Выборы Патриарха: какие проблемы встают перед Церковью?

Часть 3: Собор и выборы в перспективе кризиса

В двух предыдущих фрагментах было показано, что РПЦ на выборах Патриарха решает преимущественно проблему сохранения своей внутренней стабильности. 18 лет Патриаршества Алексия II (Ридигера) сформировали особые условия и систему поддержания равновесия личной позицией. Можно упоминать положительные и отрицательные стороны такой системы, однако с кончиной первосвятителя учиться этому приходится заново.

Переход высшей церковной власти заметно повышает риски. На усиление влияния РПЦ в обществе в значительной степени влияет отсутствие борьбы и внутреннего сопротивления в пред- и послесоборный период. Ломка аппарата, небрежность в вероучительных определениях, популизм, напротив, послужат началом затяжной болезни и отвлекут на себя силы.

Внешние успехи менее всего можно ожидать в обстановке скандалов и передела влияния. Новая идентичность Русской Церкви, стань таковая предметом реформ, сформируется не сразу и в больших муках. Не исключено, что процесс реформирования какой-то момент окажется неуправляемым. Выбор в пользу церковного мира, преемственности таким образом, хотя и рисуется некоторыми в качестве выбора «спокойной жизни и безответственности», оптимален. Отметая сомнительные проекты, мы констатируем, что нет оснований для триумфализма, тогда как сохранить имеющееся и не допустить катастрофу — это прямые долг и ответственность.

Дополнительные штрихи в картину вносит начавшаяся мировая депрессия: ухудшение условий и ужесточение правил игры. Стандарты успеха повсеместно сменяются тактикой выжидательной самозащиты и сбережения. Идеология «прорыва» в свете этого смотрится отвлеченно и волюнтаристски. В церковном сознании тематика кризиса представлена пока отдаленно и романтически — взятыми из СМИ броскими образами «кризисного управления» и «антикризисного менеджера». Как и с идеологией «православного прорыва», вряд ли кто-либо скажет, что это такое. Самоощущение большинства православных по-прежнему тесным образом связано с социальным оптимизмом «путинской стабилизации», и мировой кризис воспринимается одним из его сюжетов. Падение мировой экономики, проблемы с долларом и др. события, транслирующиеся масс-медиа, напоминают ленты об апокалипсисе, в конце которых канонами жанра полагается хэппи-энд. «Антикризисное управление» вполне соответствует этому мировосприятию. По тем же канонам должны отыскаться герои, которые своими усилиями в конечном итоге спасут мир…

«Враг просчитался. Он думал, что все разрушено; он думал, что того, что называется цивилизационной матрицей, больше не существует; что основы национальной жизни нет, Православие уничтожено. Но оказалось, что эта веками воспитанная система нравственных ценностей хранилась в глубине человеческих сердец, и никакая идеология не смогла их вытравить… Мы противопоставили этой агрессии веру нашего народа и генетическое нравственное, патриотическое чувство, которое не разрушили в нем годы безбожия» (митр. Кирилл (Гундяев), на встрече с семинаристами в Троице-Сергиевой Лавре 14 декабря 2008 г.).

Накануне Собора в центре внимания стоят новые возможности. Православное сообщество ощущает себя «на пороге новых, каких-то очень важных, может быть, неожиданных и ярких свершений» [1]. Вопрос выбора, какой хороший дипломат со стратегическим мышлением и опытом использования современных информационных технологий способен повести Церковь на завоевание мировых позиций для Православия, — притча времени и наглядное подтверждение эффективности указанных технологий.

«Россия вступает в очень опасную эпоху глобализации. В эту эпоху выиграет тот, кто будет сильнее, потому что уничтожаются существующие границы, и в будущем их будет еще меньше. Никого нельзя будет силой лишить возможности говорить, убеждать, использовать средства массовой информации… Это будет прямое столкновение идей и духа. Все это может кончиться апокалипсисом, если мы с вами будем слабы, если мы проиграем это реальное соприкосновение сил и идей. Мы не должны этого допустить. У нас с вами нет права проиграть историческую битву за Россию. Поскольку, борясь за сохранение Святой Руси, мы боремся за сохранение человеческих душ. Как мы говорим, что есть часть вины у Русской Церкви за трагедию 17 года, так не дай Бог, если будущие поколения скажут, что у Русской Церкви снова была часть вины за разрушение духовной традиции Святой Руси. Мы исторически уже многие битвы проиграли как страна и даже как церковь. Но нам предстоят очень серьезные духовные сражения» (митр. Кирилл (Гундяев), на встрече с семинаристами в Троице-Сергиевой Лавре 14 декабря 2008 г.).

