«Так сказать» православие, или либерализм non stop

Процессы, происходящие в стране, становятся все очаровательнее. Очарование это носит глобальный характер, но повседневно проявляется в мелочах. Одна из таких мелочей — моя незапланированная дискуссия со стремительно вынырнувшим из небытия крайне плодовитым публицистом В. Можеговым, в одночасье ставшим любимым автором «Радонежа».

Его ответ [1] на мою ст. «Экстремизм в православии…» состоит из двух частей. Первая, так сказать, более личная, вторая, по замыслу автора, затрагивает принципиальные вопросы, причем, по мысли Можегова, эти вещи вполне можно разделить. Скажу сразу, что, прочитав «ответ» уважаемого автора, я не узнал ничего принципиально нового о наших либералах. Все их обычные шулерские приемы: примитивное передергивание, наглое замалчивание принципиальных аргументов оппонента, отсутствие собственных — представлены здесь во всей красе. Так как по существу ответить нечего, Можегову надо изобрести какой-нибудь прием, с помощью которого можно было бы оправдать игнорирование принципиальных концептуальных положений оппонента.

Поскольку, в отличие от Можегова, я не привык действовать подобным образом, обратимся к тексту автора. Разоблачая проклятых патриотов, он рефреном повторяет тезис об их «самовлюбленности». Между тем уже с первых строк самого Можегова вспоминается мартышка из басни или известное: «Врачу, исцелися сам». Судите сами. Во-первых, с чего это Можегов взял, что бoльшая часть моей статьи посвящена «его скромной персоне»? Слишком много чести для оной персоны. Подобный вывод, помимо всего прочего — просто свидетельство низкого профессионализма автора, неумения вчитываться в тексты. (Другие проявления этого мы еще упомянем ниже). Бороться с отдельными людьми, тем более до недавнего времени никому не известными, вообще несерьезно. (Не говоря уже о том, что Можегов ранее никак не нападал на меня лично). Предметом достойной полемики всегда является какое-то масштабное явление, идеология, тенденция развития. Такой крайне опасный, на мой взгляд, феномен, которому и посвящена статья, называется «либеральное христианство», конкретных проявлений которого в нашей жизни все больше. Можегов — лишь одно из них, хотя и очень симптоматичное, поскольку пишет он не в «Церковном вестнике» (фактический руководитель — другой представитель данной «партии» (говоря словами Можегова) С. Чапнин, проникший в наряду с другими либералами в официальные церковные структуры) и не вещает по радио «София», а является публицистом ранее консервативного «Радонежа», где авторами были — отец Александр Шаргунов, В.Л. Махнач, В.Н. Осипов и др. Позволяет себе Можегов такие вещи, которые ранее невозможно было встретить на страницах «Радонежа», поэтому в данном случае, как говорится, и «попал под раздачу».

Другое абсолютно ложное утверждение Можегова заключается в том, будто я приписываю лично ему ряд высказываний. У меня сказано: «Логика и вся „аргументация“ Можегова — это привычное и типичное для либералов передергивание; она выстраивается по обычному шулерскому шаблону, в котором абсолютно ложное утверждение основывается на вполне правильном и даже бесспорном. Шаблон этот примерно следующий». И далее приводятся конкретные примеры того шаблона, по которому работает Можегов. Главное здесь (повторяю для непонятливых) заключается в том, что происходит смысловое передергивание: заведомо ложное утверждение обосновывается подходящим трюизмом. (Примеры этого у самого Можегова будут приведены в конце статьи). В силу всего этого я и называю данный прием «шулерским», то есть обманным, нечестным, поскольку он призван прикрыть слабость самой либеральной идеологии.

Чуть ниже горе-полемист прямо называет меня шизофреником, подставляясь под уголовную статью. Я же скажу мягче: либо мы имеем здесь дело с сознательным передергиванием (поскольку по сути придраться к чему-то в моей аргументации весьма и весьма затруднительно), либо автор не обладает достаточной адекватностью и профессионализмом, чтобы воспринимать подлинный смысл текста.

