Засидевшись на реках Вавилонских.

Объединение как насущная потребность РПЦЗ и способ преодоления ее идейного кризиса

ЧАСТЬ 1

Даже не удивление, а ощущение какого-то химерического кружения от агрессивно-критических отзывов и комментариев к назначенному на 6 мая с. г. открытию в Сан-Франциско IV Всезарубежного Собора. Как известно, вопрос, который предполагается решить здесь, — это объединение двух частей исторически разделенной Русской Церкви: Московской Патриархии и РПЦЗ. Давно, очень давно в Русском зарубежном рассеянии не проявлялось такого пыла, не затевалось стольких заочных и очных словесных дуэлей, по поводу и без повода не ломалось так много копий, как в преддверии упомянутого шага. Из-за чего же? Всего только из-за нежелания отдельных личностей обращаться сознанием и чувствами к России, вспоминать о себе как о части России, а против всякого здравого смысла утверждать обратное: автономность и самодостаточность эмиграции, которой, странно сказать, хорошо и привольно живется «в земли чуждей».

136-й псалом, петый евреями в плену вавилонском: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона. На вербиих посреде его обесихом органы (оставили мы арфы) наша. Яко тамо вопросиша ны пленшии нас о словесех песней и ведшии нас о пении: воспойте нам от песней Сионских. Како воспоем песнь Господню на земли чуждей? Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прильпни язык мой гортани моему, аще не помяну тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего. Помяни, Господи, сыны Едомския, в день Иерусалимль глаголющия: истощайте, истощайте до оснований его. (Припомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима, когда они говорили: „Разрушайте, разрушайте до основания его“)». Видите веру и верность лучших из иудеев, этого ветхозаветного богоизбранного племени? Песни не поются, язык приклеивается к гортани, душа готова проклясть себя самою, «если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего»! То ли мы видим от некоторых ревнителей «русской идеи», «чистоты русского Православия», которые как бы уже не нуждаются в Родине и отыскании собственных начал, но вполне удовлетворены собою и своим положением, так что не только поют-веселятся, но с некоей злобною ревностью встречают любое известие о переменах в далеком Отечестве, о восстановлении в нем порушенного церковного здания.

«Радетели и строители Православия в современной России все сделали не то и не так», — таков вкратце пафос противников примирения и объединения двух частей Русской Церкви. Отечество для засидевшихся на реках Вавилонских есть в общем смысле понятие неудобное и даже излишнее. Пожалуй, что тиранический и постоянно хулимый большевицкий Союз устраивал этих деятелей больше, чем теперешняя Россия, готовая дать поле деятельности, но и испытать, причем не на словах, а на деле, глубину и искренность их веры и патриотических убеждений. 70-летнее вавилонское пленение тяжкой пятой легло на все части разделенного русского общества. Однако же, полной бессмыслицей выглядит желание определенной части изгнанников навсегда оставаться при нем, затвердить разделение и оспорить сам смысл эмиграции как отрасли российского древа, остающейся живой и плодовитой до тех пор, пока не рассечена связь и не прерывается постоянный приток свежих духовных и человеческих сил от самой почвы.

Напротив, мировоззрение «непримиримых» все целиком состоит в том, чтоб укрепить в себе и других ощущение перевернутого мира, в котором единственно ценна их кабинетная «Наша страна», в то время как Россия реальная и историческая оказывается выброшена прочь за пределы их интересов. Вам кажется это преувеличением, писательской метафорой? Но разве упрямое желание в очередной раз отделить «эрэфию», как прежде «совдепию», от преемственности «настоящей России»; усваивать за собой роль «истинно Российской Церкви», отказывая при этом в значении жизни тысяч приходов и сотен монастырей в разных концах Отечества — разве все это не удостоверяет болезненной самовлюбленности упомянутого крайнего идейного течения?

Споры по поводу препятствий к объединению с Московской Патриархией — это лишь частный пример происшедшей подмены. Привычка инстинктивно отталкиваться ото всего, чем ставится под сомнение превосходство их вымышленных «эмигрантства» и «зарубежничества», несомненно, проявит себя и в любом другом выборе и решении. «Теперь многие говорят: в России идёт „возрождение“, — захлебываясь инквизиционным восторгом, пишет одно из „открытых обращений“ к Собору. — Погоди, не торопись! Да, святители наши верили в русский народ, ожидая возрождённую Историческую Православную Россию. Где же эта возрождённая Православная Россия, когда имя ее не существует на карте, а лишь Российская Федерация — пространство населённое обезбоженным народом и иными племенами».

Неужто таков должен быть взгляд мировой русской диаспоры, обращаемый в сторону своей исторической Родины? Здоровому человеку нельзя не отшатнуться от этого образца анти-исповедания, в котором не видно и тени живого сопереживания и чувства причастности к земле отцов, а самое надменное и издевательское отношение, которого не всегда допускают даже заклятые недруги России и русских. Но нужно понимать, что для т. н. «ревнителей» предметом их ревности была и остается их собственная исключительность. Отсюда берется вся странная, извращенная метафизика, которая допускает хранение и отстаивание идеалов российского духа и российской миссии вразрез с судьбами и позицией самой России. Ибо чем хуже обстоят дела в метрополии, тем лучше для пресловутой «Зарубежной идеи» (задуматься только: словосочетание-то какое — абсурд начинает преследовать «непримиримых» уже на уровне фразеологии). И чем большею грязью полита жизнь «красной Церкви», тем ярче, по мнению некоторых, проявляется «кристальная чистота РПЦЗ пророчеств».

