Прославление К. Минина и Д. Пожарского в свете православного канона, русского летописания и историографии Смутного времени

В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ все чаще звучит мнение о необходимости канонизации наших национальных героев Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского. Об этом мне доводилось слышать, например, от нижегородских, ивановских, костромских священнослужителей и мирян, были публикации в прессе, обращения непосредственно к Святейшему Патриарху Алексию II.

Следует отметить, что это мнение звучит в канун 400-летия народной победы над польско-литовскими оккупантами, восстановления государственности России, зарождения царственного Дома Романовых — династии, при которой Российская империя вошла в ряд мировых держав, получила тот статус, то величие и могущество, благодаря которым мы, несмотря на все хитросплетения истории, и живы по сей день.

Думается, что мнение это звучало, и весьма настойчиво, и прежде. У автора этих строк нет прямых свидетельств того, как обстояло дело в дореволюционные времена, но в то, что такие дискуссии и тогда периодически возбуждались, никаких сомнений быть не может. Достаточно вспомнить, как поминала Россия Кузьму Минина в связи с 300-летием его кончины.

Так, иллюстрированный литературно-художественный журнал «Искры» (приложение к газете «Русское Слово», в N17 за 1916 г.) писал:

«8 мая (по ст.ст. — С.С.) в день торжества по случаю 300-летия кончины Козьмы Минина повсеместно в городах империи состоялось чествование памяти великого нижегородского гражданина. Повсюду отслужены торжественные панихиды в присутствии представителей власти, сословий и многочисленных молящихся… Но особенно торжественно отпразднован этот день на родине Минина — в Нижнем Новгороде и в Москве. Крестный ход в сопровождении Великого князя Георгия Михайловича шел по пути, по которому Минин вел нижегородское ополчение на спасение Москвы». Процессия вышла на Благовещенскую пл. (ныне пл. Минина и Пожарского): «При полной тишине среди многочисленной толпы раздалось стройное пение „вечной памяти“ Козьме Минину». И хотя в тот день в Н. Новгороде немало было светских мероприятий (парад войск и воспитанников местных учебных заведений, «слава» Минину и патриотические гимны в исполнении тысячного сводного хора, торжественное заседание городской думы и ученой архивной комиссии с приглашением гостей из многих регионов страны, и т. д., и т. д.), торжества в целом как в Н. Новгороде, так и в Москве, по всей России — отмечали «Искры» — носили ярко выраженный «церковный характер». А теперь вдумаемся: кто еще из подвижников Веры и Отечества удостаивался у нас подобного почитания? Имен таких — наперечет, хотя подвижниками Святая Русь полнилась и полнится.

А незадолго до описываемого события, в 1913 г., в год 300-летия династии Романовых, Император Николай II лично заложил в Н. Новгороде памятник К. Минину и Д.Пожарскому. А еще годом ранее, в 1912 г., Русской Православной Церковью спустя 300 лет после кончины был канонизирован один из деятельных участников освободительного движения Смутного времени, духовный ее предводитель Патриарх Гермоген… Для прославления героев народного Ополчения 1611−1612 гг. К. Минина и Д. Пожарского столетие назад были все предпосылки (читателю ниже предстоит в этом убедиться), и мысли о канонизации не могли не возникать. Но…

Одного только МНЕНИЯ, пусть настоятельного, широко бытующего, для того чтобы начать столь непростой, имеющий массу процедурных нюансов процесс, коим является в православии канонизация святого, конечно же, недостаточно.

Как известно, Русская Православная Церковь, прославляя, следует трем основным критериям: деяния святого, его почитание среди верующих, творимые им при жизни и после кончины чудеса. Опираясь на летописные источники, свидетельства очевидцев, исторические исследования, рассмотрим в отношении Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского каждый из них.

ДЕЯНИЯ

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОВЕСТИ разговор собственно о свершениях Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского во имя Веры и Отечества, о непреходящем значении их подвига для всего последующего развития России, дадим краткую характеристику исторического среза, на фоне которого возникло и двинулось на Москву Нижегородское ополчение.

…Смутное время затянулось уже более чем на десятилетие. Всюду разор, одичание, пепел. Жизнь человеческая — ничто. Все, что есть в человеке безбожного, низкого, подлого — вот оно. Кто злобней и хитрей, кто громче оружием бряцает и без лишних раздумий в ход его пускает, тот и прав. По лесам, по большим и малым дорогам своры бездомных собак, толпы нищих и шайки разбойников. Грабят, отнимают последнее. Если не свои тати-разбойники, то пришлые — шляхта, литва, немчина… Оттого поросли пашни сорняком: мало сеют на Руси, мало жнут — зачем?

А в Москве, в самом сердце ее — Кремле несколько тысяч иноземных солдат. Пребывают здесь они в ожидании Владислава — сына короля польского Сигизмунда, коему в государстве Московском, вроде бы, присягнули: чеканились уже золотые монеты с профилем королевича.
Но существует ли государство?

Властные полномочия исполняет временный, опять-таки до прибытия королевича правительственный орган — «семибоярщина», семь думских бояр под председательством главы Боярской думы Ф.И.Мстиславского. Исполняет номинально: столица иноземцем фактически захвачена. А новый царь Владислав к российскому трону отчего-то не спешит. Да и царей этих, царевичей и цариц на Руси развелось — поди разберись…

Кому только не присягала Москва в те годы, с кем только не воевала!
«Целовала крест» Федору, убиенному заговорщиками сыну Бориса Годунова, потом Лжедмитрию I, потом боярину Василию Шуйскому… Петром Федоровичем, сыном царя Федора Ивановича, объявился житель Мурома Илья Гончаров (Илейка Муромец), воевавший совместно с мятежным Болотниковым. В Астрахани заявил о себе некий Август, еще один «сын» Иоанна Грозного. Там же — царевич Лаврентий, будто бы сын покойного царевича Ивана Ивановича. Плутала по России, мутила воду, претендуя на престол, полячка Марина Мнишек с сыном-«воренком», прижитым с Лжедмитрием II — «тушинским вором"…

3 июня 1611 г. после 20-месячной осады под натиском поляков, возглавляемых Сигизмундом, пал Смоленск. Сигизмунд заявил, что сам в России будет править!

