Первый блин комом?

Или почему РПЦЗ не может решиться на воссоединение с Московским Патриархатом?

Прошло уже два месяца с тех пор как в Сан-Франциско состоялись сначала Всезарубежный, а затем и Архиерейский соборы РПЦЗ. Многие российские СМИ поспешили тогда объявить о воссоединении двух частей Русской Церкви как о свершившемся факте, однако по прошествии некоторого времени можно видеть, что воссоединение по-прежнему остается хотя для многих и желанной, но пока недостижимой целью.

В чем же кроются причины промедления, почему до сих пор священнослужители Русской Церкви не могут совместно служить и причащаться от одной чаши? Казалось бы, согласительные комиссии достаточно подробно разобрали имевшие место церковно-политические расхождения, дали оценку многим спорным явлениям церковной жизни ушедшего столетия и констатировали, что они не могут служить безусловным препятствием для восстановления евхаристического общения.

Московский Патриархат пошел практически на все условия, выдвинутые со стороны РПЦЗ: в течение двух последних лет члены согласительной комиссии, проявляя чудеса дипломатии, составляли обтекаемые документы и изобретали политкорректные формулировки, но воз, как говорится, и ныне там. Пока что решения комиссий, синодов и соборов носят лишь рекомендательный характер. При этом слишком много внимания уделяется вопросам второстепенным, не имеющим прямого отношения к сути обсуждаемых проблем, что невольно наводит на мысль о том, что главная цель этих зацепок просто потянуть время. Но в чем же, собственно говоря, причины подобной нерешительности?

С самого начала было абсолютно очевидно, что как бы ни протекал процесс, есть условия, которые являются изначально заданными и не подлежат обсуждению — и в первую очередь, это поминовение Святейшего Патриарха. Если уж зашла речь о восстановлении единства Русской Церкви, то очевидно, что у единой Церкви может быть только один глава — и, конечно, не Нью-Йоркский митрополит, а Московский Патриарх. Следовательно, в случае воссоединения Первоиерарх РПЦЗ, а вслед за ним и прочие иерархи и священники Зарубежной Церкви, должны возносить за богослужением имя Святейшего Патриарха Московского и всея Руси.

Казалось бы, что может быть проще — поминать Московского Патриарха во время службы? Но очевидно, что за этим простым изменением литургической формулы кроется нечто гораздо большее — ни много, ни мало, как смена идентичности. Таким образом, уже этот, казалось бы, совершенно очевидный и изначально заданный пункт порождает серьезные сложности.

Нельзя забывать, что большинство самых мощных и влиятельных приходов РПЦЗ, равно как и Синод Зарубежной Церкви, где хранится Курская икона Знамения Пресвятой Богородицы — Одигитрия Русского Зарубежья, а также главный духовный центр РПЦЗ — Свято-Троицкий монастырь вместе с духовной семинарией в Джорданвилле, находятся на территории США — лидера современного западного мира. Соответственно, и Первоиерарх, и значительная часть клириков и мирян Зарубежной Церкви являются американскими гражданами. Эти люди, конечно, имеют русские корни, они сохранили Православную веру и русский язык, но в то же время их настоящей родиной является уже не Россия, а Америка, и этот факт ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Конечно, то же самое можно сказать и об эмигрантах, проживающих в других странах Запада, но пример американской эмиграции наиболее яркий, поэтому именно от него мы и будем отталкиваться в дальнейшем.

Очевидно, что пресловутый политический фактор с самого начала играл в переговорном процессе далеко не последнюю роль. Характерно, что импульс к началу процесса сближения исходил не от главы Русской Православной Церкви или ее официального представителя, а от светского лица — Президента России. Впрочем, если быть точнее, импульс к сближению и контактам с Зарубежной Церковью исходил от Патриарха неоднократно, но в РПЦЗ был воспринят только тот сигнал, который исходил не от Предстоятеля Русской Церкви, а от первого лица Российского государства. В трактовке иерархов РПЦЗ эта неожиданная благосклонность к инициативе президента объяснялась следующим образом: главной виновницей бед Русской Церкви в зарубежье всегда считали именно советскую власть, поэтому когда ее преемница — современная российская власть, подала сигнал к примирению, то он и был воспринят как необходимое условие для начала активных действий по пути сближения разрозненных частей некогда единой Русской Церкви.

