Экономическая теория это давно достоверно показала, но тотальное промывание мозгов и наше падшее сознание не дают возможности понять эту простую истину. Во-вторых, частная собственность раздувает все множество грехов; прежде всего — сребролюбие и любостяжание, а через них — и другие, ибо за деньги можно купить любые удовольствия. «Ибо корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим.6,10) — точно фиксирует этот факт ап. Павел. Если частная собственность ставится в основу экономического строя, то обе причины начинают работать совместно и в полную силу, превращая общество поистине в преддверие настоящего метафизического ада.
Как избежать этих страшных опасностей, делающих из людей похотливых эгоистов, сплотить народ в единую семью и одновременно обеспечить приемлемый для нужд защиты строя уровень производства? Только беря за основу общественную собственность. Социализм (как ни неприятно это слово некоторым православным), общественная собственность на средства производства — вот главное, на чем должна базироваться христианская экономика. Заметим — социализм (или лучше сказать, коммунизм) тут понимается только в смысле экономическом; идеология этого строя, разумеется, христианская. И это вовсе не противоречие. Наоборот, Деяния Апостольские дают нам яркий пример христианского коммунизма. Первое, что сделали апостолы после принятия Духа Свята — организовали иерусалимскую общину новообращенных христиан, где установили строгий коммунизм в смысле общности имуществ (Деян.2, 44−4; 4,32−37). Правда, первые христиане настолько чаяли Царства небесного, что даже не озаботились организацией производства в общине, что привело в дальнейшем к трудностям. Но сам принцип общности имуществ как христианский общественный идеал был провозглашен раз и навсегда.
Автономно же, без просвещения духом, экономика устраивается на основе частной собственности, что соответствует падшей природе человека. Так было в сотериологическом обществе, тем более так имеет место в обществе мамоническом. Чтобы этого не произошло, Церковь должна проявлять активность на социальном поприще. Она должна воцерковить основные действующие лица социальной драмы — государство и экономику, должна сделать из них благодатные средства спасения человечества. Если же Церковь от этой задачи отказывается, то они проявляют свой строптивый нрав. Государство, призванное поддерживать общественный строй, изменяет этому назначению, стараясь присвоить себе всю власть. И прежде всего это выражается в попытках подчинить себе Церковь. Экономика, развивая производительные силы, сталкивает общество к потребительству, лишая Церковь какого-либо влияния на общество и подчиняя государство задаче поддержания мамонизма. Все это приводит к весьма плачевным результатам.
Попробуем теперь проследить судьбу сотериологического общества в истории человечества.
Средние века: попытки перехода к христократии
История явственно показывает нам оба прогнозируемых процесса: и развитие материального производства, заставляющее общество сползать к мамоническому обществу, и попытки построения общества высшего типа — христократического. Сначала поговорим о втором.
Понимание того, что если общество декларирует себя христианским, то оно должно реально воплощать в себе христианскую мораль, было присуще многим христианским мыслителям. И всегда выход из создавшейся ситуации они видели в построении общества христократического типа.
В «Утопии» Мора (XVI в.) деньги присутствуют только при расчетах с иностранцами, золото используется для изготовления ночных горшков, частной собственности нет, все трудятся. В «Городе Солнца» (начало XVII в.) Томазо Кампанеллы нет и личной собственности, даже трапезы всегда общие. В Англии XVII в. возникают движения квакеров, «диггеров», «левеллеров», провозглашающие равенство, любовь и взаимопомощь между людьми. Идеолог левеллеров Джерард Уинстенли организует общину и издает «Закон свободы» — план преобразования общества, где декларируется общественная собственность, но оставляется личная. И при этом необходимо заметить, что и утописты и солярии — люди набожные, истово исповедующие религию и верящие в бессмертие души, а сами авторы этих сочинений — люди воцерковленные: Кампанелла — монах-доминиканец, Мор — католик, недавно беатифицированный, Уинстенли — богослов.
