Вышел в свет восемнадцатый номер журнала «Благодатный Огонь»

Большинство статей этого номера журнала посвящено проблемам, связанным с попытками богослужебной реформации, а также с неообновленчеством и церковным модернизмом.

Журнал открывается редакционной статьей, посвященной 10-летию «Благодатного Огня».
«В марте 1998 года вышел в свет первый номер православного журнала „Благодатный Огонь“. За десять лет существования журнал своими актуальными публикациями, как поднимающими острые вопросы и проблемы современной церковной жизни, так и отражающими малоизвестные страницы церковной истории, завоевал интерес у православных верующих и стал одним из лучших на сегодняшний день православных изданий. Редакция благодарит всех читателей, которые поддерживают позицию „Благодатного Огня“ и понимают необходимость отстаивать веру православную в наше время, когда либерализм, став одной из „общечеловеческих ценностей“, проникает в церковную среду.

„Благодатный Огонь“, являясь журналом внутренней церковной миссии, постоянно ведет полемику с теми, кто провоцирует верующих на смуту в Церкви, кто под предлогом „миссионерских проектов“ пытается провести обновленческие реформы, кто стремится пересмотреть церковное Предание и православные традиции. Неудивительно поэтому, что журнал приобрел и немало недоброжелателей, которым „Благодатный Огонь“ своими статьями затрудняет „перестройку“ в Церкви».

Редакция испрашивает у читателей молитв за журнал «Благодатный Огонь», дабы в потоке либеральной церковной прессы оставался слышен голос традиционного Православия".

* * *

Первая статья журнала носит название: «Кому-то нужно „комфортное православие“, а нам нужна великая Церковь!» В статье говорится: «В нашей Церкви в последнее время небольшой группой священнослужителей стали неожиданно озвучиваться идеи реформирования православного богослужения и даже нравственного учения Церкви. Высказываются предложения о пересмотре традиционной литургической дисциплины постов, исповеди и молитвенной подготовки перед Причастием. Все настойчивее проповедуется идея русификации богослужебных текстов, в том числе и тех, которые особо дороги большинству православных верующих. Все эти реформы, как правило, преподносятся под видом «миссионерских проектов».

Однако, как справедливо заявил на Архиерейском Соборе 2008 года митрополит Калужский и Боровский Климент: «Миссионерство должно заключаться не в реформировании, изменении богослужения и церковных традиций, но в изменении самих себя и своего отношения к людям, приходящим в наши храмы».

* * *

Следующая статья журнала — «"Евангелизация» мира и «культурная революция» в Церкви" - написана известным московским пастырем, протоиереем Александром Шаргуновым . Отец Александр пишет: «То, что нам хотят преподнести чуть ли не как гениальное открытие, на самом деле лишь навязчивое повторение много раз и впечатляюще пройденного. Духовное родство неообновленцев с обновленцами-раскольниками 20-х годов прошлого века очевидно. А также преемственность целей в вопросе революционного переустройства (на теперешнем языке „перестройки“ или „оранжевой революции“) в Церкви. Западная Церковь в лице англикан, протестантов и их многочисленных сектантских ответвлений прошла этот путь до конца. Плоды такого реформаторства хорошо известны. Может быть, добрым предостережением могли послужить нам в этом отношении и уроки Католической Церкви после Второго Ватиканского Собора…

Мы знаем, как эти перемены отразились на богослужении. Большинство прежних символов было отправлено на „свалку истории“. Церковные облачения предельно упростились. Вместо престолов в торжественных алтарях посреди храмов были поставлены ничем не покрытые каменные столы, и облатки верующим в некоторых приходах стали раздавать девицы в джинсах. Вместо традиционного пения зазвучали ритмы, вдохновляемые джазом и рок-музыкой. Были представлены на выбор несколько новых „пробных“ литургий: например, месса с джазом, месса на кухне, месса для детей с куклами и другими игрушками. Все это совершалось ради благих целей, ради миссионерства. Однако, увлекшись внешней миссией, Католическая Церковь забыла о внутренней. Отказ от преемства авторитета и отрыв от Предания произвел разрушительную работу в сознании верующих. Число „практикующих“ католиков после нововведений Второго Ватиканского Собора не увеличилось, как с самого начала ликующе сообщали об этом реформаторы, а резко сократилось . Большинство храмов сегодня — полупустые, и никакая рок-музыка не может привлечь в них молодежь, которая предпочитает слушать ее и „расслабляться“ в более подходящих для этого местах. Что самое ужасное — по некоторым данным, свыше 20-ти процентов священников стали сомневаться в „реальном присутствии“ Христа в Евхаристии. И это миссионерство? Сегодня официальный отказ объединенной Европы от „христианских ценностей“ — в значительной мере плод миссионерских нововведений Второго Ватиканского Собора…

Однако, невзирая ни на что, сегодняшний модернизм в Православии изо всех сил стремится к тому, чтобы наша Церковь стала „Церковью-сестрой“ Церкви Второго Ватиканского Собора. Потому дурновкусие, связанное с изменением богослужебного языка, — зачастую только поверхность. Церковь осуществляет свою миссию в мире, и ее члены неизбежно подвергаются новым идеологическим атакам, которые можно выдержать только через верность духу и букве Священного Писания и апостольского и святоотеческого Предания. Где нет этой верности, там вступает в силу догматический и нравственный релятивизм, провозглашенный Вторым Ватиканским Собором. Пятнадцать лет назад на одном из православных совещаний известные московские священники и богословы с тревогой говорили о серьезных догматических отступлениях неообновленцев…

Однако ничего не изменилось. Появились только новые имена, неообновленцы идут все смелее и дальше. И обретают, увы, поддержку некоторых архиереев. Каждый человек, как говорится, имеет право на ошибку. Но когда он настаивает на ошибке, упорствует в ней, особенно там, где речь идет о тайнах веры, это нечто другое. Ни покаяния, ни какого-либо вразумительного объяснения за прошедшие годы мы не услышали. Наоборот, обновленцы ложным братолюбием вербуют новых сторонников и ждут своего часа, когда наступят желанные для них перемены и в Православной Церкви.