Политическая ангажированность процесса воссоединения стала очевидной уже с первых дней после того, как состоялась встреча Президента Путина с митрополитом Лавром в сентябре 2004 г. в Нью-Йорке. Участие в процессе близких к окружению Президента священнослужителей и бизнесменов, прием Путиным в своей резиденции Патриарха Алексия и митрополита Лавра в завершение первого официального визита Первоиерарха РПЦЗ в Россию и ответный визит президента митрополиту Лавру во время посещения Нью-Йорка в 2005 году слишком явно свидетельствовали о том, что за словами об отношении к процессу как к сугубо внутреннему делу Церкви стоит реальная заинтересованность власти в его успешном исходе. Многие поспешили увидеть в «высочайшем» благоволении залог успеха всего дела, но неожиданным образом оказалось, что непомерная активность государства в конечном итоге оказала всему процессу медвежью услугу.

Впрочем, неизбежные трудности, которые возникли в ходе переговорного процесса, еще не говорят против его необходимости и целесообразности. Мотивация президента Путина была предельно ясна. Обеспокоенный падением международного престижа России, он стремился во что бы то ни стало поднять авторитет страны в мире. Но на кого в мире может опереться современная Россия, кого может назвать своим союзником? К сожалению, со времен Императора Александра III, который считал, что у России есть только два союзника — ее армия и флот, ситуация если и изменилась, то только к худшему: на международной арене новых друзей мы так и не приобрели, а старых потеряли. И даже современная российская армия — по крайней мере, по своему техническому состоянию — только с большими оговорками может считаться союзницей собственной страны.

На этом фоне президент вполне резонно рассудил, что, в первую очередь, необходимо предпринять шаги в сторону сближения с русской эмиграцией и сделать ее союзником России на Западе. Нельзя сказать, чтобы русская эмиграция обладала там большим политическим весом, но важно учесть, что зачастую именно представители эмиграции — как «свои люди» в западном обществе — выступали и выступают в качестве экспертов по России, дают оценки российской политической жизни, и в этом смысле их влияние не следует недооценивать. Кроме того, с помощью представителей эмиграции, интегрированных в западное общество, можно успешно налаживать деловые контакты и продвигать всевозможные бизнес-проекты, в чем современная Россия весьма заинтересована.

Президент прекрасно понимал, что первый шаг на пути привлечения эмиграции на сторону современного российского государства — это преодоление церковного разделения, поэтому он и выступил с инициативой преодоления раскола. Таким образом, очевидно, что процесс воссоединения и зародился, и протекал почти исключительно в политической сфере. Впрочем, еще раз повторим, в самом этом факте еще нет ничего страшного.

Когда процесс стал стремительно развиваться и, прямо скажем, форсироваться, это не могло не вызвать определенной настороженности со стороны американских правящих кругов, тем более что в источниках информации о происходящем госдеп СЩА недостатка не испытывал. И речь в данном случае идет даже не столько о всемогущих американских спецслужбах. Среди членов РПЦЗ, как имеющих русские корни, так и не имеющих их — так называемых «конвертов», то есть обращенных в Православие — достаточно много добропорядочных американцев, патриотов своей страны, которые не за страх, а за совесть блюдут интересы своего отечества. Достаточно сказать, что бывший посол США в Украине Хербст — как раз один из таких «конвертов» — член РПЦЗ и, конечно, активный противник воссоединения. Позиция посла — официального представителя американского госдепа — по вопросу воссоединения, безусловно, является знаковой: если кто-то и полагал наивно, что США как гарант демократии в мире занимают в отношении внутрицерковных дел исключительно нейтральную позицию, то с этими иллюзиями нужно было расстаться. Тот факт, что господина посла не пригласили поучаствовать во Всезарубежном соборе, положения дел, конечно же, не меняет.

