 |
| Православие.Ru | Даниил Ильченко | 26.05.2012 |
Перештудируйте всю историю мирового флота, и
вы не найдете биографии более блестящей. Поражая современников своей религиозностью, 44 года отдал он морю, так что запахи соли, пороха и ладана смешались для него в одно ни с чем не сравнимое благоухание. Более 40 баталий провел он с превосходящими силами противника и не потерпел ни одного поражения. Не потерял ни одного корабля и не сдал в плен ни одного матроса. В зените воинской славы его имя наводило маниакальный ужас на неприятеля, и сражения заканчивались с неизменным однообразием — паническим бегством врагов Андреевского флага. При жизни признанный воинский гений, он получал великие дары, почести, награды от правителей мира сего, чтобы на исходе своих лет покинуть высший свет, раздать богатства нуждающимся и поселиться в скромном домишке вблизи монастыря. И уйти в вечность налегке и с чистым сердцем.
Все это — наш святой и праведный воин, адмирал флота российского Федор Федорович Ушаков.
Он не оставил после себя мемуаров, дневников, записей. Наверное, не придавал своей персоне особого значения. Не было у него и родовитых приятелей, сохранивших бы личную переписку. Судить потомкам о своем жизненном пути Федор Федорович предоставил по воспоминаниям сослуживцев и сухим записям в казенных бумагах: приказам, распоряжениям, отчетам, рапортам. То есть по реальным делам.
«Не-е, батя, я бы во флот пошел…»
Каким именем назвать своего третьего сына, у четы Ушаковых сомнений не было. 13 февраля 1745 года приходилось экватором между празднованием памяти воинов-великомучеников Феодора Стратилата и Феодора Тирона (память 8 и 17 февраля). Крестили Федю за три версты от родного села Бурнакова Романовского уезда Ярославской провинции в приходе храма Богоявления-на-Острову на левом берегу Волги. Это за тысячи километров от ближайшего моря. Но название храма, близость вод могучей реки и весело озаренный свечами лик святого Николая, «по морю плавающих управителя», несказанно сокращали расстояние.
Отец, Федор Игнатьевич Ушаков, совсем недавно ушел в отставку сержантом лейб-гвардии Преображенского полка. Он энергично взялся «поднимать» хозяйство своего небогатого имения — всего на 15 изб — и крепко — за воспитание сыновей.
«Великий Петр все умел делать своими руками, мало спал и постоянно учился», — было воспитательным кредо отставного преображенца. К 14 летам его сыновья (всего их было четверо + дочка) сносно плотничали и столярничали, умело обращались со сбруей и соревновались в меткости стрельбы из ружья, а дремучие ярославские леса стали для них родной стихией. Иногда, для более добросовестного усвоения материала, Федор Игнатьевич не стеснялся применять издревле проверенное и надежное средство — розги. Прочие науки — грамоту и счет — мальчишки постигали в мужском Островском Богоявленском монастыре.
Добрая и набожная маменька Параскева Никитична очень любила своего Феденьку. Но это нисколько не мешало ему ходить с сельским старостой на медведя с одной лишь рогатиной наперевес. Адмирал Ушаков будет с радостью и в деталях вспоминать о подобных вылазках, особенно в беседе с иностранными коллегами — исключительно в дипломатических целях.
Ярославская земля — перекресток святых путей России. Кто-то шел на юго-запад поклониться мощам Преподобного всея Руси в Троицко-Сергиеву лавру, через Борисоглебск и Переяславль-Залесский. Кто-то отправлялся «спасаться» в суровые северные края через Кирилло-Белозерск и Холмогоры к могучим стенам Соловецкой обители. А кто-то возвращался из Костромы, земель Романовых, с востока.
Странствующие иноки и богомольцы были частыми гостями в доме Ушаковых. И бывало, малышня рассаживалась по лавкам и до поздней ночи слушала рассказы доброго монаха. Про приключения удалой богатырской троицы, и про святого и благоверного князя Димитрия Донского, по благословению преподобного Сергия Радонежского освободившего Русь от ига басурманского. Про двух витязей-иноков Ослябю и Пересвета, сразившего грозного Челубея и положившего «душу свою за други своя» на поле Куликовом. Про святого князя Александра Невского, разгромившего шведских и тевтонских рыцарей, и славных купца Минина и воеводу Пожарского, прогнавших из Москвы ляхов, литвинов и прочих латинян-супостатов и положивших конец смутному времени. Таковы были супергерои маленького Феди Ушакова.