Особенно опасным представляется для нас то, что они возглавляют свои собственные духовные школы, широко сея плевелы лжеучений, задавая им воинствующе-неправославное направление. Известный всей православной России архимандрит Иоанн (Крестьянкин) неоднократно говорил: „Если мы их не разорим, — они разорят Церковь“.А неообновленцы открыто заявляют сегодня, что будущее Церкви принадлежит им… Предание, традиция, консерватизм — в природе Церкви. Церковь инстинктивно остерегается новшеств, перемен, мутаций, под каким бы предлогом они ни появлялись. Достаточно обратиться к тому, что есть сердце жизни Православной Церкви — к Божественной литургии, чтобы понять, что всякие попытки что-либо „улучшить“ в ней были бы восприняты православным народом как святотатство. Призыв к нашему подлинному духовному обновлению должен заключаться, — как справедливо отмечает о. Александр, — не в обмене золота высшей пробы на медяки, а в бережном хранении всего, что обретено в течение веков поистине дорогою ценою… Все попытки восполнить отсутствие подлинной духовности внешними переменами заранее обречены на провал».

* * *

В статье «Обновленчество под маской „миссионерства“» ее автор Николай Каверин пишет о хитром духовном подлоге: «В последние годы слова о „миссионерстве“, „миссионерском контексте“, „миссионерском подходе“, „миссионерских епархиях“, „миссионерском служении“ и т. п. часто служат прикрытием для прямой борьбы с православными церковными традициями, для реформации Церкви, ибо на поверку иные „миссионеры“ оказываются обыкновенными обновленцами…»

Касаясь вопроса о русском языке в богослужении, настойчиво поднимаемом современными неообновленцами, Н. Каверин напоминает, что «в 1920-е годы именно коноводы обновленческого движения священники А. Введенский, И. Егоров, Е. Белков, епископ Антонин (Грановский) и другие реформаторы и борцы с «реакционной черносотенной Тихоновской Церковью» ратовали за русский язык в богослужении. И не только ратовали, но и вводили его в обиход ради «миссионерских целей» (в том, что все эти радетели русского богослужения считали себя истинными миссионерами, сомневаться не приходится). Вот что писал, например, талантливый «миссионер» епископ Антонин (Грановский): «Мы, к примеру, молимся на родном живом языке… Но Тихон, по своей поповской профессиональной узости и корыстному крепостничеству, это запрещает и пресекает… и нам нет никаких резонов потакать его преступному ожесточению против нашего русского языка…».

Или такие сетования Антонина на препятствия, чинимые его «миссионерскому контексту»: «Тихону ненавистны наши богослужебные порядки, он душит в нас ту свежесть обряда, который мы дышим и живем. Он наш душегуб, как представитель, покровитель закостенелого, отупевшего, омеханизировавшегося, выдохшегося поповства. И мы отходим от его злобы, отрясая прах его от своих ног. Во имя мира и для единения в духе любви мы не должны, в угоду тупости Тихона, отказаться от русского языка богослужения, а он должен благословить одинаково и славянский, и русский. Тихон неправ, сто раз неправ, преследуя наш обряд и называя нас сумасшедшими, и мы во имя священного воодушевления своего, во имя жизненной и нравственной правоты своей, не можем уступить ему и сдаться. Это значило бы потворствовать человеческой близорукости, узости, обскурантизму, корыстничеству и отдавать правду и свежесть Христову на попрание отупевшему поповству».
Или вот такие обвинения Патриаршей Церкви в «антимиссионерской» деятельности: «Вот эти два наших приобретения: русский язык и открытый алтарь представляют два наших разительных отличия от старого церковного уклада. Они так претят Тихону, то есть поповству, что он рад, чтобы такие церкви провалились"… Сам Антонин заявлял в 1924 г.: «Богомольцы входят в Заиконоспасский храм, видят здесь обстановку, для них необычную. Мы совершаем службу на русском языке при открытом алтаре. Мы произвели изменения в чинопоследованиях таинств — крещения, бракосочетания и исповеди, изменили способ преподания причастия». (Антонин распространял кощунственную идею о «негигиеничности православного способа причащения мирян» с помощью лжицы.)

Также и другой лидер и идеолог обновленчества 1920-х годов священник А. Введенский предлагал настоящий «миссионерский литургический прорыв»: «мы стоим за очищение и упрощение богослужения и приближение его к народному пониманию. Пересмотр богослужебных книг и месяцесловов, введение древнеапостольской простоты в богослужение,. родной язык взамен обязательного языка славянского».

Николай Каверин в своей статье констатирует: «Не секрет, что миссионер у нас (за отдельными исключениями) пошел такой, что ради своих грандиозных «миссионерских проектов» с КПД 0% он готов порушить любые многовековые церковные традиции. Миссионеру нашему чаще всего нужно лишь «новое комфортное православие ». Нередко под миссионерскими лозунгами и под прикрытием миссионерских организаций и происходит негласное размывание и ревизия некоторых положений православного вероучения. По сути — это откровенное обновленчество , маскирующееся под своеобразное «миссионерство», которое, в случае победы его «высоких гуманных идеалов», окажется преступлением перед Русской Церковью в самых таинственно-благодатных проявлениях ее жизни. Это будет и духовным преступлением перед православным народом… Наши «новые миссионеры» ради «комфортного православия», по-видимому, выработали и свою «миссионерскую» идеологию: любой грех против традиций Церкви и даже любой порок могут быть оправданы «миссионерской целесообразностью». Тем более, что мы уже не одно десятилетие слышим, что «участие нашей Церкви в экуменическом движении — это свидетельство о Православии». Только вот вопрос: обратило ли подобное «миссионерство» хоть одного еретика в Православную веру?