Века XVIII-XIX также полны религиозных социалистических движений. Анри Сен-Симон пишет «Новое христианство» — трактат, в котором предлагается строить социализм на базе христианской морали. Шарль Фурье создает свою социальную систему как реализацию божественного замысла. «Мы ставим Бога на первый план, — говорит он, — а человеческий разум на второй». В середине XIX в. В Англии возникает движение христианских социалистов, утверждавших, что кооперация и общественная собственность естественным образом вытекают из принципа христианской любви.
Но дело не ограничивалось словами — в делах тоже не было недостатка. В XV веке в Чехии священник Ян Гус проповедовал причащение под двумя видами — Христовыми телом и кровью. Постепенно его проповедь выросла в учение о преображении этого мира под действием благодати Христовой. Гус был вызван на Церковный собор, арестован и сожжен, что вызвало массовые волнения в Чехии и привело к движению таборитов, превративших свой лагерь в христианскую коммуну. На флаге таборитов была изображена евхаристическая чаша. Табориты продержались 15 лет, хотя против них папой и феодалами было организовано шесть крестовых походов — лишь последний сумел взять Табор и перебить его жителей.
Через столетие нечто подобное, но в большем масштабе произошло в Германии. Священник Томас Мюнцер в период реформации выступил с проповедью теократического коммунизма. Эта проповедь, сочетавшаяся с яркой критикой существующей несправедливости и призывом устроить свою, подлинно христианскую власть без князей и бюргеров, нашла широкую поддержку среди крестьян, что привело к массовым выступлениям. Но выступления были быстро подавлены, причем с невообразимой жестокостью (Мюнцер после страшных пыток казнен, десятки тысяч крестьян были посажены на кол, повешены или обезглавлены).
Собственно, все это люди старшего поколения «проходили» не только в институте, но и в школе. Однако в советские времена все объяснялось борьбой народа с эксплуатацией, хотя признавалось, что форма этих выступлений была религиозной. Ныне же мы часто встречаем «церковный» взгляд на эти события, сводящийся к тому, что и табориты и германские крестьяне были отпетые бандиты, захватывавшие чужое имение и, к тому же исповедовавшие явную ересь. Думается, что настало время выработать более глубокий взгляд на все упомянутые (и не упомянутые) трактаты и народные движения. Это были попытки перехода от сотериологического общества к обществу христократическому. И среди этих попыток были не только неудачи. Имеется в виду государство иезуитов в Парагвае, о котором, ввиду малой осведомленности читателей об этом феномене, стоит сказать несколько слов.
Полтора столетия, в период (если мерить русской историей) от Смутного времени и до императрицы матушки Екатерины II, на противоположной стороне земного шара, в Парагвае существовало удивительное государство, воплотившее в себе чаяния как ревнителей социального христианства, так и простых батюшек, стремящихся просто к общинной жизни прихода. Все началось с Кампанеллы — иезуиты-миссионеры настолько были восхищены «Городом Солнца», что решили реализовать его среди дикого племени гуарани, известного своим людоедством. И получилось!
Представьте себе такую картину. Рано утром большой отряд земледельцев, хорошо помолившись в храме, выходит на работу, неся впереди на специальных носилках огромную икону Божией матери. Придя на поле и поставив носилки на видном месте, работники с молитвой и церковными песнопениями с большим энтузиазмом целый день работают. А вечером, также с песнями такой своеобразный «крестный ход» возвращается домой и снова всем составом идет помолиться в храм. Есть от чего прийти в изумление! Но историки приводят еще более удивительные сведения. Иезуиты ввели общественную собственность, разделив поля на общественные и личные. Деньги и торговля отсутствовали. Все выработанное на общественных полях сдавалось на склады и оттуда выдавалось поровну. Причем, очевидцев ставило в тупик то, что общественные поля колосились и были хорошо ухожены, а личные — наоборот, заброшены. Племя гуарани преобразилось. Из людоедов они превратились в искренних христиан. В своих поселениях (редукциях) были построены великолепные храмы, всегда полные молящихся. Туземцы оказались очень мягким, художественно восприимчивым народом. Появилось много замечательных музыкантов, певцов, композиторов, расцвели ремесла. Резко снизилась преступность, да и за проступки в подавляющем большинстве случаев назначалась церковная епитимья. Искренность и глубину принятия туземцами христианства подтверждает любопытный факт: в каждой редукции было только два (!) отца-иезуита: один был духовником, другой — администратором. Все остальные начальствующие были индейцами, причем их выборы были публичными и демократичными. Для защиты от белых (!) разбойников, которые охотились за скальпами индейцев, была создана армия, где даже офицеры были туземцами. Численность гуарани резко увеличилась и достигала 300 тыс. Распад процветающего государства был обусловлен внешними обстоятельствами — запретом в 1767 г. ордена иезуитов, отзывом монахов из Парагвая и военной агрессией объединившихся против туземцев Испании и Португалии.
