 |
| Православие.Ru | Даниил Ильченко | 25.06.2012 |
Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.
«Слова ваши — бабьи сказки, я надеюсь на моих капитанов»,
— был ответ контр-адмирала Войновича на робкие советы помощников переждать непогоду. Штиль царил в укромной Севастопольской бухте, за пределами же Ахтияра настроение Черного моря портилось с каждым часом. Но русские моряки рвались в бой, воодушевленные известием о первой победе. 21 августа 1787 года в окрестностях Кинбурнской косы рейдировали 44-пушечный фрегат «Скорый» и 12-пушечный бот «Битюг». В тающей утренней дымке со стороны Очакова к ним стремительно приближались десять галер и бомбардирский корабль. Получив на свое предложение сложить оружие очевидный ответ: «Русские не сдаются!», в 3 часа по полудню турки открыли огонь. До 6 вечера русский фрегат успел облегчить боекомплект на 587 ядер и потопить галеру. Затем, обрубив якоря, «Битюг» и «Скорый» на всех парусах отошли к устью Днепра. Не остановил их и ураганный огонь очаковских батарей, прикрывавших вход в Днепровский залив. Потеряв троих матросов убитыми и одного раненым, наши корабли укрылись в бухте Глубокая пристань.
«Вам представляется честь встревожить султана в его серале. Кажется, турецкие силы не страшны, когда фрегат и бот не потрусили целого флота», — писал начальник потемкинской канцелярии Василий Попов старшему члену Черноморского правления Николаю Мордвинову. 31 августа 1787 года русская эскадра вышла в открытое море.
Не стоит пренебрегать насущной метеосводкой. И то, что случилось с Черноморским флотом в его первом боевом походе, — печальное тому подтверждение. Мощнейший многодневный шторм обрушился на эскадру у берегов Варны (Болгария). Мачты ломались, как щепы, лопались ванты, в клочья рвались паруса. Все утаенные просчеты и недоделки отечественных судостроителей наяву материализовались в человеческие жертвы. Исчез в пучине фрегат «Крым». В первый же день лишилась мачт «Мария Магдалина». Полуразрушенную, беспомощную, ее отнесло к Босфору, где вместе с 400 членами экипажа она сдана была неприятелю в плен наемным капитаном-англичанином Тизделем.
До изнеможения билась со стихией команда Федора Ушакова на «Святом Павле». 66-пушечный линкор воланчиком метался с одного гребня волны на другой, сдуваемый бесшабашными шквалами. И в конце концов был заброшен на другой конец Черного моря — к Кавказским берегам. С одной мачтой, переломленными перегородками и полными трюмами воды «Святой Павел» дотянул до Севастополя. И присоединился к «Святому Андрею», «Святому Георгию», «Стреле» и «Перуну». Вернее — к тому, что от них осталось.
«Корабли и 50-пушечные фрегаты, о которых никогда не сумлевался, каковы они теперь, страшно на них смотреть», — жалостливо докладывал Мордвинову невезучий контр-адмирал Войнович. И оправдываясь, добавлял: «Хоть шторм прежестокий был, но, если бы все крепко было и качество судов лучшее, все устояло бы».
Его флагман «Слава Екатерины» почти сразу лишился управления — сломался румпель. Не выдержали удар коварного вала обшивочные доски. Команда бросилась к помпам и ведрам: едва удавалось сдерживать уровень воды в трюмах на трехметровой отметке. За борт полетели бочки, доски, ядра, мебель — все, что могло облегчить корабль. Опустились на дно и штабные бумаги, и карты с диспозицией несостоявшегося сражения, и даже бриллиантовая табакерка — подарок Войновичу от самой императрицы. Контр-адмирал готовился к своему последнему часу.
Катастрофическое положение спас офицер Дмитрий Сенявин, во всеобщей панической суматохе не утративший хладнокровия и принявший единственно правильное решение — освободить корабль от тянувшей его на дно сломанной мачты. Под одним лишь рангоутом, сооруженным из остатков рей и стеньг, «Слава Екатерины» чудом доковыляла до Севастопольской бухты.
