Весна Патриарха

Статья первая: На рандеву с реальностью

От автора: Данный текст на 99% был написан «по горячим следам» Собора и тогда казался мне слишком резким, неполиткорректным, чем и вызвана задержка в его публикации. Однако после проповеди нашего нового Предстоятеля в Неделю Торжества Православия стало вполне очевидным, что с этой задержкой автор был, мягко говоря, неправ. То, что мы услышали в этой проповеди касательно ереси и раскола (относимых, как ни крути, к ключевым понятиям православного богословия), слишком многих повергло в самый настоящий шок. Поскольку в состоянии шока человек не может произвести ничего конструктивного, воздержусь от дальнейшей характеристики этого ныне уже авторизованного и опубликованного официального текста. Надеюсь, Господь дарует сил и решимости, и в следующей статье, «по размышленьи зрелом» он будет подвергнут самому тщательному и детальному богословскому и лингвистическому анализу.

И хотя предлагаемая статья является уже несколько устаревшей, не вполне отражая мою сегодняшнюю позицию, автор считает целесообразным обнародовать ее, полагая, что конструктивный и церковный вектор мысли, определивший ее появление, возможно, кем-то будет оценен по достоинству.

Следующая статья цикла будет целиком посвящена проблемам ереси, раскола и экуменизма.

После окончания Поместного собора, избравшего нового Патриарха, появился целый ряд текстов, по тону достаточно алармистских (напр., статьи Ильи Бражникова и Анны Драгиной). Думается все же, что серьезной ошибкой многих ревнителей является однозначное отождествление Патриарха с воинствующей «гвардией реформ» и с не раз уже описанным проектом (см., напр.: «Призрак Второго Ватикана» и «Как разрушают Церковь») либерализации РПЦ. Почему это, на наш взгляд, не так, думается, вполне очевидно и станет еще яснее из нижеследующего. Главное заключается в том, что многие наши братья и сестры применяют к Патриарху какую-то «слишком человеческую» логику, забывая о том, какая благодать изливается на человека при хиротонии, забывая, что «сердце царево (и патриаршее тоже!) в руце Божией». Неужели не заметно, глядя на сегодняшние фото Патриарха, что это уже существенно другой человек, весьма отличный от того, которого мы столь хорошо знали, в значительной степени лишенный ранее столь свойственного ему поверхностного, чисто светского «драйва», получивший какое-то новое, духовное знание?! Технологии технологиями, ан, будущая жизнь-то существует!..

Взять хотя бы проблему богослужебных реформ. Многих шокировали русские вкрапления при чтении Патриархом Канона Андрея Критского. Однако те, кто, что называется, «в теме», напротив, отмечают, что вкраплений этих необычайно мало по сравнению с тем, к чему стали уже привыкать прихожане в Смоленске! Так в какую сторону меняется Патриарх? Вместо того, чтобы бросать в Предстоятеля камнями, лучше проявим терпимость и понимание: человек искренне пытается стать настоящим Патриархом, а не просто церковным функционером, он на наших глазах учится молиться, учит церковно-славянский язык, учится мыслить по-русски, а не привычными для себя среднеевропейскими клише, принятыми на дипломатических тусовках. Не стреляйте в Патриарха, он молится как умеет… Причем, в отличие от фольклорного тапера в салуне на Диком Западе, который не совершенствуется в исполнительском мастерстве, а всего лишь держит на откинутой крышке расстроенного рояля рядом со стаканом плохого виски безотказное изобретение полковника Кольта, наш Патриарх растет, и как талантливо! Любой из нас на его месте с его школой, привычками и стереотипами, приобретенными за годы дипломатического «служения» по никодимовскому образцу, выглядел бы куда бледнее! Так поможем ему!

Патриарху сейчас очень нелегко. Ибо будучи (что общеизвестно) весьма сильным негативным раздражителем для многих людей Церкви, именно он, и никто другой должен сейчас приложить максимум усилий и мудрости, чтобы выполнить главное, так сказать, предвыборное обещание, под знаком которого произошло его избрание — обеспечить сохранение единства Церкви. Кто бы ни был на его месте — никто и никогда не захочет войти в историю Церкви как тот предстоятель, при котором произошел раскол.

