«Русский марш» и нелинейное управление процессами

Продолжение исследования

Итак, насколько влиятельны современные социокибернетические приемы и средства? Существует ли особая методология, «матрица управления», применяя которую, можно по желанию создавать ситуацию стабильности или, напротив, революционным образом переформатировать общество, вызывая в нем масштабные потрясения? Как относиться к описанной «новой волне» в деятельности организаторов недавнего «Русского марша», к их громким заявлениям: поддерживать их или отметать, принимать всерьез или считать обычной саморекламой и данью общему увлечению технократическими решениями?

Относительно возможностей скрытого управления имеются разные мнения. Большим спросом пользуются рассказы о пси-оружии, существовании специальных родов войск и подразделений, ведущих «психотронные» войны. В наиболее восторженных или, напротив, панических комментариях «think tanks», мозговые тресты, рисуются едва ли не всемогущими, творящими реальность из ничего; секретным же лабораториям в глубинах спецслужб приписывается овладение рядом паранормальных способностей, таких как ясновидение, левитация, телекинез. В свою очередь, скептики подвергают сомнению возможность вторжения в сознание. С их точки зрения, общественная манипуляция мало чем отличается от обыкновенного одурачивания, неправильного информирования, систематического введения в заблуждение. Так, участник нашего интернет-форума Р.Н.Юрьев полагает, что в связи с «Русским маршем», цитирую, «слишком много внимания уделяется каким-то ничтожным фактам и не менее ничтожным личностям, гипертрофированным в кривом зеркале СМИ». Выход, по его мнению, состоит в том, чтобы не идти у последних на поводу, а рассуждать просто: «кто без Христа идёт „за Россию“, тот идёт против неё».

Нельзя не признать за этим определенную правоту. Автор статьи о технократической волне в политике также не желает муссировать тематику, говоря условно, «соседа за стенкой с психотронным генератором», ставшую одной из распространенных форм параноидного бреда. В то же время, явления гипнотизма, суггестивного воздействия на человека, осуществляемого в т. ч. и против его воли, относительно хорошо изучены, различные методы психотерапии и нейролингвистического программирования активно используется в индивидуальной терапевтической и консультационной работе, что само по себе, с большой вероятностью указывает на наличие специальных дисциплин и подразделов, ориентированных на работу с общественным, коллективным сознанием.

Именно в этом состоит суть «Манифеста» ведущих американских психоаналитиков 1960-х — 1970-х Маргарет Мид и Лоренс К. Франк, в котором знак равенства ставится между задачами достижения психического здоровья и Новым мировым порядком. Эти два ученых, бывшие одновременно создателями особой секретной Группы кибернетики, писали в открытую: «Цели психического здоровья сегодня расширились от заботы о развитии здоровой личности до гораздо большей задачи построения здорового общества… Концепция психического здоровья созвучна мировому порядку и мировому сообществу». В продолжение этого Лоренс Франк даже предлагал основать особую «религию психического здоровья». Однако, обо всем по порядку.

Вот уже более полувека магистральным направлением развития психологии и психиатрии является преодоление критического мышления и «взлом» механизмов сопротивления личности. Интерес к подобного рода разработкам зарождается на фоне предвоенной мобилизации Германии. С пристальным, ревностным вниманием в Великобритании и США наблюдают за успехами гитлеровской пропаганды, в течение всего нескольких лет сумевшей совершить, казалось бы, невозможное: сплотить нацию, основать принципиально новую и совершенную систему государственной власти и управления, построить мощнейшие вооруженные силы, влить силы в промышленность, науку и пр. В числе немецких интеллектуалов-иммигрантов Соединенные Штаты оказывают гостеприимство группе ученых из т.н. Франкфуртской школы, вошедшей глубоко в проблематику социальной психологии и включающей в себя такие признанные авторитеты, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Ф.Нейман.

Этому коллективу, удобно обосновавшемуся за океаном под крылом университета Беркли и Управления стратегических служб (предшественника нынешней ЦРУ), поручается изучение внутренних, психологических характеристик и взаимосвязей таких общественных явлений, как авторитаризм, идеологическая внушаемость и т. д. Партнером в реализации программы выступает английский Тавестокский институт, основной стратегический мозговой центр и инструмент пропагандистской войны, осуществляемой правительством Ее Величества.