Возможен, однако, и иной, менее патетический подход. Осторожная критика напоминает, что упадок человека и веры продолжается, а Церкви современности подтачиваются и ослабевают изнутри. «Церковная молитва за усопшего Святителя также побуждает нас и к молитве за будущее нашей Церкви. Сегодня все наши мысли и сердечные переживания направлены на поиск духовной пользы народа Божия, дабы всем нам пребывать твердыми и нерушимыми в вере и не отпадать от надежды Евангелия (Кол., 1, 22)… Современность ставит перед нашей Церковью новые вызовы. Мы стали свидетелями чрезвычайно высокого количественного роста нашей паствы. В последние годы значительно увеличилось количество приходов, монастырей, духовных школ и т. п. Но, к сожалению, количество далеко не всегда равняется качеству. И в новом тысячелетии наша Церковь, прежде всего, должна заботиться о качественном духовном росте своих чад. Именно сегодня, когда принадлежность к Церкви становится обыденным явлением, когда посещения храма уже никого не удивляют, когда богослужения регулярно транслируются по телевидению, мы должны сберечь духовную сущность Святого Православия, наполнить внешние формы глубинным содержанием. Наша паства сегодня нуждается в духовных примерах, которые были бы истинными ориентирами, ведущими к подлинному совершенству, вдохновляющими на непрестанную работу над своим собственным сердцем» (Из обращения епископов УПЦ МП к митр. Владимиру (Сабодану)).

Кризис уже вмешивается в планы. Одна из причин созывать Поместный Собор безотлагательно, по истечении 40 дней с кончины Алексия II — неожиданно быстрое ухудшение политической и экономической обстановки. Говоря попросту, нет уверенности, что со страной будет дальше. В Кремле заговорили о пике падения, который придется на весну-лето 2009 г. [2] Для РПЦ это крайне чувствительно. Большими своими частями она представлена не только в России. На Украине в ближайшие месяцы до весны ожидают дефолт и силовой передел власти. Средняя Азия проваливается в хаос и нищету. Разница условий может вообще не позволить провести Собор в более поздние сроки. Если избрать Патриарха в январе, это позволит, по крайней мере, исключить неопределенность и ненужную борьбу в составе церковного управления.
Но созыв на опережение кризиса Архиерейского и Поместного Соборов имеет также свои проблемные стороны. Крылатый афоризм последнего времени: «Вчерашней жизни больше нет. На всё — новая цена». Соборные повестка и самоощущение между тем сформированы еще прежним периодом стабильности и благополучия. На этот аспект избрания обращаем внимание: логика, в которой в данный момент рассматривают выборы, перспективы Церкви в сопоставлении с достоинствами и недостатками кандидатов, наверняка претерпит изменения. Собор РПЦ января 2009 г. и, предположим, мая 2009 г. могли бы существенно различаться как по обстановке, так и по принятию ими решений.

Остро встает вопрос о политике РПЦ в связи с возможным обострением событий. Вопреки мнению, что 2000-е принесли успех церковно-государственной дипломатии, внятной политики выработано не было. Несостоятельность политической и экономической моделей «эпохи Путина» признается теперь в т. ч. на официальном уровне. [3] В отношении Церкви никакой ясной политики государством также не проводилось. Краткий период спокойствия дал передышку властям, позволил отправиться от негативного образа, который сложился в 1990-е годы. На фоне снижения противоречий и общего благодушия для чиновников и представителей РПЦ, прежде всего, Отдела внешних церковных сношений, представилась возможность заявлять сходство интересов и заинтересованность друг в друге. На практике, однако, имела место более имитация партнерства. Государство выступало с позиции сильного, церковная же позиция, о чем выше уже было сказано, оставалась зависимой и по принципиальным проблемам попросту игнорировалась.