Истинное миссионерство — это свидетельство о Христе, а не обмiрщение Православия. Истинное миссионерство как нельзя лучше определил Святейший Патриарх-Исповедник Тихон: «Божественная красота нашего истинно-назидательного в своем содержании и благодатно-действенного церковного богослужения, как оно создано веками апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и святоотеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставе, должна сохраниться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее и священнейшее ее достояние…».

И поэтому любой священник или архиерей, истово и с любовью совершающий богослужение на языке церковнославянском, является образцовым миссионером. Такую миссию, привлекающую наш народ ко Христу Спасителю посредством традиционного богослужения, кощунственно даже сравнивать с предложениями богослужебных реформаторов, с ЖЖ-словоблудием и другими хулиганами от «миссионерства».

Автор статьи подробно останавливается на обновленческих тенденциях в деятельности некоторых белгородских миссионеров, тесно сотрудничающих с «Свято-Филаретовским институтом», возглавляемым священником Г. Кочетковым, и напоминает, что другой «миссионер» Белгородской епархии игумен Евмений (Перистый) активно внедряет в Православие неопятидесятнический «Альфа-курс», известный также под названиями «Альфа и Омега» и «Путь», замаскированный в православные миссионерские проекты. Да и сам архиепископ Белгородский Иоанн является активным пропагандистом программы «Путь», о чем он неоднократно высказывался в церковных изданиях. Особую опасность представляет тот факт, что прошедшие «Альфа-курс» получают дипломы психологов-катехизаторов и можно только догадываться, сколько вреда способна принести эта псевдоправославная, крайне агрессивная программа, широко внедряемая от имени Русской Православной Церкви.

И в заключении своей статьи Н. Каверин пишет: «В то время, когда радикализируются крайне правые активисты в Русской Церкви («обращения» епископа Диомида, драматические события с зарывшимися в подземелье сектантами в Пензенской области), безответственно и пастырски преступно радикализировать и воодушевлять другое крыло — либеральных активистов, т. е. неообновленцев и церковных модернистов, надеждами на ожидаемые ими богослужебные реформы.

Тем самым создается повод к размежеванию и возможному расколу с нашими братьями в нашей Русской Церкви, пусть и одураченными паспортно-апокалиптической пропагандой, которые после этого еще больше будут кликушествовать об «отступничестве от чистоты православия» епископата РПЦ и пополнять ряды сторонников Диомида.

И вина в этом во многом ложится на тех, кто под предлогом важности «миссионерских литургий» и прочих «миссионерских проектов» пытается реформировать традиционное православное богослужение, разрушать те устои Православия, за сохранение которых исповеднически боролись и страдали многие поколения православного народа. Будем помнить, что реформы в Церкви, да еще в неспокойное время, никогда ее не укрепляли, а укрепляла Церковь и верных ее чад всегда только благодать Божия , которую никакой русификацией стяжать невозможно, и которая способна дать почувствовать верующему человеку божественную красоту и глубочайшее догматическое содержание нашего традиционного церковнославянского богослужения».

* * *

Протоиерей Владимир Правдолюбов в статье «О „литургическом возрождении“ и „индивидуальном религиозном возрастании“» показывает, в частности, разрушительное действие идей протопресвитера А. Шмемана и его духовных последователей на литургическое сознание и на единство Церкви.

Отец Владимир пишет: «Фундамент единства — смирение! Эта добродетель есть основа всего нравственного строя жизни православного человека. Отсутствие его и порождает такие явления, как кочетковщина и вообще — движение за „литургическое возрождение“. В свою очередь нормально протекающее воцерковление порождает в человеке любовь к православному богослужению, понимание его богословской глубины, силы радостных и покаянных чувств, им выражаемых, красоту и разнообразие его…

Автор статьи приводит отрывок из воспоминаний митрополита Вениамина (Федченкова) о встрече с отцом Иоанном Кронштадтским. „Батюшка, — спросил я — скажите, пожалуйста, откуда в Вас такая пламенная вера?.. Откуда вера? — задумчиво переспросил… старец, и некоторое время помолчал. — Я жил в Церкви! — вдруг твердо и уверенно ответил батюшка… И я переспросил: — Что это значит — жили в Церкви? Отец Иоанн даже несколько огорчился: — Ну, что значит? Ну, я служил вот Божественную Литургию и другие службы; молился вообще в храме. — Потом, еще подумавши, продолжал: — Любил читать в Церкви минеи… любил читать каноны святым“ (СПб.-М., 1992, с. 76−77). Значит, чтобы воспитать в себе неповрежденную веру, надо „жить в Церкви“, вникать в богослужение (если есть возможность, участвовать в нем), переживать праздники, соблюдать посты, усердно говеть и готовиться к причащению Св. Христовых Таин — и тогда не возникнет никаких поползновений к так называемому „литургическому возрождению“. Дал бы Бог силы и разум хоть частично освоить то богослужебное богатство, которое накопила и хранит неповрежденным Православная Церковь.

Стремление к литургическим реформам рождается от невежества и самоуверенности „церковных интеллектуалов“. В этой связи приходит на память эпизод из „Братьев Карамазовых“ Достоевского. Алеша передает Коле Красоткину фразу немецкого профессора: „Дай русскому школьнику карту звездного неба, которую он впервые видит, он на другой день вернет ее исправленною“. Это невежество и самоуверенность присуща и нашим деятелям „литургического возрождения“ — они не знают богослужения, которое хотят реформировать .