Этот скромный труд — короткое и, по возможности, откровенное размышление на тему о том, что, на наш взгляд, полезно было бы предпринять для достижения главной цели Патриарха и всей Церкви.

Прежде всего, отстоя максимально далеко от столь любимого некоторыми жанра угодничества, скажем, что перед Патриархом стоит нелегкая задача. Стиль «бури и натиска», в котором была достигнута победа на выборах, вряд ли подходит для церковного управления, и это, кажется, понятно отнюдь не только нам. Взять хотя бы богословские труды Патриарха, в том виде, в каком они преданы гласности на сегодняшний день. Уже здесь налицо серьезные проблемы. То, что мог себе позволить митрополит, председатель ОВЦС, урывками редактируя расшифрованные тексты своих телевизионных бесед, вряд ли может допустить Предстоятель Поместной Церкви, вынужденный, в силу своего положения, тщательно продумывать каждое слово. Не намереваясь, хотя бы в силу специфики жанра, подробно вдаваться здесь в богословские тонкости (в сети опубликовано достаточно материалов, содержащих критический разбор богословских воззрений нового Патриарха) (напр., основательная статья Игоря Непомнящих), скажем, что учение о Божией Матери, которого он придерживается, и, в особенности, учение об исхождении Святого Духа, в котором, по справедливому замечанию ряда коллег, явно смешаны триадология и пневматология, а также Лицо и Природа, нуждаются в весьма существенном научном редактировании и переработке, дабы известная расплывчатость и нечеткость ряда богословских формулировок не были истолкованы многими людьми Церкви как сознательное учение, выходящее за рамки Православия. (То же самое вполне можно сказать и о небывалом доселе в Православной Церкви его учении о ереси и расколе с практически полным смешением и неразличением этих вполне разных понятий). Без этого, как представляется, все дальнейшие шаги нового Предстоятеля, сколь бы блестящими они не были, вряд ли приведут к ожидаемому успеху.

Далее, пребывая в личной любви к Патриарху и именно поэтому взяв на себя нелегкую миссию, по возможности, говорить правду (и вполне, так сказать, реалистично не ожидая за это никакой награды, рискуя, напротив, впасть в немилость), не можем снова не констатировать, что настроения в Церкви сейчас порой отнюдь не мирные. Достаточно много общаясь с самыми разными людьми, автор хорошо знает, что наличие серьезной оппозиции Патриарху — несомненная и грозная реальность, могущая при несбалансированном подходе привести к нежелательным последствиям, вплоть до раскола. Последнее, на самом деле, ни для кого не тайна, и упорно отрицают это лишь придворные и корыстные карьеристы, склонные истолковывать понятие «успех» в антихристианском ключе, то есть чисто земными и материальными критериями. Эти люди как раз и работают на раскол, будучи встроенными в план по выталкиванию в него консервативного большинства Церкви, по созданию, новой, «не слишком фанатичной», гламурно-политизированной паствы. Эта идеология анализируется в течение довольно долгого периода в целом ряде работ. Думается, что сознательная реализация данного плана никак не может входить в намерения Патриарха, поскольку является подрывом его собственной легитимности. Конечно, легитимность власти Патриарха восходит к воле Божией, поскольку это есть власть богоустановленная, однако ведь Бог ставит царей и патриархов для того, чтобы управлять народом, а не затем, чтобы они жили изолированной элитно-виртуальной жизнью, заменив народ чем-то другим. Будь ты хоть сам Ришелье — что ты такое без народа, без достаточного числа верных или подданных? — Ровным счетом ничего! Невозможно обойтись одной лишь близостью к королю и гвардейцами, ибо короли имеют вредную привычку меняться, а на любых гвардейцев порой находятся какие-нибудь мушкетеры.