Ответ на вопрос, заинтересован ли Запад, или конкретно США, получить в лице русской эмиграции и РПЦЗ пятую колонну России, думается, совершенно очевиден. Но дело здесь даже не в кознях американского госдепа, в которых, судя по всему, просто не было необходимости. Пока что у американских спецслужб нет особых причин для беспокойства: РПЦЗ — несмотря на усилия отдельных активистов и поборников воссоединения — отнюдь не рвется в объятия Московского Патриархата и российского государства. С точки зрения простых американцев — членов Зарубежной Церкви — даже если их предки когда-то жили в России, жить с идеей Святой Руси в сердце и с американским паспортом в кармане гораздо надежнее и спокойнее, чем находиться в зависимости — пускай пока лишь потенциальной, но в любой момент могущей стать реальной — от российских чиновников — светских или церковных, по-прежнему обладающих в глазах добропорядочных американцев весьма сомнительной репутацией.

Нам, живущим в России, пора наконец понять, перед чем остановилась в нерешительности русская эмиграция: отныне она не только должна быть носительницей высоких идеалов Святой Руси, но и должна стать — по крайне мере в сознании своих американских соотечественников — представительницей вполне реальной страны, которая с точки зрения американского госдепа далеко не всегда занимает дружественную позицию в отношении США. «Подставляться» — как принято сейчас говорить — таким образом эмигранты не очень-то хотят, особенно если учесть, что по сравнению с достаточно отвлеченной любовью к России, их любовь к Америке как к стране, которая предоставила им убежище, взрастила, вскормила и дала путевку в жизнь, является вполне реальной.

Но что это такое, как не своего рода «сергианство», если понимать под этим термином компромисс Церкви с безбожной властью, продиктованный нежеланием лишиться если не ее благоволения, то, по крайней мере, лояльности? Кто из честных людей дерзнет положа руку на сердце сказать, что современная американская власть, официально запрещающая даже произносить имя Христа и поклоняться распятию, не является безбожной по своей сути? Впрочем, в отличие от горячих голов из РПЦЗ, изобличающих сергианскую сущность Московской Патриархии, мы далеки от того, чтобы обвинять Зарубежную Церковь в сергианстве. Переводя эту псевдопроблему в шутку, мы можем лишь сказать, что сергианство РПЦЗ налицо, но мы ее в этом не обвиняем.

Но отложим шутки в сторону и спросим себя всерьез: имеем ли мы право упрекать русскую эмиграцию в том, что она не торопится восстанавливать свои связи с исторической родиной? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо хотя бы попытаться понять, что представляет собой наша страна в глазах эмигрантов?

Современная Россия глазами эмиграции

Современная Россия — это государство, которое официально является преемником Советского Союза, которое не только не осудило палачей и преступников советской эпохи, размер злодеяний которых не имеет прецедентов в мировой истории, но и — совершенно невероятным образом — пытается примирить палачей и их жертв.

В этой связи чрезвычайно показательным является открытие памятника «Примирение», которое состоялось в середине июня недалеко от Казани. Весьма примечателен повод для его открытия: в годы революции в одном из боев, который возник в результате попытки группы чекистов захватить монастырь, погибли девять монахов и девять захватчиков. Теперь в память об этом событии воздвигается памятник, на открытии которого присутствует глава ФСБ — службы, являющейся преемником революционной ЧК и, судя по всему, весьма гордящейся этим преемством.

Возникает вопрос, кто с кем примирился и на каком основании? Видимо, не впрок пошел урок с днем примирения и согласия 7 ноября, празднование которого, к счастью, отменили депутаты Госдумы, послушавшись голоса Церкви. Но если вдруг действительно кому-то не дает покоя идея ложно понятого всепрощения — примирения убийц с их жертвами, то почему, например, на Куликовом поле не открыть памятник примирения с Мамаем, на Бородинском — с Наполеоном, на Прохоровском — с Гитлером? Почему, наконец, в Буденновске не поставить памятник Шамилю Басаеву, которого — если следовать этой логике — непонятно зачем господин Патрушев так долго отлавливал, вместо того чтобы «по-братски» с ним примириться? Ссылка на то, что в случае с казанским памятником речь идет именно о преодолении внутреннего — внутрироссийского — противостояния, конечно же, всерьез быть принята не может, так как дело отнюдь не в характере конфликта — внутреннем или внешнем, а в причинах противостояния.

