Враг власти и друг государства

О либеральном консерватизме Александра Солженицына

Всякий, кто даже во имя благой цели становится предателем и обращает оружие против своих, пусть даже самых плохих, обречён на бесславный конец. Тиран Сталин, с которым собирался бороться Власов, оказался победителем, а имя генерала Власова покрыто позором. Этот блестящий генерал, высокого роста, отец солдатам, кем-то даже сравнённый с Суворовым, после интриг с гитлеровцами, закончил свои дни с позором, а мешковатый грузин победил вместе с русским народом. И всё потому, что Власов оказался не просто предателем, но предал то, что не может предаваться — Родину. Немец никогда не повернул бы штык против Германии, а если и случались такие предательства у других народов, то они всячески затушёвывали страшные страницы своей истории. Не было лагерей в православной Греции, не было там страшной братоубийственной гражданской войны? Не сажали там за веру? Всё это было, пусть не в таком масштабе, как в России. Россия — большая страна. Но встречали ли вы грека, который бы хоть словом напомнил об этом? Любовь и ненависть к Родине. Максимум и минимум, между которыми колеблется русская душа — вот в чём причина того, что так много плохого о нашей Родине выплёскивается наружу.

Если рассматривать деятельность А.И.Солженицына с политической точки зрения, то греком он бы никак не мог быть. Он выбрал другую роль: стал Власовым после Власова.
Он так же не нужен был на Западе, как Власов. Так же, как у Власова, все его усилия были тщетны. Так же, как Власов, противился, во многом своим мнимым союзникам. Разница была только в том, что Власов вернулся домой в оковах, а Солженицын должен был прийти триумфатором. Но те, кто имел прекрасное оружие против нашей Родины солженицынского производства — «Архипелаг Гулаг», — не приняли его, потому что он для них никогда не был своим, как, впрочем, для немцев Власов.

Я не скажу, что вообще не надо было писать книги, подобной «Гулагу». Но она должна была быть не ударом в спину своей Родины, а трезвым размышлением о причинах этого «Гулага». А если автор был не способен на такое размышление, то можно было бы написать хотя бы не так зло и духовно более правдиво.

Недавно мне попалась книга другого лагерного сидельца, который сидел и больше, и труднее А.И., который должен был быть более озлоблен на Россию, потому что в лагерях погибли его родственники, потому что он никогда не жил здесь, и Россия была для него матерью, которая бросает своих детей. Это воспоминания внучатого племянника генерала Краснова. Сам генерал Краснов был ярым противником большевиков и совершил роковую ошибку, когда с немцами пошёл освобождать Россию. Видимо, перед самым концом он понял это и в стенах Лубянки завещал своему внучатому племяннику:

…Что бы ни случилось — не смей ненавидеть Россию. Не она, не русский народ — виновники всеобщих страданий. Не в нём, не в народе лежит причина всех несчастий. Измена была. Крамола была. Не достаточно любили свою родину те, кто первыми должны были её любить и защищать. Сверху всё это началось, Николай. От тех, кто стоял между престолом и ширью народной…
…Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрёт. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Всё переменится, когда придут сроки. Не вечно же будет жить Сталин и сталины. Умрут они, и настанут многие перемены.
…Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может сразу выздороветь. Жаль, что я не доживу… Помнишь наши встречи с солдатами в Юденбурге? (Имеются в виду советские солдаты.) Хорошие ребята. Ни в чём я их винить не могу, а они — то и есть — Россия, Николай!

Наверно, и Александр Исаевич считает, что не надо обвинять русский народ, но разве он когда-нибудь так хорошо сказал о нём, как Петр Николаевич, для которого коммунистическое настоящее должно было стать русским будущим?

Да и вся эта книга, написанная по прямому указанию генерала его родственником, не является тем удручающим чтением, которое составил Солженицын. Хотя конец её тяжёл. Николай Краснов пересидел даже сами лагеря, дожил до их «либерализации» и «демократизации», был выпущен на Запад. И тут он оказался в свободном мире, в зазеркалье, которое было в реальности отображением Гулага. Его не пустили в США увидеться с умирающей матерью, она так и умерла, не попрощавшись со своим сыном; сам же сын, отработав на лесоповале в лагере, вновь попал на лесоповал уже в «свободном» мире, в Швеции, и там нормы были не лучше лагерных, ему хватало денег только на скромную еду, и речи не могло быть о том, чтобы заплатить за квартиру. Жить приходилось за счёт родственников. Это, видимо, и сломило Краснова — младшего, и он, прошедший лагеря, умер в течение короткого времени на свободе.

Когда я прочёл эту книгу, то долго думал, почему она не получила известности, да толком и не была издана. И понял: потому что была правдива.