Далее, для адекватных действий, так сказать, во внутрицерковной политике необходимо прежде всего четко понимать, что представляет собой наша современная церковная институция, наша земная Церковь. Это — конечно, гораздо более сложная реальность, чем полагают многие, сводящие все к борьбе «либералов» и «консерваторов». Отчасти эту сложность попытался проанализировать Андрей Рогозянский в своем известном цикле.

Квазилиберальные парацерковные группы: Г. Якунин; И. Павлов; Я. Кротов;

Либералы: о. Г. Кочетков и его «СФИ», «меневцы», «Богословский институт во имя св. апостола Андрея»; о. Г. Мирофанов и некоторые другие преподаватели духовных школ; о. П. Мещеринов и некоторые другие представители духовенства (преимущественно столичного); о. А. Борисов; о. В. Лапшин;

Модернисты: проект «модернизация через традицию» (представлен некоторыми представителями духовенства РПЦ, преимущественно из числа карьерного монашества, и руководим внешними кураторами);

Консерваторы: церковно-консервативное большинство (епископы, священники и миряне); подавляющее большинство монастырей; Радонеж; Русская линия; Православие.ру;

Фундаменталисты: Диомид (пример использования «искренних» фундаменталистов в качестве объекта манипуляции и «управления по тенденциям»); М. Назаров; К. Душенов;

«Гностики»: А. Дугин; вообще некоторые представители единоверия.

Если двигаться в традиционной политической логике, слева направо, то необходимо будет, во-первых, сказать, что среди либерального спектра того, что называют православной общественностью, наличествуют свои внутренние градации. Прежде всего, существуют квазилиберальные парацерковные группы с воинствующей либеральной, экуменической и антитрадиционалистской идеологией, которые часто уже просто выходят за пределы Церкви, образуя всякого рода расколы и сектантские общности. (Как, например, та «юрисдикция», «священником» которой считает себя Я. Кротов). Эти группы, как правило, очень немногочисленны. Их фирменная черта, характернейшая особенность, отличающая их от более конформистки настроенных либералов — неизжитая диссидентская психология, заставляющая их порой идти на открытый конфликт со священноначалием, который чаще всего оформляется институционально.

Собственно либеральная часть Церкви представлена также в основном немногочисленными группами и отдельными представителями духовенства и мирян, в отличие от представителей вышеописанной части Церкви, достаточно плотно вписанными в церковную институцию, в особенности, по «экуменической» части и сохраняющими достаточно системные и простроенные отношения с церковным официозом. Либералы разного возраста (возраст здесь вообще не является определяющим признаком) не только создают собственные структуры, демонстративно позиционирующие себя как церковные, но и присутствуют среди преподавателей официальных духовных школ и среди приходского духовенства, правда, в основном, в крупных городах, преимущественно в Москве и Санкт-Петербурге и их пригородах. Самоотверженное стремление послужить где-нибудь в глубинке для либералов не очень свойственно.

Наибольшую проблему представляет следующая группа, которую мы, чтобы отличать ее от собственно либералов, предлагаем обозначить как модернистскую. Различия, на наш взгляд, следующие. Либералы — это в основном, так сказать, искренние противники, прямые враги православной традиции, находящиеся под влиянием как собственно либерально-секулярных идей, так и всевозможных модернистских течений внутри инославного христианства. Они готовы противопоставлять себя традиции, постоянно нападая на нее или ее отдельные, весьма существенные, стороны, во многом даже уходя из нее, но не готовы системно воевать с ней. Либералы, как правило, абсолютно непримиримы по отношению к консерваторам, воспринимая их как заклятых врагов. Что же касается церковного модернизма, то определяющим качеством этого течения является именно его системность и проектность. Модернисты стремятся не к «фронде», не просто к тому, чтобы противопоставить себя традиции или уйти из нее, но к тому, чтобы изменить саму традицию, захватить власть в Церкви, стать в ней определяющим властным началом. В плане же идеологии церковный модернизм гораздо осторожнее и умереннее либерализма; наиболее системные и реалистично мыслящие модернисты не стремятся к прямой войне с традицией; они склонны заходить как на либеральное, так и на консервативное поле и постепенно перетягивать на свою сторону церковное большинство. Отсюда — тактика постепенных, небольших изменений в разных сферах церковной жизни, характерная для наиболее умных, честолюбивых и острожных модернистов. Правда, в этом своем разумном и реалистичном, осторожном поведении немногочисленные модернисты часто наталкиваются на слишком «технологичный» подход и нетерпение своих кураторов, плохо представляющих себе специфику церковной реальности, в особенности в ее собственно религиозном аспекте.