Впрочем, внимательный читатель наверно заметил, что случай государства иезуитов вовсе не иллюстрирует переход от сотериологического общества к христократическому. Тут христианское общество создавалось с чистого листа, причем среди народа, который до этого жил племенами, без частной собственности. Феномен парагвайского государства говорит нам о том, что построение христократического общества возможно в принципе, причем даже на этой грешной земле. Но урок истории как раз заключается в том, что если сотериологическое общество построено, то переход от него к обществу христократическому труден.
Тут мы подходим к третьему недостатку сотериологического общества. Мы уже говорили о «симфонии» Церкви и государства. Эта «симфония» сохраняется и при любых попытках это общество улучшить, перейти на более высокий христократический уровень. И сопротивление, как можно увидеть на примерах таборитов или сторонников Мюнцера, демонстрируется ожесточенное. Собственники не хотят расставаться с собственностью, хорошо понимая, что именно она (а не труд) дает им все: комфорт, устойчивость в жизни, общественный статус, власть. Церковь, кроме собственности, боится потерять еще с таким трудом достигнутое привилегированное положение. Кроме того, Церковь оказывается экономически зависимой как от собственников, так и от государства, и вынуждена следовать их целям. Тем самым, сотериологическое общество представляет собой ловушку. Сама его структура, включающая как свою необходимую часть непросвещенную, по язычески жестокую сферу экономики, закрывает (или чрезвычайно затрудняет) переход к христиански более высокому христократическому обществу. Последнее, в глазах людей сотериологического общества, и в самом деле оказывается «утопией», несбыточной мечтой, хотя людьми более примитивного, общинно-племенного общества оно видится как желанное и переход к нему воспринимается с радостью, свидетельством чему и является Государство иезуитов в Парагвае.
Следует заметить, что экономическая зависимость, конечно, налагала на имущественные взгляды богословов определенное влияние, но далеко не на всех. Всегда находились смелые и честные представители Церкви, которые не боялись обличать богатых за их бесчеловечность и бессердечие. Таким, например, был великий святитель Иоанн Златоуст. Одновременно он считал, что общественная собственность выше частной и даже прямо с амвона призывал своих прихожан последовать примеру Иерусалимской общины. И надо сказать, что многие святые отцы IV века — Василий Великий, Амвросий Медиоланский, Григорий Богослов — с ним в принципе были согласны. Их имущественное учение по сути дела ставило вопрос о необходимости преображения сотериологического общества в христократическое. Впрочем, Златоусту его взгляды стоили жизни. Против него был организован церковно-государственно-олигархический заговор, в результате которого святитель был смещен с Константинопольской кафедры и отправлен в ссылку, где, при «переводе» из одного места заключения в другое, умер от невыносимо безжалостного к нему обращения.
Может быть поэтому в позднейшие века преобладали богословы иной ментальности, желающие сохранить сотериологический строй и выработавшие так называемую «умеренную» имущественную доктрину. Суть последней сводится к двум тезисам: а) иметь богатство (т.е. частную собственность), даже значительное, христианину не возбраняется, но б) губительно становиться зависимым от имения, привязываться к нему душой. Эта очень гибкая доктрина, с одной стороны, благословляла двойственность сотериологического общества, с другой — старалась оградить христиан от наиболее страшных последствий непросвещенной экономики, а с третьей стороны — ориентировала богатых на благотворительность (в особенности — на финансирование Церкви), ибо именно милостыня и благотворительность, по этой доктрине, позволяют «верблюду пройти сквозь игольное ушко», т. е. спасись богатому. Поскольку Византия все время прочно стояла на позициях сотериологического общества, то «умеренная» имущественная доктрина победила, став в конце концов для нашей Церкви общепринятой: именно ее сейчас приводят в книгах и проповедуют в храмах [1].
