О некоторых феноменах современного православного сознания

Само по себе появление в России в конце рационального безрелигиозного ХХ века многочисленных верующих во Христа Спасителя является, безусловно, феноменом, а правильнее сказать, чудом Божьим. В то время, когда, казалось бы, не то что христианство, а и любая религия должна была кануть в лету, в России произошёл взрыв религиозного чувства, и изголодавшаяся по «невидимому» публика с жадностью набросилась на всё потустороннее. Трудно найти сейчас сколько-нибудь «чистого» атеиста. Кто-то из наших соотечественников обрёл себя в исламе, кто-то — в язычестве, разнообразных христианских (и не только) сектах, множество — в оккультизме и разных агностических учениях. Большая часть наших соотечественников с той или иной мерой основательности обратилась к спасительному Православию. Но как бы не захватила наше общество религиозная лихорадка, все мы остаёмся, по сути, неофитами, привнёсшими вместе с собой в новую для нас религиозную жизнь, рудименты нашего прежнего, полуатеистического «общественного» сознания. Ничего ужасного в этом нет, но и не замечать некоторых феноменальных особенностей современного православного сознания опасно. Если не удаётся в одночасье изменить своё сознание, надо хотя бы стремиться к этому. В этой небольшой статье я попытаюсь обратить внимание читающей публики на некоторые, особенно бросающиеся в глаза феномены современного православного сознания.

1. Классовый подход к определению «народ Божий»

Хоть мы уже и не советские люди, а граждане свободной России, нам никак не удаётся отделаться от въевшегося в наше сознание классового подхода к окружающей действительности. Нередко приходится слышать в качестве доказательства правоты какой-нибудь идеи, что Народ Божий является хранителем Божественной Истины. Причём, из контекста высказывания понятно, что в этот самый народ входят исключительно миряне, ну, может быть, некоторая «сознательная» часть духовенства, но никак уж ни архиереи (само собой, кроме одного, всем известного). Отсюда и такое классовое псевдоиерархическое представление о Церкви: миряне — некий пролетариат, который своим трудом кормит буржуев — архиереев и их прислужников — духовенство, и которому нечего терять кроме своих цепей. И истина, само собой, у самого передового класса православных — так называемых «простых верующих», пролетариев Церкви.

При этом всем известно, что Народ Божий — это вся Церковь Христова, Церковь Апостольская, которая немыслима без законных наследников Апостолов — епископов и без ими поставленных служителей — священников. Но в полемике это как-то забывается, и Народ Божий становится православным пролетариатом, от имени которого может вещать всякий желающий. Причём, без всякой опаски. От имени Церкви — нельзя, это будет восхищением власти, только архипастыри имеют право от Неё говорить, и посмей кто-то высказаться — могут и спросить, и наказать канонически. А от имени Народа Божьего можно говорить сколько угодно, народ-то — понятие неопределённое, он ведь не спросит…

Приём, в целом, не новый. Революционеры в своё время от имени народа и власть беззаконно восхитили у Царя, и гражданскую войну развязали якобы в интересах этого самого виртуального народа, и погубили миллионы уже самого настоящего русского народа опять же в интересах этого, воображаемого. И, как и прежде, на этот нехитрый приём попадаются очень многие верующие с чувством «законной гордости» считая не Церковь, а себя хранителями Истины.

2. Партийность-идеологичность

Другой характерный феномен нашего сознания — обличение в неправильной вере или вообще в отсутствии таковой своих единоверцев, придерживающихся «не той» идеологии.
Иными словами мы никак не можем допустить, что нашим единоверцем может быть человек иных, чем у нас идеологических пристрастий. Логика тут «железная». Раз я верующий, и у меня есть своя система ценностей, то такая же должна быть и у других верующих. А если кто-то придерживается другой, не моей идеологической системы, значит он не верующий, или неправильно верующий.

Вот вам анекдот. Пришли в Церковь каяться Чубайс, Зюганов и Ивашов. Все трое — православные христиане, все трое — чада Русской Православной Церкви. И все трое — адепты противоположных друг другу идеологических направлений. Вопрос: кто из них пошел в дом свой более оправданным? Тот, у кого более «правильная» идеология? Нет, разумеется, тот, кто больше каялся. Вот этого-то нам никак и не вместить в своё сознание.

Это не значит, что Церковь одинаково относится к разным идеологическим взглядам. Какая-то идеология ближе к православному мировоззрению, какая-то — дальше. Но никакая идеология не может вместить целиком ни Православия, ни какую либо другую религию, а потому и находится идеология на «ступеньку» ниже веры и должна быть в подчинённом ей состоянии, а не наоборот.