Цели перед учеными ставятся внешне самые благородные. Союзники по борьбе с Гитлером желают точней знать, откуда берет свои корни идеология фашизма, тоталитарного подчинения, антисемитизма, получившая распространение в Европе и захватившая вместе с Германией еще целый ряд стран? Параллельно с этим отрабатывается комплекс пропагандистских мер, посредством которых снижалась бы вероятность возникновения подобных настроений у себя дома. В финансировании, помимо соответствующих государственных ведомств, принимают участие заинтересованные частные и общественные структуры, такие как Американский еврейский комитет (АЕК) и фонд Рокфеллеров.

С 1943 по 1950 г. в рамках проектов «Исследование предрассудков» и «Авторитарная личность» исследователями проводятся несколько масштабных «полевых» замеров и экспериментов. По результатам их накапливается богатейший психолого-практический материал, составляются шкалы для измерения нетерпимости, агрессии, расового чувства, подавления, разного рода общественных фобий и стереотипов, из которых затем складывается тот или иной тип социополитических предпочтений. В итоговом документе, в частности, отмечается: «Изменение потенциальной фашистской структуры сравнимо со всемирным искоренением невроза, хулиганства или же национализма. Они порождаются самой организацией общества, и могут быть изменены только с изменением самого общества». Этим открывается дорога к общественным вивисекциям нового вида: связанным с изменением подсознания. «Возможно, — писали авторы проекта, — что это тот самый случай, когда психология должна сыграть ключевую роль. Методики преодоления сопротивления, разрабатывавшиеся для целей индивидуальной психотерапии, можно совершенствовать и адаптировать для применения по отношению к группам, и даже массам».

Первое из возможных решений подсказывалось тут же: переход от общества мобилизационного типа, с высоким чувством коллективной ответственности и патриотизма к более инертным, раздробленным, индивидуально-потребительским и гедонистическим формам: «Если страх и склонность к деструктивности являются основными эмоциональными источниками фашизма, эрос принадлежит, главным образом, демократии». В соответствии с этим рецептом в 1950-х — 1960-х западное общество переживает то, что обычно называют «сексуальной революцией „и что на самом деле необходимо рассматривать как один из этапов коллективной психокоррекции.

Вторым важным параллельным направлением становится т.н. „Проект человек-машина“, изучающий возможности управления, согласно кибернетическим закономерностям, человеческим мозгом. В мае 1942 г. в Нью-Йорке, под эгидой фонда Мэйси проходит первое совещание на тему „Встреча по церебральному затормаживанию“, с которой начинается деятельность Группы кибернетики. Хотя официально предмет изысканий выглядит как „проблема искусственного интеллекта“, в практику воплощается идея общества, которое О. Хаксли назвал „диктатурой без слез“: „мира рабов, живущих в концентрационном лагере разума, обрабатываемых пропагандой и психотропными препаратами, которых учат любить свое рабство, и утративших волю к сопротивлению“. Такова, по мнению писателя, будет последняя революция. Признаемся, что это близко к картине нынешнего общества недалеких обывателей, переключенных на потребление и „держащих себя в форме“ посредством приема специальных фармакологических средств: транквилизаторов и антидепрессантов.

Концентрационный лагерь для разума — последовательная технократизация мышления, на которую было указано в первой части нашего исследования и практический образ которой сегодня, без сомнения, знаком каждому. Еще в 1931 г. в работе „Научное мировоззрение“ лорд Бертран Рассел писал о необходимости введения „научной диктатуры“, в которой под предлогом распространения научно-технического знания будет осуществляться управление сознанием масс.
От обычных людей ожидается послушность, трудолюбие, пунктуальность, бездумность и довольство. Из этих качеств довольство, по всей вероятности, будет важнейшим. На его достижение будут брошены все силы психоанализа, бихевиоризма и биохимии… Всех мальчиков и девочек с раннего возраста будут учить „сотрудничеству“, то есть, делать то, что делают остальные.