Нужно сказать, что Можегова я, конечно же, переоценил. Если человек получает зарплату в очень бедном «Радонеже» как церковный публицист, логично предположить, что он, что называется «в теме», следит за прессой, за основными публикациями коллег. Но теперь ясно, что в этом я ошибся. Потому и привел некоторые высказывания не с помощью прямого цитирования, а в пересказе, без ссылок, полагая их общеизвестными. Приходится пояснять. «Эпоха новомучеников закончилась» — это практически дословное высказывание одного из членов комиссии по канонизации из интервью «ЦВ» (публикация организована и подготовлена С. Чапниным)[2]; отрицание христианского государства, принципиальная светскость государства (чем обычно прикрывается стремление изгнать Церковь из всех сфер активной социальной жизни) — это просто общее место либералов, примеров масса (почему и говорится о существующем шаблоне, а не о конкретном высказывании именно данного автора)[3]; что же касается того, что «секулярно-либеральный дух мира должен быть… впущен в церковную ограду», то это — вывод из тоже вполне конкретного высказывания А. Кырлежева, который в свое время заявил, что окружающий нас секулярный мир имеет свою отдельную правду; вся правда о мире не заключена в Писании, а миссия — это диалог с этим миром, уважающий эту его самостоятельную правду (такая бахтинская «полифония»); «мир», говорит Кырлежев, — это субъект, партнер по диалогу, а не объект для миссии. [4] Полемической перекличкой с этим пассажем Кырлежева является заключительный абзац моей статьи: «Мир — не „партнер по диалогу“, имеющий свою правду, но объект для миссии». И т.д.

Так что отнюдь не «скромная персона» г-на Можегова является главным предметом моей полемики, а серьезные, концептуальные вещи, либеральные идеологемы, проникающие в церковное сознание. Я настаиваю на том, что идеологемы эти никак не сводимы к тем или иным «персонам».

Не знаю, где здесь Можегов усматривает «самовлюбленность» и тем более «иррациональную злобу». Психологам данный феномен хорошо известен: сильно закомплексованный человек, по определенным причинам делающий стремительную карьеру, просто, что называется, «не держит удар», и, в качестве защитной реакции, переносит свои комплексы на оппонента. Так что главный постулат Можегова, при помощи которого он пытается легко отделаться от моих содержательных аргументов, просто проигнорировать их: «автор… спорит не столько со мной, сколько с обитателями собственного подсознания», увы, не выдерживает серьезной критики.

Сильно позабавило меня утверждение Можегова, что Р. Гальцева не подозревает о моем существовании. Это уже уровень не серьезного журналиста, а какого-то приготовишки, просто не умеющего и не желающего внимательно читать тексты (не говоря уже о том, чтобы просто полазить по интернету и поинтересоваться предыдущими публикациями своего оппонента). Ведь дважды ясно написано у меня в статье, что мы с Гальцевой являемся «давними оппонентами». Хоть бы подумал: как же можно оппонировать тому, о чьем существовании даже не подозреваешь? Придется опять пояснять.

Моя статья «Две свободы»[5], где излагаются опять-таки чисто концептуальные положения, без всяких «личностей», стала предметом весьма резкой и бескомпромиссной критики г-жи Гальцевой[6], и уж без личностей здесь, разумеется, не обошлось. Но критика эта, в отличие от поверхностного и беспомощного, полного элементарного хамства и передергиваний, можеговского трепыханья, носила также вполне принципиальный и концептуальный характер, включала конкретные аргументы, относящиеся к сути дела. Как интеллигентный человек, автор, при всей явной нелюбви к моей «скромной персоне», не перешла определенную грань, отделяющую пристойную дискуссию от неприличной перебранки. К сожалению, приходится констатировать, что такой тип людей, владеющих культурой мысли и культурой полемики, стремительно уходит в прошлое, уступая место можеговым. Теперь принципиальная логика «Двух свобод» стала органичным элементом и «Основ социальной концепции» РПЦ, и «Декларации» Всемирного русского народного собора 2006 года, над которой, в составе рабочей группы, имел честь потрудиться и автор этих строк.