Мы знаем, как петербуржцы любят свой город. А меня, когда я там был, — пишет о. Владимир, — удивило, что главный проспект выходит не на Дворцовую или Сенатскую площади, а упирается в стоящее наискосок здание Адмиралтейства. Представляю себе, какую бы боль я причинил патриотам Петербурга, если бы предложил пробить новый Невский, направив его на одну из главных площадей и обставив стеклянными небоскребами. Почему же богослужебные реформаторы не боятся оскорблять своими богослужебными реформами гораздо более сильную и обоснованную любовь православных к своему богослужению? Силу его воздействия практически ощутили даже советские безбожные чиновники. Не секрет, что Советская власть имела большое влияние на состав нашего епископата. И им приходилось удивляться: внедришь своего человека, а он через некоторое время вдруг становится большим традиционалистом, чем прежние архиереи. Эту силу, видимо, учитывают враги Православия, и поэтому их усилия и направлены на разорение богослужения и, вообще, нормальной церковной жизни. И главным их оружием является „комфортное православие“ по рецептам о. А.Шмемана.

Не будем же прельщаться шмемановскими цветочками и кочетковскими конфетками, влекущими нас на погибельный широкий путь „комфортного православия“. Будем идти путем подвига, по которому до нас прошли многие поколения наших предков, и чтобы не сбиться с этого узкого пути, ведущего в жизнь вечную, будем стараться идти по их следам, в какую бы сторону от них нас ни тянули религиозные реформаторы», — заканчивает свою статью прот. Владимир Правдолюбов.

* * *

Просветительской конференции «Таинство Брака — Таинство Единения», состоявшейся 2 января 2008 года в Санкт-Петербурге, на которой современные реформаторы прот. Г. Митрофанов, архимандрит Ианнуарий (Ивлиев) и иерей Владимир Хулап подвергли методичному и последовательному поруганию основы нравственного учения Православной Церкви: учение о девстве, монашестве, христианской семье, чадородии, — посвящена статья протоиерея Владимира Переслегина .

* * *
Проблеме сверхчастого причащения, которая подробно рассматривалась в предыдущих номерах «Благодатного Огня» (№№ 16, 17), посвящена статья протоиерея Андрея Правдолюбова . Автор, подробно разбирая канонические правила, приходит к выводу, что и в древности практика частого причащения, как утверждают некоторые, была вовсе не всеобщей.

Отец Андрей предостерегает от сверхчастого причащения: «Чем страшно частое Причащение? Потерей благоговения и усердия в подготовке к Причащению. Говорят, как ни готовься, все равно готов не будешь. Поэтому поститься не надо, исповедоваться не надо. Это в корне неверно! Вполне понятно, что если Царь пожелает быть в доме у нищего, Он будет видеть все его убожество — и нищий это понимает. Но все же старается все что возможно сделать — и пол помыть, и пыль обтереть, и паутину смести, и скатерочку, хоть изношенную и в пятнах, но постиранную, постелить. Иначе он рискует навлечь на себя гнев Высокого Гостя… Страшная беда — привычка к святыне . Зная это, Церковь и свои молитвенные тексты старается сохранить от обыденности. Одна из любимых и повторяющихся ежедневно молитв: «Царю Небесный…» запрещается к употреблению от Пасхи до Троицы. И как же трепещет душа верующего человека, когда на стиховных стихирах всенощной дня Св. Троицы впервые запоют: «Царю Небесный…». То же относится и к пасхальным песнопениям, которые позволено петь только сорок дней в году.

Автор напоминает, что «в Синодальный период была четкая норма частоты причащения: оптимальная — каждый пост, минимальная — раз в год, максимальная — раз в месяц; и устойчивая практика подготовки к причащению (о ней очень хорошо рассказано в книге свт. Феофана Затворника: «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». Тот, кто желает разрушить эти традиции, обязательно должен опорочить, насколько возможно, Синодальный период».

«Нашей главной заботой, — заключает свою статью прот. Андрей Правдолюбов, — должно быть сохранение, а где-то — и восстановление норм церковной жизни, завещанных нам нашими святыми предками, чтобы современная Россия смогла восстановить свое право называться Святой Русью!»

* * *

Развивает эту же тему статья Алексея Горожанина «Обязаны ли мiряне причащаться Святых Христовых Таин на каждой Литургии?», которая наверняка заинтересует читателей журнала. «В последнее время из уст священников на некоторых приходах можно слышать некое подобие лозунга „Назад к апостольским временам!“ В частности, даются довольно произвольные толкования 9-го Апостольского правила в смысле якобы наложенной им на мiрян обязанности причащаться за каждой Литургией, на которой они присутствуют. Цель данной статьи, — пишет автор, — изложить наиболее распространенные толкования этого правила и существовавшей в древней Церкви практики его применения, для того чтобы составилось верное представление о том, что же все-таки этим правилом предписывается».

Рассматривая толкование этого и других канонических правил, относящихся к дисциплине принятия Святых Христовых Таин, А. Горожанин констатирует: «В вышеприведенных толкованиях 9-го Апостольского правила и производных от него нам так и не удалось найти следов принудительной обязанности мiрян приступать к таинству Святой Евхаристии на каждой Литургии. И потому следует паче руководствоваться мудрой рассудительностью в вопросе о том, как часто кому из прихожан следует причащаться Святых Таин. Люди a priori разные (Господь создал на едине сердца их — Пс. 32, 15), святые таинства не могут и не должны нивелировать их в части вложенной Господом при их сотворении индивидуальности, и каждый причастник несет личную ответственность за то, как приступает он к Святой Евхаристии и вообще как проводит жизнь на земле».

* * *

Этой же проблеме посвящена и статья священника Димитрия Выдумкина«Несколько слов о „евхаристическом возрождении“». «Явление, обозначенное в заголовке статьи, получило свое название от возникшей в последнее время в нашей Церкви тенденции как можно более частого причащения Святых Христовых Таин. В ответ на вопрос: „Как часто нужно причащаться?“ — наши прихожане слышат: „Чем чаще, тем лучше“. Православная общественность с горячим интересом следит за развитием этой тенденции, которая, в силу своей неоднозначности, вызывает постоянные дискуссии — как в православных средствах массовой информации, так и в более узком кругу священников и богословов».