16 июня того же года шведы под командой генерала Делагарди штурмом взяли Новгород. Шведам же сдались Тихвин и Ладога. Долго держался Орешек, но и тот пал.

В «Письмах к комиссарам» шведский король Карл IX писал: «…настал такой удобный случай воспользоваться смутами России для территориального обогащения шведской короны, что упускать его невозможно». Шведы стремились не только отторгнуть от России большие территории, но и закрыть доступ к Балтийскому морю (превратить его в «шведское озеро»).

Кроме того, шведы с поляками натравливали на Москву турок и татар. А в 1610 г. заключили антирусский союз с «аглицким» королем Яковом I Стюартом: тот всерьез подумывал о снаряжении к русским берегам военной эскадры.

Капитан Томас Чемберлен, англичанин, служивший в шведском оккупационном корпусе, информировал Якова I: «Довольно известно, в каком жалком и бедственном положении находится народ в Московии в последние восемь или девять лет: не только их царский род угас, но угасло почти и все их дворянство; большая часть страны, прилегающей к Польше, разорена, выжжена и занята поляками; другую часть со стороны Швеции захватили и удерживают шведы под предлогом подачи помощи. Самый народ без главы и в большой смуте… не осталось никого достойного восприять правление».

Европа не сомневалась: дни Московского государства сочтены!

И возрадовалась шляхта! Василия Шуйского, незадачливого государя, своими же русскими низложенного, в иноки постриженного, в Польшу вывезли, монашеский клобук сорвав, снова в царское обрядили, в королевской карете на поклон Сигизмунду выкатили, да по всей Варшаве — для пущей потехи над православными «варварами»!

Торжествовал и Рим. Папа Павел V отслужил молебен в церкви святого Станислава — традиционного покровителя поляков. Всемилостивейше скопом грехи участникам военных зверств в Московии отпустил. Фейерверк по случаю устроил.

История не терпит сослагательного наклонения. Но представить, как бы развивались в России события, не случись Нижегородского ополчения, труда не составляет.

Для польского короля речь шла прежде всего о конце противостояния на восточных границах могучей и влиятельной Московии, о приращениях к Речи Посполитой, об упрочении личной власти. Для иерархов католической церкви — о войне «священной». За военным порабощением должно было последовать порабощение духовное. В виде унии (административного подчинения Русской Православной Церкви Ватикану при внешнем соблюдении обрядов и обычаев) или же прямого окатоличивания непокорного русского населения. И были недалеки от цели: по численности населения Россия тогда значительно уступала западным «соседям», да и силы за более чем десятилетие народных бедствий были почти на исходе.

По данным современных исследователей, на обширной и малонаселенной территории только одного тогдашнего Березопольского стана (вдоль Оки от Н. Новгорода до с. Павлово) за годы Смуты опустело 226 дворов — селения Ельня, Кстово, Давыдково, Крутцы и другие. О потерях по другим, хотя и выжившим, дворам (от голода ли, болезней, от шляхетской сабли и разбойного топора) можно только гадать… А ведь Нижегородский уезд располагался отнюдь не в местах сосредоточения основных баталий и событий! Смутное время нанесло жесточайший урон хозяйственному и политическому устройству страны, грозило не только и не столько утратой государственности как таковой, но потерей всего самого-самого, родного, исконно близкого — ВЕРЫ. А с ней, Верой, и самого понятия — русский народ!

Не было на Руси власти государевой… Но была, стояла до последнего власть духовная!

Патриарх Гермоген на тот момент был глубоким старцем. «Человек он был горячий, живой, поспешный, — описывает святителя историк и писатель XIX в. Н.И.Костомаров, — поборник по правде, сам был бесхитростен, оттого очень доверчив; но зато, как только становилось ему заметно, что делается не так, как прежде казалось, он тотчас изменялся…». С приходом поляков в Москву, «как ему и подобало яко духовному пастырю, стал возбуждать народ на защиту веры… Поляки никак не могли его обойти и обмануть». И тогда — заключили под стражу. Тем не менее пламенные призывы Патриарха народом были услышаны. И восприняты — как набат к действию.

«Пора было возбуждать спящих, то есть указать выход из безвыходного, гибельного положения! Такой живой человек, возбудитель спящих, и явился…», — писал русский историк И.Е.Забелин. Явился нижегородец земский староста Кузьма Минин.

Пишут летописцы, что обратился Кузьма к землякам: «Буде нам хотети помочи Московскому государству, ино не пожалети животов своих; да не токмо животов своих, ино не пожалети и дворы свои продавать, и жены и дети закладывать; и бить челом, кто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником».

Кузьма Минин выдвинул программу действий.
Во-первых, действовать не порознь, а всей землей, «Купно за едино!» («Вместе за одно!»). Во-вторых, не избирать на престол иноземца-иновера, но — только русского царя истинной православной веры. В-третьих, голыми руками Москву не взять, а значит, нужны средства на вооружение и продовольствие.