«Я стал несчастлив. Флот Севастопольский разбит. корабли-фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки», — пишет императрице впавший в глубокую депрессию Потемкин. В минуту отчаяния он решил было капитулировать — сдать туркам Крым. Приводить в чувство светлейшего князя бросились Попов и Суворов. Но окончательно Потемкина взбодрило ответное письмо Екатерины: Крым не сдавать, ибо. «куда же тогда девать флот Севастопольский? Я надеюсь, что сие от тебя написано в первом нервном движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал».
«То ли мы еще брали, то ли еще теряли», — ставила точку великая императрица.
Вход в Ахтиярскую бухту закупорили старыми фрегатами и плавучими крепостями. В авральном режиме в севастопольских доках зализывал раны Черноморский флот.
Во главе с 66-пушечным флагманом «Преображение Господне» — отремонтированным и переименованным линкором «Слава Екатерины» — 18 июня 1788 года русская эскадра вновь выходит в открытое море.
«Я сам удивляюсь…»
«Если подойдет к тебе капудан-паша, сожги, батюшка, проклятого!..» — читаем в разнарядке контр-адмирала Войновича своему малому флагману, командиру авангарда Федору Ушакову.
3 июля 1788 года вблизи острова Фидониси, плотно сомкнув корабли в батальную линию, русская эскадра заняла оборону. Идти в атаку контр-адмирал не решался. На то были веские причины.
Против семнадцати линейных кораблей (в том числе пяти 80-пушечных), восьми фрегатов и более двадцати малых судов опытнейшего капудан-паши (то есть адмирала флота по-турецки) Гассана-паши эль Гази, не шутки ради прозванного «Крокодилом морских сражений», Марко Иванович Войнович мог поставить лишь два линкора (оба 66-пушечные), десять фрегатов и такое же количество крейсерских судов. Против 560 русских пушек зияли жерла 1120 орудий османов. По весу смертоносного металла в залпе неприятель выигрывал почти в три раза. И более чем в три раза, если учитывать 40-килограммовые мраморные ядра — боекомплект особо мощных пушек, установленных на вражеских линкорах. В случае абордажной схватки надежда на успех умирала последней: на 4000 русских моряков приходилось 10 000 турецких сабель.
В 13:00 османский флот двумя густыми колоннами по ветру стал спускаться на русскую эскадру. Первую колонну возглавлял сам Гассан-паша. В 14:05 первые раскаленные ядра полетели в авангард Черноморского флота. Но тут свершилось то, что разом спутало планы знаменитого капудан-паши.
Ушаков кидается в контратаку. Он отдает приказ двум фрегатам авангарда — «Бериславу» и «Стреле» — прибавить парусов и не мешкая обходить головные корабли неприятеля с наветренной стороны, дабы, «выиграв ветр, сделать передовым через контра-марш поворот и при оном бить неприятеля с ветру» (иначе говоря, поставить в два огня). Отменно выполнив маневр, 40-пушечные фрегаты при поддержке «Святого Павла» разрядили пушки в борта и снасти двух передовых турецких 60-пушечников. Затрещали борта, полетели ошметки парусов, дрогнула команда. Еще залп — и первый корабль неприятеля делает оверштаг и «с великой поспешностью» выходит из боя. «Проглотив» несколько брандскугелей (зажигательных снарядов) и очередную порцию ядер, следует его примеру второй.
Гассан-паша не верит своим глазам. Сигнальными флагами он приказывает немедленно возобновить сражение. Его капитаны не реагируют. В приступе ярости он открывает огонь по беглецам-единоверцам. Но тут же, спохватившись, использует ядра по их прямому назначению — на всех парусах к нему мчится «Святой Павел», с другого бока наступают «Стрела» и «Берислав».
— Стрелять ближними прицельными выстрелами! — руководит боем Федор Федорович. Невзирая на скорость корабля и волнение моря, его канониры работают со снайперской точностью. Турки, видя неукротимое сближение русских кораблей, высыпали на палубу, приготовились к абордажу. Федор Федорович только этого и ждал. Он дает приказ: бить картечью.
«Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей, — как-то напишет Ушаков после очередного сражения. — Они стреляли в неприятельский корабль не часто и с такой сноровкой, что, казалось, каждый учится стрелять по цели, сноравливая, чтобы не потерять свой выстрел».