Но не только. На волжском берегу, на холме возле монастырских стен от апрельских дней до первой шуги по ночам горел большой маяк-костер. За многие километры вверх и вниз по течению реки его отблеск узнавали местные кормчие и загодя правили навигацию лодок, барок, каюков в стороне от опасной отмели, намытой за церковью Богоявления. Следил за маяком бывший канонир петровского флота дед Василий. Говаривали, что сам первый император Всероссийский, некогда путешествующий по Волге, лично повелел Василию жечь здесь костер для «ориентации судов». Как бы там ни было, но ежегодные три рубля золотом из местной казны выплачивались «старому морскому служителю» исправно. Юный Федор Ушаков был частым помощником деду Василию. Еще чаще — благодарным слушателем.
— Деда, расскажи, како ты при Гангуте сражался, како шведа пленял, — донимал старого морского волка любопытный паренек.
И, попыхивая трубкой, дед Василий начинал всегда однообразно, попутно присочиняя все новые и новые подробности. Никогда не видевший моря Федя проникновенно слушал о дальних походах, бурях и сражениях, о приключениях исключительно смекалистых и смелых русских моряков, «в огне не горящих и в воде не тонущих» и обладающих абсолютным иммунитетом от всех мыслимых и немыслимых вражеских козней. И воображение уносило его вместе с искрами и клубящимся дымом путеводного огня высоко-высоко. Гораздо выше макушек исполинских корабельных сосен, которыми так славятся ярославские леса.
В те времена отцы-дворяне мечтали для своих сыновей службы в сухопутных войсках. И потому, что главные сцены театра военных действий проходили на суше, и потому, что с кончиной Петра I флот пришел в упадок. Флот «больше боялся свежего ветра, чем неприятеля», — исчерпывающая характеристика его состояния середины XVIII века. Поэтому Ушаков старший, планировавший определить Федора в Преображенский полк, был удивлен реакцией сына:
— Не-е, батя, я бы во флот пошел.
— Да кто же тебя надоумил сему?
— Волга, — отвечал сын. — Я быстрее всех плоты вязать научился, плавать и под водой сидеть дольше всех с камышиной могу и гребу без устали. Вот все ребята наши и соседские меня морянином и именуют.
— Поди, дед Василий голову заморочил. — поворчал Федор Игнатьевич, но спорить не стал. Действительно, почти все свое свободное время мальчишка пропадал на Волге, а отцовская лодка давно перешла в его негласное и нераздельное владение.
В возрасте 16 лет Федора вместе с братьями повезли в Петербург — представить в герольдмейстерскую контору для смотра. «Российской грамоте и счету обучен… желает-де он, Феодор, в Морской кадетский корпус в кадеты», — записал чиновник герольдии. На радостях отец повел сыновей по местам своей гвардейской молодости, а матушка с дочкой отправилась по столичным магазинам. Договорились встретиться позже, у ворот Александро-Невской лавры.
Здесь, в рядах монашеской братии, служил Богу брат Федора Игнатьевича, родной Федин дядя — Иван Ушаков. О нем часто вспоминали в семейном кругу, его биография была предметом спора, восхищения, назидания.
«Скажи-ка, дядя»
Иван Ушаков поступил на службу в гвардейский Преображенский полк при императрице Елизавете Петровне. Полк личной охраны самой императрицы — трудно себе представить более успешное начало карьеры молодого человека того времени. Торжественные выезды, роскошные балы. Статный, остроумный гвардеец Ушаков пользуется успехом у товарищей и дам. Чин капрала он получает без особых затрат времени и сил.
Один вечер изменил все.
В разгаре очередного блестяще-помпезного торжества, прямо на глазах у Ушакова от сердечного приступа умирает его сослуживец. Несколько минут блиставший на публике красавец-офицер вдруг хватается за сердце и в судорогах валится на паркет бальной залы. И уже невозможно что-либо когда-либо изменить. Даже покаяться.