Церковный модернизм бывает порой атакуем как «слева», с либеральной стороны, для которой он слишком умерен и непоследователен, так и «справа», со стороны церковно-консервативного большинства, для которого он слишком радикален, полон компромиссов по отношению к так называемому «современному миру» и слишком опасно заигрывает с другими религиями и конфессиями. Главный порок церковного модернизма давно уже выявлен в ряде предыдущих анализов, и заключается в попытке компромисса с «миром», во вполне несбыточном и утопическом стремлении сохранить и приумножить православную традицию, традиционное святоотеческое христианство путем более или менее осознанных уступок мирскому духу. Церковный модернизм в конечном счете оказывается в ловушке, порожденной собственной «гибкостью». Стремясь максимально расширить свою социальную базу за счет неофитов, лишь «приходящих в Церковь», он в результате лишь сужает ее, ибо «миссия» (как и в свое время у римо-католиков) оказывается на поверку фикцией («приходящие» требуют все больших уступок), а поддержка в церковном народе из-за этой «гибкости» и склонности к компромиссам теряется.

Церковно-консервативное большинство Церкви, то есть собственно консерваторы — это основа ее социального «тела», которая, по нашему мнению, не нуждается в каких-то подробных характеристиках. Для нормальных монахов, священников, прихожан, спокойно трудящихся в своих общинах и не склонных к излишней политизации и разного рода экспериментам, в одинаковой степени чужд либерализм, стойко осознаваемый как идеологически враждебное начало, модернистское заигрывание с «миром», но и фундаменталистская склонность к заведомой асоциальности и сектантскому по духу отколу от церковного «мейнстрима», заведомая конфронтация со священноначалием. Опора на церковную (вероучительную, богослужебную и пр.) традицию, неотделимую от истории — главная характерная черта консерватизма. Именно это представление о неразделимости традиции и истории, в которой она непрестанно развивается, составляет главное отличие данного мировоззрения от воззрений протестантствующих. Причем, в отличие от либералов и модернистов, постоянно испытывающих реформаторский зуд, для церковно-консервативного большинства (даже и для тех его представителей, кто не обладает достаточно глубокими богословскими знаниями) вполне очевидно, что развитие, изменение традиции в истории есть дело соборного разума всей Церкви, вдохновляемого свыше, а отнюдь не волюнтаристких устремлений реформаторов, лишенных живой духовной связи с Традицией и ее Божественным Источником.

В отличие от консервативного большинства, укорененного прежде всего в духовной традиции Церкви, фундаменталистские течения, сами по себе не очень многочисленные, склонны к алармизму и заведомому пораженчеству, компенсируемому малокомпетентной агрессивностью и демонстративной «бескомпромиссностью» как в повседневной церковной жизни, так и в решении принципиальных проблем. Фундаменталисты склонны не просто противостоять «миру», но причислять к нему заведомое большинство земной Церкви, склоняясь к мысли о том, что апостасийный процесс захватил и само социальное «тело» Церкви, саму церковную институцию. Порой находятся внешние силы, которые старательно подпитывают такие настроения, используя фундаменталистов как орудие в своей деструктивной игре.

Наконец, гностические группы в Церкви, подобно крайне левым, находятся практически уже не грани выхода из нее, часто модулируя идеи, уже прямо выходящие за рамки православного вероучения.