И вот сама жизнь нас с Гальцевой рассудила. Последствия либерально-криминальной революции в России — налицо, и теперь из уст апологета Канта и «свободы выбора» мы слышим уже принципиально иное.[7] Для меня использовать такой текст бывшего (а может, и настоящего) оппонента — исключительно приятное занятие, как бы она ни относилась ко мне лично. Так кто тут «самовлюблен»? Что же до Можегова, то это как в анекдоте: «Да, брат, ты попал…»

Покончив с «личностями», наш герой, «не задевая особо ничьи персоналии» (?!), переходит к «так сказать», содержательной части, ставя свой диагноз ситуации в стране и, ничтоже сумняшеся, заявляя, что «Бог послал ему замечательный материал». (Это снова к вопросу о «самовлюбленности»). Закомплексованный парвеню, знающий, что, по законам современного «пиара», надо накачивать свою «харизму» (что и в голову не могло придти людям нашего поколения), и этого толком не умеет, объявляя свой пристрастный и полный передержек текст чуть ли не богодухновенным.

«15 лет назад случилась одна очень странная вещь (?). Некая очень ограниченная группа людей приватизировала собственность чуть ли не целой огромной страны. Вещь всем известная, хоть и трудно постижимая (??). Ну, а поскольку всем известная, то и не будем арифметику повторять (!), а назовем эту группу просто «губители"… Но случилась в то время еще и другая, не многим более многочисленная группа людей, которой удалось сделать еще более удивительную вещь — приватизировать любовь к России. Так их и назовем — «любители"…» (Явная корявость стиля — разумеется, целиком на совести автора). Вот и все касательно поистине революционных изменений в России, произошедших за последние 15 — 20 лет. Насчет «любителей» — это отдельный вопрос, которого мы еще коснемся ниже, но что до остального — лукавит г-н Можегов, явно лукавит, когда говорит о «трудной постижимости» причин «криминальной революции» в России. Причины эти не менее известны, чем сам факт.

Демонтаж страны (продолжаемый до сих пор) имел своей основой слом всей ценностной иерархии, и слом этот не сам собой произошел. Разве не либералы в течение десятилетий по всем «голосам», а затем и в перестроечной прессе внушали народу, что время идеологий прошло, никаких высших ценностей не нужно, ибо наличие таковых есть тоталитарное насилие над личностью, в России, наконец, наступило время «свободы», свобода в экономике есть рынок, который и «решит все проблемы»? Разве не либералы вылили на головы обалдевшего от всего этого простого народа нескончаемые океаны грязи, черня отнюдь не советскую только, а всю русскую (в смысле российскую) историю, доказывая, что русские были и остаются быдлом?[8] Разве не по либеральной «Свободе» мы услышали впервые о «мутации русского духа»? Наконец, разве не либералы заходятся в неистовом раже ненависти (это касательно «иррациональной злобы») всякий раз, как только кто-то говорит о преподавании основ Православия, пусть даже в виде культурологического курса, в светской, государственной школе?

Именно они, наши российские либералы, именуемые в народе «либерастами», или «либероидами», с их неистребимым презрением к своей стране и народу, подвели идеологическую базу, создали моральное оправдание для действий советской и постсоветской «элиты», которая решила вписаться в Запад, заплатив достойную цену — в виде собственной Родины.[9]

Но Можегову надо «отмазать» своих, поэтому стрелки примитивно переводятся вновь на проклятых патриотов, этот «источник злобы и ненависти». «И в то время пока потерявший всякие ориентиры народ шатался во все стороны и падал во все бездны разом, — одна немногочисленная группа людей молча, но усиленно гребла под себя его материальные богатства, а другая, не более многочисленная — собирала богатства духовные, главным образом — его возмущение происходящим. И когда одна группа людей объявила себя новой солью этой земли, новыми, так сказать, русскими, другая, в то же самое время, — объявила себя ее духовным светочем — русскими так сказать изначальными…» Ошибаешься, дорогой! Это, в отличие от «так сказать» русских — просто русские. Не «два болезненных эгоизма» парвеню от бизнеса и злобных патриотов раздирают страну, а — тщательно маскируемая и выводимая автором из-под удара раковая опухоль либерализма, повсюду (в том числе и в земной Церкви) пускающая свои болезненные метастазы. И это — действительно «всем известная», хоть и «трудно постижимая» для можеговых «арифметика».