Зыбкость, мимолетность и в конечном счете абсурдность земного человеческого счастья в один момент стала для Ивана Ушакова настолько очевидна, что уже на следующий день он отпускает слугу, снимает мундир, надевает холщовую одежду и отправляется на поиски счастья настоящего — Царства Божия.
Первой остановкой был берег Северной Двины. Три года живет он в ветхой келье в глуши поморских лесов. Терпит голод и холод, одному Богу поверяя свои мысли. Изредка посещает соседние селения, прося подаяние на самые необходимые нужды.
Местный жители относились к нему подозрительно: о своем прошлом умалчивает, никаких документов при себе не имеет. «Беглый или раскольник», — резюмировали поселяне, схватили и поволокли пустынника в Архангельск на суд и расправу. От тяжких побоев Иван очнулся на полпути у обочины, где его бросили почему-то резко охладевшие к «правосудию» миряне. Он не отчаялся: он знал, что с аналогичных событий начинались жития многих православных подвижников. Поблагодарил Бога и отправился на юг.
В Площанской пустыни Орловской губернии его опять ждала неудача — с мирской точки зрения. Настоятель не дал кельи, а попутный воинский наряд «повязал» как беспаспортного. В чистосердечные признания о гвардейском прошлом, естественно, никто не поверил. Меньше всего этот изможденный бродяга был похож на придворного офицера. Но великосветская речь и знание французского дали о себе знать лучше всяких документов. Ивана Ушакова повезли в Петербург.
И вот он опять стоит перед императрицей, но теперь не в золоченом мундире, а в худой власянице.
— Зачем ты ушел из полка моего? — на удивление ласково спрашивает государыня.
— Для удобства спасения души, Ваше Императорское Величество, — с кротостью отвечает Иоанн.
— Не вменяю тебе побег в поступок, жалую тебя прежним чином, — продолжает государыня, — вступай в прежнее звание.
— В начатой жизни для Бога и души моей, Ваше Величество, до конца пребыть желаю, а прежней жизни и чина не желаю, — непреклонен Ушаков.
— Для чего же ты тайно ушел из полка? Когда к такому делу вознамерился, то и от нас мог бы быть отпущен.
— Если бы тогда просил я об этом Ваше Величество, то не поверили бы Вы мне, молодому, что смогу понести сие иго. Ныне же, по убогом моем искусе, утруждаю Ваше Величество единственной просьбой: дайте мне умереть монахом.
Матушка императрица повелела отправить его в Александро-Невскую лавру. После годового искуса в ее августейшем присутствии дворянин Иван Ушаков стал иноком Феодором — в честь святого благоверного князя Феодора, Ярославского чудотворца (память 19 сентября). Напоследок находчивая Елизавета Петровна придумала своему бывшему гвардейцу послушание — стоять у кружки для сбора подати.
За этим занятием и застала своего родственника семья Ушаковых.
— Вот и хорошо, что пришли в храм Божий помолиться, — как будто и не расставались, приветствовал их молодой монах. — Пойдемте в келью, там покойнее.
В углу — образок с лампадкой, в другом — сбитый из досок топчан. Холодно и пусто. Инок Феодор в ответ на град посыпавшихся вопросов смиренно рассказывает о своих приключениях.
— Кем же ты будешь после геральдического смотра? — вдруг спрашивает он у своего маленького тезки.
— Морским офицером, — немного смутившись, отвечает тот.
— Всякая служба Богу угодна, — продолжал дядя. — В миру будешь жить, отрок, а он бывает жесток и несправедлив. И моя судьба может послужить тебе укором.
И немного помолчав:
— Чтобы на путях твоих были свершения великие. Думай же всегда о Боге, о ближних. А еще: кто о ближнем не радит, тот, наверное, и веру нашу отвергает. Люби человеков, с коими будешь, и ждет тебя победа.
Федя слушал и запоминал. На всю жизнь. Было что-то общее у этих двух: молодого парня и молодого монаха. Оба вступали в новую жизнь, оба готовились к ратному делу. Один — на поле духовной брани, и за свои победы будет прославлен как преподобный Феодор Санаксарский. А другой. Другой только поступил в Морской шляхетский кадетский корпус. Шел 1761 год.