Для кого-то, может быть, неожиданным, но в действительности вполне закономерным образом процесс церковного объединения выводит нас на более серьезные — государственные и общенациональные вопросы.

Пример с казанским памятником красноречиво свидетельствует о том, что главные проблемы современной российской власти находятся отнюдь не в сфере политики или экономики, как принято считать, а, в первую очередь, в сфере определения собственной идентичности. Попросту говоря, налицо кризис национальной идеи.

Конечно, если исходить из того, что главным приоритетом современного российского государства или, если угодно, национальной идеей в трактовке нынешней власти является «повышение уровня благосостояния граждан», то с этой точки зрения совершенно безразлично, кто кого и за что убивал в годы революции и гражданской войны. Но не отдает ли это «новое мышление» смердяковщиной: если бы Россию завоевал Наполеон, ей бы это пошло только на пользу, поскольку французы — «благородная» нация? Неудивительно, что до сих пор кто-то сожалеет о том, что Россия не была завоевана «более цивилизованными народами». Такие люди никак не могут понять, почему страна с упорством достойным лучшего применения противится западной экспансии.

До тех пор пока русские дети видят на главной площади страны Покровский и Казанский соборы наряду с мавзолеем — языческим капищем, пока на площади перед главной святыней России Троице-Сергиевой Лаврой они будут проходить между памятниками Преподобному Сергию и его гонителю Ленину, до тех пор пока наконец не состоится всенародный суд, на котором с убийц, палачей и преступников будет сорвана личина народных героев, мы не сможем сказать, что мы действительно преодолели последствия гражданской войны.

Если согласно православному учению величие личности определяется глубиной ее покаяния, то, безусловно, величие нации заключается в умении признавать свои исторические ошибки, а не в нелепых и постыдных потугах власть предержащих прикрыть фиговым листом собственные исторические ошибки. И совершенно очевидно, что все ужасы и беззакония революции, гражданской войны, красного террора, чисток, лагерей и прочих беззаконий советской власти будут лежать на совести и нынешней российской власти, до тех пор пока она считает себя преемницей власти советской. Отсюда с неизбежностью напрашивается вывод о том, что наряду с реабилитацией жертв красного террора необходимо осудить и виновников этого террора.

А далее логика истории с неизбежностью поставит вопрос и о легитимности нынешней российской власти как получившей свои полномочия от нелегитимной по своему происхождению и сути власти советской. Очевидно, что подлинное российское государство может считать своим легитимным предшественником только Российскую империю, что хотя и не означает возвращения к монархической форме правления, но и не исключает этого.

С глубоким сожалением приходится констатировать, что современная российская власть, делая неуклюжие попытки примирить белых и красных, пытается, по сути дела, представить идеи, за которые воевали и те, и другие, в равной степени несостоятельными перед лицом истории и таким образом сознательно или неосознанно извращает историческую память народа. Выдавая за национальную идею России некое «повышение благосостояния граждан» власть — возможно, и не осознавая этого — дискредитирует сама себя.

Поэтому с полным правом мы можем констатировать, что неудавшаяся попытка воссоединения двух частей Русской Церкви стала, прежде всего, поражением не Русской Церкви, а российской власти, убедительно показав, что причины этого фиаско отнюдь не в пресловутой косности церковных иерархов, а в том недоверии, которое до сих пор внушает российская власть тем людям — живущим не только за рубежом, но и в России, для которых цель жизни не исчерпывается повышением уровня благосостояния. Не может внушать доверие та власть, которая, повторяя заезженные тезисы о многонациональности и многоконфессиональности нашей страны — как будто она стала такой только после 1991 года! — считает нравственные принципы чем-то относительным и во всяком случае необязательным для себя.

Итак, посредническая миссия президента не удалась, но мудрость политика заключается в умении делать выводы из собственных ошибок. К счастью, ситуация все еще не является безнадежной, и если российская власть сумеет извлечь урок из той неудачи, которая постигла ее при первой попытке восстановить единство Церкви, а через это и единство русского народа, это, по всей вероятности, и будет главным достижением переговорного процесса.