Ответ на статью «О переводе богослужения на русский язык»

И сказал им: для того ли приносится свеча,
чтобы поставить ее под сосуд или под кровать?
не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике?
(Мк. 4, 21)

Хорошую статью написал протоиерей Георгий Городенцев «О переводе богослужения на русский язык». Говорю это, несмотря на то, что не согласен с ним. Я не являюсь ни либералом, ни модернистом, более того, уверен, что либерализм есть проказа, разъедающая человеческое общество, крайне вредная как в общественно-государственных отношениях, так и в церковных. Я не либерал и, тем не менее, считаю полезным чтение Евангелия и Апостола во время богослужения на понятном простому народу языке. Большинство церковных людей смотрят на это иначе, и мне всегда хотелось услышать серьезные аргументы, почему нельзя использовать русский язык в богослужении, доводы, несущие в себе смысл, а не боязнь что-либо в Церкви менять. Статья о. Георгия дает возможность с такими аргументами познакомиться. Тем интереснее ему возразить.

Если опустить риторику, то можно свести аргументацию о. Георгия к нескольким пунктам:

1. Полезность богослужения отнюдь не измеряется одной его понятностью;
2. Псалтырь на церковно-славянском языке понятна, и, значит, крайне неприятна бесам, почему они от чтения Псалтири и бегут. Нет уверенности, что в русском переводе Псалтырь так же действует на бесов, как на церковно-славянском языке;
3. Библия и богослужебные книги были переведены с греческого на церковно-славянский язык не кем-нибудь, а святыми равноапостольными Кириллом и Мефодием, и есть опасность, что перевод богослужения на русский язык окажется ущербным, а значит «мистическая (таинственная) полезность православного богослужения при совершении его на русском языке уменьшится»;
4. Нужна ли «понятность» богослужения для народа вообще? Может, цель в том, чтобы люди поняли, что ничего не понимают? «…люди не понимают и прямой речи Господа… а Он начинает говорить им еще более загадочными притчами!… может в этом и состоит цель Спасителя? В том, чтобы люди поняли, что они не понимают Его слова?»;
5. «…использование русского языка в богослужении — ненужная и вредная затея. Реальной альтернативой этому является духовное образование широких масс верующих, т. е. изучение ими в специальных школах:. догматики, аскетики, агиологии, а также литургики и церковно-славянского языка».

Давайте разберем их по порядку:

1. Нельзя не согласиться с о. Георгием что «Полезность богослужения отнюдь не измеряется одной его понятностью». Литургия и Евхаристия, полезны нам вне зависимости от того, на каком языке совершается богослужение: лучше принять участие в службе на непонятном китайском языке и затем причаститься, чем, мудрствуя лукаво, не пойти на богослужение вовсе. Это очевидно. Но так же очевидно, что Церковь обращается к нам и воспитывает нас, используя все способы нашего восприятия: зрение, обоняние, чувства, рассудок, волю. Для этого служат, прежде всего, таинства, а также иконы, каждение, церковное пение, чтение Евангелия и Апостола, символика церковной утвари и одеяний священнослужителей, ритм и последовательность богослужений и церковной жизни, поклоны, посты, наставления и прочее. При этом обращение Церкви к рациональному восприятию через употребление понятного языка богослужения является «одним из», не достаточным, но необходимым условием.

Например, через рациональное восприятие воздействуют на нас книга Апостол. Послания Апостолов обращены ко всем верным, чтобы те могли лучше понять смысл Евангелия. Именно с этой целью Послания Апостолов читали в древней Церкви, для этого же и нам их читают во время богослужений. И если о содержании евангельских притч и событий мы можем вспомнить, уловив во время богослужения многие понятные нам слова церковно-славянского языка, то о посланиях апостола Павла мало вспомнить — их необходимо обязательно понять, а сделать это непросто даже в русском переводе, даже читая и перечитывая их дома, а в церкви, во время богослужения на церковно-славянском языке, понимание становиться практически невозможным. Так зачем же нам их читают? Чтобы мы поняли, что ничего не понимаем? Для этого Апостолы их писали?