Компенсирующий свои комплексы за счет сдобренного примитивными передергиваниями хамства, наш преданный без лести мужественный защитник власти в своем обычном стиле перекладывает с больной головы на здоровую и не упускает случая лишний раз напомнить о себе там, наверху. (Правда, неизвестно, читают ли там сайт «Радонежа"…) Он услужливо раздает пинки проклятым патриотам, позволяющим себе «хамство по отношению к власти». Видно, другие виды хамства ему неведомы. «Невеликой доблестью это (то есть критика «Власти» — В.С.) было уже и 30 лет назад», — говорит Можегов. Что ж, такова мораль наших либералов! «Невеликой доблестью» было для добрейшего Александра Огородникова просидеть 8 лет в лагере (из них — 4 года в карцере — абсолютный рекорд) за свою православную веру; «невеликой доблестью» было для Осипова, Бородина и Огурцова получить по 15 лет за «антисоветскую деятельность» (ср. знаменитое письмо Солженицына «А Осипов сидит»); «невеликой доблестью» было для Ирины Ратушинской (не менее знаменитое дело 1984 года: «семь лет за пять стихотворений») быть до полусмерти избитой чекистами в пермском особом лагере; «невеликой доблестью» было для Марченко и отца Рафаила Огородникова быть убитыми «людьми с чистым руками» уже в «перестройку»; «невеликой доблестью» было для многих людей лишиться работы и Родины за свои убеждения; наконец, «невелика доблесть» для С.Ю. Глазьева получить жестокий удар по голове от неизвестных хулиганов и угодить в больницу с сотрясением мозга (по чистой случайности аккурат накануне саммита «G — 8» и съезда «Другая Россия»). Зато, видно, большая доблесть в момент максимального выкручивания рук любой оппозиции, когда пространство для честного свободного слова сужается практически до нуля, встать грудью, защищая несчастную и слабую власть от хамоватых патриотов, позволяя себе, например такое. «Разбираться же в чужой шизофрении дело уже не просто хлопотное, но и опасное». (Это обо мне). «И не задумываясь, кинув своих «левых» друзей, Дмитрий Олегович поставил на козырную карту «борьбы с нелегалами.»[10] (Это о Рогозине). «А дальше Вам, как очередному блудному сыну лейтенанта Шмидта, придется, по всей видимости, переквалифицироваться в управдомы. И для вас — дело, и для «Родины» — шанс».[11] (О нем же). И т.д. и т. п.

Главный, «так сказать, содержательный» аргумент, апофеоз своего разоблачения проклятых патриотов Можегов передоверяет И.А. Ильину. Резонный ход: лучше-то все равно не скажешь! Не увидели мы у Ильина, считает Можегов, «его презрения ко всей этой мелкой политической возне всевозможных «партий», не поняли, что «политика есть непосредственное созерцание и живое творчество», что ее «нельзя сводить к партийным программам», хотим-де «превратить Церковь в политический институт по обслуживанию своих убогих идеологий» и т. д. и т. п. В общем, в отличие от самого Можегова, плохо читали и плохо знаем Ильина, который «несколькими росчерками вписывает наших партийных драконов в единый магический круг и сковывает своей очевидностью весь их ползучий хаос». Далее слово получает уже сам приватизированный Ильин (в «приватизации» Ильина Можегов в своей обычной манере обвиняет оппонентов).