Что бы ни говорили, беда и большая беда касается прежде всего нравственного состояния чад РПЦЗ, в отношении коих российские православные собратья не позволили бы себе и малой части той грубости, которая еженедельно и ежедневно извергается на них из-за рубежа. С сожалением приходится признавать, что традиционно высокие культура и дисциплина изменили значительной части эмигрантской среды. Залогом «стояния в истинной вере» и даже особенной доблестью стали считаться раздраженные выпады и поношения Московской Патриархии. Болезнь эта, в отличие от «сергианства» и «экуменизма», не получила отдельного наименования, и никто не намерен предъявлять к РПЦЗ встречные иски, привешивая на нее уничижительные прозвища. В то же самое время, вполне очевидно, что одной из важнейших задач открывающегося IV Всезарубежного собора окажется эта: выведение наиболее здоровой и трезвой паствы из-под влияния истерических, еретичествующих проповедников; решительное размежевание с анархической распущенностью и политизацией жизни приходов.

В самом деле, какой степенью самоуверенности должен обладать человек, чтобы подобно Герману Иванову-Тринадцатому оценивать «нераскаянность», «отступничество» русских епископов, которых он без зазрения совести именует «советскими»? Всякой ли «духовной величине» из стана РПЦЗ вообще пристало возвышать свой голос до гневных обличений Патриархии в «закоренелом сергианстве»? Может быть, мы вполне готовы допустить это, лионский отец-протодиакон — личность неординарная. И фамилия у него такая… среди Ивановых не затеряется. И однако ж ему навряд ли доверено по стопам ветхозаветных пророков взыскивать грех Израилев, выносить строгий суд над историей. Мало что до сего дня было известно о чрезвычайных подвигах и дарованиях о. Германа, об обращении им в Православие того же Лиона, других стран и народов. Проповедь его, в отличие от проповеди известных наших духовников-старцев, не сыграла никакой особенной роли и в России. Перед нами — типичный пример того, когда личный капитал и притом довольно сомнительного качества сколачивают, самовольно присваивая себе образ борца за истину, обличителя чужих недостатков.

При этом не важны детали написанного. Прокламации о. Германа от первой строки до последней — это непрерывная ода своей принципиальности. Лейтмотивом их, о чем бы не говорилось, всегда остается одно: «собою мы целиком довольны и не чета остальным…» Понятно, что о единстве с подобным закуклившимся в своей самодостаточности кругом никакой речи идти не может. Скажем больше, дабы Иванову-Тринадцатому не мучиться впредь перспективою втягивания его в орбиту «апостасийной МП»: единство с ним в России ни для кого особенным образом не интересно. Весь небогатый диапазон приемов и средств, освоенный этим деятелем, начинается дерзостью и кончается хамством. Что толку всерьез комментировать автора, который называет «хорошо известной песенкой» упоминания про то, что в Советском Союзе епископат страдал вместе с Русскою Церковью и спасал ее? Может быть, это самому о. Герману довелось «страдать и спасать»? На каком, извините, основании положение тех, которые под жесточайшим давлением принимали условия атеистической власти, вызывает в этом представителе «общества процветания» саркастическую ухмылку?

Неправоту Декларации 1927 г. с полным правом мог оценить разве что репрессированный епископат этих лет. С некоторыми оговорками по данному поводу имели возможность высказаться иерархи, ушедшие в эмиграцию. С оговорками — ибо сами предоставили церковной ситуации в большевицкой России развиваться вне своего прямого участия. Никто не оспорит того, что в условиях гражданской войны эмиграция во многих примерах была оправдана и необходима. И все же известен трюизм: «уходя — уходи». Те из епархиальных преосвященных, которые не пожелали покинуть Россию, поступили так совсем не из-за любви к Совнаркому. Перед ними стояла растерянная и не имеющая надежного руководства паства, ворох постоянно текущих епархиальных дел, клир, требующий надзора и управления. Оставить все это на произвол судьбы казалось немыслимым.

Разделение таким образом оказалось более сложным. Свой компромисс затронул как часть церковной иерархии при Советах, так и выехавшее за пределы страны духовенство. Можно много говорить о намерении последнего продолжать из заграницы «если уже не военную, то идейную, духовную борьбу против захвативших Россию извергов рода человеческого», о «восьмидесятилетней идейной борьбе со Злом, представляющей главный смысл и оправдание стояния Русской Зарубежной Церкви» (Герман Иванов-Тринадцатый). Факт остается фактом: борьба эта, завораживающая воображение отца-протодиакона, протекала в обстоятельствах, даже отдаленно не напоминающих условия жизни Церкви на Родине. Заседания, съезды, резолюции… Ничто из этого, разумеется, не может сравниться со сложностью церковного управления в СССР 1920−30-х, в обстановке репрессий и открытого поощрения властями структур обновленцев. Отрицать разницу в положении по разные стороны от советской границы бессмысленно: эмиграция уходила туда, где условия жизни оказывались спокойней и проще; зарубежным духовенством таким образом выбирался наиболее доступный и легкий путь. Заметим, что из активно протестовавших против Декларации в 1927-м никому не пришло в голову вернуться в Россию, чтоб самому засвидетельствовать здесь принципы чистого, бескомпромиссного Православия. Меча громы и молнии в адрес митрополита Сергия, его со сталинским аппаратом оставляли один на один. Так какие могут быть придирки и разбирательства о неправомыслии Заместителя патриаршего Местоблюстителя со стороны тех, кто предпочел смотреть на происходящее из прекрасного далёка — оставаясь в полной безопасности и не будучи нимало стесненным в своей героической риторике?