Нижегородцы поддержали своего старосту. Местное духовенство дало благословение.
С каждого хозяина, торговца ли, ремесленника, пахаря, монастырского настоятеля взималась «пятая деньга», а позже и «третья». Нерадивых, уклонявшихся от почина народного строго и прилюдно наказывали.

Нашелся и достойный воевода. «Бить челом» отправились за 120 верст от Н. Новгорода в Суздальский уезд князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому в родовое его село Мугреево.
Не сразу (ссылаясь на не зажившие боевые раны), но дал согласие Дмитрий Михайлович возглавить Ополчение. Однако поставил нижегородцам условие: чтобы «выбрали у себя из посадских людей, кому быть с ним у такова велика дела и казну сбирати». Сам же и указал — на земского старосту Кузьму Минина.

Известно, что во время переговоров Пожарского с нижегородцами, его возможных сомнений по поводу успеха начинания побывал в Мугреево Минин. То есть — решаясь на великое дело, выбрали они друг друга. Нижегородский сход избрал К. Минина первым помощником воеводы Д.М.Пожарского — «выборным человеком всею землею».

«Собиратели земель» Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский добились, казалось бы, невозможного.
Октябрь 1611 г. — март 1612 г. В Н. Новгороде формируется общерусское ополчение.
Начало марта 1612 г. Народное Ополчение выступило из Н. Новгорода в Ярославль.
Конец марта — июль того же года. В Ярославле продолжается подготовка к освобождению Земли Русской от оккупантов.
27 июля. Народное Ополчение выступило из Ярославля на Москву.
20 августа. Народное Ополчение вступило в Москву.
22−24 августа. Народное Ополчение разгромило армию гетмана Ходкевича.
22 октября. Народное Ополчение штурмом освободило Китай-город.
26 октября. Оккупанты, засевшие в Московском Кремле, с позором капитулировали [С.М.Соловьев пишет, что поляки в Кремле капитулировали через месяц после взятия Китай-города — редакция РЛ].

Но мало было взять Москву. Необходимо было восстановить государственность России, а затем — удержать и всемерно укреплять ее.
Минин и Пожарский непосредственно и деятельно участвуют в подготовке и проведении Земского собора, который призван избрать нового царя. Шведскому претенденту королевичу Карлу Филиппу через посланника недвусмысленно отвечено: «У нас и на уме нет взять иноземца на московский престол!».
Триумф Ополчения — воцарение Михаила, первого из Романовых.
В доступной массовому читателю исторической литературе на этом рассказ о национальных героях чаще всего и прерывается. И остается неясным, размытым, как в дальнейшем сложились их судьбы, какими людьми в боевых буднях и обычной жизни вообще они были, какими человеческими качествами помимо того, что великими были организаторами и воителями, еще обладали. В особенности грешат этим школьные и вузовские учебные пособия.

Например, в наиболее распространенном выдержанном в «академических тонах» учебнике для старших классов А.Н.Сахарова и В.И.Буганова «История России с древнейших времен до конца XVII в.» Ополчению 1611−1612 гг. уделено всего несколько абзацев (менее страницы), соответственно — и биографических данных о героях Ополчения.

ДЕЯНИЯ
(продолжение)

ЧЕЛОВЕКУ, НЕ ПРОЧУВСТВОВАВШЕМУ Священное Писание, а то и вовсе с ним не знакомому, побудительных мотивов освободительного движения начала XVII в. в России не понять.

«Первые подали голос (со смертью Лжедмитрия II — C.С.) жители волостей смоленских, занятых, опустошенных поляками…», — читаем у С.М. Соловьева в «Истории России с древнейших времен». Смоляне писали «грамоту к братьям своим, к остальным жителям Московского государства, но это братство в их глазах не народное, не государственное, а религиозное (выделено мною — С.С.)». Смоляне взывали: «Мы братья и сродники, потому что от св. купели св. крещением породнились… Если не будете теперь в соединении, обще со всею землею, то горько будете плакать и рыдать неутешным вечным плачем: переменена будет христианская вера в латинство, и разорятся божественные церкви со всею лепотою, и убиен будет лютою смертию род наш христианский…». Им отвечали москвичи, причем «с приложением собственной увещевательной грамоты»: «Пишем мы к вам, православным христианам, всем народам Московского государства, господам братьям своим, православным христианам. Пишут к вам братья ваши, как нам всем православным христианам остальным не погибнуть от врагов православного христианства, литовских людей».

Присягая Лжедмитрию I, русские люди целовали крест царю православному (Отрепьев, впрочем, обманывал, тайно приняв в Польше католичество).

При венчании Марине Мнишек (без пяти минут царице!) устроили обструкцию, заставили-таки горделивую панночку, на западный лад разнаряженную, переодеться во все русское, то есть православное. «Русский» и «православный» — слова эти были в то время братья-синонимы.

Присягая королевичу Владиславу, письменное имели от отца его Сигизмунда уведомление, что будет крещен королевич в православной вере. Многие, кстати, не присягали, в принципе посчитав кощунством посадить на престол Московский иноземца. Хотя в самой идее для монархических практик тех лет ничего необычного не было: сам Сигизмунд, к примеру, был призван в Польшу из Швеции. Для «адаптации» на «чужой» территории, укрепления союзнических отношений часто использовались «смешанные» браки.