Здесь я, наверно, удивлю Можегова, сказав, что согласен практически с каждым словом великого человека в приведенной им длинной цитате. Основная мысль Ильина в этом отрывке не просто для меня очевидна — она была очевидна для меня уже много лет назад, когда мы читали «самиздатского» и «тамиздатского» Ильина не в комфортных условиях, а невзирая на то, что за это очень даже могла не погладить по головке любимая «Власть». Мысль эта заключается в том, что: Церковь по своей кафолической природе не может быть «партией» и в этом, не свойственном ей, качестве участвовать в текущем политическом процессе; Церковь земная, будучи неразрывно связанной с Церковью Небесной, объемлет весь мир. Однако, отказываясь от чисто светской, политической власти, Церковь в полной мере сохраняет свою учительную власть, будучи обязанной «указывать людям — и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и промышленникам — то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, — где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия». Сама Церковь, как Богочеловеческий организм, как Тело Христово действует средствами духовными, а не политическими. И т.д. С чем же тут можно спорить? И чтобы наш доморощенный ильиновед совсем уж возрадовался, приведу другую цитату. «Община, будучи основой Церкви, коренным образом отличается от партии, ибо не является объединением группы людей, противопоставляющих свои интересы интересам другой подобной же группы. Община есть ячейка Церкви, но не часть ее, а вся Церковь, ибо в Церкви нет разделения, свойственного «миру сему», и единство основано здесь не на сложении отдельных частей, а на мистической, благодатной причастности Христу, который Сам в Себе разделиться не может. Не может быть отдельной христианской партии, существующей и действующей наряду с другими партиями, ибо партия — это, как известно, часть, а задача христиан — весь мир сделать христианским. Христианское делание в миру может и должно носить в основе своей не частичный, а всеобщий, кафолический характер. Естественное разделение здесь может иметь место лишь в силу немощи и ограниченности сил отдельного человека. Для христианского сознания, не замутненного секулярно-демократическими предрассудками, очевидно, что Церковь и партия, по определению, не просто различны, но противоположны: Церковь объемлет весь мир, партия — всегда часть; Церковь исходит из мистической общности всех, партия выражает материальные, земные интересы отдельной группы; Церковь верует во Христа Распятого, что «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие», партия стремится к осуществлению реальной земной программы. Из всего этого следует по видимости парадоксальный, а на самом деле единственно верный вывод: как только церковность становится партийной программой, она тут же перестает быть церковностью. Ибо цель христиан — спасение, а не просто «развитие и укрепление братского любовного общения людей"… Христианская партийность есть путь либо к клерикализму, либо к секуляризации, как это произошло и происходит в западных христианских демократиях». Ну что, довольны, согласны? Очень это противоречит Ильину? А теперь см. ссылку.[12] Приходится, увы, повторяться. «Да, брат, ты попал…»

Но и это еще не конец. Можегов ведь не любит «Родину» и ее лидеров Глазьева и Рогозина (см., в частности, сноску 9) и любит президента (что тоже совершенно однозначно явствует из его текстов). Но президент-то у нас того… вступает в «Единую Россию», которая как раз позиционирует себя как квазипартия, «партия нового типа» (подобно бывшей КПСС), якобы представляющая весь народ, будучи в действительности партией начальников, прямо причастных к «трудно постижимой» для Можегова «прихватизации» всей страны. Интересно, достанет ли у нашего поклонника Ильина верноподданнического ража, чтобы последовать за любимым президентом? И как же быть тогда с надпартийностью и старательно подобранными цитатами из Ильина касательно вредности и ограниченности любых партий? Или «Единая Россия» — исключение? И ведь не задумается, увы, доверчивый православный читатель, завороженный словесной эквилибристикой, над простым вопросом: кто ж эту девушку так классно танцует?

Как видим, действия столь любимой Можеговым нынешней власти (президент должен быть партийным, «как в других странах» — в один голос заявляют высшие госчиновники) прямо подпадают под его разоблачительную логику, взятую напрокат у Ильина для погрома оппозиционной «Родины».

Эта логика, необходимая Можегову для атаки на «Родину» (видимо, случайно совпавшей со всероссийской «антиродинской» кампанией, начатой по отмашке со Старой площади), тут же оборачивается против него самого, как только речь заходит о другой партии — партии любимого президента. Придется выбирать: либо отказаться от своего нарочито антипартийного пафоса, заявив, что есть плохие партии, а есть — вроде ничего (и тогда эта ситуация не будет нуждаться уже ни в каких комментариях), либо пойти до конца и обратить острие свое критики на саму «Власть», которая поди ж ты, становится все партийнее и партийнее. А это прямо противоречит целостности, соборности и всем остальным замечательным вещам, заимствованным у Ильина. И тогда уж придется быть совсем честным и напрямую спросить: «Дорогой В.В., Вы вот тут Ильина цитируете и заявляете себя православным, но при этом в партию вступаете. Как же быть с православным (по Ильину) подходом к политике, согласно которому «политика есть непосредственное созерцание и живое творчество», и ее «нельзя сводить к партийным программам»? Неувязочка получается… Ведь Ильин писал, что «партийность дает народу возможность голосовать, не зная, не понимая, не думая». (Ср. сногсшибательный результат «Единой России» на последних выборах или ликвидацию графы «против всех»). Зачем же Вы, получив, так сказать, мандат доверия народа, соединяете себя с этим «партийным драконом», с этим «союзом людей, договорившихся… о том, каким путем и способом… лучше всего захватить (а в данном случае — удержать) государственную власть»? Интересно, что бы В.В. ответил…