Необходимо констатировать очевидное: предложенная схема, как и любая другая, разумеется, не покрывает всей сложности самой реальности. Часто какие-то конкретные группы или отдельные люди, чье идеологическое ядро располагается в той или иной части вышеописанного церковно-политического спектра, в каких-то отдельных вопросах придерживаются взглядов соседней группы. Модернист (тот есть тот, чье идеологическое ядро находится в области модернизма) может по одним вопросам смыкаться с либералами, а по другим — с консерваторами; точно так же консерватор может в чем-то быть ближе к модернистам, а в чем-то — к фундаменталистам. Совсем жестких рамок тут, разумеется, нет. Но все же главная, так сказать, родовая черта церковного консерватизма по сравнению как с модернизмом, так и с фундаментализмом (не говоря уже о либерализме) заключается в умении слышать и распознавать волю Божию о Церкви, в обладании живым чувством духовных реалий, то есть того, что лишь силой Божией жива и движется Церковь. Потеря этого живого чувства духовной реальности Церкви, ее богочеловеческого происхождения и является источником всевозможных уклонов, как «справа», так и «слева».

Попытка отождествить церковно-консервативное большинство, то есть реально существующее социальное тело церковной институции с мифической «диомидовской пещерой», предпринимаемая нанятыми политтехнологами второго и третьего эшелонов модернизационного проекта — попытка, мягко говоря, недобросовестная, и Патриарх не может не понимать этого. Как не может он не понимать и того, что достижение главной декларированной им цели — сохранение единства Церкви (имеется в виду, опять-таки, церковная институция, поскольку Церковь мистическая, Тело Христово, едина по изначально ей присущей природе) невозможно без кардинального расширения своей социальной базы, без решительного примирения с той крайне важной и авторитетной частью земной Церкви, которую мы чисто условно будем называть «монашеской партией». Сказать, что эти люди, включая значительное число мирян, чувствуют себя не то чтобы обиженными, но просто оскорбленными тем неподражаемым стилем, в котором проведен минувший собор — значит ничего не сказать! Достаточно упомянуть, что мужским монастырям даже не была дана возможность провести свой монашеский съезд и на нем избрать делегатов на собор, как это делалось обычно в прошлом (например, в 1990 году). Делегаты от монашествующих избирались на епархиальных собраниях (где, как известно, основная роль всегда принадлежит белому духовенству и мирянам), целиком подконтрольным епархиальным архиереям. Если это называется возрождением норм соборности, то тогда я, наверно, папа Римский.

Поэтому для того, чтобы погасить в зародыше возможные нестроения, Патриарху необходимо сделать отнюдь не «пиаровский», а вполне реальный жест, обозначив свои намерения по сохранению и усилению умеренно-консервативного вектора в церковной политике, который отличал правление Алексия II. Сейчас настоятельно необходимо обозначить свою приверженность той основе, на которой зиждется Церковь, то есть ее духовным традициям. Великая традиция русской святости не прервана и продолжается в наши дни. Время новомучеников не закончено, ибо в реально живой, благодатной Церкви не может не появляться все новых и новых святых. Вот что примерно должно быть декларировано в ближайших практических действиях нового Патриарха. Думается, что довольно сильным ходом была бы инициатива по канонизации ряда современных новомучеников, в частности трех оптинских иноков, убитых на Пасху 1993 года — Василия, Трофима и Ферапонта, а также горненских сестер Варвары и Вероники, десятью годами ранее ставших жертвами абсолютно аналогичного ритуального убийства. Неплохой идеей представляется также и канонизация воина-мученика Евгения Родионова, что сильно укрепило бы позиции Патриарха не только среди людей воцерковленных, но и среди малоцерковной, лишь приходящей к вере, но при этом вполне патриотически настроенной части нашего народа. Такой шаг стал бы зримым проявлением духовной преемственности курса нового Патриарха. Кровь мучеников, на которой, как известно, стоит Церковь, есть тот духовный мост, который реально связывает разные эпохи в истории Церкви!