Долготерпимо, в ожидании Владислава, сносили поборы «литовских людей», и даже, как хлебосольные хозяева, в домах своих привечали, звали на именины, свадьбы. Но притеснений по вере, осквернения православных святынь снести не могли. Очевидец событий — немецкий «солдат удачи» Кондрат Буссов вспоминал: «…в Москве собрался народ, стали жаловаться, что польские солдаты всячески притесняют их, насильничают, глумятся над их богослужением, бесчестят их святых…», описал случай, когда польский дворянин (не простолюдин, заметьте, а человек, по идее, с понятием о чести, образованный) «у Сретенских ворот в пьяном виде трижды стрелял в образ св. Марии». Москва восстала, а «цивилизованная» шляхта ее… выжгла.

Предрекал иудеям Иисус Христос: «Отнимется от вас царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф. 21, 43). Рим, а потом Византия на время были отмечены Божественным избранничеством. Риму воздалось по грехам его, не стало Византии. Приняв крещение, русский народ возложил на себя Богом данную миссию — нести миру свет истинной (православной, правой) Веры, противостоять вселенскому злу. Этим целям служит государство Российское и Самодержец его, Царь — Божий ставленник.

Покровительствует России на избранническом пути Спаситель, не оставляя Своих чад в лихолетья. Покровительствует и Сама Богоматерь Заступница. Ее явления, образа — Иконы Божией Матери не раз как до, так и после Смутного времени спасали Россию.

А еще жива Россия Божиими угодниками. Сергий Радонежский и его монашествующая братия восславили Живоначальную Троицу, по обретении мощей преподобного Сергия воцарилась в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре икона Троицы кисти Андрея Рублева.

А еще молитвой Русская земля жива. С мольбой к Господу во спасение себя и Отечества русские люди отходили ко сну, с тем же раннюю зарю встречали.

«Москва — третий Рим, и четвертому не бывать! Русь — Святая, земной Дом Пресвятой Богородицы. Царь-батюшка — Помазанник Божий. В руках у него держава — образ Державы Небесной, а она уже в руках Спасителя!» — так рассуждали русские люди тех лет. И помнили слова Иисуса Христа: «Не мир я пришел вам дать, но меч». Меч имеется в виду, безусловно, духовный. Потому что главная из христианских заповедей — «Не убий!». Но если угрозы непреодолимо того требовали, то за Веру нужно и должно было, «не жалея живота своего», ПОСТОЯТЬ! Как стояли за нее святые земли Русской Александр Невский и Дмитрий Донской.

«Воинское дело есть дело трудное, скорбное и трагическое. Но необходимое и служащее благой цели, — писал православный философ И.Ильин. — Средства его жестокие и неправедные. Но именно поэтому дух, коему вручаются эти средства, должен быть крепок и непоколебим в своем искреннем христолюбии». «Истинное христолюбие» отличало Кузьму Минина и Дмитрия Пожарского — плоть от плоти сыновей русского народа. Разумеется, великою любовью к родному Отечеству, но — к Отечеству ПРАВОСЛАВНОМУ и, следовательно, Верой (и прежде всего Верой!) проникнуты каждая их мысль, любое чувство, всякий побудительный мотив и поступок! Здесь и нужно искать истоки народного Ополчения, освободившего Москву от захватчика-иноверца.

Хотели было приписать Д.М.Пожарскому (и по сию пору кое-кто пытается это сделать) некую корысть: будто бы претендовал князь на престол. Как поведал один летописатель, «Воцарялся (Пожарский) и стало (это) ему в двадцать тысячь». Подразумевалось: «двадцать тысячь» — пошли они, как бы сейчас сказали, на подкуп земства, избирателей, их голосов. Что есть откровенная ложь. Еще П.Г.Любомиров в «Очерке истории Нижегородского ополчения», опубликованном в 30-х гг. прошлого века, документально опроверг: «…сказавши это в пылу ссоры и спора Лар. Сумин, оправдываясь на суде, отрекся от всей своей речи о Пожарском, обозвал «поклепом» приписание ему этих слов». Кроме этого навета, нет более ни одного свидетельства, что Дмитрий Пожарский «покушался» на верховную власть.

Хотя, с точки зрения народной, претендовать мог.

В дошедшей до нас песне — одном из последних всплесков народного былинного творчества предлагают Пожарскому Московский престол, да отказывается князь:
«Собиралися все князья, бояре московские,
Собиралися думу думати,
Как и взговорют старшие бояре — воеводы московские:
«Вы скажите, вы бояре, кому царем у нас быть?»
Как и взговорют бояре — воеводы московские:
«Выбираем мы себе в цари
Из бояр боярина славного —
Князя Дмитрия Пожарского сына!»
Как и взговорит к Боярам Пожарский-князь:
«Ох вы гой еси, бояре — воеводы московские!
Не достоин я такой чести от вас,
Не могу принять я от вас царства Московского…»

Не может, поскольку есть «из славного, из богатого дому Романова» Михаил сын Федорович… Свою миссию К. Минин и Д. Пожарский выполнили. Не наград ради и почестей и уж тем паче престола Московского — не о том молили, о другом просили Всевышнего.

Зато хватало иных «радетелей» Отечества. Сравнить в данном случае показательно и уместно.

Князь Дмитрий Трубецкой, представитель знатного и богатого рода, оставил о себе двойственную славу. С одной стороны, активно участвовал в первом (под руководством рязанского воеводы Прокопия Ляпунова), так и во втором (Нижегородском) Ополчениях. С другой — на совести Трубецкого и его сотоварища казацкого атамана Заруцкого убийство Прокопия, «крестоцелование» и служба Лжедмитрию II, бесконечные наветы, заговоры, интриги в собственном же стане. На Кузьму Минина смотрел свысока, пытаясь поссорить с воеводой Пожарским: «Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет!». Но в подоплеке его «службы и радения», всех его страстных призывов к очищению и единению лежала болезненная страсть: жажда власти. В период работы Земского собора, когда шли выборы царя, «учреждаше столы честныя и пиры многия на казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысящ (выделено мною — С.С.), зазывал к себе во двор по вся дни, чествуя, кормя и поя честно и моля их, чтоб быти на России царем…». Казаки, хорошенько выпив и откушав за княжий счет, откровенно после смеялись, потому что знали истинную цену князю-стяжателю. С избранием Романова князь с горя дюже занемог: «Лицо… с кручины почерне, и паде в недуг, и лежа три месяца, не выходя из двора своего».