Вот ведь, понимаешь, как опасна эта политика, особенно, когда хочется усидеть на всех стульях сразу! Процитировал Ильина, прошелся насчет «партийных драконов», воскликнул, что скоро все партии уйдут в небытие, имея в виду прежде всего нехорошую деструктивную «Родину», а любимый президент взял, да и подвел — в партию вступает! И че теперь делать? Нет, что ни говори, грязное это дело — политикой заниматься. Лучше уж «непосредственное созерцание"…

И теперь — о главном. Ильин — не автор трюизмов, изложенных в безупречном стиле и выверенным, отточенным языком. Это — человек, имевший глубокое целостное мировоззрение, в котором был, как и в любом целостном мировоззрении, и свой политический аспект. Думается, Можегову, да и многим другим нашим читателям, хорошо известно, что великий русский философ был принципиальным, последовательным монархистом и прежде всего в этом качестве решающим образом повлиял на многих наших современников, вполне достойных его гения, в частности, на А.И. Солженицына. Правда и то, что монархизм Ильина — это, конечно, не доведенный до абсурда монархизм «Руси православной» или крайних «витальевцев». Монархизм Ильина — это просвещенный монархизм, и основан он на верности многовековой традиции православной «симфонии», соединяемой с правильно, с православной точки зрения, понятой идеей формирования контрэлиты, нового «ведущего слоя» из действительно лучших людей России, что, по мысли философа, невозможно без «национальной диктатуры» (с чем спорить также невозможно). Вот здесь-то мы и подходим к тому конкретному примеру, о котором говорили вначале и который ясно показывает, что Можегов в полной мере следует описанному у нас «шулерскому шаблону», когда ложное утверждение основывается на вполне истинном и бесспорном.

«Церковь не может действовать насилием», «дух Церкви есть дух любви» и т. д. Да кто ж спорит? Как можно ломиться в открытую дверь, оспаривая столь очевидные вещи? И когда это кто-нибудь из нас, представителей православной традиции в патриотическом движении, утверждал иное? Неужели не ясно, что речь изначально шла совсем о другом? Церковь действует ненасильственно, духовными средствами, обращаясь к душе человека, апеллируя к его свободе, словом проповеди, пытается пробудить в нем совесть, память о Творце. В этом смысле ее власть действительно чисто духовна. Но ведь очевидно же, что, помимо самой Церкви, несущей людям Слово Божие, духовное просвещение (для чего, кстати, у нас в стране отнюдь не созданы достаточно благоприятные условия), необходима еще какая-то внешняя, но дружественная Церкви сила, ставящая (говоря словами того же Ильина) «властный запрет» на пути распространения зла, на пути внешних проявлений греховной человеческой природы! Это и есть освященная многовековой традицией святоотеческого учения православная монархическая государственность. Путь к восстановлению ее лежит, по Ильину (как мы уже указали), через «национальную диктатуру», отнюдь не священноначалием осуществляемую. Вся эта логика, не содержащая абсолютно ничего нового (достаточно известная и очевидная для современного православного сознания) была введена в открытый и широкий оборот легальной печати еще во времена СССР не без моего скромного участия (см. «Две свободы»), что и вызвало тогда всплеск ярости либералов.

Далее следует сказать то, что мы уже многократно повторяли — о роли православной общественности. Церковь как община, как институция, живущая здесь, на земле, по заветам Христа, не участвует в политике. Но сами люди, православные миряне, вне храма могут и должны в ней участвовать, и в этом — подлинный завет русского Зарубежья. В упомянутой давней статье «Церковь и христианская общественность» я привожу слова другого выдающегося деятеля его — А.С. Карташева: «Православному государству, царству и народу вручены величайшие, вечные заветы. Служение православного народа — служение, входящее в план Божественного мироправления; оно имеет вечное значение. Посему власть государственная установлена Богом. Она служит целям Царства Божия и ответственна пред Богом за приведение управляемого ею народа в чистой, неповрежденной ересями вере к порогу Царства Христа Грядущего».[13] При этом, согласно православному мировоззрению, подлинным носителем духа Царства, реальным делателем истории христианской державы и, более того, реальным хранителем самой веры является сам православный народ. (Как то и выражено, в частности, в знаменитом Послании восточных патриархов 1847 года). Примеров этого служения православного народа в истории более чем достаточно — от Смутного времени на Руси до братского движения на западной Украине в период нашествия унии.