Странная и сомнительная эта привычка раздавать «советы постороннего» и проявлять необыкновенную решимость вне рамок компетенции красной «чрезвычайки» надолго останется в идеологии и строе РПЦЗ. С самого начала юрисдикция карловчан формируется как антисоветская и антипатриархийная. Уже в 1921 г. она заявляет себя как структура с ярко выраженными политическими целями: устранения от власти большевиков и восстановления монархии. В Патриархии это отнюдь не приветствуется и даже вызывает отторжение. Одно дело — пожелание самодержавия, и совершенно иное — реальность его осуществления в конкретных условиях. Даже на чисто условном, теоретическом уровне эмиграция не смогла договориться по вопросу о династическом преемстве.

В пределах же Советской России в начале 1920-х Церковь с огромным трудом балансирует над разделениями, стараясь сохранить значение Церкви всего русского народа, а не какой-либо одной его части. Приходы и монастыри действуют по разные стороны фронтов, они не могут становиться заложниками противоречивых политических манифестаций иерархов. Любой демарш эмигрантской иерархии мгновенно производит новые и все более нарастающие волны большевицких репрессий. Тем более, что в Карловцах всегда с удовольствием играют в политику, громогласно призывают мир скопом наброситься и удушить Ленина с Троцким.

Нет ничего удивительного, что в этих условиях дистанция между епископатом, находящимся в Советской России и зарубежным, растет. Скажу то, за что, вероятно, некоторые будут готовы побить автора этих строк камнями: Декларация митрополита Сергия явилась настоящим праздником на карловацкой улице. Со скрипом таковая еще признавала над собой полномочия патриарха Тихона, «завещательное» же управление митрополита Петра и тем более Заместителя Местоблюстителя представлялись для нее в огромной мере условностью. Размежеваться с Патриархией, отказавшись даже от слабой и самой формальной зависимости от нее, в этих условиях стало заветным чаянием ВВЦУ митрополита Антония (Храповицкого). Однако, надежных канонических оснований к этому не представлялось. И лишь 1927 год дал наконец повод[1] во всеуслышание объявить: Патриархия пала и не является больше духовной предводительницей русских людей; единственным наследником Российской Церкви становится карловацкий Синод.

Автор не собирается на данном месте останавливаться и разворачивать свою историографию, в пику триумфализму «ревнителей» из стана Зарубежной Церкви обосновывать противоположную теорию «злонамеренной узурпации карловацким расколом церковного управления». Нет, в непростых, напряженных условиях каждая из сторон делала то, что считала полезным для России и соотечественников. Принципиально можно понять то, когда многие в Зарубежье и притом из лучших побуждений смотрели как на анахронизм на главенство Патриархии, находящейся под колпаком комиссаров и даже не легализованной ими. Первые лица ее оставались изолированы, под домашним арестом или в тюрьмах. Совещательный Синод при Местоблюстителе и его Заместителе не действовал, отсутствовала связь с епархиями, где большая часть кафедр оставались вакантными. Нет ничего удивительного в том, когда в политическом отношении карловацкая иерархия виделась наиболее перспективной и дееспособной. Принять инициативу на себя — казалось, сама насущная повестка дня диктовала митрополиту Антонию подобное организационное решение.

Другое дело, что канонические и идейные обоснования этого должны были выбираться менее революционными, а осторожными. Всегда вызывает сомнение, когда один человек берется отрицать правоту и полноценность веры другого. Уничижение Патриархии, открытое брезгование ею, смакование грехов Заместителя Местоблюстителя были откровенно лишними. Как показали последующие события, решительное размежевание с Москвой, а также митрополитами Евлогием (Западно-Европейский экзархат) и Платоном (Северо-Американский экзархат) не устранило противоречий внутри эмиграции и не повлекло за собой сколь бы то ни было значимых политических последствий. Зато самые неприятные следствия имела воинствующая апологетика карловчан. Образовалась идеологическая ловушка, замкнутый круг номинализма и отрицания, из которого Зарубежной Церкви не удается до конца выбраться и по сей день.

Правопреемной и каноничной РПЦЗ может считаться в той мере, в какой данные качества оспариваются у Московской Патриархии. Собственная экклезиология и мировоззрение карловчан по этой причине начинают являть образцы крайнего негативизма, руководствующихся как бы перевернутой логикой. Доказательства апостасийного характера Патриархии — они же суть подтверждение собственной правоты. В самом деле, выбирать приходится из двух: либо оставшаяся на Родине Церковь является истинной Церковью, и тогда непонятно зачем существует РПЦЗ, «политический сколок» с нее; либо «зарубежники», как часто говорится о том, удерживают последний оплот чистого Православия, совершают ни с чем не сравнимый «подвиг русскости», но для этого Московской Патриархии необходимо быть вовсе неправославной, а «сергианской», фактически сектой, прикрывающейся церковными зданиями и обрядом для достижения каких-нибудь посторонних целей, например, услужения КГБ и Политбюро.