Спустя 20 лет в своей книге „Влияние науки на общество“ Рассел высказывался еще более определенно:
„Думаю, что политически чрезвычайную важность приобретет психология масс. Ее важность чрезвычайно возросла с развитием современных методов пропаганды. Среди них самым важным является то, что называется „образованием“. Религия все еще играет определенную роль, но все меньшую, а вот роль прессы, кино и радио возрастает… Можно предполагать, что наступит время, когда любой сможет убедить любого в чем угодно… Объект, попавший в руки ученых в условиях научной диктатуры, будет делать семимильные шаги… Социальные психологи будущего будут вести различные классы школьников, на которых они будут отрабатывать различные методы выработки уверенности, что снег черный. Очень быстро будут получены различные результаты. Во-первых, будет доказано, что семья мешает. Второе — обработка не даст существенных результатов, если она начнется после десятилетнего возраста. Ученым будущего предстоит… точно подсчитать, во что обойдется убеждение одного школьника в том, что снег черный, и насколько дешевле будет убедить его в том, что снег темно-серый“.

С тех пор технической рациональностью оказалось опутано большинство жизненных сфер. „Технический разум“, принимаемый за объективный, определяет текущее существование и планирование. Наука во всем этом оскоплена, она уже не является инструментом познания. „Простолюдины не будут знать, как формируются их убеждения“, — говорит Рассел. Обывателю предъявляется готовая „технология“, в т. ч. технология самой жизни: экономических, частных взаимоотношений, индивидуального существования, времяпрепровождения, различные психологические методы достижения успеха, повышения самооценки, релаксации, преодоления стрессов и т. п. Собственно же человек и взаимоотношения между людьми не имеют во всем этом значения. Техницизм определяет большинство решений, становится универсальным посредником, новой некоммуникативной идеологией (Ю.Хабермас). „Некоммуникативной“, ибо человек в любой момент времени остается обращен не к своему внутреннему миру или к себе подобным, а к бессчетному числу правил, по которым совершается взаимодействие, выстраивается самосознание и поведение. Готовая почва для технологизации политики, применения психопрограммирующих матриц, множественных „загрузок“ и „перезагрузок“ общественного сознания на манер управления компьютером…

Пример подобной „перезагрузки“ и представляет концепция национализма в исполнении НДПР. „Наступит время, когда любой сможет убедить любого в чем угодно“, — эти слова Олдоса Хаксли могли бы подойти на роль общего эпиграфа к выступлениям П. Хомякова и А.Севастьянова. Новый тип манипулирования сильно отличается от прежних, практиковавшихся в условиях идеологического общества. Пропагандистское давление оказывалось велико в разных случаях: при коммунизме, в условиях гитлеровской Германии. Большевиками и идеологами нацизма, каждыми по-своему, реализовывалась технократическая программа преобразований, выдвигалась и цель выведения новой породы людей, новой морали и новых взаимоотношений. Но все-таки пропаганда и контрпропаганда развертывались „в слое аргументов“ — доступных сознанию обоснований правоты и неправоты, цензуры, контроля высказываний, поощрения одной точки зрения и ожесточенной критики другой. В перевоспитательском рвении был также заметен преимущественный педагогический, т. е. гуманитарный аспект, в то время как современная борьба за умы строится уже не на основе прямых высказываний и утверждений, а на основе т.н. риторики внушения.

Предметом поражения становится идентичность человека, а также субъектность более крупных социумов, как, например, религиозная община или нация, к которым человек относится. Что и видим со всей отчетливостью в документах „национал-державников“. Ключевые контрапункты: Россия как единое целое с Западом, антитеза с „цветной“ периферией, историческая ошибка имперскости, национальное государство как единственно рациональная державная конструкция, Православие как чуждая, несовременная и неэффективная религия, необходимость культивации взамен ее „истинно русского“ язычества — это не суть политическая программа, а ряд установочных психических „меток“.

Ни НДПР, ни ДПНИ, ни другие подобные им структуры в строгом значении не являются политическими организациями и не собираются принимать участие в политике в обычном понимании этого слова. Это проникающие сети, действие которых А. Белов-Поткин объясняет словами: „Мы ничего не даем, только берем“ и: „Кто свяжется с нами, уже не отмоется“. Заявления, может быть, преждевременные, однако ясно дающие понять осевой принцип и направление устремлений „новой оппозиции“, целью которой в данном случае является трансформация политики как таковой, задание нового ее измерения, в котором обессмыслено оказывается состязание теоретико-исторических и экономико-социальных платформ; размывается и сам политический дискурс.