Окружающие судят о принадлежности к той или иной вере по исповеданию человека и его образу жизни, а о принадлежности к той или иной идеологии — по членству в партии, отражающей эту идеологию. Иными словами, религия определяет образ жизни человека, идеология — его политическую ориентацию.

Внесение в церковную среду элементов политического процесса современного общества чревато расколом. Здесь враг использует тот же давно известный приём, что и в предыдущем случае — «разделяй и властвуй» — но с иным внутренним содержанием. Если классовый подход сначала разделяет общество на классы, а потом учит об антагонизме интересов разных классов, то партийное разделение проходит по иным, как правило, идеологическим группам. Хотя и здесь принцип действий врага очень простой: если не удаётся натравить друг на друга классы-сословия, разделим его на партии и заставим их представителей ожесточённо бороться друг с другом по, так сказать, «идейным», то есть, как бы, благородным соображениям. А затем, если удастся, попытаться внести эту борьбу в Церковь с тем, конечно, чтобы разрушить её.

Беда здесь не столько в разнообразии идеологий, сколько в отсутствии у нас целостного христианского мировоззрения. А ущербность мировоззрения мы стремимся компенсировать идеологией, вот тут и поджидает нас враг, стремящийся разделить нас, чтобы над нами властвовать.

3. Не слушали, не слышим, и слышать не хотим

Недавно мне посчастливилось присутствовать на публичной лекции о. Андрея Кураева. После обширного просвещающего вступительного слова, отец Андрей предложил присутствующим задавать вопросы, и первым же был ставший уже традиционным для нас вопрос: почему Церковь ничего не делает (более продвинутые говорят: «не возвышает свой голос») в борьбе с… развратом, воровством, деградацией, демократией, правительством, Америкой и пр. и пр. Вопрос задаётся обычно с пафосом, звучит зловещим и заранее обличающим. Вот объясни, отец Кураев, или патриарх или имярек, почему Церковь ничего не делает?

Хотя как раз только Церковь-то и противостоит порокам общества, призывая своих чад неустанно бороться со страстями и похотями, стяжать Дух мира и добра. Тут какой-то странный феномен сознания: ладно неверующие, но ведь и верующие возмущаются, почему, якобы, ничего не делает Церковь? А чем же она ещё занимается, как не нравственным оздоровлением общества, спасая отдельных лиц от погибели, и, через это, всё общество в целом?

Возможно, носители такого сознания представляют Церковь этакой ворчливой тёткой, главной заботой которой является затевать разнообразные общественные скандалы? Если нет, то, что они понимают под Церковью, предъявляя ей претензии в пороках окружающего мира?

Можно было бы понять вопрос, если бы он звучал корректно, скажем так: что делает дьякон Андрей Кураев, или Святейший Патриарх, или Митрополит N для борьбы с …? Но такой, то есть правильный вопрос, звучит совсем не зловеще и никого не испугает. Потому что, к примеру, Святейший Патриарх Алексий II регулярно, не реже чем раз в три-четыре недели публично выступает в самых разных светских СМИ, призывая власти и общество к действенной борьбе с нравственными пороками и обличая растлителей. Правда, Патриарх человек культурный и делает это присущим ему культурным способом, не опускаясь до истеричности и театральности, как это часто делают некоторые политические деятели. Он говорит спокойно и внятно, а мы, как это не печально, понимаем только тогда, когда нам кричат, вопят, хамят. Не умеем мы слышать, и не желаем принимать всерьёз спокойное нравственное поучение. Это же «скучно». В нашем понимании, если не кричит Патриарх, то, как бы, ничего и не делает. И мы его обличаем за это. За что? За то, что он не уподобляется площадной брани, эпатажному тону Жириновского или истеричным призывам новых русских революционеров?

У Церкви тихий голос, Она, по слову своего Главы, не «мечет бисер перед свиньями», и голос Церкви слышен тем, кто хочет слышать его. Дело остаётся за малым: нам надо научиться улавливать своим сознанием не только митинговые заклинания и компромат на всё и на вся, но и нормальный человеческий голос. Потому как именно таким голосом призывают нас к «жизни тихой и безмятежной во всяком благочестии и чистоте» законные представители Церкви

4. Что бы нам такое изменить?

Особенный и давно замеченный феномен, который можно отнести к типичным болезням неофитского сознания, — стремление что-нибудь такое изменить в Церкви, как бы её улучшить. Хорошо, если в данный момент есть такие острые животрепещущие проблемы. А если их нет? Тогда надо придумать.

Например, настаивать на насущной необходимости немедленного перевода богослужения на русский язык. А промедление в этом деле, пугают «переводчики», «смерти подобно».