Каков же выход для православной общественности в условиях, когда симфонический строй жизни разрушен, и богоустановленная монархия стала достоянием истории? Ответ Карташева прост, как все гениальное: в этих условиях, когда власть видимым образом уже не является православной, сам церковный народ в известном смысле должен взять на себя функции власти. Православные миряне «являются фактическим мостом между двумя по природе даже антиномическими областями: между мистической глубиной церковной благодатной жизни и ареной внешнего государственного и культурного строительства. Через этот мирянский провод, через это орудие Церковь естественно, не изменяя своей духовной сердцевине, воздействует на внешнюю общественность… Специфическое призвание мирян, их миссия, их апостольство, в восполнение учительного и сакраментального апостольства иерархии — это христианизация культуры и оцерковление мира…Мир дал нас Церкви, а Церковь послала нас в мир, чтобы привести его в целом к порогу Царства Божия. Это специфически наше служение…Православные миряне должны осознавать себя миссионерами Православия в океане окружающего нас неоязычества, вдохновиться всемирно-исторической значительностью и ответственностью своего мирянского апостольства. Это и будет реализацией православной соборности… Лишь на путях напряженной самоорганизованности церковные люди, в союзах друг с другом, а не с… государством, в союзах с обществом, а не с властями (sic!), могут надеяться не номинально, а реально созидать христианские ценности и молекулярно вводить их во все ткани общей жизни… Это и есть путь молекулярного оцерковления, модерная форма православной теократии, выход из еретической монофиситской позиции внежизненного, одного только культового благочестия».[14]

В том-то и состоит вполне злонамеренное лукавство наших нынешних либералов, этой идеологической обслуги безбожной и лицемерной власти, что они всю социальную активность православных мирян хотят свести к одной лишь личной благотворительности, к одному лишь частному деланию. Но ведь и это служение, если довести данную мысль до конца, невозможно без «политического» аспекта.

Главный, так сказать, «практический» аргумент Можегова, которым он стремится уязвить нашу совесть — «национальный церковный проект» помощи беспризорным детям, который он называет «настоящим мужским делом». Сама по себе мысль замечательная, хотя и видны в ней невооруженным взглядом шитые белыми нитками подлинные цели решающей собственные проблемы компрадорской «Власти» — переложить на Церковь груз социальной ответственности, стремительно сбрасываемый «приватизированным» государством, и цели эти время от времени услужливо транслируются для нас. Но ведь невозможно спорить с такими замечательными словами: «Взяться всем миром и освободить из наших Детдомов — этого страшного наследия всех смутных времен России — наших детей, наше будущее. А по сути — тот самый дух любви, которого так не хватает нашей искалеченной большевизмом стране и нашей Церкви. Вот где было бы и покаяние за прошлое и воцерковление будущего и «основы православной культуры» как они есть. Вот это и стало бы тем настоящим прорывом магического круга, сквозь стены которого и хлынула бы на иссушенную бесконечными войнами нашу землю Божья благодать"… Прекрасно, я плачу и вот уже готов упасть на колени в покаянных слезах перед открывшим мне великую Истину и великую Цель (рука сама выписывает прописную) Божьим публицистом. Но видно, слишком я погряз во грехах, слишком заскорузла моя душа в гордыне и «самовлюбленности», ибо как-то незаметно сквозь покаянный плач начинают проникать в мою окаянную голову кое-какие (вот ужас-то!) мысли. «Освободите детей, спасите детей!» Конечно, что может быть прекраснее! Накормите их, умойте, уложите в теплую постель, прочтите на ночь добрую сказку. Но вот вопрос: будут ли эти дети жить в обществе? Ответ очевиден. Нужно ли им для этого учиться? Еще как! И в какую же школу они пойдут? Для всякого, кто знаком с проблемами образования в современной России, вполне очевидно, что хоть какое-то приличное образование, основанное на остатках советской системы его (хотя и этого скоро, может, не будет!), в нашей стране можно получить лишь в государственной школе. Крайне слабо развита у нас и недоступна простым людям система частных школ, а малочисленные православные гимназии влачат тяжелейшее существование (да и не делают погоды они), удушаемые сверху. Нужно ли этим, нашим детям преподавать основы веры? Для истинно православных людей вопрос риторический. И вот тут вновь всплывает принципиальный вопрос: хотят ли можеговы в этом, важнейшем, ключевом, знаковом деле ограничиться воскресной школойи все больше входящим в моду (скорее от отчаяния и полной разочарованности в государстве) домашним обучением или все же следует настойчиво требовать включения соответствующих курсов в основную сетку часов?Может ли семья и приходская община воспитать ребенка отдельно от школы и вопреки ей? Можно ли в таком вопросе миновать государство и государственное решение? И кто же и, главное, как будет эти вопросы перед государством ставить? Не должна ли здесь Церковь, основанная Самим Христом, и мы, люди Церкви, говорить с ними как власть имеющие, от имени той Власти (Власти уже без всяких кавычек), которая, по слову Господа, дана Ему не только на Небе, но и на земле? (Мф. 28, 18).