В советские десятилетия последняя точка зрения усиленно поддерживалась, благо со стороны трудно было определить, что именно происходит за железным занавесом, внутри СССР, в патриархийных епархиях и приходах. Особо муссировались при этом разного рода косвенные аргументы и разоблачения, сиречь заявления высоких иерархов о полной свободе верующих в Советском Союзе, участие представителей Москвы в работе экуменического Всемирного Совета Церквей, активное вмешательство государственных уполномоченных по делам религий в хиротонии новых клириков, разного рода провокации органов, засылка информаторов, «подписки», «соглашения», предлагаемые священнослужителями и т. п. Об этом всегда нужно помнить в полемике с зарубежниками-ревнителями: претензии их по поводу «сергианства», «экуменизма» и «сотрудничества с органами» не имеют прямого значения, не рассматриваются по существу, в их содержании или причинах, а являются составляющими общего ореола «апостасийности», которая в отношении РПЦ считается вещью, a priori доказанной.

Итак, будучи густо оттеняема сумрачными тонами и линиями, взгляду из-за рубежа религиозная жизнь под Советами представлялась неисправимо забитой, окончательно и бесповоротно испорченной. На уровне частных суждений иерархов РПЦЗ, хотя и не принятое официально, широко распространяется убеждение в неполноценности, «безблагодатности» совершаемых в Московской Патриархии хиротоний и таинств. Уже в 1934 г., в Пасхальном послании митрополит Антоний прямо называет возглавляемую митрополитом Сергием Русскую Православную Церковь «московским расколом» и признает ее «совершенно безблагодатной, хотя и при сохранении внешности церковных богослужений и кажущегося совершения таинств».

Пафос экзальтированного обличительства временами достигает того, что собратья-православные, входящие в Московскую патриархию, прямо объявляются членами Антихристовой церкви, присягнувшими на верность сатане и выполняющими его поручения. Во время Второй мировой войны ярый антибольшевизм РПЦЗ дает о себе знать некоторой осторожной симпатией иерархов и клириков к гитлеровскому режиму в его борьбе против Сталина, а также определенной поддержкой таких сомнительных предприятий, как РОА[2]. После войны ряды эмиграции пополняются десятками тысяч «ди-пи"[3]; административный центр РПЦЗ перемещается за океан, в Соединенные Штаты Америки. Весь период «холодной войны» карловчане продолжают занимать крайние антисоветские позиции, солидаризируясь с борьбой Запада против социалистического лагеря и принимая активное участие в пропагандистской работе, направленной на Советский Союз. Как наиболее политизированная, эта часть эмиграция наяву грезит скорым падением коммунистов и возвращением в Россию в роли единственных и исключительных носителей «подлинно русской» и «истинно православной» традиции, светочей новой России.

Из этого можно представить, что для русских за рубежом могло означать начавшееся при Горбачеве стремительное крушение советского строя. Наступала пора, которой Зарубежная Церковь ждала столько томительных лет, к которой обращала все свои надежды и чаяния. Накопившиеся эмоции перехлестывают через край. Мансонвилльский Архиерейский Собор 1990 г. в очередной и уже который раз совершает свое ритуальное «осуждение сергианства», топтание ногами и оплевывание старого фетиша, в итоге приводя все это к давно назревавшему, но такому необходимому теперь официальному признанию Московской Патриархии «безблагодатной». При одной, но также весьма полезной оговорке: действительность совершаемых Таинств, их благодатность зависит от личных качеств священнослужителя. Крайне малому числу таковых незапятнанных священников будет дана возможность вступить в юрисдикцию Зарубежного Синода. В остальном РПЦЗ решает приступить к активной проповеди в бывшем Советском Союзе, территория которого отныне объявлена «миссионерской» — свободной для основания общин, приходов и монастырей.

По сию пору взаимоотношения двух Церквей оставались напряжены, однако не выходили за пределы воинственных словопрений. В Мансонвилле Московской Патриархии объявляется настоящая война на уничтожение. Ибо что такое признать Церковь «безблагодатной»? Это значит объявить ее лжецерковью. В конкретных исторических условиях данный шаг не мог означать иного, как: не хотим знать никакую РПЦ и не намерены нести перед ней никакой моральной ответственности, а действовать на территории России в своих интересах и по своему усмотрению…

Часть 2

Итак, Мансонвилльский Собор 1990 г. становится апофеозом и переломной точкой для радикального карловацтва. От слов РПЦЗ решает перейти к делу: повернуть историю вспять, утвердившись в качестве поместной Церкви в России взамен «красной» РПЦ. Однако, это же самое решение ставит Зарубежную Церковь перед действительностью, провоцирует начало глубочайшего кризиса внутри нее. Как в капле воды, в нервозных попытках реванша отражаются слабости карловацкой идеологии. Активная миссионерская работа в России не ладится. Подъять на плечи и двинуть вперед духовное просвещение громадной страны — это совсем не то, что произносить зажигательные речи, апеллируя к старым, нимало не изменившимся с 1920-х годов образам, снова и снова возжигать угасающий бойцовский дух в седой эмиграции.