Из рассмотрения церковных взглядов на богатство и собственность выясняется одно любопытное обстоятельство: для каждого из двух типов обществ Церковь формирует свою, наиболее подходящую имущественную концепцию. Для сотериологического общества — это «умеренная» доктрина, для общества христократического — святоотеческое имущественное учение. Ниже мы увидим, что и для мамонического общества найдется своя церковная «доктрина», изготовителями которой будут на пару протестантизм и современное католичество.
«Великая трансформация»
Но вернемся к судьбам сотериологического общества. Как мы предположили, в дальней перспективе оно неустойчиво, ибо предоставленная самой себе экономика, вытесняя веру, стремится подчинить себе всю жизнь. История этот прогноз полностью подтверждает.
Первую атаку мамонизм предпринял еще в XI в., когда новоявленные капиталисты Венеции и Генуи захватили ключевые позиции в торговле Византии. А когда византийцы воспротивились, то «республика св. Марка» профинансировала 4-ый крестовый поход, приведший к взятию Константинополя (1204). От этого удара Византия так до конца и не оправилась.
Заметим, что до XIII в. западная имущественная доктрина была близка к святоотеческой. Общая собственность признавалась естественным (т.е. установленным Богом) законом. Однако жизнь постепенно брала свое. Мамонизм, неизбежно выражавшийся в форме капитализма, быстро развивался не только в итальянских городах-республиках, но и по всей Европе. Началась перестройка сознания и культуры, получившая странное название Возрождения. И дабы не потерять почву под ногами Западная Церковь решается на перемену доктрины. Это сделал Фома Аквинский, сказавший, что подлинным естественным законом является не общая, а именно частная собственность, хотя ее конкретная реализация принадлежит человеческому усмотрению и потому зачастую далека от справедливости. Многие католические богословы ухватились за этот тезис стали его развивать. Епископ богатого города Флоренции Антоний (XV в.) уже утверждает, что процент, получаемый с любого капиталистического предприятия (неважно — промышленное оно или банковское) дозволен. Постепенно теологи начинают признавать законными рыночные цены, открывая путь католикам для участия в капиталистических сделках. Позднее и Рим благословляет займы с низким процентом — до 5% (Лев X, 1515) и ренту (Пий V, 1568 г.). Католицизм окончательно встает на рельсы «умеренной» доктрины.
Впрочем, пьянящий звон золотых монет оказывается столь притягателен, что многие и многие начинают считать, что католики уж очень консервативны — они слишком оглядываются на «умеренную» доктрину, слишком медлят с легализацией капитализма. Нужно новое христианство, без предрассудков, и без Церкви как социообразующего института — пусть спасение перестанет быть заботой общества и станет сугубо личным делом. И такое христианство в лице протестантизма появляется. Бюргеры и рантье подхватывают почин Лютера и защищают новое христианство от католической реставрации. Кальвин разрешает в Женеве брать в рост под любой процент, и туда съезжаются еврейские ростовщики, оживляя (к своей выгоде) предпринимательскую деятельность. Кстати, Лютер и Мюнцер начинали вместе. Но, быстро поняли, что ведут общество в разные стороны: Лютер — в мамоническое общество, Мюнцер — в христократическое, и стали заклятыми врагами.
Отметим, что это не просто конфликт между нарождающейся буржуазией и отжившими свой век феодалами. Идет яростное сражение между сотриологическим строем общества и обществом мамоническим. Идет на всех фронтах: богословском, церковном, культурном, экономическом, общественно-гражданском, политическом. На поприще политическом борьба особенно обостряется. Мы помним, что в сотериологическом обществе огромное значение имеет монарх. Он является гарантом стабильности, уравновешивая интересы Церкви и мира. Поэтому, чтобы свалить сотериологическое общество, нужно в первую очередь ликвидировать монархию, заменив ее зависимой от мира властью. Для этого мамонические силы изобрели технологию народоправства: руками народа свергнуть монарха, а затем поставить управляемую администрацию из своих людей. Покатились головы королей. И хотя технология не всегда безупречно срабатывала (монархии иногда восстанавливались), но в целом результат налицо: на Западе, если где монархия и сохранилась, то стала «конституционной», т. е. абсолютно безвластной, потешной, бутафорской, выродилась в превосходный объект сплетен и пересудов для СМИ.