Предложенная церковными представителями линия контактов по целому ряду причин была неудачной. В первую очередь, это касается идеи заимствовать и укреплять легитимность Церкви за счет легитимности более сильного института государственной власти. Возможно, данное правило действует в отношении любого из общественных институтов. Однако природа Церкви требует иных обоснований влиятельности и авторитету, иначе производит впечатление двусмысленности. «Во взаимоотношениях между Церковью и государством должно учитываться различие их природ. Церковь основана непосредственно Самим Богом — Господом нашим Иисусом Христом; богоустановленность же государственной власти являет себя в историческом процессе опосредованно». (Основы социальной концепции РПЦ. III.3.) «Накачка» общественного статуса Церкви от действующей власти, за счет несравнимо больших организационных и пропагандистских возможностей последней, кроме того, имеет переменный политический характер. Она продолжает действовать до тех пор и в тех моментах, пока легитимность власти высока. А это достигается не столько соблюдением формальных правовых процедур, сколько высоким образом в глазах граждан. В противном случае, отрицательные стороны образа государственного режима роняют репутацию Церкви.

Заметным минусом в развитии церковно-государственных связей стал отказ от формирования универсальной стратегии, пригодной к использованию в разных условиях и в применении к разным режимам власти. Политика ОВЦС по существу предпочла не учитывать разделение канонической территории РПЦ госграницами в результате распада СССР. Сближение с Кремлем явилось абсолютным эмпирическим приоритетом, тогда как в большинстве сопредельных республик «промосковские» митрополии и экзархаты стоят на дистанции от власти. В ряде случаев: на Украине, в Молдове, Эстонии местные канонические и неканонические группы получили преимущества, выдвигая собственные, националистические версии «государственнической идеологии». Также в практических действиях ОВЦС наблюдались двойные стандарты. Безусловно поддерживая принципы общественного мира и «властной вертикали» в применении к России, отмежевываясь от поддержки любой политической оппозиции и порицая радикализм, в приложении к республикам Ближнего Зарубежья церковная политика нередко допускала отступления. Тайно или явно осуществлялась поддержка оппозиционных структур и отдельных политиков, даже тех, которые заявляли о непризнании ими суверенитета своих стран и необходимости свержения действующей власти.

Еще одним отрицательным следствием включения в светскую политику явилась прагматизация церковной позиции. Принцип взаимной выгоды Церкви и государства, использование механизмов PR и др. отобразились на целеполагании и образе действий, сделав их более утилитарными. С одной стороны, ОВЦС таким образом зарекомендовал себя как структура практическая, по-деловому организованная, способная к переговорам. С другой, возник диссонанс с пафосом нравственности, «единства», «братства народов», «общности истоков». Последние понятия плохо совмещаются с прагматической, утилитарной линией поведения, а являются в некотором смысле вызовом прагматике, императивами гуманитарного и метафизического свойств. Проповедь их не может совершаться иначе, как от лица, стоящего вне политики и опирающегося на авторитет высокой духовной жизни.

Глубоко ошибочной оказалась также установка на затушевывание фундаментальных различий в точках зрения и миссиях государства и Церкви. Интересы и принципы светской власти a priori не могут удовлетворять представлениям христианства о добре и зле, грехе и спасении, необходимом и достаточном. «„Сей мир“ отчасти повинуется Богу, отчасти же, и главным образом, автономизирует себя от собственного Творца и Господа. В той степени, в какой мир не подчиняется Богу, он подчиняется „отцу лжи“ сатане и „во зле лежит“ (Ин. 8. 44; 1 Ин. 5. 19)» (Основы социальной концепции РПЦ. III.3). По этой причине «христиане должны уклоняться от абсолютизации власти… По учению Церкви, сама власть также не вправе абсолютизировать себя, расширяя свои границы до полной автономии от Бога и установленного Им порядка вещей, что может привести к злоупотреблениям властью и даже к обожествлению властителей. Государство, как и иные человеческие учреждения, пусть даже и направленные на благо, может иметь тенденцию к превращению в самодовлеющий институт. Многочисленные исторические примеры такого превращения показывают, что в этом случае государство теряет свое подлинное предназначение» (Основы социальной концепции РПЦ. III. 2).

Понимание власть предержащими патриотизма, ответственности, народных интересов было и остается весьма специфическим. Развитие и интересы России имеются ввиду в целом как цель. Однако реальная политика осуществляется через сложное манипулирование, в т. ч. и прежде всего народными массами. Проявляет себя презрение чиновничьей корпорации к простым людям. Патриотизм политкласса не предполагает честных, открытых условий к развитию и совершенствованию человека, соотечественника как полноценной личности. В определенном значении, наоборот, выгодна остановка и общий невысокий личностный уровень. Запрет на такие античеловеческие методы социального контроля, как отупляющее действие телевидения, масс-культуры, поощрение алкоголизации, абортов, ранней смертности также по-видимому в текущих условиях выглядит неразрешимой проблемой, что само по себе воздвигает стену между государством и Церковью. «Церковь сохраняет лояльность государству, но выше требования лояльности стоит Божественная заповедь: совершать дело спасения людей в любых условиях и при любых обстоятельствах» (Основы социальной концепции РПЦ. III.5). В подобной ситуации со стороны Церкви возможны дидактические уступки, но никогда подлинные доверие и единство. Скрытая манипуляция, шулерство, лицемерие, двойные стандарты, корпоративный эгоизм ясно прочитываются в официальной политике. Они становятся неотъемлемыми составляющими нравственного образа современной российской власти. Неразборчивостью, компромиссом поэтому веет от встреч, улыбок, приветствий церковных и государственных представителей с выражением полного понимания и довольства.

