Русская линия / Новости / Игумен Серапион (Митько): «Правосознание в современном обществе находится в стадии глубокого кризиса»

«Оценка этого события чрезвычайно затруднена различием правового и морального статуса лжи. Христианин призван свидетельствовать и отстаивать истину даже ценой собственной жизни. Однако, когда речь идет о человеческой правде, возникает много факторов, корректирующих этот императив. Поскольку речь идет о сообщении некоей информации, которая субъективно считается правдивой, человек может ошибаться в том, насколько правдива та ситуация, которую он таковой считает. Поэтому нравственное учение Церкви в некоторых случаях допускает сокрытие правды, если ее открытие может привести к большему злу, например, к смерти человека или множества людей. Однако, не смотря на это, ложь не перестает быть грехом. И даже если человек по какой-то причине лжет из альтруистических побуждений, желая предотвратить большее зло, он все равно остается грешником, поэтому он должен исповедовать этот грех и понести соответствующую епитимью», — сказал в интервью «Русской линии» заведующий Миссионерским отделом Ярославской епархии, первый проректор Ярославской духовной семинарии, кандидат философских наук игумен Серапион (Митько), анализируя разъяснение Верховного суда России по делу некоего гражданина Терентьева, согласно которому обвиняемый имеет право лгать на суде и во время следствия.

«Однако в сфере права наблюдается несколько иная ситуация, — продолжил священник. — Правовая нормативность претендует на абсолютность и универсальность, однако такими атрибутами обладает только мораль как наиболее общая универсальная форма нормативности. В нашем обществе право не совпадает с моралью. Например, право допускает убийство в форме аборта. Право не наказывает за прелюбодеяние. Право не наказывает за оскорбление исторической памяти предков, хотя это предусмотрено заповедью „почитай отца и мать твоих“. И во многих случаях право очень ограниченно понимает заповедь „не укради“. То есть налицо различное содержание правовой и моральной нормативности при том, что право претендует на ту абсолютность, которой обладает мораль».

«С одной стороны, мы законопослушные граждане и уважаем закон. С другой стороны, мы понимаем, что закон изменчив, и вряд ли мы считаем героями тех, кто считал тоталитарную законность абсолютно справедливой. Чаще всего преступник является грешником, и поэтому говорить о соответствии его идеалу христианской нравственности было бы неверно. Вряд ли можно требовать от убийцы, насильника, вора соблюдения нравственной заповеди „не лжесвидетельствуй“. Хотя человек, который оказывается лицом к лицу с необходимостью говорить абсолютную правду во вред себе, может вызывать определенное сочувствие. Тем более, что в нашей памяти еще свежи воспоминания о некоторых статьях уголовного кодекса, например, о „недонесении“. Очень много наших соотечественников пострадало в годы репрессий за то, что они не доносили на своих близких и, тем самым, лгали перед законом», — указал отец Серапион.

Он констатировал, что правосознание в современном обществе находится в стадии глубокого кризиса, и что современные правовые нормы не могут обеспечить предотвращения преступности, если они не основаны на нормах морали. «Ситуация с Верховным судом, конечно, вызывает у христианина внутренний протест. Однако этот протест возможен лишь в ситуации, если право и мораль тождественны. Или, по крайней мере, если в большинстве случаев право апеллирует к моральным нормам, — подчеркнул священнослужитель. — Однако игнорирование морали как в правосознании, так и в сознании современного общества приводит к кризису правосознания и еще большему отдалению его от своих моральных истоков. И данное событие как раз свидетельствует о стремлении российской правовой системы повести себя не в соответствии с моральными нормами, но в соответствии с общепринятыми нормами нашего несовершенного общества. И я на данный момент не вижу никаких механизмов, которые позволили бы сохранить ту неполную, но все же еще существующую связь между правом и моралью, поскольку моральное сознание общества характеризуется тотальным релятивизмом, то есть отрицанием универсальности и абсолютности моральных норм». «Корни этой ситуации находятся достаточно глубоко. Нужно осознать: если однажды мы отказались от жесткой взаимосвязи права с моралью, в будущем мы неизбежно столкнемся с полной автономией права от морали», — предупреждает о. Серапион.

По его словам, христианин достаточно часто оказывается перед выбором между моральными и правовыми нормами. «Но мы оказались в ситуации, когда нас призывают почитать закон как абсолютную ценность при том, что сам закон не видит над собой никаких моральных ограничений, — заметил пастырь. — Данная ситуация очень показательна: с одной стороны, наше правосознание в принципе имеет возможность дистанцироваться от морали, а, с другой стороны, суд принимает решение, которое противоречит очевидному нравственному чувству, на основании логики права». «Для того чтобы таких ситуаций не было, необходимо оздоровление нравственного климата общества и серьезное исследование данной проблемы», — сделал вывод священник.

О. Серапион также обратился к такому важному моменту, как тайна исповеди: «Священнослужитель не имеет право говорить то, что ему известно из исповеди. В данном случае священник обладает некоторым иммунитетом в отношении к требованию правдивости. Он не должен лгать, он должен говорить „не знаю“. Но ведь не только священник обязан сохранять тайну исповеди, но, строго говоря, и каждый христианин. Есть вещи, которые христианин знает, но не может обнародовать в силу своих религиозных убеждений, например, ту информацию, которая может нанести существенный вред кому-либо. Христианин не должен лгать, но он не должен и доносить. К сожалению, наше право, давая священнику быть верным своей вере, не всегда дает возможность быть верным своей вере христианину».

Возникает множество ситуаций, когда христианин, оказываясь перед лицом следствия, стоит перед неразрешимой нравственной дилеммой, указал священнослужитель, приведя в пример распространенный в правоприменительной практике случай, когда родители скрывают причастность своих детей к какому-то преступлению, или когда мать может принять на себя чужую вину, чтобы спасти своего ребенка. «С одной стороны, это ложь, грех. С другой стороны, мы в этом видим акт самоотвержения», — сказал священник.

«Жизнь, тем более жизнь верующего человека, полна ситуаций, когда выбор можно совершить только на основании нравственного учения Церкви, но который трудно совершить на основании норм закона. Было бы хорошо, если бы применение закона сопровождалось вниманием к моральной и религиозной стороне того или иного вопроса. Проблема не в этом конкретном решении. Проблема в самой природе нашей правовой системы и в нравственном состоянии современного общества. Верховный суд разрешил то, что и так везде происходит. С другой стороны, если Верховный суд, например, запретил бы обвиняемому лгать, то логически нужно было бы говорить о возможности наказания за ложь вообще. Потому что ложь перед следователем и ложь „вообще“ ничем не отличаются, поскольку ложь остается ложью всегда и везде. А право пытается вычленить из нашей реальности некую сферу, в которой лгать нельзя, при том, что в остальных сферах жизни лгать не воспрещается», — заключил игумен Серапион (Митько).
Русская линия