После Мансонвилля внутри РПЦЗ становятся отчетливо видны признаки перезревания и распада. Педантичное, трепетное охаживание номинальной «чистоты исповедания», атмосфера тотального осуждения и самопревозношения, постепенно выливаются в форменную обструкцию и ересь. Таким же образом, как было заявлено на Соборе митрополитом Виталием, учили и еретики-донатисты III века: благодать принадлежит не Церкви, а отдельным благочестивым клирикам и мирянам. На этом наступает заминка и отрезвление. Для большинства в РПЦЗ становится ясно, что дальнейшая радикализация настроений клира и паствы — это путь в никуда, путь в пропасть сектантства и откровенного мракобесия. Отклик со стороны православного мира, различных поместных Церквей на решения Зарубежного Собора оказывается крайне неодобрительным и острым. Зарубежные епископы один за другим спешат отозвать свои подписи, поставленные под скандальным соборным определением.

Непреклонен остается владыка Виталий, у которого нет другого выбора: учреждение в России параллельных церковных структур — прямой произвол, шаг, прямо противоречащий 6 правилу Второго Вселенского Собора. Вопреки всякой правде и здравому смыслу, престарелый первоиерарх РПЦЗ продолжает упорствовать в своем донатизме, еще и еще настаивать на том, что Московская Патриархия является только видимостью Церкви, «партийной церковной организацией», а потому лишена всяческой благодати. И это в те годы, когда, казалось бы, исчезают любые препятствия для восстановления молитвенно-канонического общения, когда в России открывается непочатая нива совместной работы!

Дальнейшие события, связанные с расколом на РПЦЗ (Лавра) и РПЦЗ (Виталия), православной аудитории в России уже более-менее известны. Печальная история эта не заслуживает того, чтоб в очередной раз повторяться и комментироваться. Заметим лишь, что старческое помутнение вождя «ревнителей» становится еще одним символом бесславного конца радикальной «Зарубежной идеи».

Более показательным и интересным является развитие церковных процессов внутри самой России, где, вопреки ожиданиям идеологов эмиграции, православная жизнь скоро приобрела самостоятельное течение, живую энергию и точки роста. Московская Патриархия, особенно после избрания Патриархом Московским и Всея Руси Алексия II (Ридигера), приступает к активному миссионерству, расширению сети приходов, монастырей, епархиальных и ставропигиальных учреждений. Поводов торжествовать победу Православия нет — страна с начала 1990-х буквально проваливается в тяжелый политико-экономический кризис, открывается период безоглядных и безответственных экспериментов либеральных правительств, замешательства и упадка во всех областях жизни.

Увы, с завершением советского времени решительного всенародного обращения и покаяния не происходит; по ходу церковного строительства выявляется все больше проблем, вызванных забвением духовных традиций, распространением в народе суеверий и оккультизма, приходом в страну протестантских миссионеров, слабой пастырской подготовкой, пробелами в управлении епархиями, финансовыми и иными злоупотреблениями. В агрессивную оппозицию церковной проповеди встают ангажированные либералами СМИ, государственная линия по отношению к Православию, культурным и нравственным ценностям оказывается близорукой и попустительской. И все-таки ясно, что православная жизнь затеплилась, начала оформляться и строиться, представляя миллионам сограждан в разных уголках страны реальный выбор между грехом и покаянием, мирским блужданием и жизнью по вере.

Трудности не могли уже поколебать уверенности в том, что Россия была и остается православной страной, что церковность вырастает в одну из важнейших составляющих жизни. Большинство совершаемых ошибок и отклонений имели рабочий характер и были по-своему неизбежны. Они требовали настойчивого труда над собой, приложения усилий епископата, священнослужителей и активных мирян. Тем более очевидным становилось то, что реальное возрождение, рождающиеся новые церковные формы так или иначе, как от центра кристаллизации, исходят от «патриархийной» Церкви, которая мало-помалу восстанавливает силы и обнаруживает все большую зрелость и самостоятельность, в т. ч. и в изживании из своей среды наследия 70-летнего ига официального атеизма.

С точки зрения «непримиримой» карловацкой доктрины, ничего подобного не должно и не могло быть. За прошедшие десятилетия Московскую Патриархию столько раз объявляли отпавшей, переродившейся в «культовый филиал совдепии», торопились окончательно схоронить, что носителей данного мировоззрения напрочь лишило понимания сути событий, происходящих на Родине. Восстание из пепла гиганта, разрушенного гонениями практически под основание, само по себе выглядело чудом, обескураживало скептиков, ломало их доводы и привычные стереотипы. На усиление роли РПЦ «ревнители зарубежной чистоты» отвечают еще большим обскурантизмом и отрицанием. Любой шаг, предпринимаемый Патриархией, истолковывается в сугубо негативном смысле, как личный карьерный интерес и корысть. Годы проходят, но, увы, Россия и заграница не становятся ближе друг к другу. Напротив, над ними нависает новая и еще более мрачная тень недоверия.

Эмиграция ждет и не может дождаться. Из Отечества не слышно ожидаемой мольбы и призывов, обращенных к «свободной и лучшей части русского народа», — прийти и принять на себя руководство и наставление, сыграть роль элиты, нового «ведущего слоя». Причины этого имеют в том числе и политический характер: закулисой и Западом демократия Ельцина с самого начала оказывается прочно поставлена на космополитичные, антинациональные рельсы. Но имеет место и нечто другое, а именно отвлеченные романтизм и надуманность, которыми успела сама себя обкормить эмиграция, устойчивое убеждение ее в не иной какой, а только ведущей роли, которая будет ей предоставлена в обновленной России.