Критика власти все предыдущие годы фактически исключалась. Напротив, поддерживалась видимость отсутствия противоречий. Обсуждение острых тем, таких как растление народа посредством телевидения, алкоголизации, тяжелая ситуация в массовой школе и др., облекалось в формы, исключающую саму догадку о неправоте и ответственности власти и конкретных лиц. Таким образом, практическая политика ОВЦС явилась редукцией, серьезным отступлением и пересмотром тех принципов, которые изначально были заложены в разработанные здесь же и принятые Архиерейским Собором 2000 г. «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» в части раздела III, «Церковь и государство». На ревизию, отступление явочным порядком от первоначальных принципов, заложенных в «Основы социальной концепции РПЦ», указывают также в связи с другими вопросами: о государственном строе, капиталистическом типе хозяйствования, биоэтике, электронных носителях и др. [4]

Наконец, нужно указать и на то, что пропаганда церковно-государственного сотрудничества, акцент на социальных задачах Церкви существенно преуменьшили значение внутрицерковной деятельности, нанесли реальный ущерб состоянию православной конфессиональной общины. Реформа учения, хотя и не оформленная в догматы, произведена и переменила традиционное представление о смысле и цели жизни христианина. Вперед выдвинута «философия дел», в то время как несвобода воли человека, выбора добра и зла, также как православный догмат о спасении посредством стяжания благодати, наоборот, затушеваны. Катехетика, озвучиваемая в т. ч. на официальном уровне, de facto руководствуется неправославной антропологией и идет мимо факта повреждения внутренней природы человека. Грехопадение мыслится, в основном, во внешних последствиях. Из поля зрения, кроме того, выпадают: наличие нематериального мира и существ, его населяющих, духовные влияния на человека, помыслы, внутренняя брань с ними, необходимость поддержания особой религиозной самодисциплины, молитвенная связь с Господом и святыми — традиционные и глубже всего разработанные в восточно-христианском церковном опыте темы. Учение в соответствии со временем истолковывается все более и более рационалистически.

Удар по церковной идентичности наносит идея социализации, распространение в церковном сообществе принципа социального соответствия. 2000-е в России становятся временем быстрого изменения образцов социального поведения, формирования общества потребления. В наивной социальной метафизике «бабло победило зло», и прежние выбор между добром и злом, стремление к лучшему сменяются соревновательностью, заботой о достижении высокого материального и общественного статуса. Это совпадает с усилением социально-политической активности РПЦ, направленностью части церковного сообщества, проповедников на упрощение образа учения, выведение нового кодекса поведения и ценностей христианина, которые отличала бы, главным образом, умеренность. Согласно новому взгляду, есть «слишком церковные люди» (д. А. Кураев), тогда как «нормальный христианин», прежде всего, соотносит свое поведение с общественными образцами успеха, жизненного устройства, интересов, внешнего вида, выражения мыслей и пр. Открывается массированная кампания «против фарисейства», а фактически за выведение нового, усредненного и секуляризованного типа. В качестве лекарств от избыточной церковности православным прописаны: карьера, планирование семьи, Гарри Поттер, концепция Церкви как собрания «частных лиц» и т. п.

Со «слишком церковными людьми» много хлопот, они трудны в управлении. «Слишком церковные люди», например, настороженно смотрят на церковную политику и на митр. Кирилла. [5] С иррациональностью религиозной жизни связывается угроза аффектов и девиаций, включая имперско-консервативные, национал-патриотические, антидемократические, антиглобалистские, автаркические. [6] Угроза же обмирщения расценивается, напротив, как малосущественная. [7]

Устремления государственной и церковной бюрократии поэтому отчасти сближаются. Теория социализации, общественной миссии Церкви оказывается аналогом светской пропаганды прагматизма — базы для нового консенсуса в российском обществе. «Большая игра» состоит в купировании учения и нормализации паствы; подобно манипуляциям по выведению среднего обывателя в обществе, это является основой для «эффективного менеджмента».

