О филологизме

Никто не обольщай самого себя. Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым.
Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их.
И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны.
(1Кор.3, 18−20)

В рядах православной интеллигенции есть такое направление, которое сложно обозначить каким-то общим словом. Совершенно условно мы назовём его «филологизмом», а ниже дадим примеры и свои размышления о том, насколько такой подход соответствует действительному духу Православия.

Представителей этого направления отличает повышенная чуткость и бережность к языку и слову. Ни в коем случае нельзя как-либо упрекнуть их этим: именно так нужно подходить к изучению Священного Писания, — со тщанием и осторожностью. Но в то же время во всём должна присутствовать своя мера и трезвение.

«Филологисты» так увлекаются лингвистическими построениями, что за ними часто теряют само существо дела. Й. Ратцингер, нынешний Римский папа, описывая состояние современного католического богословия, вспоминает немецкую сказку о глупом Гансе, постепенно выменявшем золотые слитки сперва на лошадь, потом на корову, потом на гуся, наконец, — на каменные жернова, которые он, в конце концов, выбросил в реку. Позволим себе процитировать католического кардинала исключительно ради того, чтобы увидеть тенденцию, характерную в наше время и для некоторых православных теоретиков: «христиан, озабоченных своим положением, нередко осаждают вопросы такого рода: не таким ли путем шли и наши богословы в последние годы? Не снижали ли они слишком требовательную для многих взыскательность веры путем постепенного ее перетолкования, каждый раз столь незначительного и, однако, каждый раз достаточного для того, чтобы вскоре можно было отважиться на следующий шаг?» (Рацингер Й. Введение в христианство. Брюссель, 1988, с. 1. (книга доступна в Интернете)).

Не окажется ли так, что православные пойдут по тому же пути, всё дальше и дальше отходя от Православия?

Представляется, что «филологизм» является инструментом к такому постепенному перетолкованию вроде бы очень незначительному, но от этого не менее опасному. О широте явления сложно говорить определённо. Однако почти в любой дискуссии, по любому вопросу, то здесь, то там всплывают аргументы к неправильности Синодального перевода, приводятся более точные переводы, обсуждаются лингвистические тонкости. В результате доказывается, что наше обычное восприятие того или иного текста было искажено неправильным переводом или контекстом.

Понимание Евангелия можно сравнить с поиском восходящего воздушного потока дельтапланеристом. Благодаря восходящему воздушному потоку дельтаплан поднимается под облака и парит над землёй, не требуя никаких особенных усилий со стороны лётчика. Сам поток не виден вовсе, но надо быть настолько чутким, чтобы поймать его, а с другой стороны, настолько осторожным, чтобы не упустить его. Ориентиром для дельтаплана являются парящие рядом птицы. Можно пытаться поймать поток логически, на основании данных метеорологов, но для этого нужно учесть такое количество вводных, что обычному человеку, да ещё в экстремальных условиях, это не под силу. Зато можно приглядеться, как парят орлы и пристроиться где-то рядом с ними.

В изучении Евангелия мы тоже должны опираться в первую очередь на тех «орлов», которые видимо парят в нём умом и явно достигли успеха в его осуществлении в своей жизни. Такими наставниками для нас, конечно, являются Святые Отцы.

Но что происходит с «филологистами»? Евангелие представляет для них не живое руководство, а объект для тщательного изучения и истолкования. Поистине, каждую букву Священного Писания они способны подсчитать и объяснить, но будет ли это объяснение правильным с точки зрения Православия?

Читать Аверинцева сложно только человеку, далёкому от филологии и философии. Но для филологов он вполне доступен. Мелочность в языке, внимательность к каждому слову, предлогу, артиклю, вызывает уважение как к учёному, позволяет оценить поэтику Библии, но никак не приближает к её пониманию. Более того, можно наверняка утверждать, что для некоторых — ещё и отдаляет от истинного понимания. Научные методы, даже будучи взятыми из такой тонкой науки, как филология, в богословии оказываются подобными использованию кувалды для ремонта микросхемы. Это ни в коем случае не означает признания ненужности или вредности самих наук, изучающих Священное Писание или догматы Церкви. Но мы должны осознать, что не через эти науки приходит человек ко Христу, и не знанием правильного перевода или умением истолковать нужный стих мы спасаемся. В конечном счёте, никто нас не спросит на Страшном Суде, как звали всех царей израильских, в каком году началось вавилонское пленение и что за рифма была в словах Христа на арамейском языке.