Превратное мнение это произведено на свет еще тем начальным этапом в истории эмиграции, на котором власть большевиков считалась явлением временным, скоропреходящим и казалось, что здесь, в Париже, Берлине и Сремских Карловцах сосредоточена настоящая Россия и лучшая Россия, «душа России», тогда как охваченные революцией Москва, Петербург, Киев, Юг остаются опустевшей и требующей наполнения формой. Изгнанники были твердо убеждены в том, что судьба обязана все расставить по своим местам и вернуть то, что принадлежит им по праву. Иначе и быть не могло — ведь никакой другой России, помимо себя, они не умели представить…

«Философия хозяев» во многом предопределила и категоричную, жесткую позицию карловацкой иерархии. Вообразим себе обстановку Зарубежного Собора, состоящего, как минимум, из 200 архиереев, блистательных и маститых, старой закалки. Кажется: что это, если не полнота Русской Церкви?! Митрополиту Сергию, как регенту, на время просто сданы в управление некоторые дела, и, придет срок, зарубежное архиерейство торжественно вступит в Москву и возьмет на себя бразды власти. Строго при этом спросит оно с «совдеповских местоблюстителей»: хорошо ли, надежно ли сохранено принадлежащее ему достояние?

Те же оттенки барства, хозяйского превосходства проявлялись и позже. Они еще и по сей день сохраняются в речах и писаниях «непримиримых», хотя бы в реальных условиях таковые и носили характер уже анекдотический, но по-прежнему ничем неистребимый. В адрес Патриархии выдвигаются бесконечные требования, с пристрастием ревизуется полнота исполнения их — так, словно бы означенные господа все еще готовились принимать парад и присягу российского народа на верность себе. Любое из указаний на то, что времена изменились, и в России уже давно не ждут хозяев и управителей, а соотечественников и братьев по вере, вызывает приливы ярости и взрывы проклятий. Пестовать в себе «бывших», «сохраняющих единственно русский православный идеал», «бежавших от извергов», хотя бы и в продолжение четвертого уже поколения, — для самолюбия некоторых это оказывается удобней и выгодней, нежели на общих основаниях со всеми включаться в реальную жизнь и работу.

Полную неожиданность для эмиграции явило также и то, в какой тесной мере сама она принадлежит Западу. Мансонвилльский клич пойти и вернуть себе Россию не имел и да не мог иметь никаких практических следствий, ибо зарубежная среда в разных странах давно приняла иную, нежели российская, обстановку, притерпелась, обвыклась и не спешила расстаться с ней. Автор не намерен никого укорять, проблема совсем не в недостатке патриотизма или предпочтении личного комфорта. Жертва собою за Родину, как и всякая жертва может совершаться мгновенно, аффективно, под воздействием обстоятельств, либо, в более долговременном плане, представлять результат большой внутренней аскезы и саморазвития. При этом требуется особенный воспитательный такт и глубокое проникновение в человека. Всего этого сильно недоставало учению РПЦЗ, собранному наспех из наружной идеологии, сентиментальной ностальгии и время от времени произносимых воинственных кличей. Итог: в решительную минуту в лоне Зарубежной Церкви не обнаружилось делателей. По крайней мере, в том составе и тех способностей, какие отыскались внутри России, задав костяк расширения Русской Православной Церкви.

Иногда в связи с миссионерским неуспехом РПЦЗ указывают на то, что власть с самого начала перекрывала дорогу «зарубежникам», предоставляя «патриархийным» приходам и епархиям действовать в заведомо лучших условиях. Господа, не будем питать иллюзий, а будем смотреть на ситуацию с полной ясностью и прямотой. Ни при каком, даже самом благоприятном стечении обстоятельств эмиграция такая, какая она есть, не могла выдвинуться на роль идейного авторитета и путевождя, доверительного советчика и проникновенного духовника для соотечественников в России, переживающих свои трудности и взыскующих ответа на свои многочисленные вопросы.

Самым роковым образом на всем этом сказалось непонимание и даже нарочито вызывающее отвращение эмиграции от Советской России. Никто из тех, кто родился и вырос в СССР, неспособен, конечно, стать чистым антисоветчиком. Ибо само восприятие времени у нас не идеологическое. Помимо политического строя, унифицированного и нелепого, в него включена и вполне человеческая сторона: история детских лет, отношений с близкими, любви, личностного становления, труда, профессиональных успехов… Понять это со стороны оказалось невмочь.

Вот уже и последовали разочарованные восклицания и отговорки, дескать, русский народ не тот и поделать с ним ничего невозможно… Все это, признаемся, выглядит странно, так, как бы русской эмиграции было предоставлено выбирать среди множества разных Россий, словно бы она ощущала себя кем-то, похожим на римских патрициев, ведших свою родословную от мифического племени героев-завоевателей с белою костью и голубой кровью и превосходящего плебеев во всех отношениях…

Во Второй мировой войне своей стойкой борьбой СССР завоевывает симпатии целого мира. Более благоприятным в данный период становится под Советами и положение Русской Церкви. В послевоенные годы в среде зарубежного епископата слышны голоса в пользу сближения с Родиной. Около двух десятков архиереев, в основном на Дальнем Востоке, переходят из подчинения карловацкому Синоду в «патриархийную» юрисдикцию. В ответ на это, увы, среди руководства РПЦЗ подымается волна небывалой реакции, совсем в духе худших труменовских опытов «охоты на ведьм». Историческая инерция и волюнтаризм «холодной войны» подминают под себя ростки намечающегося сближения. Злая ирония: извергнув из себя столько желчи по адресу «совдепии», карловацкое движение само отказало себе в перспективе участия в послекоммунистическом обустройстве Отечества. Поистине, ничто не наказывает нас больше, нежели собственная гордыня…

С начала 1990-х считанные единицы русских возвращаются на Родину. Условия в ней оказываются разительно непохожими с теми сусальными картинками старой, патриархальной Руси, которые тиражировались в среде эмиграции. Кое-кто, попробовав освоиться, так и не смог ничего сделать с собою, а к вящему своему огорчению собирал вещи и отправлялся обратно, на Запад.