Понятно, как отдаленно это соответствует высокому образу человека в христианстве. В отличие от сложной дипломатии, например, по вопросу введения ОПК, в котором свобода маневра у Церкви заведомо ограничена, социализаторская теория во внутрицерковное пользование внедряется свободно и непринужденно. Она отражает пафос, взгляды и увлечения конкретных лиц, имена которых всем известны и которые несут за нее и наносимый ей вред всю полноту ответственности перед людьми и Богом. По прошествии 8 лет «эффективный менеджмент» приносит плоды: выборы нового Патриарха проходят в секуляризованной атмосфере, и политические амбиции оказываются главным критерием для предпочтений. Нашумевший вопрос в МДА: «Не получится ли так, что через какое-то время вся наша Русская Церковь станет одним сплошным ОВЦС?» [8] Ответом должно быть: «Русская Церковь еще не ОВЦС, но скоро об этом забудет».

Сказанное позволяет увидеть перспективы пресловутого «антикризисного управления». Следование Церкви в русле государственной идеологии продолжится и при обвале будет вынуждено принять еще более жесткие, определенные формы. Перегибы и злоупотребления спишутся на кризис, на чрезвычайные обстоятельства и необходимость противостоять «нашим недругам». В этой логике выдержаны последние высказывания официальных церковных лиц. Прот. Всеволод Чаплин: «во время кризиса народу и власти как единому организму необходимо сделать все, чтобы избежать раскола в обществе. Организационные структуры Церкви и государства не живут на разных планетах и сегодня важно не допустить нашим недругам уничтожить нас, разделив нас». Как видим, ни тени сомнений в том, что существующая бюрократия и народ являются «единым организмом», не имеющим разницы или противоречия интересов. Этим задается почва для следующего шага — снятия с себя ответственности и нравственной редукции по типу: если народ и власть «за», то как мы можем быть «против»? Хотя те же «Основы социальной концепции РПЦ» прямо предписывают иметь собственный взгляд на «дела, служащие благу самой Церкви, личности и общества» (III.8). Другая, еще более четко выраженная мысль: «Церковь должна указывать государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к установлению всецелого контроля за жизнью личности, ее убеждениями и отношениями с другими людьми, а также к разрушению личной, семейной или общественной нравственности, оскорблению религиозных чувств, нанесению ущерба культурно-духовной самобытности народа или возникновению угрозы священному дару жизни» (III.6).

Вопрос риторический, кто и как собирается впредь это делать. В обстоятельствах кризиса влиять, наоборот, предлагается на церковный круг и, шире, на общественное мнение, симпатизирующее Церкви и Православию. О. А. Кураев, по поводу преимуществ кандидатуры митр. Кирилла: «Кроме того, в преддверии неизбежного социального кризиса власти нужны сильные союзники. А опираться можно только на то, что сопротивляется. Если патриарх будет назначен Кремлем, если он будет откровенно уступчив, если он будет малоизвестен народу, то как его слово сможет поддержать гражданский мир в случае обострения кризиса?» Этатистская логика, очевидно, никак не скрывается. Между государством и Церковью проводится ценностное тождество («ваши радости — наши радости»), причем государственные интересы приоритетны. Власти, не православным верующим требуются дополнительные возможности, защита, содействие, и сильные рычаги влияния на народ имеет единственный кандидат — глава ОВЦС и Местоблюститель. [9] С этим, в перспективе кризиса не вполне удачный термин «неосергианство» может обрести новое наполнение и имя.

Выборы Патриарха — многогранное действие. Одновременно они совмещают в себе множество аспектов. В частности, это еще и символический референдум о продолжении нынешнего политического курса ОВЦС и его главы. Если ошибки и уклонения «эпохи стабильности» останутся не проанализированы, не вызовут переосмысления и критики, политика ОВЦС на этом обретет новый толчок, окажется единственной официально представленной в РПЦ позицией.