Конечно, можно объяснить такую ситуацию распространением в среде нашей интеллигенции идей феноменологии и прочих философских течений. Но правильнее было бы подойти к выяснению причин не с точки зрения тех или иных воззрений, которые не имели бы никакой силы, если бы не были сознательно или бессознательно избраны конкретным человеком. Почему человек, в общем-то, далёкий от Православия по своей жизни, начинает толковать Евангелие, подробно выясняет тонкости «прочтения» того или иного текста, при этом в спорах достигает какого-то преимущества? Представляется, что основной движущей силой в данном случае является попытка применить старые шаблоны поведения к новому явлению. Преподавая в вузе, такой доцент или профессор привык пользоваться определёнными способами отстаивания своей позиции. Не стоит при этом забывать и о значительном влиянии на наших богословов, воспитанных в советское время, протестантской научной литературы, которая по своему существу недалеко ушла от уровня рационализма конца 19 века.

При этом многие указывают на христианскую науку как на некий аргумент перед атеизмом, который в праве на научность религии всегда отказывал. Однако апологеты такого научного знания забывают при этом, что такая аргументация представляет собой попытку доказать существование содержания через существование формы. Между тем, существование сосуда совсем не означает существование воды в нём. Можно построить какой угодно научный аппарат, оперировать им, строить гипотезы и доказывать их, получать даже практические результаты, но при этом не иметь никакого предмета научного исследования. Примеров таких «паранаук» мы видим вокруг себя тысячи. Астрология, всевозможные панацеи (в виде приборчиков, якобы гасящих вредные излучения или излечивающих от всех болезней), уфология и т. д. Само по себе использование научных методов толкования Священного Писания не есть доказательство его истинности.

Проявление филологизма есть как в «либеральном», так и в «праворадикальном» течениях в Православии. У либералов оно более выражено, так как в их среде больше интеллигенции, однако и в противоположном «лагере» полно филологов, которые то тут, то там спорят, например, что за за власть имеет в виду апостол Павел, говоря, что всякая власть от Бога. Поскольку «праворадикалам», как правило, существующая власть не нравится, их до глубины души возмущает конформизм ап. Павла: сердце просит революции, а тут утверждается, что всякая власть от Бога.

Справедливости ради надо сказать, что всё-таки филологические увлечения праворадикалов находятся на периферии, и не касаются основ вероучения. Не то мы можем встретить у «либералов». У того же С.С. Аверинцева мы можем встретить (примечания к переводам Псалтыри, псалом 109) такие переводы, которые прямо противоречат Евангелию. Правда, Аверинцев всё-таки аккуратно подходит к данному вопросу и когда сталкивается с противоречием между словами Христа в следующем отрывке: Когда же собрались фарисеи, Иисус спросил их: что вы думаете о Христе? чей Он сын? Говорят Ему: Давидов. Говорит им: как же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему? И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его (Мф. 22, 41−46). Однако С.С.Аверинцев в псалме 109, стих 1 нашёл иное, по его мнению, значение слов «Господу моему», фактически показывающее «неправильность» толкования Христом этих слов. Аверинцев заранее оговаривает это противоречие и приводит «щадящий» вариант, используя слово «Государю моему», но это уже не меняет дела. Учёный спорит с Христом, спорит, ссылаясь на некие научные аргументы (если редуцировать их к конкретному источнику, то речь пойдёт о каком-нибудь словаре древнееврейского языка) и доказывает, что Христос «не прав».

В таких сложных ситуациях стоит в первую очередь иметь в виду несовершенство любого научного знания, которое изменчиво и относительно. Православному человеку, как представляется, лучше было бы остановиться перед такой проблемой, оставляя её будущему времени и просто признавая несовершенство своего разумения для понимания данного текста. Но как раз учёному это сделать очень сложно. Он не привык отказываться от исследования из-за невозможности исследовать свой предмет, он привык, что всё вокруг него познаваемо. Поэтому некоторые «филологисты» идут дальше. Автору приходилось слышать, например, «опровержение» правильности перевода выражения Исайи «се, Дева зачнет во чреве» (у протестантов была распространена такая точка зрения, по которой вместо «Дева» в данном случае надо читать «молодая женщина», в наше время они сами, как указал В.В.Василик, отказались от такой трактовки, признав её ошибочной). Кстати, не забудем о том, что именно по этому поводу св. Иустин Философ спорит с иудеем и наглядно показывает всю несосостоятельность иного прочтения (Иустин Философ. Разговор с Трифоном иудеем, 43). В наше же время, к сожалению, приходится слышать даже с кафедр церковных учебных заведений чисто иудейские толкования данного места Ветхого Завета.

Филологические изыскания не ограничиваются только переводами, они затрагивают и вопросы источниковедения применительно к Библии. Скажем, есть версия более позднего написания ряда книг Ветхого Завета, нежели они расположены в самом тексте и на это указано.

Часто используется такой способ «размывания» содержания, как помещение его в конкретный исторический контекст. Скажем, выражение «Солнце Правды» в рождественском каноне истолковывается исключительно как полемическое противопоставление православного мировоззрения с культом Митры, а Шестоднев — только как критика существовавших на тот момент языческих воззрений древних шумеров.