Парадоксально, но из парадоксов и состоит наша жизнь: на короновании Михаила Романова венец держал некогда прислуживавший полякам Иван Романов, скипетр — тушинский боярин Дмитрий Трубецкой, державу — бескомпромиссный патриот, истинный радетель Веры и Отечества Дмитрий Пожарский!

Д.М.Пожарского, хотя издревле княжили, были при почестях и власти славные его предки, отличала скромность — говорит об этом весь его жизненный путь.

Пожарские владели Стародубским удельным княжеством на Клязьме. Но, деля княжество между наследниками, обеднели. Ко двору Дмитрий, по выражению одного из современников, «князюшка захудалый, ветром подбитый», был представлен пятнадцати лет в 1593 г., но лишь в 1597 г. получил звание стряпчего с платьем. В обязанности стряпчих входило сопровождать царя на выходах, нести перед ним скипетр, в церкви — держать платок и шапку, в походе — панцирь, саблю, саадак. Плюс — мелкие разные поручения. И было стряпчих на Москве до 800 человек. Семь лет Дмитрий, будучи уже женатым, отцом семейства, «на посылках», пока в 1604 г. не продвинулся на следующую должностную ступень — стольника. А воеводой (г.Зарайска) стал еще через шесть лет, в 1610 г. при Василии Шуйском… Что и говорить: карьера, с учетом того, что княжеская, не из блестящих. Сказывалось и то обстоятельство, что, человек по натуре не властолюбивый, держался Дмитрий особняком придворных интриг и «партий», в тайные союзы и заговоры не вступал.

К тому же, не мог похвастаться князь ни отменным здоровьем (до конца дней своих страдал он «черным недугом»), ни особой княжеской статью. Был худощав, ростом невелик. В действиях нетороплив, в речах немногословен, в обращении с людьми прост и доступен. Лишь высокое с отброшенным назад волосом чело (если судить по дошедшему до нас прижизненному изображению) да проницательный взгляд больших открытых миру глаз выдавали в нем недюжинный природный ум и некую нескончаемую внутреннюю работу.

Но исполнял ратный долг Дмитрий Михайлович не за страх, а за совесть. Служил смолоду. Вначале на окраинах Русского государства (там и получил звание стольника). С 1606 г. его жизнь неразрывно связана с борьбой против польских интервентов. Назначенный воеводой в г. Зарайск, подавил здесь мятеж сторонников очередного Лжедмитрия. В 1611 г., примкнув к ополченцам Григория Ляпунова, становится широко известен как яркий военачальник. Из уст в уста передавались слова, сказанные им при отходе из огнем охваченной, поляками подожженной и так и не освобожденной столицы: «Лучше бы мне умереть, чем видеть такое горе!». Не ушел бы Пожарский из Москвы, если бы не тяжелое ранение — в голову и ногу.

О Кузьме Минине до избрания его нижегородским старостой мало что известно, хотя было ему на ту пору около 50-ти (лета по тем временам почтенные).

Выходец из промыслового городка Балахны, что вверх по Волге неподалеку от Н. Новгорода, торговал Кузьма Минин мясом и рыбой, был, по сегодняшним меркам, предпринимателем средней руки. Одним из многих: в исконно торговом, расположенном как нельзя кстати, на слиянии двух великих рек Нижнем Новгороде имелись сотни лавок. Почему же Минина выбрали земским старостой? Что это вообще была за должность такая?

Земщину на Руси установил Иван Грозный, заменив так называемое кормление (самовольное обложение населения наместниками и волостелями) государевым оброком. Выборный на сходе (обычно на год) «излюбленный» староста в первую очередь и отвечал за сбор налогов. Должность была с серьезными властными полномочиями, но — общественная, без жалованья и сама по себе, в общем-то, мало приятная (сравните: фискальные функции нынешних налоговиков и судебных приставов и отношение к ним в массах). Помимо всего прочего — благоустройство, пожарный надзор, общинные работы, ходатайства по мирским делам… Хлопотная, одним словом, должность. Хотя и почетная. Но лишь в той мере, в какой было отмерено — даже фамилии Кузьме сыну Минину, человеку посадскому, равно как и холопу, и крестьянину, все едино не полагалась.

Разумеется, случайного человека на ТАКУЮ должность не выбрали бы.

Староста должен был обладать набором целого ряда качеств, кои в совокупности, увы, во все времена редко встречаются. Умом и сметкой, жизненной умудренностью и деловой хваткой, милосердным нравом, но и, когда ситуация того требовала, твердостию. Нестяжателем должен был быть, немздоимцем (власть-то в руках все же немалая!). Кроме того, внешности — представительной, не краснобай, но оратор, дабы и народ в случае надобности убедить, и начальство (хлопоча «в верхах» по земским делам). О народной нужде чтоб душою болел… Кузьма Минин болел.

Только-только, по осени 1611 г., выбирают Минина старостой, вот бы и заниматься ему делами местными, нижегородскими… А он? Спасать взывает Россию, к чему ни по званию его, ни по роду-племени отнюдь никто не обязывал!