Франция, Италия, США… С некоторых пор для переселенцев эти названия стали означать нечто большее, чем просто страны вынужденного пребывания. За годы и десятилетия произошла культурная и ментальная акклиматизация. Но снова, уже в который раз, отметим и прорехи в идеологии «зарубежничества». Упор в ней традиционно делался на политической коллаборации в целях свержения большевизма. Ради осуществления этой главной мечты затушевывались, отчасти сознательно, а отчасти непроизвольным образом, многочисленные противоречия и ловушки «свободного мира».

В проповеди, печатном слове так часто и так беззастенчиво упоминалась и упоминается «свободная церковь», «опыт пребывания в свободном мире, без подчинения светской власти», «свобода в волеизъявлениях и каноническом управлении», возможность «говорить свободно и открыто по всему миру», что впору принять нынешнее местопребывание Зарубежного Синода за землю обетованную. Непонятно становится, к чему в таком случае возрожденная Русь, Отечество предков? Не достает разве что здравиц, возносимых по адресу вашингтонского ЦК, чтобы картина категорического и безусловного лоялизма по отношению к существующему на Западе строю оказывалась завершенной и полной.

Выходит, одной только наружной, политической корректности и плюрализма хватило, чтоб «непримиримых ревнителей» привести в полный восторг и умиротворение. Хотя для православных в России последних 8−10 лет, в которые начало бурно развиваться «общество потребления» западного типа, оказалось более чем достаточно, чтобы на собственном опыте ощутить все его прелести и прийти в недоумение: каким образом нормальные православные, вообще, могут десятилетие за десятилетием сохраняться в недрах этого чудовищного Вавилонского столпотворения?

Первые христиане, уходя от гонений, поселялись в пустыне, где несли замещающий подвиг аскезы. Никто бы не понял того, если члены преследуемой Малоазийской Церкви переместились, например, в Карфаген или Персию, проводя при этом жизнь, полную сытости и довольства. Один из «ревнителей» некий Григорий Лурье (обычно пишет под псевдонимами «иеромонах Григорий» или «игумен Григорий»), ставший в последнее время фактически идеологом противников объединения, в одном месте отмечает весьма любопытную вещь: родство взглядов и происхождения лидеров карловчан с резко порицаемыми ими епископами-«сергианцами». «На самом деле, — пишет автор, — как нужно напрячь воображение, чтобы представить себе митрополитов Антония и Анастасия, если бы они остались в России, не с близкими им по духу и воспитанию митрополитами Арсением Стадницким (самым „маститым“ архиереем тех времен) и Сергием Страгородским, а каким-то „маргинальным“ митрополитом Иосифом?» Думается, что мнение это имеет под собою определенные основания.

Необходимо было по достоинству оценить всю проблематичность случившегося Исхода, шаткость положения православной общины в западном мире и двусмысленность предоставленной ей внешней «свободы» — тем паче, что оказавшийся за рубежом круг дворянства, политиков, буржуазии, интеллигенции и без того был в значительной степени европеизирован. Но внимание иерархии РПЦЗ увлекало другое: политическая борьба, монументальное иерархическое строительство на манер Синодальщины, соперничество за влияние в русской диаспоре…

Тревожные предчувствия, предупреждения об угрозе отхода от национальной психологии и аскетических оснований выражаются некоторыми. Для первоначального карловацтва большое значение имеет, в частности, позиция преосвященного Феофана (Быстрова), представившего редкий пример иерарха-молитвенника и иерарха-аскета. Активным образом он высказывается против политизации жизни Зарубежной Церкви, но увы, остается не понят и устраняется от дел. Остаток жизни его проходит в уединении, в меловых холмах над французской Луарой, где владыка устроил себе небольшую келью и пещерную церковь.

Увы, этот пример «эмиграции духа» в зарубежной среде остается в своем роде исключительным и не получает необходимого продолжения. Напротив, усиленно распространяется мнение о епископе Феофане как о чудаковатой персоне и даже о его невменяемости. Не нам судить, но несомненно, что в целом русская эмиграция оказывается далека от идеала новой пустыни, жизни «не от мира сего», а руководствуется больше наружными идеологическим соображениями, в действиях и доктрине следует обычаю мира.

Слабо представлены внутренний, психологический и философский аспекты. Та часть эмиграции, которая присоединилась к РПЦЗ, жестко дистанцировалась от религиозно-философского интеллигентского круга, который действовал сперва под омофором владыки Евлогия, в Париже, на базе Свято-Сергиевского православного богословского института, а впоследствии дал начало Свято-Владимирской семинарии под Нью-Йорком. Особо гордятся в Зарубежной Церкви своей ролью неусыпных стражей «чистоты православного вероучения» и обличителей разного рода философского неправомыслия. «Осуждение софианства», и без того благополучно угасшего с кончиной протоиерея Сергия Булгакова, рассматривается как одна из важнейших побед и исторических вех на пути. Хотя, если быть откровенным, нужды в психолого-пропедевтической и философской проблематике РПЦЗ не осознает только лишь потому, что ее место занимает политика.