Хочу напомнить слова из «завещания деда Краснова своему внуку»: «Измена была. Крамола была. Не достаточно любили свою родину те, кто первыми должны были её любить и защищать. Сверху всё это началось, Николай. От тех, кто стоял между престолом и ширью народной…»

Мне кажется, именно этого и не понял Александр Исаевич. Лагеря и ужасы большевизма были наказанием и обрушились, в первую очередь, на виновных, но захватили и многих других, вина которых, быть может, была незрима нам, людям. А Солженицын решил, что коммунизм является самым страшным злом в мире, и, целясь в коммунизм, попал в Россию. Убивающий душу Запад ничем не лучше убивающего тело СССР. Это довольно скоро понимает А.И. и начинает метаться между антикоммунизмом, метившим в Россию, и западоненавистничеством. Он находит, как совместить несовместимое, и обращается к русскому национализму, который я бы назвал квасным, хоть и не люблю этого слова, и только на примере лауреата Нобелевской премии я понял, что это значит. «Да здравствуют права человека!» — кричит сидящий на завалинке «патриот» проплывающим над его родиной бомбардировщикам НАТО, и в ответ на это те не бросают на него бомбы. И он с радостью пьёт квас и идёт готовиться к встрече очередной группы иностранных туристов, которые приедут посмотреть, как живут настоящие русские люди. Он же будет наглядно показывать преимущества русского образа жизни иностранцам: кваса у них нет, и тулупы их не греют. На заднем плане хорошо виден медведь, высовывающийся из берлоги и счастливый от того, что может пользоваться всеми правами медведя.

Именно, такая картинка рисуется, когда знакомишься с представлениями Солженицына о будущем русского народа. Несомненно, важную роль в нём играют для Солженицына «права человека». Ведь именно за них он боролся в эмиграции против злосчастного коммунизма. Но со временем его взгляды существенно эволюционировали. «Права человека» — это очень хорошо, но как бы нам самим следить, чтобы наши права не поширялись за счет прав других? Общество необузданных прав не может устоять в испытаниях.

Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать — то именно так и делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.) Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений — но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости" («Как нам обустроить Россию?»).

Воочию увидев, как реализуются эти права на Западе, он понял, что без опоры на традиционные национальные ценности не обойтись. Это называется консервативным либерализмом. Осталось понять, как А.И. представляет национальные русские ценности.

«Я с тревогой вижу, что пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана, переняло от коммунистов никогда не существовавший дутый „советский патриотизм“ и гордится той „великой советской державой“, которая в эпоху чушки Ильича-второго только изглодала последнюю производительность наших десятилетий на бескрайние и никому не нужные (и теперь вхолостую уничтожаемые) вооружения, опозорила нас, представила всей планете как лютого жадного безмерного захватчика — когда наши колени уже дрожат, вот-вот мы свалимся от бессилия. Это вреднейшее искривление нашего сознания: „зато большая страна, с нами везде считаются“, — это и есть, уже при нашем умирании, беззаветная поддержка коммунизма. Могла же Япония примириться, отказаться и от международной миссии (это после того, как советские войска разгромили её за несколько дней), и от заманчивых политических авантюр — и сразу расцвела. Надо теперь жёстко выбрать: между Империей, губящей прежде всего нас самих, — и духовным и телесным спасением нашего же народа. Все знают: растёт наша смертность, и превышает рождения, — мы так исчезнем с Земли! Держать великую Империю — значит вымертвлять свой собственный народ».

Где же СССР проявил себя захватчиком? В Афганистане? Да теперь уже ясно, что афганцы сами по себе не могут жить в мире. Если мы отказались сторожить его духов войны, то тут же пришли другие часовые. Вооружение не нужно только тому, кто не думает уже о собственной обороне. Насколько оно нам нужно, убедило нас постперестроечное время. И теперь уже никто не говорит, что продавать оружие не хорошо и негуманно. Западные страны никого не захватывают, они только вывозят демократию и заставляют работать весь мир за зелёные бумажки, которые они могут напечатать в любое время в любом количестве. А перед дураками США щеголяют тем, что у них никогда не было колоний!

«Освобождение от пространнодержавного мышления» нужно понимать в том смысле, что не нужна нам более столь пространная держава, лучше уж довольствоваться малым. Конечно, Московское княжество или, тем паче, Тюменское быстро бы достигло процветания, и жили бы там не хуже, чем в Швейцарии. Вопрос только — какой народ жил бы в этих княжествах? Русский, который так справедливо любит Александр Исаевич? Но у солженицынской России не должно быть «никакой миссии», никакого особого «призвания»". Нет, это был бы уже какой-то другой народ. Русский народ жил в России, поддерживал и собирал вокруг себя малые народы, многие из которых он из язычества привёл в православие, русский народ был гарантом справедливости и мира. Вспомним Отечественные войны и победы над силами зла. Благодаря русскому народу более сорока лет был относительный мир во всем мире. Русские сдерживали ситуацию на Ближнем Востоке, где сегодня происходит откровенный разбой. И до революции Царь в глазах народа был символом справедливости, потому он и был любим простым человеком, а не из раболепства перед всесильным тираном, как проповедуют нам клеветники России. И до сих пор у нас идеалом власти является та, что обеспечивает справедливость, а не та, что даёт возможность обогатиться за счёт грабежа других народов. Не в угнетении суть пространнодержавного мышления, а в обеспечении справедливости.