Думается, для всех вменяемых и честных людей Церкви совершенно очевидно, что малейший намек на какое-либо подобие богослужебной реформы, посягательство на богослужение — главную святыню церковного народа — было бы абсолютно гибельным шагом. Собственно, новый Предстоятель еще в предсоборный период не раз вполне недвусмысленно заявлял о своей принципиальной приверженности курсу святейшего Алексия, не допускавшего богослужебных реформ, что свидетельствует о его уже сделанном сознательном выборе. Остается надеяться, что эта линия будет проводиться и впредь и, в частности, будут приняты какие-то меры по отношению тем клирикам и даже архиереям, которые, как хорошо известно, уже, не дожидаясь общецерковных решений, самочинно начали такие реформы в своих епархиях и в отдельно взятых приходах. Надо ли говорить, что переход на современный русский язык в богослужении, не говоря уже о новом календаре, будет означать взрыв, сравнимый по силе с движением старообрядцев во времена патриарха Никона! Думается, вряд ли нынешний Предстоятель захочет повторить печальную судьбу последнего…

Однако консерватизм вполне очевидным образом отнюдь не означает одного лишь бездумного охранительства. Если Патриарх Алексий II вошел в историю русской Церкви как патриарх-строитель (при нем было, в общем и целом, воссоздано материальное «тело» Церкви — восстановлены храмы, монастыри и т. д., и этот процесс продолжается), то его преемнику надлежит стать патриархом-просветителем, уделив главное внимание задачам образовательным. Максимально способствовать соединению традиционного русского благочестия и высокого уровня богословского и вообще гуманитарного образования — вот, пожалуй, главная миссия нового Патриарха. И здесь основное внимание следует уделить не количеству обращаемых (всех обратить все равно никогда не удастся, и Господь в Евангелии никогда нам этого не обещал), а, так сказать, качеству нашего церковного народа. В общем, отнюдь не секрет, что уровень религиозных знаний даже у вполне воцерковленной части народа, практически живущей церковной жизнью, все еще оставляет желать много лучшего. Порой евангельское благовестие и предание Церкви подменяются суевериями и полумагической мифологией, граничащей с прямым сектантством. С другой стороны, у определенной части паствы слишком сильно желание поудобнее «устроиться» в Церкви, приспосабливая ее к греховным потребностям своей падшей природы, не слишком напрягаясь в духовной жизни, профанируя элементарные основы аскетики и нормальной приходской практики. Сама мысль о необходимости повседневной жертвы, без чего нет христианства, воспринимается некоторыми в штыки, как посягательство на «свободу». Неообновленчество — всегда к услугам таких людей.

Не намереваясь в данном случае вдаваться в надоевшую полемику, скажем, что столь свойственный новому Патриарху прямолинейный напор в достижении поставленных целей очень пригодился бы для того, чтобы побудить некоторых представителей священноначалия оторвать малую толику средств от благоукрашения не только храмов, но и личных жилищ и перенаправить ее на развитие системы православной книготорговли и образования — двух главных инструментов духовного просвещения. При этом необходимо понимать, что книгоиздание и образование в конечном счете неотделимы друг от друга и в идеале должны представлять собой единый процесс. Однако все это не возымеет должного результата, если не приложить всех возможных и невозможных усилий для реанимации проекта ОПК (основы православной культуры), то есть полноценного введения в программу государственного светского образования религиозных дисциплин культурологической направленности, что, как не раз указывалось, находится в полном соответствии с нормами европейской светскости. Здесь, кстати, придется жестко преодолевать глухое сопротивление либерально-неообновленческого лобби внутри самой Церкви, наиболее одиозные представители которого не раз достаточно определенно высказывались против данного проекта. Нельзя не отметить, что, как показали недавние Рождественские чтения, Патриарх и здесь движется в оптимальном направлении, по крайней мере, в своих декларациях, которые, как все мы очень надеемся, будут быстро реализованы. Вместе с тем, однако, события самых последних дней, напрямую касающиеся данной проблемы, наводят на достаточно тревожные мысли. Ибо при всех замечательных и правильных декларациях, которые мы слышим от госчиновников самого высокого ранга, вплоть до Президента, ОПК по-прежнему отсутствует в новых образовательных стандартах, вокруг которых продолжается просто неприличная возня.

Продолжение следует