Я частенько бываю в храме, где самой непонятной частью богослужения является проповедь, хотя она говорится на самом, что ни на есть современном русском языке. Почему, спросите вы? Потому что проповедь священник в этом храме говорит в пространство между грудью и крестом, как будто там громкоговоритель установлен. Но громкоговорителя-то на самом деле нет, и даже в 2−3 метрах не единого слова не слышно. В то время как другие части богослужения хоть и остаются на несколько адаптированном церковно-славянском языке, но традиционно произносятся и поются чаще всего громко и внятно и потому вполне понятны и доходчивы. Хотя и здесь бывает, что, заботясь о «красоте» пения или говорения, певцы и чтецы не замечают, что их рулады становятся совершенно непонятными даже и знатоку церковно-славянского языка, не говоря уже о только что пришедших в храм людях.

Вот здесь, казалось бы, и проявить себя пекущимся о большей понятливости богослужения! Ан нет, даёшь перевод на русский и всё тут! Ну ладно, кто бы был против, можно бы перевести, но всем понятно, что для этого сначала надо адекватно перевести Псалтырь, а что-то пока современного текста хоть сколько-нибудь приближающегося по высоте духа к переводу святых равноапостольных братьев не замечено. Может не стоит торопиться с языковой реформой богослужения, подождать, когда Господь явит новых Кирилла и Мефодия?

Или другой пример, просто анекдотичный. Один юный богослов — почитатель григорианского календаря, нашёл таки «сильный» аргумент в пользу перехода богослужения на новый стиль. По мысли сего ученого мужа настала пора решать календарный вопрос, потому что в 2101 (!) году разница между юлианским и григорианским календарём будет уже не 13, а 14 дней, и нашу несчастную Церковь ждёт неминуемый раскол, потому что ужасно невежественный русский народ ни за что не станет праздновать Рождество в 22 веке 8 января вместо 7-го. Не позволит он, народ то есть, сместить праздники на 1 день. Логика у сих «учёных» мужей зубодробильная: на 1 день в 2100 году не позволит, а сейчас на 13 дней — позволит!

Ну что тут скажешь? Горе от ума, да и только. Или, может быть, от чего-то другого?

5. «Новейший завет»

Неуважение к традиции, новаторство в интерпретации священного предания — рутинное дело для современного феноменального православного сознания, но творчество масс не останавливается на этом, оно готово пересмотреть, если есть нужда, и само Священное Писание. Дело обстоит так: если Писание совпадает с агрессивным неофитским сознанием — хорошо, если нет — тем хуже для Писания.

Вот последние примеры:
«…нет власти не от Бога». Павел, апостол.
«Не всякая власть от Бога». Татьяна Миронова, профессор филологии.

Или совсем свежее:
«…впрочем спасется через чадородие». Павел, апостол.
«…впрочем спасется несмотря на деторождение». Ианнуарий, профессор богословия.

В прежние времена считалось, что трактовать Священное Писание по силам только подвижникам благочестия, то есть тем, кто опытным путём своей жизни «проверил» правоту евангельских наставлений. Сейчас не то. За проверку Божественной Истины взялись профессора. Уж они натрактуют, будьте уверены. Причём, конечно, строго «научно».

Слава Богу, Церковь у нас Святая, а не Научная, и святость эта исходит из одного известного Источника. А потому совсем не случайно столь изумительное единство сознания святых Её, отделённых друг от друга веками и пространствами, уровнем образования и языком.
Как-то я наблюдал беседу монаха-экскурсовода в Псково-Печерском монастыре с посетителями. Образованная экскурсантка спросила: «А как объясняют ученые нетленность останков в захоронениях в пещерах монастыря?» На что последовал ответ: «Профессора-то? Они, конечно, объясняют. Только вот штука в чём — все объясняют по-разному». А Церковь объясняет едино — Благодатью Божьей сохраняются нетленными святые мощи, но сие для научного сознания недоступно.

Рассматривая церковное учение вне этой его особенности — того, что оно Благодатно, «научное» сознание неминуемо придёт к какой-нибудь ереси, что уже не раз было в истории Церкви. Спаси от этого, Господи.

+ + +

Перечисленные в статье феномены, наверное, не исчерпывают всех особенностей современного православного сознания. Общее же для него — бесшабашная смелость, большевицкая отвага, с которой это сознание готово проявить своё «духовное богатство». А стремиться к обратному — блаженной нищете духа не даёт чувство «глубокого удовлетворения и законной гордости» собственной образованностью и богатым, но внеблагодатным житейским опытом. Тем не менее, будем надеяться, что по милости Божьей с течением времени и укоренением в церковной жизни наше неофитское сознание перерастёт в настоящее православное мировоззрение.
Дело ведь за немногим — отказаться от собственного мнения, как некоего вида прелести, и довериться Церковному учению, над которым так усердно потрудились святые подвижники прежних времён.