Наконец, с небольшим отставанием по фазе силы мамоны стали решать главную задачу — введение в глобальном масштабе мамонических социально-экономических отношений. Этот процесс, названный социологом К. Поланьи «великой трансформацией"/3/, занял всего-то век с небольшим. Все началось в конце XVIII в. с замечательных технических изобретений: сначала прядильные машины, затем паровая машина, наконец, дизель и электромотор. Разразилась промышленная революция, позволившая организовать массовое производство продукции и подтолкнувшая основные производства работать не на гарантированный заказ, а на рынок, который, при удаче, мог дать несравненно большую прибыль.
Надо сказать, что рынок был всегда и везде. Но до „великой трансформации“ он не был принудительно-тотальным. Существовало натуральное хозяйство, существовали частные и государственные заказы — большинство ремесленников работало именно так. Но теперь все это гибнет. Работа на рынок становится преобладающей. Жить без рынка оказывается просто невозможно. Фермеры заменяют машинами многочисленных крестьян, а те толпами бросаются на фабрики. Образовывается рынок труда. Теперь жизнь и смерть большинства людей становится напрямую зависящей от денег и прибыли. Вот точка, в которой сотериологическое общество трансформировалось в мамоническое! Вот он — момент, когда воцарился мамона! Отныне мир поклонился ему и признал, что вне его владычества он жить не может и не хочет.
Отметим, что на западе это произошло не одновременно. Историки выяснили, что в протестантских странах — США, Англии и Германии — „великая трансформация“ произошла раньше и в более радикальной форме, чем в странах католических. Что же мешало католикам? Мешала католическая Церковь, упорно стремившаяся сохранить сотериологическое общество, мешала „умеренная“ доктрина. В протестантских странах это препятствие было устранено, и старое общество рассыпалось куда более быстрыми темпами. Но дискредитировать протестантство, так хорошо помогающее мамоне, не было никакого резона. Поэтому устроители „трансформации“ подняли на щит немецкого религиоведа Макса Вебера и его работу „Протестантская этика и дух капитализма“. В ней автор при помощи крайне сомнительных рассуждений „доказывает“, что протестантизм (точнее, его кальвинистская ветвь) приветствует капитализм из своеобразно понятых соображений спасения души. Иначе говоря, капитализм родился не из духа наживы, а наоборот, из-за огромного желания спастись, и следовательно, имеет благородные христианские корни. Разумеется, это мнение ничего общего с истиной не имеет: прокруткой денег можно как раз погубить свою душу, а не спасти ее. Но коварные выводы Вебера широко распространяются, и к ним прислушиваются даже православные богословы.
Ну, а что же католики? В конце XIX века они стали разрабатывать свою социальную доктрину. Естественно, во главу угла они поставили Фому Аквината и частную собственность. Главной целью доктрины была попытка удержать идею сотериологического общества в условиях капитализма. Католическим богословам казалось, что это возможно, тем более, что „умеренная доктрина“ благоволит к частной собственности. Но получился конфуз. Дело в том, что папа Пий XI в своей энциклике Quadragesimo anno (1931) предложил идею корпоративного строя, где капиталисты и рабочие должны достичь мира через „корпорации“ — учреждения, нацеленные на заключение на паритетных началах и под контролем государства договоров о зарплате, ценах на основные товары, условиях труда и т. д. Но корпоративный строй был реализован… в фашистской Италии и нацистской Германии, и не на базе христианства, а на основе национализма. По сути дела это и был „национал-социализм“, который обещал немцам Гитлер. Естественно, что после разгрома фашизма говорить о „корпорациях“ уже было нельзя. Мы зачастую недооцениваем один из итогов Второй мировой войны: капитализм на западе пошел не"корпоративным», а либерально-монетарным путем со всеми прелестями свободного рынка и надувания финансовых пузырей. И снова, чтобы не потерять окончательно паству, католицизм меняет парадигму и благословляет новый, уже мамонический порядок. Это сделал папа Иоанн Павел II, сделал неявно, без лишнего шума. Теперь богословские статьи католиков и протестантов по социально-экономической тематике различить достаточно трудно — и те и другие принимают этот мамонический мир, указывая, разумеется, на его недочеты, но в принципе рассматривая его как благодеяние для человечества.