Автор приводит слова Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на ежегодном Епархиальном собрании г. Москвы в 2005 году: «…Кроме того, от прихожан требуют, чтобы они причащались как можно чаще, не менее одного раза в неделю. На робкие возражения верующих, что сложно еженедельно достойно готовиться к принятию Святых Таин, такие священники утверждают, что всю ответственность они берут на себя. В результате теряется свойственное православным людям благоговение и страх Божий перед святым Причастием. Оно становится чем-то привычным, обычным, будничным».

Священник Димитрий Выдумкин также отмечает, что уже в древности «Церковь признала, что далеко не каждому полезно причащаться не только ежелитургийно, но и еженедельно. Более того, поскольку в своих установлениях Церковь руководствуется исключительно целями спасения человека, то, очевидно, она признала, что для многих полезно довольно длительный срок оставаться вовсе без причастия. И это совсем не оттого, что в Церкви поколебалось учение о спасительности для человека Евхаристии, а оттого, что далеко не в любом состоянии к Евхаристии спасительно подходить».

Автор статьи приходит к следующему выводу: «В синодальный период, вплоть до восстановления на Руси патриаршества, в нашей Церкви принято было причащаться четыре раза в год — во все большие посты. Более ревностным дозволялось причащаться раз в месяц, менее ревностным — по крайней мере, один раз в год — в Великий пост. Эта норма отражена, например, в катехизисе святителя Филарета (Дроздова), в сочинениях святителей Димитрия Ростовского, Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника. Почему была принята столь малая норма? Неужели наши мудрые святители того времени были менее разумны и ревностны, менее сведущи в канонах, нежели некоторые наши современные христиане, стремящиеся к еженедельному, а порой и более частому причащению? Ответ на этот вопрос содержится в их бесценных и для нашего времени творениях. И ответ этот заключается в правильной расстановке акцентов: спасительно не столько более частое приобщение Святых Таин, сколько более тщательная подготовка и следующее затем причащение … Итак, для достойного причащения необходим период тщательной подготовки, и этот период не менее важен, чем сам момент причащения, ибо во многом от него зависит, принесут ли человеку Святые Таины свойственные им спасительные плоды. Ведь что нам с трудом дается, то мы больше и ценим. И святыня, принятая после тщательной подготовки, будет оберегаться нами как величайшее сокровище. Это станет нам большим подспорьем к более внимательной и благоговейной жизни. Если такая подготовка считалась необходимой в то время, когда писали об этом наши святители, то тем более она необходима нам в наше время с его бешеным ритмом жизни, когда едва ли человек успевает хоть иногда задуматься о направлении своей жизни.

Вопрос о том, как часто можно причащаться, в каждом конкретном случае должен решаться исходя из возможности человека должно подготовиться к причащению. И духовник, к которому обращается человек, желающий проводить внимательную жизнь, может и должен подсказать ему ту меру причащения, которая будет зависеть от обстоятельств его жизни».

* * *

Статья священника Георгия Селина «И весь живот наш Христу Богу предадим» также посвящена проблеме богослужебной реформации. «Всё громче и всё настойчивей, — отмечает о. Георгий, — в православных храмах за богослужением можно услышать, как в ектеньях вместо привычного слова 'живот' священник или диакон произносят непривычное слово 'жизнь'… Можно предположить, что замена 'живота' на 'жизнь' производится на том „серьёзном“ основании, что слово 'живот' непонятно для широкой аудитории. Но этот довод очень странен уже по одной той причине, что в русском языке есть хорошо известное выражение не щадя живота своего , и говорить, что употребляемое за богослужением слово 'живот' многим не понятно, значит говорить, что многим русским людям непонятен смысл вышеприведённого выражения. Но уместно ли столь невысокое мнение о знании своего языка русскими людьми?»

Автор статьи на примерах многочисленных церковных текстов рассматривает различия трех, казалось бы синонимических слов, употребляемых в богослужении: «жизнь», «живот», «житие», и доказывает их незаменяемость: «Но что происходит, когда мы заменяем „органические“ слова словами, не имеющими в себе „кровеносной системы“, словами отвлечёнными, словами-категориями, т. е. 'живот' 'жизнью', 'чрево' 'лоном' и т. д. А то и происходит, что наша жизнь становится от этого всё более отвлечённой и всё более неживой. Отказываясь от старинных слов с „органикой“, мы добровольно снижаем „урожайность“ языка, так как иссушаем, истощаем его корни, следовательно, истощаем и корни живота своего».

* * *

Статья известного церковного богослова и публициста архимандрита Рафаила (Карелина) затрагивает проблему чтения вслух тайных молитв, в первую очередь — евхаристических. Отец Рафаил пишет: «Священнослужитель в определенные моменты литургии становится символом Христа, именно символом, знаком, а вовсе не картиной Христа, где вместо красок употребляются стоны и вопли, чтобы подчеркнуть несуществующее сходство. Алтарная перегородка, называемая иконостасом, подчеркивает, что все, происходящее в алтаре храма во время литургии, сакрально и не должно стать общедоступным и тривиальным. Тайные молитвы — это принадлежность иерархии; если священник громко произносит их, то миряне включаются в это чтение, повторяют слова молитвы в своем уме и тем самым становятся незаконными , если не совершителями, то сослужителями таинств.

Обновленцы стремились к десакрализации службы. Они выносили престол на середину храма, чтобы якобы быть ближе к народу, и обычно читали тайные молитвы вслух, так сказать, для демократизации службы.

В церкви же громкое чтение тайных молитв запрещалось. Одно время, при Юстиниане Великом, когда обнаружилось, что некоторые священники пропускали тайные молитвы, было предписано читать их вслух, но тихо, не для народа, а чтобы их слышали присутствующие в алтаре. Но этот обычай был вскоре отменен. Так что чтение вслух тайных молитв является грубым нарушением устава».