Не было еще в нашей истории примера, когда бы простолюдин, человек из народа вершил судьбы Отечества!

И не было подобного боевого братства, и, казалось бы, быть не могло — на Руси, где понятия рода и чина, чаще всего взаимоувязываемые, были в хозяйстве и политике основополагающими. Кузьму Минина, пусть выборного, но простого человека, и Дмитрия Пожарского, представителя хотя и обедневшей, но княжеской фамилии разделяла социальная пропасть. Тем не менее, они, выбрав друг друга, друг друга неизменно дополняют. С именем Господа на устах, локоть к локтю, плечо к плечу идут по намеченному пути.

Единомышленники, соратники, такие же отношения прививают собранному воинству. «… любовь к Отечеству, без сомнения, трогательна, — писал Н.М.Карамзин, — но еще трогательнее для меня тогдашнее братское согласие русских воинов, изображенное сею милою, простою чертою в наших летописях: «Никакой ссоры между людьми Пожарского не бывало, но все совестно и единомысленно друг с другом поступали». Отбор ратников ведут тщательный, при этом берут в ополчение «перелетов», бывших противников, прощая им (что истинно по-христиански), давая возможность кровью искупить былые прегрешения. В то время как обычным для Смуты был общий разлад, когда, по выражению очевидца событий князя Семена Шаховского, в большинстве своем «друг на друга, аки враг на врага, завистию вооружаемся».

Сплотили общей освободительной идеей людей разных народностей и вероисповедания, так же как исстари Россия объединила под своим крылом многие народы многих вер. Среди ополченцев числились татары — из Касимова и Темникова, Алатыря и Казани, Кадома и Шацка. Царевич Араслан с боевым отрядом из далекой и загадочной Сибири. Чуваши, черемисы, востяки, мордва, башкиры… Ополчение, собранное К. Мининым и Д. Пожарским, было в полном смысле народным, многонациональным. Что лишний раз подтверждает тот давно и всем известный факт, что неотъемлемыми чертами истинно православного человека являются веротерпимость и добрососедство.

Милосердно, как и подобает православным христианам, отнеслись к поверженному врагу.

С.М.Соловьев: «Доведенные голодом до крайности, поляки вступили наконец в переговоры, требуя только одного, чтоб им сохранена была жизнь, что и было обещано… Сперва выпустили бояр…». Казаки «хотели броситься на них, но были удержаны ополчением Пожарского», после чего «были приняты с большой честию. На другой день сдались и поляки: Струсь с своим полком достался казакам Трубецкого, которые многих пленных ограбили и побили; Будзило с своим полком отведен был к ратникам Пожарского, которые не тронули ни одного поляка».

В то же время требовательности руководителям Ополчения (иначе в ратном деле и быть не может) было не занимать.

В Балахне, на родине К. Минина, купцы и промышленники пожалели денег в ополченскую казну. «Руки бы вам поотсекать!» — как пишут летописцы, возмутился Минин. Принесли — более чем просили… За прижимистость в тяжелую для Отечества годину велел взять под стражу коллегу своего — ярославского земского старосту богатейшего купца Григория Никитникова… Покорились и ярославские толстосумы.

За этой требовательностью также стоял личный пример. На алтарь Отечества возложили они самое дорогое, что у них было.

Начав сбор средств в казну Ополчения, Минин первым внес лепту из собственного имущества «на строение ратных людей», при этом «мало что себе в дому своем оставив». А Пожарского московские «семибояре», объявив изменником, лишили имения. Другими словами, в период похода на Москву, собирая немалые суммы в ополченческую казну, сами они были по сути нищи. Но дело даже не в потере имущества. Под угрозой оказались не только их собственные жизни, но и жизни их жен, детей — для любящих отцов и мужей, коими Минин и Пожарский являлись, что может быть еще ужаснее? Пощады в случае поражения просить было не у кого: выкашивала карающая вражья рука в те смутные времена семьи под корень…

При всем при этом показали себя мудрыми, толковыми политиками, дипломатами.

Многотруден был путь воеводы и верного его от народа помощника к стенам Московского Кремля. Все было на этом пути. И острая нужда в средствах. И несговорчивость, порой тайное или явное противостояние возможных союзников. Не обходилось без игры амбиций, интриг, заговоров среди собственно соратников. Не говоря уже о кровавых боях — сколько друзей-ополченцев на полях сражений полегло, сколько осталось увечными! Проявлять приходилось решимость, но и несказанное долготерпение, бесстрашие, но и здравую рассудочность, воинский напор, но и чисто русскую хладнокровную смекалку… Так, с Севера, подмяв под себя Новгород и другие города, грозил нападением швед. Начали переписку на предмет якобы воцарения на Руси шведского королевича — тем самым нейтрализовали возможного противника, исключив войну на два фронта.

О полководческих талантах — разговор особый.

В сражении с Ходкевичем у Московского Кремля положение было — «или-или». Или победа, или — погибель. Отступать было некуда: впереди — польские «свежие» тысячные отряды, позади — крепостные стены и пушки засевшего в Кремле вражьего гарнизона. Три дня шло кровавое сражение, а исход был все еще не ясен. Вечером третьего дня, когда стихли бои, а изнуренные войска с обеих сторон расположились на отдых, Минин, исспросив разрешения Пожарского, собрал добровольцев. Около четырехсот ратников под покровом ночи в брод преодолели Москву-реку, ударили по флангу противника. В стане врага началась паника. На подмогу Минину устремились москвичи и другие ополченческие отряды… Ходкевич, неся колоссальные потери, отступил, а затем с остатками войска и вовсе покинул Россию. Один дерзкий бросок и решил исход всего противостояния.