И так мне (наверно, в силу шизофрении, а также самовлюбленности) начинают казаться пламенные можеговские призывы простой (а может, и заказанной) демагогией… «Вы хотите социальной активности, хотите действовать в миру? — спрашивает нас «власть». — Отлично, занимайтесь частным деланием, но не смейте влиять на систему, не пытайтесь изменить систему. Это и есть та ложь и лицемерие, то лукавое притворство, с которым нам, свидетелям и невольным участникам умирания великой страны, деградации всех сторон ее жизни, рассказывают о «возрождающейся России» и которое настоятельно нуждается в обличении властным словом Церкви. Бросить в лицо изолгавшейся «власти» честное и бескомпромиссное слово горькой правды — этого никогда, во все эпохи не умели и не хотели можеговы.

2006 г., память святых царственных мучеников

[1]В. Можегов Прорвать магический круг, или о губителях и любителях // Радонеж, N5 (62), 25.06.2006.

[2] См.: Священник Максим Максимов Можно ли спешить с канонизацией? // «Церковный вестник», N 1 — 2 (278 — 279), янв. 2004 г.

[3] Здесь, кстати, неясно: что, разве Можегов — сторонник «симфонии»?

[4] Систематическое изложение взглядов А. Кырлежева, которого по праву следует считать наиболее серьезным (и, в силу этого, наиболее опасным для Церкви) идеологом «либерального христианства» в России, см. в его кн. «Власть Церкви» (М., 2003), а также в многочисленных публикациях на сайте «Религия и СМИ» (www.religare.ru).

[5] См.: «Новый мир», N 9 (1993 г.).

[6] Там же.

[7] См. наиболее характерные примеры в моей ст. «Экстремизм в православии…», ставшей предметом нападок Можегова.

[8] Надо сказать, что и сам Можегов в своем видении русской истории (изложенном, к примеру, в его серии статей о Пушкине) не чужд либерально-русофобских стереотипов. Для него эта история, за некоторыми исключениями — преимущественно «темные века».

[9] Касательно Можегова, который тот еще журналист, закрадывается, правда, одно сомнение: может, он и перестроечную и «тамиздатскую» публицистику не читал? Но должен же человек хоть что-то читать, кроме себя любимого??! Так пусть поинтересуется, к примеру, трудами Б. Парамонова. Специально для него даю ссылку: Б. Парамонов «Конец стиля». (СПб — М., 1997).

[10] «Радонеж», N 11 (163) 2005 г., с. 9.

[11] Там же. В цитатах сохранена орфография оригинала.

[12]В. Семенко Церковь и христианская общественность // Журнал Московской Патриархии, N 11 (1990 г.), с. 38.

[13] См.: А.В. Карташев Воссоздание Святой Руси. Париж, 1956, с. 32.

[14] Ук. соч., сс. 152, 136, 150, 154 — 155, 249.