2. Теперь о понятности или непонятности бесам Псалтири в зависимости от языка перевода. Я думаю, что о. Георгий всё же согласится, что бесы поймут смысл Псалтири даже в её русском переводе. А так же согласится с тем, что бесы не только поймут нас на всех известных языках, но поймут и убоятся даже нашей безмолвной молитвы. В этой их способности глупо сомневаться. И ключ здесь не в том или ином языке, а в состоянии молящегося. Опасно ли для бесов молитва и чтение Псалтири на непонятном молящемуся языке? Конечно! (хотя это нельзя в полной мере отнести к церковно-славянскому языку, т.к. он нам пусть и ограниченно, но понятен). Но зависеть это будет в первую очередь от состояния молящегося, а не от слов им произносимых — можно не сомневаться, что бесы знают молитвы и псалмы лучше нас и если и боятся их самих по себе, то гораздо меньше, чем того какое действие молитвы могут оказать на соблазняемого бесами человека. Важно состояние молящегося! При этом можно допустить случаи, когда именно непонятность Псалтири может послужить духовным оружием кого-то из христиан. Возможно это будет, только при условии, что молящийся прикладывает к чтению свою волю, смиряется, молится в духе. Т. е. если христианин подавляет свой протест против «непонимания» и через это борется с гордыней — такое волевое усилие, смирение, безусловно, полезно ему и страшно для бесов, причём, в данном случае, повторюсь, именно степень непонятности языка станет оружием. И наоборот — очевиден вред человеку и радость бесам, если употребление русского языка приводит кого-то к умничанью и гордыне. Но всё же это частные, а не общие случаи.

Можно привести и другие примеры. Из житий святых мы знаем о случаях, когда старцы благословляли своих духовных чад на внешне абсурдные послушания, цель которых была смирить послушника, помочь подавить гордыню, приучить совершать то, что должно, а не то, что хочется. И упор в этом случае делался не на рациональное понимание, а на послушание.

Но зачем же одно противопоставлять другому? Разбирая частные случаи, зачем противопоставлять их общему? Почему чтение Псалтири на русском языке в общем, а не в частном случае исключает смирение, а не помогает ему? Встать на молитву современному человеку уже само по себе «подвиг», так же как и необходимость заставить себя обратиться к Богу, Богородице, святым с искренним раскаянием или просьбой. Разве не будет пользы, если человек обратиться к Богу понятными ему словами? Почему молитва, Псалтирь, читаемые на понятном языке, не могут служить смирению? Единство рассудка, чувств и воли и есть целомудрие, к которому мы стремимся. И где, как не в молитве, это целомудрие «практиковать»? Так какой же смысл «зашифровывать» наши молитвы? Из эстетического удовольствия от произнесения слабопонятных, но древних слов?

3. Абсолютно оправданы опасения о. Георгия по поводу качества переводов — при любом переводе что-то теряется. Более того, искажение смысла происходит уже в момент произнесения мысли — «мысль изреченная — есть ложь» — в силу примитивности человеческой речи, в сравнении с человеческим же мышлением. И, тем не менее, мы говорим, общаемся, пользуясь тем языком, которым владеем, т.к. лучше что-то, чем ничего.

Бог и Церковь зовут нас от земного к небесному, от низкого к высокому. И здесь нет предела совершенству. Одновременно по немощи нашей Бог снисходит до нас, обращается к нам через Церковь в понятных нам образах и словах. Бог говорил с Моисеем и патриархами не на языке ангелов, а на еврейском языке, и Иисус Христос проповедал не на богослужебном и книжном для той поры древнееврейском языке, а на простонародном арамейском. Апостолы писали Евангелия не на классическом греческом, а на койне — языке выучивших греческий язык иностранцев, то есть более простой его форме. И для нужд Западной Церкви Библия была переведена не на высокую латынь, а на вульгату — язык простонародья. Та же логика в переводе Библии и богослужебных книг на понятный славянским племенам церковно-славянский язык, а затем, в 19 веке, Библии, Псалтири и творений Св. Отцов на понятный нашей пастве русский язык.

Церковь нас зовёт вверх, но учитывает, в каком мы состоянии находимся изначально. Мы призваны понять всё, но понимание это начинается с того, что уже сейчас нам доступно. Арамейский, койне, вульгата и церковно-славянский стали дверью в Церковь, открытой для говоривших на этих языках народов. Русский язык является тем же самым для русских людей, в абсолютном большинстве не понимающих церковно-славянский.

Либерализм и модернизм опасны не тем, что предлагают перейти на русский язык в богослужении и использовать простые и доступные формы проповеди, а тем, что стремятся перевернуть перспективу — не от простого к сложному, а от сложного к упрощенному, не от земного к небесному, а от небесного к земному — с тем, чтобы простые формы стали не первой ступенью, а верхней планкой. Русский язык в качестве богослужебного к этому, сам по себе, не имеет никакого отношения. Важно то, к чему мы стремимся, а не то, что используем — будь это классический греческий, упрощенный койне или феня. Если предположить, что где-то есть паства, не понимающая ничего, кроме самой простой и грубой речи, той же фени, значит, для этой паствы эту речь надо использовать в проповеди и богослужении — какой бы дикой всем остальным эта речь не казалось. При этом звать паству надо будет «горе», а не «долу». Но, начиная всё же с «долу». От «долу» к «горе», от низшего к высшему.