В июне 1613 г., жалуя Минина «думным дворянином», царь «велел ему быти всегда в Москве при нем, государе, без отступно и заседать в палате». Пожаловал также с. Богородское с деревнями и дом казны на Соборной площади Нижегородского кремля. Несколько раз с участием Кузьмы Минина были проведены в государстве «пятинные сборы» для обнищавшей российской казны. Выполнял и другие важные поручения государя. На посту и умер.

В начале февраля 1616 г. вместе с боярином Ромодановским прибыл в Казань, где «черемиса заворовала». Завершив расследование, двинулись обратно. Видимо, в дороге сильно занедужил Кузьма Минин. Пишет современник-хронограф: «А Кузьмы Минина едучи к Москве на дороге не стало». Предположительная дата кончины героя — 21 мая по н. ст., отмечаемая всею Россией вплоть до 1916 г. как День памяти Гражданина Минина.

Дмитрий Михайлович Пожарский получил звание думного боярина. До последних дней своих верой и правдой служил Царю и Отечеству.

Изгонял остатки интервентов с Русской земли. Вел дипломатические переговоры. Собирал налоги в казну. Воеводствовал в Новгороде. Руководил Ямским, Разбойным, Поместным, Судным приказами. Что бы ни поручалось, какой бы важности дело, справлялся блестяще.

Содержал покалеченных в боях однополчан, семьи погибших.

Строил Храмы.

На средства и мастерами Дмитрия Михайловича Пожарского были возведены церкви в его поместьях — селах Вершилово, Пурех, Медведково, наконец, Храм Казанской Иконы Божией Матери на Красной пл. в Москве, при Советах разрушенный и не так давно восстановленный — главный в России, посвященной памяти героев Ополчения 1611−1612 гг.

Помещиком был добросердным, милостивым. У издателя «Русского архива» П.И.Бартенева обнаружена запись рассказа сторожила с. Пурех, который в свою очередь ссылался на рассказы о Д.М.Пожарском своих предков: «Крестьян же своих любил, как отец детей, за то и православные не могли нахвалиться им. Бывало, пойдет с Псалтырью в руке ко всем мужичкам, расспрашивает о житье-бытье их, читает им псалтырь, а у кого увидит много хлеба и скота — порадуется избытку хозяина, похвалит за досужество…»

Умер 20 апреля 1642 г.

ЧУДЕСА

В ГОЛОДНОЙ ОБЕСКРОВЛЕННОЙ многолетними междоусобными и внешними войнами, без царя на престоле и патриаршей проповеди в Храме, во всех смыслах смертельно хворой России явились два дотоле мало известных человека и… повернули ход истории! Явление их было чуду подобно. Чудом, по мнению современников, и являлось.

Но прежде были предзнаменования.

«По областям, — повествует С.М.Соловьев, — промчалось слово, города переслали друг другу грамоты, где писали, что в Нижнем Новгороде было откровение Божие какому-то благочестивому человеку, именем Григорию; велено ему Божие слово проповедовать во всем Российском государстве; говорили, что этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: видел он, как снялась с его дома крыша, и свет великий облистал комнату, куда явились два мужа с проповедью о покаянии, очищении всего государства; во Владимире было такое видение. Вследствие этого по совету всей земли… во всех городах… приговорили поститься, от пищи и питья воздержаться три дня даже и с грудными младенцами…». Кто были эти два мужа? Не на патриарха ли Гермогена и архимандрита Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Дионисия указывал перст Божий? Оба архипастыря уже при жизни были почитаемы народом, как святые, слово их плодило надежды и побуждало к действию.

Чудом преодолев заслоны стражи, пробрались к заточенному Гермогену нижегородцы сын боярский Роман Пахомов и посадский человек Родион Мосеев. И что узрели? «…дьяки и подьячие и всякие дворовые люди поиманы, а двор его весь разграблен», некому помочь старцу даже составить грамоту. Но крепок был духом патриарх: просил ходоков на словах передать благословение всем тем, кто противоборствует захватчику-супостату.

Приходили изменники-бояре со злодеем Мишкой Салтыковым, склоняли королю польскому «крест целовати», о том Сигизмунду и Ляпунову мятежному грамоты подписывать. Отвечал патриарх: «…не благословляю и вам писати не повелеваю, но проклинаю, кто такие грамоты учнет писати; Прокопию же Ляпунову напишу, что благословляю и разрешаю его и всех присягнувших королевичу, идти к Москве и умереть за православную христианскую веру…». Замахнулся Салтыков на патриарха ножом. Нимало не убоявшись, поднял над собой Гермоген крест: «Противопоставляю крестное знамение окаянному ножу твоему, проклинаю тебя в здешнем веке и будущем!». Патриаршей своей властью освободил Гермоген от присяги православных, кто ранее королевичу Владиславу «крест целовал», благословил Ляпунова, воззвавшего к народу ополчаться.

Патриарх был заточен, лишен главного своего права — слова пастыря, но духовным оплотом России стала Свято-Троицкая Сергиевая Лавра. Во все концы страны за подписью архимандрита Дионисия летели пламенные призывы-грамоты. Одну из троицких грамот осенью 1611 г. получили и нижегородцы.

Или, быть может, в том вещем сне «благочестивого человека» Григория предсказывалось явление двух других спасителей России — Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского?