Пытаться понять Евангелие при помощи словаря древнегреческого языка, даже с привлечением знаний арамейского языка, на котором говорил Христос, — это то же самое, как пытаться определить любовь по грамматическим таблицам. Лягушку можно разрезать, аккуратно разделить её на составные органы и доказать взаимозависимость между ними, но соединить лягушку обратно и вдохнуть в неё жизнь — уже нельзя. Безусловно, есть дерзновенные люди, возросшие в меру возраста Христова и при этом обладающие научными знаниями в сфере филологии. Такими людьми были Оптинские старцы, передавшие нам свои переводы Святых Отцов. Есть такие люди и сейчас. Но широкое распространение одностороннего рационалистического подхода к изучению Священного Писания не может не беспокоить. Когда православные люди высказывают такие мысли: «Не могу читать Синодальный перевод, там столько ошибок», это вызывает опасения за их душевный настрой, — какого он духа?

Есть и вовсе вопиющие случаи. В Петербургском Университете компьютерными методами пытаются исследовать новозаветные тексты. Сами по себе эти исследования, может быть, и не несут в себе ничего особенного, но как они влияют на тех, кто их выполняет. Мне доводилось слышать такую фразу из уст преподавателя: «Теперь стало понятно, что на самом деле имел в виду апостол Павел. И тут не имеют значения толкования Феофана Затворника, так как это вопрос научного исследования, исследования, проведённого методами, которые были просто недоступными в 19 веке». Так постепенно компьютер превратился в богослова и стал выше Феофана Затворника. Попутно заметим, что в том случае речь шла о весьма спорном толковании отрывка «всё мне возможно, но не всё мне полезно», но поскольку толкование оказалось подтверждено компьютерной программой, оно подавалось как единственно возможное.

«Филологизм» охватывает не только представителей собственно гуманитарной интеллигенции, он может проявляться и в других отраслях знания. Недавно были обнародованы сведения о том, что в Петербургском институте им. Бехтерева проводятся исследования над мозгом во время молитвы. Якобы приборы зафиксировали, что мозг монахов Александро-Невской Лавры во время молитвы излучает колебания, сходные с колебаниями у малых детей во время радости. Допустим, что это и так, — что же, теперь ввести в монастырях штатного измерителя для определения степени молитвенности конкретного инока? Сциентизм проникает и в религию, он всё пытается объяснить и доказать. Но привести в конце он может только к банальному бредовому оккультизму в изложении супругов Тихоплавов, которые утверждают, что молитва вызывает определённые колебания, которые, резонируя с колебаниями пламени свечи, усиливаются в нужном спектре частот и таким образом, молитва доходит до Бога. Этот бред сопровождается ссылками на какие-то псевдонаучные и просто научные исследования и излагается в целой серии книг, одна из них так и называется «Физика веры». Странно, что они ещё не предложили упростить задачу и не продают пока портативные генераторы нужных полезных частот, резонируя с которыми можно быстро достигать необходимого результата. Впрочем, это уже люди совершенно не имеющие никакого отношения к Православию, поэтому оставим их в стороне.

Всё Православие учит, по сути дела одному — спасению. Филологизм показывает ложный путь к спасению, заводит на лёгкий и весьма скользкий путь собственного разумения. Что необходимо для спасения? Нужно ли для этого знать все переводы Нового Завета? Нужно ли различать Рейхлиново и Эразмово произношение древнегреческих слов? Нужно ли вообще для этого иметь высшее образование? Филологизм подразумевает необходимость, а иногда (в совсем уж печальных случаях) даже и достаточность этих качеств. При таком подходе авторитетом в вопросах веры становится не Иоанн Златоуст, а профессор филфака. Библия превращается в литературный источник, которым можно даже восторгаться и получать удовольствие от его чтения, наслаждаться прекрасными оборотами восточной речи, любоваться образами, созданными древними авторами. А сама христианская жизнь превращается в процесс непрерывного познания всё новых и новых тонкостей перевода, богопознание снижается до уровня словопознания, и всё вместе оказывается очередной игрой в бисер. Самое главное, что всё это — бессмысленно, потому что никогда мирскими методами не удастся постичь Христа, ведь нам заведомо известно, что мудрость мира сего есть безумие пред Господом.

Высказанные здесь мысли тем, кто узнал себя или свои слова, не стоит воспринимать с обидой, обвинять автора в обскурантизме, призывах к «православному гетто». Но действительно обидно, когда искренние и хорошие люди, ищущие Христа, тратят драгоценное время своей жизни на сбор вещей, которые на поверку оказываются только тряпочками, которыми свечница отирает иконы. Без тряпочек не обойтись, но не в них наше спасение.