Об «оккупационных властях»

По поводу реплики А.Н.Крутова

Разрешите и мне передать свое впечатление от обсуждения: разговор на форуме идет вовсе не о типе режима, существующем в современной России, а о семантическом ракурсе, в котором открывается перспектива радикализации политического сознания, наведения его на идею открытой борьбы. Непримиримая оппозиция ищет «слова». Необходимо сделать так, чтоб ярость благородная опять закипала, подобно волне. Для этой цели сравнительно плохо подходят энциклопедические понятия: «неоколониалист», «коррупционер», «компрадор» (особенно любимое Г. Зюгановым). Зато весьма желательно прибегнуть к эмоционально окрашенным, с многочисленными негативными ассоциациями: «оккупация», «фашисты», «захватчики», «враги народа» и т. п. Обычная часть идеологической работы. Нейролингвистическое программирование.

Вопрос в контексте. «Оккупантами» в современной Прибалтике именуют вполне миролюбивых и даже приниженных в своих правах русскоязычных жителей. «Предателями Отечества» при большевицком режиме называли его патриотов. В то же самое время, принятая в 1941—1945 гг. идеология «народной войны», «священной войны с оккупантами», демонизация образа врага как «насильника, грабителя, мучителя» (разумеется, не каждый немец был таковым) сыграла колоссальную мобилизующую роль.

В России сегодня тоже многие хотели бы повторения того же успеха мобилизации. Безвестные авторы уже слагают новые песни революции, на три аккорда, с рефреном: «Убей американца, убей американца, убей американца, убей!..» (по аналогии с немцем). Радикально настроенные издания через слово клеймят «оккупационный режим», «марионеточную верхушку», «кремлевский филиал мировой закулисы» и пр. Предпринимаются попытки сформировать особые семантические и знаковые поля, захватывающие и прочно удерживающие в себе сознания адептов. Однако, принципиальней всего не произносимые ритуальные формулы-заклинания («оккупация» или «не оккупация»), а кто и зачем их произносит. Депутату А.Н.Крутову лучше других должны быть известны примеры, когда в официальном политикуме патриотическую фразеологию произвольно присваивают себе лица, даже отдаленно не относящиеся к национально-патриотическому кругу (Жириновский: «Мы за бедных, мы за русских»). Так и в неофициальной, самодеятельной политике давно стала привычной ситуация, когда наибольшей развязностью, ухарством, готовностью по поводу и без повода палить из большого калибра отличается наименее серьезная и ответственная часть деятелей.

Общая неопределенность, отсутствие позитивной встречной программы приближает все это скорей к философии отщепенцев, к оправданию тотального фанатичного «беспредела», нежели к образу сплоченного и широкого сопротивления. Радикализация, маргинализация — очень точно подходит к упомянутому явлению, основанному на почти эзотерическом мироощущении вождизма, личного избранничества. Ни в коей мере это не касается перспектив общенационального возрождения. Ибо под отрицание подпадают все, кто так или иначе расходится с их видением патриотизма. «Оккупированные» — те соотечественники, которые восприняли навязанный им извне образ мысли и живут в соответствии с западными стандартами поведения — почти не различаются от самих оккупантов. В «светлом будущем» г-д Мироновых и Назаровых таковым, как безликой массе, уготовано в лучшем случае очередное насильственное перевоспитание. Ибо возиться с несогласным, становиться на его положение, терпеливо выправлять смыслы — все это кажется слишком долгим и неэффективным для тех, которые грезят революционным действием. Особую же ненависть радикалов вызывает «другой патриотизм», любая попытка призвать к трезвости, терпению, формулировать более взвешенную патриотическую позицию. Раскол в Союзе Русского Народа, происшедший почти сразу после его создания, наглядно иллюстрирует это: до настоящих проблем России этим местечковым глашатаям истины никогда не добраться — грызут и будут продолжать грызть впредь одних только своих.

Заставь радикала выкинуть на время из своего лексикона все эти обличительные трехэтажности, а изъясняться нормальным человеческим языком, доносить свои мысли до человека отличающихся взглядов — и вопиющая нищета его мировоззрения скажется во всем этом в полной степени. Ибо представления о вещах здесь нарочно устроены таким образом, чтобы не-мыслить, не-слышать-другого, а срабатывать, как говорят психологи, по определенным символическим меткам, таким как «антинародный режим», «оккупация», «еврейство», «масоны», «КГБ в Патриархии» и пр. Любая из упомянутых тем является важной и имеет право на рассмотрение патриотическим кругом. Проблема в том, что радикал — человек, потерявший ощущение соразмерности с остальной жизнью (и тем более с православной верой). В частности, «оккупация» у него — это не столько признание за политической действительностью определенного свойства, сколько обоснование своего радикализма, своеобразный пароль, по которому устраняются психологические и нравственные тормоза, развязываются руки для самой волюнтаристской и безоглядной обструкции.

Раз страна оккупирована, следовательно картина политической реальности резко меняется и упрощается: не надо ни в чем разбираться, отличать в происходящем хорошее от плохого, с кем-либо или с чем-либо солидаризироваться, а продолжать упрямо стоять на своем. Борьба против режима в таком случае не стесняется в приемах и средствах, а следует единственной фанатической логике: «Чем хуже для Кремля — тем лучше». Провозглашая существующий строй оккупационным, чужим, радикал-патриот не преследует никакой иной цели, как упростить себе жизнь, уговорить себя самого. В принципе, вся радикальная фразеология так или иначе склоняется к этому: к преднамеренной истеризации, имеющей характер реакции элементарной самозащиты. Всякий иной, неистерический дискурс моментально выводит радикал-патриота из равновесия, делает неубедительным, в т. ч. и в перед собой самим.

Что же до процитированных слов В. Распутина, то картина, представленная известным писателем, по своему характеру представляется более глубокой и сложной. «Чужие способы управления и хозяйствования, чужая культура и чужое образование, чужие песни и нравы, чужие законы и праздники, чужие голоса в средствах информации, чужая любовь и чужая архитектура городов и поселков». Все это очерчивает контуры проблемы, которую можно назвать идейной растерянностью, утерей смысловой нити, повреждением совести, вкуса, невидением главного. Хотите, и это тоже можно назвать оккупацией. Но с политическим режимом связь во всем перечисленном весьма общая и опосредованная. Скорее, сам существующий политический режим следует считать порождением описанного катастрофического одичания, «новорусского» китча.

Да и что вообще, кроме поверхностной схематизации, способно дать в содержательном плане рассмотрение нынешней власти как оккупационной? Внутри политического пространства одновременно происходят десятки разноречивых процессов. Одни представляют следствия ослабления реального суверенитета страны, другие носят стихийный, неуправляемый характер, третьи же выражают тенденции к восстановлению самостоятельного мышления, пускай не всегда в тех формах, в каких хотелось бы православному русскому патриоту. Если начать, как это делают радикалы, враждовать против власти как таковой, называя ее целиком «оккупационной», вместе с водой недолго выплеснуть и ребенка. Поношение власти может выступить преддверием безвластия, масштабной потери управления, а вовсе не ее укрепления.