Нет русскому народу обратного пути в Киевскую Русь. Можно, конечно, отступать, соизмеряясь с сегодняшними своими силами, но обратного пути нет — есть только смерть. Путь смерти и предлагает нам Солженицын: пить квас, носить тулуп, отращивать бороды, говорить забытыми древними словами, но в душе уже не быть русскими. По его схеме православие становится религией русских, а церковь — превращается в музей. Это и есть западный идеал русского человека: пусть остаётся экзотика, она вполне адаптирована к Западу. Эдакий большой зоопарк, окружённый историческим золотым кольцом. Конечно, хорошо отращивать бороду, пить квас, закусывать водку рыжиками, играть на гармошке и балалайке, но плохо быть экспонатом в западном музее. Ибо ничего другого Запад никогда России не позволит. «Гипотетически коммунистическая Америка осталась бы соперником Советского Союза. А демократический СССР оказался бы ещё большим соперником для США, чем режим бюрократического застоя» (З.Бжезинский). Пока Россия соответствует своему предназначению, она останется врагом западному миру.

В чём же неправда Александра Исаевича Солженицына — ведь он в своей жизни так много сказал действительно хороших слов о России? Дело в том, что он либерал — сторонник кадетского патриотизма, захватившего определённые круги во время Первой мировой войны. Но этот патриотизм не русский, он прикрывался национализмом для свержения существующего строя, выступал против династии, которая триста лет правила Россией и переживала с ней и тяжёлые, и славные времена. Ранее Царя Николая II называли кровавым, теперь упрекают, что он был слишком некровавый, называют безвольным (Солженицын его называет даже преступником, но уже из-за отречения), потому что он не поставил к стенке большевиков и эсеров. Правда тот, кто так думает, не учитывает, что тогда к стенке надо было бы поставить и всех либералов, более других сделавших для свержения самодержавия. Быть может, надо было бы казнить и добрую половину населения, разагитированную и развращённую этими либералами и революционерами?

Дерзну высказать предположение, что на Солженицына весьма существенное влияние оказали взгляды Петра Бернгардовича Струве. Воззрения Струве при поверхностном знакомстве покажутся для нас полным хаосом. То он легальный марксист, вместе с Лениным и др., создающий манифест РСДРП, затем, хоть и не социал-демократ, но человек страстно желавший поражения России в войне с Японией, потом кадет и ура-патриот, призывавший к борьбе до победного конца. После — министр Временного правительства, либерал, кричащий о том, что интеллигенция забыла свою национальную принадлежность и при этом западник. Активный участник белого движения и, наконец, эмигрант, воспевший западные либеральные ценности. Всё это на первый взгляд трудно совместить. Но обратимся к интересному сочетанию: враг власти и друг государства. В этом-то и был недалёкий замысел наших кадетов: убрать самодержавную власть, а государство оставить, сделать эдакую пересадку мозга и сердца и развернуть Россию в сторону Запада. Весьма скоро Струве понял, что либерализм, удобный для оппозиции, после прихода к власти должен быть чем-то ограничен. Для государственного строительства можно использовать любые традиционные для данной страны ценности: религию, национализм, патриотизм. Но суть такого государства — либерализм.

Собственно, похожие мысли развивает и Солженицын именно потому, что он враг власти и друг государства. Никогда он не выступал против государства, против русского народа, но мыслит он о будущей России как о маленьком, даже не по территории, а по духовной сути государстве. По его мнению, чтобы не было проблем, нужно было бы отделить Чечню, да и от Курил следовало бы отказаться. Сидит в этом государстве русский мужик, свободный и богатый, и дела нет ему ни до чего, только пересчитывает национальную валюту: евро.

Не случайно Солженицына сравнивают с Толстым. Толстой любит русский народ, но не принимает империю. «Зеркало русской революции» был носителем либеральных идей, и нет ничего странного в сопоставлении Солженицына с Толстым, Ивана Денисовича с Платоном Каратаевым. В более грубой форме это выражено кем-то так: «Толстой косил траву, а Солженицын — под Толстого». Надо отдать должное коммунистическому вождю: он действительно правильно углядел в Толстом «зеркало». Таким же «зеркалом развала СССР» был и новый Толстой. Но уже зеркалом сферическим, концентрирующим лучи и выжигающим действительность. Он был не пассивным отражателем процесса, а активным его участником. Какой хорошей пропагандистской книгой был «Гулаг», как хорошо он раскрыл ужасы коммунизма западному миру! И тут же нашлись те, кто додумал: коммунизм был русским национальным явлением и восходил чуть ли не к Ивану Калите. Солженицын уже остановился, а идеологический паровоз пошёл дальше. Пусть Солженицын потом уже дистанцировался от диссидентского движения, как чисто антирусского, мог смело проигнорировать приглашение американского президента, чтобы не оказаться за одним столом с этими диссидентами, но по сути — целился в СССР, а попал в Россию. За развалом вечного врага Америки СССР, по Бжезинскому, на очереди должна быть Россия.