Церковно-славянский язык, возможно, и совершеннее русского (хотя это утверждение спорно), но он перестал быть понятным, а значит действенным. И, значит, в тех частях богослужения, где необходимо понимание (не во всех, а именно в тех, где важно рациональное восприятие, как в случае с Посланиями Апостолов) надо использовать русский язык, либо сочетать его с церковно-славянским. При этом прав о. Георгий когда говорит, что переводы должны делаться людьми, к этому подготовленными. Так и поступили во второй половине 19 века, когда синодальная комиссия, под руководством митрополита Филарета, выполнила работу по переводу Библии на русский язык. Работе этой предшествовал долгий период споров и даже сопротивления, и аргументы тех, кто был против «русской Библии» очень напоминают аргументы тех, кто сегодня выступает против «русского богослужения».

4. Теперь, о самой принципиальной необходимости что-либо понимать во время богослужения. Процитирую ещё раз то, что пишет о. Георгий: «Когда же „приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано… потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют“ (Мф.13,10−11; 13). Странное дело, люди не понимают и прямой речи Господа („слыша, не слышат“), а Он начинает говорить им еще более загадочными притчами! Почему, ведь они из-за этого окончательно ничего не поймут? А может в этом и состоит цель Спасителя? В том, чтобы люди поняли, что они не понимают Его слова?»

Т. е. мысль о. Георгия, как я её понял, в том, что чем больше мы понимаем, что ничего не понимаем, тем сильней смиряемся, а, смиряясь, спасаемся — этому и служат притчи Христа. Из чего отцом Георгием делается вывод, что и в богослужении рациональное понимание не обязательно.

Ответить на это лучше всего словами Христа: «И сказал им: для того ли приносится свеча, чтобы поставить её под сосуд или под кровать? не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике?» (Мк. 4, 21)

Прятать сокровенные тайны — это из области гностицизма. Гностики и прочие эзотерики — большие любители скрывать их «высшее знание» от всякого рода не посвященных. Христос же ничего не прятал, но говорил с каждым на понятном ему языке: апостолам, как подготовленным, давал прямые объяснения, а иным раскрывал смысл в более простых для восприятия образных сравнениях. Именно более простых, образных и понятных, т.к. в притчах приводятся ситуации из повседневной жизни Его земных современников. Так же и сейчас Церковь, ничего не пряча, использует весь арсенал доступных средств, воздействует во время богослужения на слух, обоняние, чувства, воображение, рассудок, волю и пр., и исключать что-либо — будь то обращение к рассудку, воображению или чувствам человека — значит обеднить богослужение, отказаться от того, что практиковалось веками.

5. Отец Георгий убежден, что альтернативой вредному, на его взгляд, использованию русского языка в богослужении «является духовное образование широких масс верующих, т. е. изучение ими в специальных школах… догматики, аскетики, агиологии, а также литургики и церковно-славянского языка». Я думаю, что это ошибка, причем двойная.

Во-первых, Церковь и есть та «специальная школа» во время богослужений, в которой мы и получаем, среди прочего, необходимое образование. Этому служат иконы — Библия неграмотных, евангельские чтения — в течение года нам прочитывают Евангелия и ключевые места Ветхого завета, воспоминания в каждый день церковного календаря святых и их житий — через что мы получаем начальные знания в области агиологии и агиографии, проповеди — начала богословия, и т. д. И если мы будем регулярно посещать богослужения и понимать то, что в ходе них происходит, то это и будет необходимым нам «духовным образованием».

И, во-вторых, эту «школу» можно и нужно дополнять, но никак не дублировать. И дополнять не «в специальных школах», отдельных от приходской жизни, а воскресными беседами, обсуждениями во время совместных трапез, курсами катехизации при приходах, воскресными школами и прочим. В идеале, всем строем общинной жизни приходов. Что, конечно, не исключает необходимости в действительно специальном образовании для священников, богословов и прочих специалистов.

В конце, хочу подчеркнуть, что никакие полезные изменения в богослужении не стоят внутрицерковных раздоров и утраты духа любви. Поэтому, введение русского языка в богослужение не может и не должно проходить вопреки воле церковного народа и священноначалия. Даже если русским людям придется где-то молиться на суахили, это всё же будет лучше, чем потерять то, что составляет основу христианской жизни — любовь и согласие.

Буду благодарен о. Георгию Городенцеву, если он сочтёт возможным ответить на высказанные мною замечания.