Ранее некоторыми комментаторами уже отмечалась прерывистость учения РПЦЗ, пробелы и неравномерно расставленные акценты внутри него. Уделяя, в частности, большое внимание поискам апостасии в чужих юрисдикциях, апокалиптическим пророчествам, разоблачениям масонов, разного рода историческим и каноническим разбирательствам и прениям, зарубежные авторы непонятно зачем обходят стороной вопросы практического исповедания Православия в современном мире: противостояния искушениям массовой культуры, построению семейной жизни, образования, культуры, воспитания детей, миссии, служения милосердия и т. п. Очевидно, что изначальная политизация идеологии РПЦЗ прямым образом отразилась на всем этом, сделав из типового карловчанина носителя узкого и погруженного в себя, казуистического и одновременно мечтательного мировоззрения, пребывающего к тому же в глубокой оторванности, конфликте с происходящей вокруг жизнью.

Честно говоря, с трудом где-нибудь в Лионе или Чикаго представляется жизнь среднего верующего, протекающая по заветам РПЦЗ. Ибо, с одной стороны, культивируются приверженность образам святой Руси, православной монархии, строгость обряда и проч.; с другой же — из всего этого не видится никакого надежного перехода к повседневной действительности, идей относительно современной среды с ее секулярными взглядами, масс-медиа, приматом конкуренции и карьеры, заботой о не худшем, чем у коллег и соседей, стандарте материального потребления…

В другой раз мы обязательно затронем, отдельно и подробным образом, судьбу зарубежных начинаний в России, пока же отметим, что для рассеянной по миру русской общины невозвращение ее в 1990-е годы на Родину явилось сильнейшим ударом. Большой исторический круг оказался замкнут, заветная же цель — послужить Отечеству — так и оказалась не реализованной. Процессы распада после этого резко ускорились. Одна, самая многочисленная часть диаспоры, по-видимому, расстанется и уже в значительной мере рассталась со своей русскостью, растворившись в безбожной и иноприродной среде. Другой, небольшой фанатично настроенной группе уготована все большая замкнутость и радикализация воззрений, на манер старообрядческого сектантства. Наконец, всякому осознавшему необходимость шага навстречу России, такой, какая она есть, пускай даже шага символического, внутреннего, на связанного с переменой фактического места жительства, в ближайшее время предстоит пережить волнующее и радостное событие соединения с материнской Церковью.

Недавно на одном из интернет-сайтов «ревнителей» высказывалось суждение о том, что, дескать, в Московской Патриархии «сами не знают, зачем это РПЦЗ (Лавра) напрашивается на объединение». Вот вам, господа, развернутый ответ на это. И знают, и готовы с полной серьезностью воспринять озабоченность в связи затянувшимся кризисом «зарубежничества». Несомненно, что настрой большинства иерархов на примирение вызывается в т. ч. и внутренней угрозой дальнейшего дробления на отходящие все дальше от правой веры, по сути сектантские и соблазнительные для прихожан группировки и толки. Объединение — это насущная и первоочередная потребность РПЦЗ. Смыслом его является скорейшее освобождение от до сих пор остающегося печального наследия и идеологии гражданской войны.

В преддверии IV Всезарубежного Собора, невзирая на бурю нападок и попыток различных сил сорвать принятие объединительного определения, позиция Русской Православной Церкви остается примирительной. Единства ради мы готовы выслушать и воспринять все. Однако, похоже на то, что разнузданность и цинизм не прекратятся, пока «непримиримые» не окажутся поставлены перед рядом нелицеприятных встречных вопросов, лишающих их удовольствия от созерцания своей «кристальной чистоты». Только для этого, а вовсе не с тем, чтоб попенять на противоречивые подробности истории Зарубежной Церкви и ее учения автором предпринимается настоящий публицистический экскурс в проблему. С этой же целью необходимо и самой РПЦЗ настоятельно рекомендовать, собравшись с духом, взяться наконец за труд демифологизации собственного предания, воссоздание трезвой, лишенной триумфализма и самооправданий, исторической картины жизни православного русского Зарубежья и связи его с параллельно происходящими в Отечестве, всем православном мире духовными и общественными процессами.

Итогом трезвого, покаянного самоанализа должна наконец стать честная констатация: да, в прошлом у нас остается немало того, что при желании можно поставить друг другу в вину; но правда состоит в том, чтобы прощать и быть вместе. «Дщи Вавилоня окаянная, — подытоживает 136-й псалом, — блажен иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам. Блажен иже имет и разбиет младенцы Твоя о камень». Сидение при реках Вавилонских, надо сознаться, чересчур, неоправданно затянулось. Пора возвращаться домой. Духу века сего, духу апостасийного разделения, пришло время «воздать за то, что он сделал нам». Блажен, кто возьмет и разобьет детищ его на камени веры.

СНОСКИ:
1. О настоящем содержании документа, как и о предосудительности его, читатель сам может судить, обратившись к оригиналу, например, здесь.
2. Сформированная вермахтом из числа советских военнопленных т.н. Русская Освободительная армия генерала Власова, воевавшая на стороне немцев.
3. Перемещенных в ходе военных действий лиц из СССР, решивших остаться на Западе.