Между тем, ситуация абсурдна, и разница условий в ближайшее время начнет рвать РПЦ на куски. Заявленный «антикризисный менеджмент» в контексте единства Церкви — как касается он политической повестки для УПЦ МП? Обязана ли и Киевская митрополия рассматривать государственность Украины и власть Виктора Ющенко в качестве «единого организма» с народом? Кого в диалоге со властью украинский епископат должен считать «нашими недругами»? В чьи руки предоставлять рычаги «эффективного менеджмента» и ресурс влияния на верующих? Итак, ошибочный лоялизм по отношению к российской бюрократии способствует разделению, создает многие сложности, за разрешение которых впоследствии героически борется. Чтобы избежать катастрофы, эта политика должна быть как можно скорее заменена.

Властям в кризисе нужен союзник. Да, нужен. Но больше — народу нужна Церковь-мать, а Богу — служители правды. «Церковь… не властна изменить что-либо в своем учении». «Государственная власть перед лицом Вечной Правды выносит суд о себе самой и в конце концов предрекает свою судьбу» (ОСК III, 5). Кем должен стать новый Патриарх РПЦ: представителем ли Церкви во власти или власти при Церкви? В преддверие Поместного Собора от ответа на этот вопрос будет зависеть многое.

Примечания:

1 — Так выражает свои ожидания на 2009 г., к примеру, прот. Владислав Свешников (гиперссылка на http://www.rusk.ru/newsdata.php?idar=180 351).
2 — «Пик кризиса может прийтись на второй квартал 2009 года и уже к концу второго квартала, а может быть в третьем квартале, наметится небольшое, минимальное, но все-таки оживление американской экономики, глобальной экономики в целом. Самый негативный прогноз состоит в том, что ситуация может продлиться несколько лет, и это будет не просто краткосрочной рецессией, а депрессией» (помощник президента РФ А. Дворкович).
3 — «Мировой экономический кризис, который только разворачивается, показал исчерпанность модели роста российской экономики, которая у нас была в предыдущие годы». (глава Минэкономразвития Правительства России Э. Набиуллина).
4 — «Принятые в 2000 г. „Основы социальной концепции Русской православной Церкви“ явились достаточно осторожным документом, в котором обозначены лишь некоторые реперные точки христианского отношения к социальной жизни, и от которого был возможен дрейф в разные стороны. Но у „Основ“ есть одно несомненное достоинство: несмотря на неблагоприятную конъюнктуру, они все-таки устояли и не благословили капитализм, не приняли его в качестве необходимой основы христианского (да и всего цивилизованного) общества. Однако позже наши богословы все же сдались. В 2004 г. VIII Всемирным Русским Народным Собором был принят „Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании“. В преамбуле документа говорится что „Свод нравственных принципов и правил описывает идеальную модель хозяйствования“. Однако содержание документа ясно говорит о том, что речь идет сугубо о капиталистической экономике. Выходит, что именно капитализм, пусть и облагороженный нравственными требованиями, рассматривается как идеал экономического уклада. А в марте 2007 г. было опубликовано „Соборное слово XI Всемирного Русского Народного Собора“, посвященного проблеме богатства и бедности. Из него явствует, что капиталистический строй предполагается незыблемым, а бороться с бедностью нужно такими паллиативными мерами как, например, прогрессивный налог. Как тут не вспомнить католическую социальную доктрину, которая с самого начала основывалась на незыблемости частной собственности и в итоге благословила глобализацию и современный капитализм. Как видим, мы пришли фактически к тому же» (Н. Сомин).
«Этот анонимный богословский комментарий („Богословско-канонический анализ писем и обращений, подписанных Преосвященным Диомидом“), где нет ни одной подписи — я не знаю, кто это писал. Некая группа, может быть, православных христиан, а может быть, и нет… это документ, который во многом противоречит „Основам социальной концепции РПЦ“ (В. Махнач).
5 — „То, что так нравится в митрополите Кирилле светским людям, может вызвать настороженное отношение к нему у людей слишком церковных“ (д. Андрей Кураев).
6 — „Диомидовщина“ — мировоззрение не кучки маргиналов, а большей части наших православных» (иг. Петр (Мещеринов)).
7 — «Надо всегда помнить, что даже самые либеральные священники в Православной Церкви все равно будут консерваторами по системе оценок, принятой в западном мире» (д. Андрей Кураев).
8 — Ответ митр. Кирилла: «Чему-то надо поучиться у ОВЦС. Делопроизводству, деловому подходу, дисциплине. Я думаю, что было бы неплохо, если бы и в некоторых других учреждениях была б такая же дисциплина и работали бы такие образованные люди».
9 — Для сравнения, «Основы социальной концепции РПЦ»: «Церковь должна уделять главное внимание не системе внешней организации государства, а состоянию сердец своих членов» (III, 7).