Нельзя не упомянуть о том, что немаловажную роль в насаждении либерально-рыночной модели капитализма играло талмудическое еврейство. Оно испокон веков использовало деньги для борьбы со своим извечным врагом — христианством. И внедрение денежно-рыночной экономики было ему выгодно не только из соображений чисто финансовой выгоды, но еще потому, что эта модель особенно успешно нивелирует какую-либо социальную роль христианства, насаждая наиболее радикальный вариант мамонизма. Пусть весь мир по уши погрузится в мамоническое общество, кроме… Израиля. Там талмудисты строят общество сотериологического типа, где иудаизм является государственной, социообразующей религией.
Судьба сотериологического общества в России
Если обратиться к России, то там трансформация сотериологического общества получила совершенно нестандартный оборот.
Русь приняла христианство от Византии. Причем это произошло в X веке, когда Империя прочно остановилась на парадигме сотериологического общества. Естественно, учителя стали навязывать свою доктрину ученикам. Ученики же, ошеломленные свалившимися на них величием христианских идей и великолепием служб, стали послушно копировать учителей. В Московский период Русь становится типичным сотериологическим государством, в этом смысле следующим византийским образцам.
Но по самой своей природе русы — более общинный, комъюнотарный (по выражению Бердяева) народ, чем греки. Чаяние христократического общества на Руси было сильнее, чем у греков. Это выразилось двояко.
Во-первых, социальные институты на Руси выкристаллизовались более общинными, чем в Византии. У нас в Московской Руси решающую роль играла не рыночная, а «раздаточная экономика» (мы используем термин О. Бессоновой /2/), что выразилось в массовой раздаче государством поместий за службу. Наши крестьянские общины по своему почину ввели переделы земли, отрицая тем самым право частной собственности на основное средство производства крестьянина — землю. Во-вторых, конфликт между силами, препятствующими восхождению к христократическому обществу и ратующими за него, был более глубоким. Если на Западе этот конфликт вылился в ряд бунтов, утопленных в крови консерваторами, то в России все было сложнее.
Как и на Западе основными силами, держащимися за сотериологический строй, были государство и Церковь. Но у нас «симфония» властей была гораздо прочнее, чем на Западе, ибо Церковь оказалась в подчинении у государства, став играть роль «департамента идеологии». Результатом этого явилось практически полное перекрытие всех легальных возможностей перехода к христократическому обществу. Когда в XIX в. на повестку дня выступил социализм, то Церковь посчитала его абсолютным злом, совершенно несовместимым с христианством. Клирики — сторонники христианского социализма, просто извергались из сана. К тому же, не ведая что творит, наша власть, стала активно способствовать трансформации России в общество мамоническое (столыпинские реформы). В результате она лишилась поддержки своего главного союзника — крестьянства.
Оппозицию власти составляли нарождающаяся буржуазия и интеллигенция, из которой вышло революционное движение. Если с буржуазией, пришедшей к власти в результате Февральской революции все достаточно очевидно — это сила мамонизма, то с интеллигенцией ситуация не столь простая. Интеллигенция искренно стремилась к построению общества высшего типа. Но неприятие существующего строя было столь велико, что ее кредо стало принятие установок, во всем противоположных официальным: вместо православия — атеизм и вместо частной собственности — социализм. Конечно, это не христократический идеал; интеллигенция и революционное движение приняли только одну сторону его — социализм. Но Господь попустил революцию и победу именно такого строя, поскольку он закрывал дорогу к сползанию России в самое страшное — мамонизм.
В результате в России в начале XX в. сформировалось особое, еще нигде не виданное общество, которое мы будем именовать коллективистским. Его экономика была построена на социализме — необходимой компоненте христологического общества. Но идеология была «человекобожеской», т. е. атеистической, ориентированной на земное благополучие.