* * *

Истории исправления богослужебных книг в начале XX века посвящено глубокое всестороннее исследование Георгия Коробьина . Автор, на основании изучения множества архивных источников и дореволюционных публикаций, убедительно показывает тождество реформаторских стремлений дореволюционных и нынешних «обновителей» богослужения: «В чем истинная причина неприятия славянского языка — в его мнимой непонятности или в том значении, которое имеет священный язык для сохранения благочестия и укрепления единства Церкви, а потому замена сакрального церковнославянского на русский представляется важным условием успеха в борьбе с Православием?

„Против славянской речи в богослужении можно ли говорить? Как оказалось, нашлись люди и — говорят… Но так говорить можно или со злостным намерением или по недоразумению. В настоящее время имеет место и то, и другое. Но для нас то и другое далеко не новость“. Эти слова были сказаны в 1917 г. магистром богословия Н.И. Троицким на Соборном заседании, посвященном обсуждению вопроса о богослужебном языке. Они объясняют истинные причины и тогдашних дискуссий, готовивших почву для реформы, и современного натиска неообновленцев. Об этом новом натиске мы читаем в статье протоиерея Валентина Асмуса, и примечательно то, что сказанное о нашем времени в полной мере может быть отнесено к началу XX века:

„Появились сторонники перевода богослужебных книг на современный разговорный русский язык; они немногочисленны, но они очень крикливы, они пытаются мобилизовать себе в союзники так называемое общественное мнение, они пишут статейки в разных газетах и журналах и действительно создают впечатление, что стоит серьезная проблема. На самом деле такой серьезной проблемы нет, потому что большинство верующего народа приемлет наш церковный язык и „ничтоже вопреки глаголет“. Народ любит этот язык, даже если не каждый его хорошо понимает; я вижу, как люди делают усилия, чтобы все лучше и лучше его усвоить. В наше время, слава Богу, есть и грамматики, и в большом числе издаются церковнославянские книги, так что есть возможности для углубления своих познаний в этом языке“.

Это совпадение во взглядах защитников славянского языка, разделенных столетием, и неизменная преданность большинства верующих возвышенному языку богослужения объясняется отнюдь не тупым пристрастием к обряду или магии непонятного языка, но твердым убеждением в невозможности молиться Богу и совершать таинства на языке обыденном. Неудивительно и то, что люди, такого убеждения не придерживающиеся, находят в прошлом своих единомышленников и черпают свои доводы из арсенала реформаторов начала XX века. Природа обновленчества едина, а конкретные проявления этого антицерковного движения разделены во времени и потому создают иллюзию независимости событий. И только исторический анализ позволяет установить непрерывную их связь и преемственность целей. С этой точки зрения и следует рассматривать дошедшие до нас мнения епископов 1905 г., публикации в журналах того времени и прения на Соборных заседаниях в 1917 году».

Особое место в исследовании Г. Коробьина занимает оценка деятельности дореволюционной Комиссии по исправлению богослужебных книг под председательством архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского). Автор пишет: «К осуществлению пересмотра богослужебных книг был привлечен самый цвет отечественной профессуры. Документы, в которых содержались сведения о принципах исправления текста, утеряны. Косвенно о них можно судить по результатам исправленных этой Комиссией Постной и Цветной Триоди, которые в 1912—1913 гг. были напечатаны и рекомендованы Святейшим Синодом для пользования в храмах. В исправленных текстах были последовательно реализованы следующие принципы: изменен порядок слов, проставлены запятые; изменены падежи (например, род. „деснаго его“ на дат. „десное ему“), глагольные и причастные формы; заменены слова устарелые („странен“ — чужд; „мертвых“ — умерших. Ср. 11-й член Символа веры: „Чаю воскресения мертвых“— „Чаю воскресения умерших“) или приобретшие в русском языке другое значение („достояние“ — достоинство); устранены местоимения „иже, яже, еже“. Исправления, сделанные Комиссией архиепископа Сергия не без контроля со стороны Святейшего Синода, существенного ущерба церковнославянскому языку, на первый взгляд, не нанесли, но это впечатление обманчиво. Произошло не только упрощение текста и его русификация, но в некоторых случаях — и искажение смысла.

Новоисправленные Комиссией книги распространялись медленно, встречая оппозицию, например, на Валааме. Исправленные тексты ирмосов почти нигде не привились, так как певчие пользовались старыми книгами, а новоисправленные ирмоса и стихиры не воспринимались сложившейся церковно-певческой традицией, потому что это был уже новославянский (то есть слегка русифицированный) язык, отличающийся от традиционного церковнославянского. Несмотря на все по видимости успешные действия возглавляемой архиепископом Сергием синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг, новая печатная продукция была отвергнута церковным народом.В целом работа Сергиевской Комиссии вызвала определенное сопротивление в церковных кругах и, как пишет епископ Николай (Муравьев-Уральский), следующее, осуществленное еще до революции, издание Постной и Цветной Триоди вышло в прежней, неисправленной редакции. Некоторые авторы видят неудачу с внедрением „более понятных для народа“ текстов в оппозиции консерваторов. Думается, однако, что дело было не только в косности народа и духовенства. Вот, что пишет о новых книгах протоиерей Валентин Асмус: „Плодом трудов этой комиссии было несколько основных литургических книг, язык которых заметно русифицирован (например, икос Пасхи был переведен: „Предварившыя утро бывшыя с Мариею“вместо прежнего„яже о Марии“). Но народ церковный, вместо того, чтобы с радостью ухватиться за эти „более понятные“ книги, дружно отверг их, предпочитая старые . И когда Московская Патриархия получила в 70-х гг. возможность переиздавать богослужебные книги, новые издания стали воспроизводить старую редакцию XVII века, а не версию начала ХХ-го“. Чем можно объяснить это, с рациональной точки зрения необъяснимое, неприятие, как только не любовью народа к славянскому языку за несомненную возвышенность его словосочетаний и полную отрешенность от обыденного русского языка».