Условным, как мы видели, становится деление на представителей „Родины“ и ЛДПР, политиков публичного и маргинального слоя, православной и антиправославной направленности. Внимание перефокусируется, в основном, на возможности нового метода — с вопросов „что“ на вопросы „как“, — чем по существу проектируется новый человеческий тип и модель поведения, подходящие под использование аппарата социокибернетических технологий и остающиеся уже целиком вне традиционного гуманитарного контекста. В этом и состоит смысл „эффекта нелинейности“.

Если оппозиционные радикалы прежнего образца, например, те же национал-большевики Эдуарда Лимонова, при всем экстремизме своих воззрений, презентуют обществу традиционный тип корпоративности со структурой, границами, набором идей, эмблематикой, стилем одежды, способами выражения протеста, планирования акций и пр., то здесь перед нами, без всяких сомнений, оказывается организованность измененного вида, стоящая вне характерных отличий и манифестированных рамок поведения. Как это с увлечением описывает один из адептов ДПНИ: „Вот мимо тебя прошмыгнула девушка. Обычная. Не в косухе. Не в камуфляже. Без банданы. Взгляд спокойный. Глаза не навыкате. Слюна с уголка рта не бежит. Хватать? Ну, схвати. Паспорт проверь. Она тебе улыбнется. Что здесь делает? Гуляет — выходной же день… А вот парень такой же. А вон мужчина — с виду солидный. А вон бабушка с внучком“ (Дмитрий Голышев).

Не политика — удовольствие и игра. Никакой априорной заданности, ничего напоминающего мученичество за идею. Напротив, один непрерывный экспромт, перфоманс, ирония, пьянящее ощущение безграничной свободы и собственного превосходства. „Да сколько ж вас?! Откуда вы взялись?! Не стоять! Нарушение общественного порядка! (В ответ — А.Р.) Суверенитет! Стабильность! Всемерное укрепление! Всесторонне развитие! Отрадные улучшения! „Газпром“!“ Скажете, ребячество? Но 10 тыс. милиционеров с омоновцами в полной экипировке, служебные собаки, десятки „автозаков“ и вертолет, барражирующий над городом, свидетельствуют о том, что властью воспринята „заявка“ ДПНИ на резкую эскалацию хода событий.

Как знать, что является целью очередного выступления? Заблокировать транспорт? Захватить метро? Создать давку и спровоцировать жертвы? Отвлечь внимание и оттянуть силы от другой площадки, например, от Останкино, где по примеру недавних венгерских событий на штурм телецентра ринутся специально подготовленные отряды? В самом деле, заранее невозможно решить: является ли сегодняшняя акция рядовым, плановым напоминанием о себе или же детонатором, завязкой последующего более острого сюжета? В конце концов, неясно даже, хотят ли по-настоящему организаторы провести марш. Может быть, цель — это как раз произвести больше шума, сбить с толку, заставить власти суетиться и нервничать?

Дмитрий Голышев, далее:
Шантаж „побоищем в метро“ — это ее (оппозиции) обескураживающий прыжок. Одним нестандартным ходом, власть была поставлена в положение, в котором она проигрывает в любом случае (цугцванг). Сначала ей нужно было выбирать между почти неизбежным кровопролитием и позорным „сливом“ (разрешением на марш). Потом, когда паника во властных коридорах стала очевидной, а грядущий „апокалипсис в метро“ обеспечил соответствующий медийный резонанс, делается новый ход. Объявляется: „безответственная коррумпированная власть запланировала бойню, но организаторы ей такой радости не доставят“ и… сообщается, что скромный „народовольский“ митинг человек на 300 превратится в „нечто совсем другое“. Тут опять два варианта, и оба для власти — проигрышные. „Блокировать“ и „рассеивать“ на поверхности людей, которые только что проявили ответственность и благоразумие, отказавшись от метро или молча наблюдать за происходящим, демонстрируя свою абсолютную беспомощность?“