Коллективистское общество является еще одним, четвертым общественным типом, логически завершающим систему. Таблица 1 иллюстрирует наш подход к классификации общественных формаций. Согласно ей, общества классифицируются по двум признакам: а) духовная составляющая и б) материальная составляющая. Каждый из признаков имеет два значения: положительный и отрицательный в смысле христианской морали.
Русская религиозная философия (Булгаков, Бердяев) давно пришла к убеждению, что социализм не может существовать без религиозной идеологии. А потому и советский строй, будучи атеистической версией социализма, основывался на особого рода псевдорелигии — марксизме, где вера в Бога подменялась верой в «светлое будущее человечества». В силу именно этой подмены советский строй в принципе не мог быть долговечным («дом, построенный на песке»), и рухнул после того, как его идеология перестала быть действенной. Однако сам принцип социализма оказывал положительное воспитывающее влияние, в результате чего плененность мамоной советских людей была значительно меньше, чем в обществах сотериологического и мамонического типов. Отсюда их относительно высокая мораль, идеализм и вера в победу коммунизма, особенно характерные для довоенного и послевоенного времени.
Подробный анализ советского строя не является предметом данной статьи. Укажем лишь, что советский строй предвосхитил ряд черт христократического общества, хотя и реализовал их в парадоксальном, часто искаженном до неузнаваемости виде. В частности, единственный раз в истории человечества в масштабах целой цивилизации (русской) был преодолен частнособственнический уклад и осуществлен переход к экономике, основанной на общественной собственности. Поэтому было бы грубой ошибкой начисто отрицать советский строй (чем грешат многие православные, зачастую с совершенно нехристианской ненавистью). Наоборот, необходимо тщательное изучение реализованных в нем социальных решений и применение их на практике, разумеется, с необходимой заменой человекобожеской идеологии на христианскую.
Называя себя Святой Русью, Россия всегда стремилась к реализации своей, русской идеи — построению христократического общества. Дважды она приближалась к этой цели, причем с разных сторон: один раз, построив в средние века общество сотериологическое, и второй раз, в советское время, живя в обществе коллективистском. Господь дал возможность русскому народу прочувствовать и православие и социализм — обе стороны христократического общества. Достигнуть синтеза, увы, не удалось, и в этом наша главная трагедия. Но веление Божие неотменимо, и этот синтез все равно требует своего осуществления.
«О нашем поражении»
Наша православная мысль всегда во главу угла ставила альтернативу: со Христом или против Христа? христианство или антихристианство, православие или антиправославие? И в такой постановке была совершенно права. Но, в порыве религиозной категоричности, дополняла свою мысль: а все остальное — неважно. А вот это уже тезис, к которому надо подходить с осторожностью. Что именно неважно? Если мы говорим о социально-экономическом устроении, то нет, — важно. Ибо подлинное христианство включает в себя все стороны жизни, и духовные и материальные, всё должно воцерковить, преобразить светом Христовым. Ставя духовную альтернативу «вера во Христа — богоборчество» мы остаемся в рамках сугубо религиозных. Прибавляя же к этому материальную жизнь, сферу хозяйства, экономику, причем различая и для нее альтернативу «христианская/языческая», мы, оставаясь в рамках христианского мировоззрения, уже входим в сферу социологии. И действительно, все четыре вытекающие из вышеописанного подхода типа обществ, — христократическое, сотериологическое, коллективистское и мамоническое, — легко обнаруживаются в истории. Высшим типом, христианским идеалом является общество христократическое. Ниже идут противоречивые, с точки зрения христианского сознания, общества сотериологическое и коллективистское. Наконец, мамоническое общество является полным антиподом христианских социальных чаяний, обществом, где безраздельно властвует сатана. Таким образом, предлагаемую схему общественных формаций можно изобразить в виде креста, который образуют вертикальное перекрестье (христологическое — мамоническое) и горизонтальное (сотериологическое — коллективистское).
При этом мы отдаем себе отчет в упрощенности и даже примитивности этой схемы, а также в условности новых терминов, далеко не отражающих всю полноту общественных формаций и всю сложность их исторического развития. Но думается, что нечто существенное наша точка зрения ухватывает.