Кроме Солженицына есть ещё один поклонник Струве: Ричард Пайпс, советник Рейгана, профессор, специалист по России, выходец из Польши и давний недруг Александра Исаевича, написал обширнейший труд, посвящённый политическим взглядам Петра Бернгардовича. И присмотревшись внимательно, мы открываем для себя удивительную вещь, что все они по сути исповедуют одну и ту же идеологию, а именно никакой… Идеология просто не помещается в маленьком, псевдорусском мирке Солженицына. Жизнь Петра Бернгардовича являлась реализацией слов, кстати, принадлежавших Краснову: «хоть с чёртом, но против большевиков» (заметим, что до этого он готов был хоть с чёртом только идти против русского царя). Пайпс вообще советует нам: слово «идеология» лучше выбросить из политического словаря. Поэтому все они, особенно первый и последний, являются непримиримыми врагами империи (уж точно русской), которая всегда основана на идеологии (соответственно, на русской).

Это всё вместе и есть либеральный консерватизм, который использует любые консервативные ценности: национализм, религию, патриотизм — для спасения либерализма, способного только разрушать.

Пайпс: «Я очень надеюсь, что русский национализм в будущем будет не антизападным, а прозападным. Опыт показал, что только западные идеи демократии, прав человека, свободного рынка создают действительную национальную силу. Каждый умный националист в России должен желать, чтобы Россия пошла западным путем». И один такой умный националист в России уже есть — это А.И. Солженицын. Русский западный национализм основан на правах личности, предназначен для врастания в свободную Европу. Объединённая Европа представляет собой ячейчатую структуру националистических государств, наподобие пчелиных сот. В этих сотах должна расцветать усечённая Россия. При этом можно в своей ячеечке ругать соседние соты и уверять, что наша самая лучшая. А что ещё надо государству, отказавшемуся от всякой миссии?

Такой нерусский кадетский национализм вполне соответствует европейскому, ведь даже в объединённой Европе Германия остается Германией, Франция — Францией, Греция — Грецией и так далее. Поэтому, когда Солженицын нас зовёт в допетровскую Русь, маленькую, без претензий на какую-то миссию, он проповедует всё тот же национализм европейского разлива. Пусть он и пытается оградить себя от Запада, точно так же как в Объединённой Европе каждый народ хочет отгородить себя от другого. Это есть его консерватизм, который должен сдержать животную сущность либерализма. Консерватизм самый безобидный, музейный.

Либерализм погнал Солженицына на Запад искать поддержки у врагов России. Для либерала ещё недавно главным врагом был коммунизм, поэтому он из двух сторон выбрал всё-таки ту…. Воевать против своих, пусть даже одурманенных и обкуренных, на стороне чужих, навсегда делает человека врагом, поэтому он так и не был никем принят здесь, в России, даже близкими по духу либералами. И он совершил ошибку Власова: он не смог понять путь России, не понял суть кровавого очищения её, для него нарушение прав человека коммунизмом оказалось важнее, чем сама Россия и он перешёл в стан врага, чтобы бороться с коммунизмом.

Разве не были страшные годы, в которые пришлось жить Александру Исаевичу и сидеть в лагере, возмездием «за безумство мартовских дней», по словам Михаила Афанасиевича Булгакова («Грядущие перспективы»)? Может быть, я и не прав, что довольно резко высказался о человеке, жизнь которого уже движется к закату. Может быть, не так плох был и генерал Власов, (а как военачальник, и вовсе не плох), призывавший нас встроиться в свободную гитлеровскую Европу. Несомненно, он выступал и за национальные ценности: «Русский человек, с его глубокими духовными задатками, с его жизненным восприятием, с его интеллигенцией, является существенно необходимым участником европейского содружества. Своеобразие его жизненного уклада должно обогатить жизнь всей Европы». Но имя его не будет в чести в России, как имена Курбского, Герцена, Ленина и других. Александр Исаевич написал много хороших книг: и «В круге первом», и «Раковый корпус», рассказ «Матрёнин двор» положил начало целому направлению в нашей литературе, но как публицист и мыслитель не прозвучал Александр Исаевич Солженицын в России, почему, — я, надеюсь, достаточно ясно объяснил.