Те же самые мотивы и у Петра Хомякова:
…результаты были достигнуты еще до Марша. И тем самым его организаторы продемонстрировали свое владение сетевыми технологиями. О которых много говорят, но которые до этого момента никто в России не продемонстрировал. А вот организаторы Марша сделали это.
Теперь, допустим, что было бы, если бы организаторы вдруг, 3-го ноября, за день до намеченного, вообще отказались бы от Марша.
1. Упомянутые результаты все равно уже были достигнуты.
2. Силы МВД все равно бы сосредоточились в местах предполагаемых акций и оголили бы другие участки. Это продемонстрировало бы заинтересованному стороннему наблюдателю возможности наращивания усилий в других местах, если бы такая задача стояла. Возможности малыми силами вызвать полный хаос. Власти же в любом случае продемонстрировали свою уязвимость при всей видимости своего всесилия.
3. Некоторое напряжение и неудобства все равно сохранились бы, озлобляя обывателей, окончательно срывая лакейский праздник.
4. Власть получила бы пощечину, показав себя полными идиотами, пустившимися ловить руками пустоту».

Не совсем, разумеется, пустоту. Милиции и ОМОНу все-таки удалось выбрать ответную тактику — выводить из игры на время, без особенной жесткости, а под липовыми предлогами нарушения ПДД и нахождения в нетрезвом виде значительную часть участников акции. Но что будет, когда в результате какого-нибудь инцидента с мигрантами (возможно, целенаправленным образом созданного) ДПНИ и союзники объявят по аналогичной схеме «неделю протеста» или «месячник протеста»? Как выдержит Москва те же самые милицейские режимные меры уже не в праздничный день, а в будни, когда работа транспорта и перемещение масс людей являются критически важными? Что делать с инцидентами, в т. ч. и кровавыми, которые могут произойти здесь; каким образом избежать неминуемых накладок и рассогласований в действиях властных инстанций и правоохранительных органов? Можно не сомневаться, что для имеющегося корпуса СМИ данная тема моментально станет излюбленной, критика властей будет значительно перевешивать, а очередные выходки «неуловимых», остающиеся всякий раз на грани законности и не предполагающие со стороны властей серьезного воздействия, окажутся окутаны романтическим флером и даже некоторой оппозиционно-общественной симпатией.

Если это ребячество, то такое, которое ставит под сомнение серьезность всего остального, что происходит в государственном руководстве, политике и т. д. Ко всему прочему, «новая оппозиция», руководствуясь своей нелинейной логикой, способна провозглашать теперь любые праздники и принимать участие в любых мероприятиях: с портретами Путина и лозунгами поддержки или без них; примешиваясь к футбольным фанатам, новогодним гуляниям, массовым концертам или церковным крестным ходам. Как распознать заранее вложенный во все это сценарий и угадать момент, когда мирно настроенная масса народа превратится в объятую паникой свалку?

До «полного хаоса», столь вожделенного для П. Хомякова, тут, разумеется, далеко. Однако, понятна сила общественного увлечения, аффекта. Как только описанное своеобразное «городское партизанство» выдвинется в разряд популярных, постоянно пребывающих на слуху тем, к активности политической оппозиции прибавится еще масса других факторов и течений. Легко воспламеняющегося материала в мегаполисе — хоть отбавляй. Потенциал деструкции, находящийся в скрытом, латентном состоянии и удерживаемый незнамо чем, чрезвычайно высок. Нам уже приходилось рассматривать феномен т.н. немотивированного насилия на примере событий годовой давности во Франции. Тогда также имелись определенные основания полагать, что при возбуждении стихийной эпидемии неповиновения и поджогов первоначально некими силами были задействованы специальные сетевые технологии. Правительству с огромным трудом удалось восстановить нормальное течение жизни, но власть во всяком случае понесла огромный урон; на подавлении бунта «сгорел» как политик министр МВД Н. Саркози, бывший влиятельнейшей фигурой во французском истеблишменте и претендовавший на пост президента после ухода Ж.Ширака. Высокопоставленным лицам в целях наведения порядка пришлось также прибегнуть к переговорам с некоторыми этническими и религиозными сообществами, небезупречными, если мягко выразиться, в правовом отношении, и поделиться с ними тем самым долей своей легитимности.

Все это может получить свои, подчас весьма неожиданные аналогии и перверсии применительно к российской политической действительности. Тем более что новые веяния, увлечение «нелинейной политикой» охватывает радикальную оппозицию аккурат в преддверии большого предвыборного цикла 2007−2008 гг.

Окончание следует