И теперь, имея в виду предлагаемую схему общественных формаций, мы можем задать два вопроса. Первый: в каком обществе мы сейчас находимся? И второй: к какому обществу мы должны стремиться?
Ответ на первый вопрос очевиден: мы, весь мир, и в том числе Россия, находимся в обществе мамоническом. Оценивая реалии этого общества, нельзя не вспомнить пророчество ап. Павла: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, горды, надменны, злоречивы, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы» (2 Тим. 3,1−4). Значит, наступают последние времена, и мы, христиане, в этом конце истории должны констатировать наше социальное поражение. Об этом не раз говорили наши богословы. Именно так, «О нашем поражении» называется книжка (прото)диакона Андрея Кураева, где он соглашается, что да — битву за социум Церковь проигрывает и в будущем проиграет окончательно: об этом и апокалиптические пророчества говорят. Увы, по факту приходится согласиться — проигрываем. Но нельзя принять ту легкость и тот оптимизм, с которым протодиакон эту мысль выражает. Поражение христианства на социальном фронте — это неисполнение заветов Бога. Церковь, т. е. все мы, христиане, не справились с задачей, на нас возложенной — преображением этого мира и отвоеванием его из-под ига сатаны. И лишь Второе Пришествие Христа, уже в силе, восполнит наше недостоинство. Здесь надо плакать, каяться и по возможности исправлять ситуацию.
Тут мы подходим к ответу на второй вопрос «какое общество чают христиане?». Нетрудно видеть, что подавляющее большинство сегодняшних, «постсоветских» православных хотят возврата именно к сотериологическому обществу, а не к христократическому. Почему? Да потому что привыкли думать, что устроение экономики — вещь второстепенная, недостойная того, чтобы христианин был ею озабочен. Но результаты этого безмыслия плачевны. И описанию того, что происходит с обществом, в котором экономика остается автономной, неконтролируемой со стороны веры, а потому — непреображенной, и посвящена настоящая статья. Церковь правильно указывает на религиозную цель — всегда оставаться со Христом, но ошибается в выборе социологической цели: христиане должны стремиться к установлению христократического строя, а не сотериологического. Это в конечном счете и определяет наше социально-историческое поражение.
Не будем вопрошать «кто виноват» — виноваты в общем-то мы все, по крайней мере в своей узости, в желании спастись самим, вне преображения общества. Сейчас актуален другой русский вопрос «что делать». И будем надеяться, что развитие христианской социологии поможет более точно и обоснованно на него ответить.
Сомин Николай Владимирович, бакалавр богословия, преподаватель Свято-Тихоновского Богословского института
06.08.09
Литература
1. Прот. Валентин Асмус. Учение св. царя Юстиниана о священстве и царстве // Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского института. Материалы 1992−1996 гг. — М.: Изд-во ПСТБИ. 1996. — с.34−40.
2. Бессонова О.Э. Раздаточная экономика России: Эволюция через трансформации. — М.: РОССПЭН, 2006. — 144 с.
3. К Поланьи. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени — СПб.: Алетейя, 2002. — 320 с.
Примечание:
1 — Вопрос имущественных доктрин в христианстве рассмотрен автором в цикле статей:
Сомин Н.В. Климент и Златоуст — два взгляда на собственность
Сомин Н.В. Основные христианские доктрины о богатстве и собственности. История этих доктрин в Православии, католичестве и протестантизме
Сомин Н.В. Святые отцы о праве собственности. Часть 1. «Любовь не ищет своего»
Сомин Н.В. Святые отцы о праве собственности. Часть 2. «И имели все общее»
Сомин Н.В. Институт частной собственности: взгляд из Евангелия
Сомин Н.В. Понять Златоуста
Сомин Н.В. Блеф «Протестантской этики». И другие.
По ним желающие могут подробно познакомиться с этим вопросом. Из этих работ видно, что представленная (в очень кратком виде) теория церковных имущественных доктрин не является скороспелой выдумкой, а имеет прочную источниковедческую и фактологическую базу.
http://rusk.ru/st.php?idar=114409
Страницы: | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | Следующая >> |