Историки предполагают: на кораблях под началом Федора Федоровича царил монашеский устав. «Моряк, как и монах, должен молиться и трудиться» — был уверен капитан. Молитвой начинался день ушаковского матроса, насыщенный заботами оттачивания боевого мастерства; молитвой он заканчивался. Так было с момента перевода Ушакова на Черноморский флот, когда войной и «не пахло». Балтийский офицер предался обучению экипажа с твердой верой в свое дело, с надеждой на отдачу в будущем и с любовью к своему ремеслу. Сейчас его корабль и команда действовали как единый мощный и ловкий организм, понимающий приказы с полуслова и выполняющий их быстро и с помощью Божией.
Когда на турецком флагмане во второй раз тушили пожар, Гассан-паша понял: сражение подходит к концу. Рухнувшая бизань-мачта еще крепче утвердила его в этой мысли. Ни два 60-пушечника, ни 80-пушечный линкор турецкого контр-адмирала, подошедшие на помощь, не могли его разубедить.
Капудан-паша развернул свой корабль кормой. Дружный залп «Стрелы» и «Берислава», разворотивший богатый позолотой, резной узор кормовой части, проводил его с поля боя. Вражеский флагман бежал в сумерки надвигающейся ночи. В суматохе, лишенный командования, за ним последовал весь турецкий флот.
Ушаков решился на преследование, но, потопив по ходу одну несчастную щебеку, повернул к своим. Он убедился на опыте: построенные по лучшим в то время французским и шведским чертежам, с обшитой медью подводной частью, турецкие фрегаты и линкоры выигрывали в скорости хода у русских кораблей даже будучи изрядно поврежденными.
«Поздравляю тебя, батюшка Федор Федорович! — читал он по возвращении из погони служебную записку от Войновича. — Сего числа ты поступил весьма храбро. Дал же ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все было видно. Что нам Бог дает вечером?.. Вам скажу после, а наш флотик заслужил чести и устоял противу этакой силы».
Сам контр-адмирал с основными силами «флотика» ограничился ролью наблюдателя. Не поддержав атаки своего малого флагмана, он затеял вялую перестрелку со второй колонной турецкого флота. Огонь велся с невыгодной дистанции 3−4 кабельтова. На таком расстоянии малокалиберные 12-фунтовые орудия русских фрегатов били практически безобидно. Идти на сближение с «этакой силой» у Войновича не хватало духу.
Это обстоятельство вызовет множество колких вопросов у Потемкина, в деталях интересовавшегося ходом сражения. Недоумение князя вызовет и отказ Войновича вновь выйти в открытое море — развить успех выигранной баталии. Контр-адмирал предпочтет тишь да гладь Севастопольской бухты, ссылаясь то на болезни экипажей, то на повреждения судов, то на волнения в Крыму, то на неблагоприятные ветры.
Княжье терпение вскоре лопнет. «Благодаря Бога, и флот, и флотилия наши сильней уже турецких, — напишет он Екатерине 19 марта 1790 года. — Но адмирал Войнович бегать лих и уходить, а не драться. Есть во флоте Севастопольском контр-адмирал Ушаков. Отлично знающ, предприимчив и охотник к службе. Он мой будет помощник».
Потемкин переведет Войновича в более спокойный уголок империи — начальствовать над второстепенной Каспийской флотилией. Награжденный после Фидониси Георгием 4-й степени, Федор Ушаков получает в командование весь Черноморский флот.
«Требуйте от всякого, чтобы дрались мужественно или, лучше скажу, по-черноморски! — пишет Потемкин в боевой инструкции Ушакову. — Чтоб были внимательны к исполнению повелений и не упускали полезных случаев. Бог с Вами! Возлагайте на Него надежду. Ополчась верою, конечно, победим. Молю Создателя и поручаю Вас ходатайству Господа нашего Иисуса Христа!»
Федор Федорович внимательным и спокойным взором окидывает корабли своей эскадры с высоты капитанского мостика нового 80-пушечного флагмана «Рождество Христово». Главные деяния ждут его впереди.
(Продолжение следует…)