Кроме этого, Г. Коробьин подытоживает все рассуждения о необходимости русификации богослужения и приходит к следующему выводу: «Проблема „русификации“ богослужения навязана Церкви, но наряду с выяснением ее идейных источников, интересно рассмотреть не только явно отвергаемую церковным народом мысль о богослужении на русском языке, но и компромиссную, а потому и более соблазнительную идею о переводе богослужебных книг на новославянский „облегченный“ язык. Идея о новославянском языке призвана исполнить роль той альтернативы, которая, как надеются ее сторонники, сможет удовлетворить оба крыла — и обновленцев (поскольку язык все же будет новым), и сторонников церковной традиции (поскольку он в какой-то мере останется славянским).

Переводы на „ новославянский “ язык богослужебных текстов (труды Комиссии архиепископа Сергия) являются примитивизацией церковнославянского языка и в определенной степени — суррогатной духовной продукцией. Такая новославянская подделка опасней простого перевода текстов на русский язык (труды священника Василия Адаменко, епископа Антонина Грановского, священника Георгия Кочеткова и его СФИ). Ибо русское богослужение никогда не сможет укорениться в русском православном народе, „новославянские“ же тексты „внедрить“ легче, а духовная подделка выявится не сразу: пройдет какое-то время, пока верующие поймут, что молятся они уже не на церковнославянском, а на упрощенном, русифицированном варианте прежнего возвышенного церковнославянского языка.

Другими словами, добиться цели (русский богослужебный язык) по схеме: 1) церковнославянский — 2) русский невозможно, а вот по схеме с „переходным звеном“ (2): 1) церковнославянский — 2) новославянский (русифицированный) — 3) русский , та же цель со временем вполне достижима.

Раздаются голоса, призывающие в наше время продолжить труды Комиссии архиепископа Сергия с целью создания корпуса новославянских богослужебных текстов. На одном из интернет-форумов появилась очень трезвая оценка такого предполагаемого нового перевода:

„По специфике проблемы перевода заниматься ею будут более те, кто критично относится к церковнославянскому языку. Наряду с „разморозкой“ церковнославянского языка, надо будет делать справу иконную, т.к. церковнославянский язык и язык иконы имеют общую основу. Особенностью всякого процесса передела, крупного или малого, является приход на волне „романтиков“ (в нашем случае — переводчиков церковнославянского языка) бессовестных прагматиков. Вспомните все революции и наш 1991 год. С церковнославянским выйдет то же самое“.

Реформаторы не понимают (или сознательно не замечают) очевидную истину: для молитвы требуется не исправление труднопонимаемых сразу слов и предложений, а совсем иное. Человек не одним умом молится Богу. Прежде всего он должен молиться духом — „поклонение в духе и истине“. А это может дать только благодать Божия, получаемая от Бога, и никакое исправление слов не может положить благодать на слова.

Постижение богослужения не должно ограничиваться рациональным аспектом (передача и поиск смыслов, понимание текстов), хотя и это важно. Но богослужение постигается прежде всего на мистическом уровне (от сердца, молитвенно). Само звучание церковнославянского языка — это музыка богослужения. Намоленные церковнославянские молитвы сопоставимы с намоленными древними иконами.

Полемика вокруг вопроса о языке богослужения, которой посвящена и настоящая статья, как нельзя лучше иллюстрирует тот факт, что сторонники русификации церковнославянского языка по сути исповедуют веру протестантскую в свое право критически переосмысливать как Священное Писание, так и Священное Предание, отвергать любые церковные традиции и святость того, что им представляется всего лишь ветхой изношенной оболочкой».

Заключительная часть статьи Г. Коробьина посвящена прениям о языке богослужения на Поместном Соборе 1917 года. Автор пишет: «Поместный Собор 1917−1918 гг. начал свою работу сразу после крушения монархии, и уже на Предсоборном совете был поставлен вопрос о богослужебном языке, а затем создан отдел „О богослужении, проповедничестве и церковном искусстве“ под председательством архиепископа Евлогия (Георгиевского). Один из подотделов этого отдела обсуждал проблемы, связанные с богослужебными текстами и языком, и работал с 9 по 26 сентября 1917 г. Всего состоялось пять заседаний. Председателем этого подотдела был епископ Оренбургский Мефодий (Герасимов). В составе этого подотдела и в разнице мнений о допустимости перехода богослужения на обыденные языки, как в капле воды, отразились и либерально-демократический принцип о допущении на Поместный Собор активных мирян, и та пропасть между ортодоксами и реформаторами, которая через несколько лет получила название „обновленческого раскола“.

Интересно отметить три характерные особенности. Первая связана с составом Собора. Из истории Церкви известно, что церковные Соборы и в Византийской империи, и в Московском царстве собирались по воле Помазанника Божия — императора или царя. На эти Соборы, семь из которых получили название Вселенских, приглашались епископы, представлявшие свою паству. Собор, о созыве которого Святейший Синод просил Государя Николая Александровича, подразумевался традиционным по составу, то есть Архиерейским. Но революционное безумие, охватившее страну, естественно, проникло и в церковную среду, а потому мечтать стали о Всероссийском Соборе, наподобие грядущих Всероссийских съездов народных депутатов. В результате Поместный Собор Русской Церкви 1917−1918 гг. не только был созван не по монаршей воле, но на основе совершенно чуждого церковному сознанию и традициям принципа — демократического представительства и выборности.

Самыми ярыми противниками славянской речи и инициаторами изменения литургического чина, воспринятого от Вселенского Православия, были приходские священники, поддержанные епархиальными съездами, к тому времени уже вошедшими в практику церковной жизни, как и съезды рабочих и крестьянских депутатов в жизни светской. Эти люди не просто „нашлись“, они получили образование в духовных школах и были порождением той протестантской системы и протестантского духа, которые преобладали в наших Духовных семинариях и академиях, о чем писал в начале века будущий новомученик, архиепископ Иларион (Троицкий). Можно сказать, что на Поместном Соборе был поднят очередной „пресвитерианский“ бунт против епископата с опорой на реформаторски настроенных мирян, — явление периодически повторяющееся на всем протяжении церковной истории. Мы видим, что тогда противники церковнославянского языка в богослужении не скрывали, что „на непонятность славянского языка более жалуется интеллигенция“, то есть вся проблема была навязана Церкви этой самой интеллигенцией. В настоящее время опять повторяются ссылки на непонятливую интеллигенцию в тех же выражениях, что и в начале XX века.

Теперь спросим себя: имеет ли язык богослужения характер вероисповедный? Думается, вопрос о языке и тогда, и сейчас поднимался и поднимается не из-за текстологии или семантики, и даже не из-за интересов русского народа, но только из-за желания разрушить святыню, надругаться над ней. Все, о чем мечтали тогдашние неверы-священники, в 1920-е годы почти в полном объеме осуществили идеологи обновленчества, а в наше время совершенно безнаказанно копируют нынешние, тоже имеющие священнический сан».

И в заключении статьи Г. Коробьин на основе архивных материалов показывает, что решения о допустимости использования русского языка в богослужении на Поместном Соборе 1917−1918 гг. принято не было: «В этом мы видим не случайное событие, объясняющееся революционной смутой и нехваткой времени для завершения работы Поместного Собора, а Промысл Божий, не допустивший реформации Русской Православной Церкви, и мы должны быть благодарны такому благому и промыслительному решению этого вопроса.

Итак, Поместный Собор 1917−1918 годов под председательством Святейшего Патриарха Тихона никаких решений, утверждавших возможность или целесообразность изменений в языке богослужения не принял. В частности, не были соборно одобрены и труды Комиссии по исправлению богослужебных книг, возглавляемой архиепископом Сергием. Впоследствии обновленцы 1920-х годов при проведении в жизнь своих литругических реформ не любили ссылаться на решения Поместного Собора 1917−1918 гг. и упоминали его обычно, лишь критикуя его недостаточную „революционность“.

А 14 сентября 1925 года Патриарший местоблюститель митрополит Петр (Полянский) издает распоряжение всем верным чадам Русской Православной Церкви, которое сохраняет свою силу и до сего дня и в котором говорится о „введении различных, часто смущающих совесть верующих новшеств при совершении богослужения…“, в частности, „п. 13) Введение в богослужебную практику русского языка… Я решительно заявляю — писал митрополит Петр — о недопустимости… подобных явлений в церковно-богослужебной практике… и предупреждаю, что упорствующие новаторы будут подвергнуты мною взысканиям“. Будем помнить это указание священномученика Петра и, руководствуясь его распоряжением, бережно хранить Предание Церкви», — заключает Г. Коробьин.

* * *

«В защиту Благодатного огня«- так называется статья известного богослова и церковного историка Юрия Максимова , в которой автор скрупулезно разбирает все доводы скептиков против этого Божественного Чуда и убедительно показывает всю несостоятельность аргументации неверующих рационалистов, в том числе и тех, кто облечен духовным саном. Ю. Максимов пишет: «Неудивительно, что атеисты, еретики и раскольники так ухищряются опровергнуть подлинность чуда Благодатного огня. Удивительно, что иногда к ним присоединяются и православные, утверждая, что, будто бы, ничего страшного в отрицании подлинности этого чуда нет. Как будто верующему человеку безразлично — посылает ли Господь знамение, или же на протяжении более 1000 лет Иерусалимские патриархи и архиереи, среди которых немало прославленных в лике святых, цинично обманывали и обманывают православных всего мира, причем накануне самого главного православного богослужения.

А образованный православный человек еще и знает, что эта разница недвусмысленно обозначена в постановлениях поместного Константинопольского собора 1084 года: «Тем, которые вместо того, чтобы с чистой верой, в простоте сердца и от всей души признавать за несомненные события великие чудеса, совершенные Спасителем нашим и Богом, нетленно родившею Его Владычицею нашею Богородицею и прочими святыми, силятся посредством мудрований выставлять оные невозможными или перетолковывать так, как им кажется, и упорствуют в своем мнении, — анафема»».

«Видимо, — завершает свое исследование Ю. Максимов, — против Благодатного огня безверы, еретики и раскольники восстают больше всего потому, что его существование сильнее всего жжет их души».

* * *

Послесловие к статье Юрия Максимова под названием «Чудо и честность» написал известный московский богослов и миссионер священник Даниил Сысоев : «В полемике, развернувшейся по поводу мнимой рукотворности Благодатного Огня, постоянно выдвигается утверждение, будто Православие не нуждается в чудесах, что чудо будто бы ничего не доказывает, ведь чудеса есть и вне Церкви и т. д. За всем этим стоит, на наш взгляд, полная неразработанность значения чудес в жизни Церкви, да и вообще — непонимание сущности любой религии как таковой».

«На самом деле, — пишет отец Даниил, — если схождение Благодатного Огня — просто обряд, то перед нами — чудовищное многовековое преступление Иерусалимского патриархата, за которое он должен быть подвергнут суровому церковному суду. И напротив, если это — чудо, то церковному суду за клевету должно подвергнуть авторов высказываний о подлоге. Так что вопрос идет и о нравственной вменяемости иерархии целой поместной Церкви, и о том, что оппоненты чуда Благодатного Огня просто не очень верят в реальное существование духовного мира и в возможность его вмешательство в нашу обыденность».

Эти и другие материалы наверняка заинтересуют читателей 18-го номера журнала «Благодатный Огонь», посвященного проблеме обновленчества во всех его проявлениях, ведь как гласит народная пословица: «Бог не выдаст — обновленец не съест!»