У С.М.Соловьева вновь читаем: «Когда в октябре 1611 г. и нижегородцы получили троицкую грамоту, то старшие люди в городе с духовенством собрались для совета и Минин сказал: «Св. Сергий явился мне во сне и приказал возбудить уснувших; прочтите грамоты Дионисиевы в соборе, а там что будет угодно Богу». О видении преподобного Сергия Радонежского, велевшего «казну собирати и воинских людей наделяти и идти на очищение Московского государства», поведал Кузьма Минин при встрече и архимандриту Дионисию (со слов последнего записано монахом-летописцем Симоном Азарьиным).

Когда первый раз явился чудотворец, испугался Кузьма. Но, «помышляя, что не бе (ему) воинское строение в обычай», не придал знаку большого значения. Успокоился, наказ святого «в небрежение положив».

И во второй раз явился преподобный Сергий: «рек» то же, но строже, так, что заболел Кузьма. И после мучительных раздумий дал слово — волю святого выполнить. Кузьма Минин «возбуждает» земляков и находит у них горячую поддержку.

И все же не было ему «воинское строение в обычай»: Кузьма Минин ищет для Ополчения воеводу, могущего исполнить Промысел Божий. С выбором воеводы были немалые сложности: этот в воинском искусстве никак себя не проявил, тот — «в измене явился» (запятнали себя в Смутное время многие). Минин указывает на князя Пожарского. Тот, не оправившись еще от боевых ран, дает согласие и также указывает — на Минина.

Бог их хранил.
В Ярославле начинается эпидемия — моровая язва, косившая в худшие годы селения и города. Многие в панике бегут. Все невероятным образом предпринимаемые для сбора ополчения усилия в одночасье могут рухнуть прахом… Устраивается Крестный ход, народ, вооружившись лопатой и топором, за один день возводит Храм — «обыдень» (мера традиционная, но исключительная). Ладный получается Храм — Спас Обыденный. Эпидемия отступает.

В Ярославле же чудом избежал смерти Пожарский. Нож наемного убийцы отводит Провидение — в толпе ранение получает не воевода, а находившийся подле стражник.

А стражник подле воеводы потому, что тяжело болен Пожарский, с трудом даже передвигается — стражник поддерживает князя при проведении им очередного военного смотра. Но опять-таки чудом находит военачальник в себе силы, чтобы преодолеть болезнь и довести начатое до победного конца!

В походе сопровождала ополченцев доставленная из Казани чудотворная Казанская Икона Божией Матери.

В Борисоглебе известный на всю Россию старец-затворник Иринарх передал Пожарскому заветную реликвию — поклонный крест.

Дионисий, архимандрит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, напутствовал.

Неделю стояли ополченцы Минина и Пожарского под стенами Лавры; пасмурным ветреным днем двинулись на Ходкевича. С иконой Живоначальной Троицы, с образами угодников Николая и Сергия вышли провожать монахи. Ветер дул встречный, с новой и новой силой, поднимая клубы пыли, обрывая полы монашеских и воинских одеяний. «Дурной знак!» — приуныли многие. Каждого из воинов святой водою, крестным знамением благословлял Дионисий. Последними за благословением подошли Минин и Пожарский: вдруг — о, чудо! — ветер переменился, стал попутным. «Господь явил свою милость!» — воодушевил Дионисий ратников.

А «внеплановый» бросок на войско Ходкевича наскоро им созванных обескровленных предыдущей многодневной баталией добровольцев Минина?! Превосходящее по численности войско противника — со всей Европу были собраны отъявленные профессионалы-наймиты, — не в пример богаче снаряженное, ведомое знаменитым и, казалось, непобедимым паном Ходкевичем, наголову оно было разбито, с позором бежав из России!

А сами Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский?! Их небывалое товарищество?! Их поразительное воинское братство-дружба?! Их чудесные в должном месте и в должное время во всей возможной широте проявленные качества и таланты?!

Историк И.Е.Забелин о Кузьме Минине писал, что сам по себе он «был чудом среди современников. Как в таком незаметном чине совершить такое великое и благодатное дело! По убеждению века, это не могло произойти без наития Божией благодати, и сам Минин был потом искренно и религиозно убежден, что он только орудие Промысла».

ПОЧИТАНИЕ

ПОЧИТАНИЕ НАРОДОМ героев уже при их жизни не знало границ.

За глаза их называли — «Спасители России!».

О них, как некогда о защитнике земли Русской святом воителе Илье Муромце, слагались былины, что есть проявление высшей меры народной любви и признания.

Один из образцов устного творчества (об отказе Дмитрия Пожарского от царства) мы уже приводили, а вот как представлялся народу Кузьма Минин (держит он знаменитую свою речь на сходе перед земляками):
«Ой вы гой еси, нижегородские купцы!
Оставляйте свои дома,
Покидайте ваших жен, детей,
Вы продайте все ваше злато-серебро,
Накупите себе вострых копиев,
Вострых копиев, булатных ножей,
Выбирайте себе из князей и бояр удалого молодца,
Удалого молодца, воеводушку.
Пойдем-ко мы сражатися
За матушку за родну землю,
За родну землю, за славный город Москву»

Голландский подданный Элиас Геркман, посетивший Россию времен Михаила Романова, восклицал: «Если бы это случилось в какой-нибудь другой стране или в наших Нидерландах… убежден, что Кузьма Минин слышал бы, как поют (во имя его — С.С.) эти стихи поэта Эврипида:
Гражданин может стяжать
высшую похвалу и честь тем,
чтобы, не щадя ни имущества,
ни крови ради своего отечества,
быть готовым умереть за него».

Нидерланды и другие страны употреблены в сравнение вовсе не для того, чтобы как-то принизить русское достоинство. Просто стихи Эврипида в России были пока вряд ли кому известны. Образ народного героя в понимании Геркмана приобретал мировое и непреходящее значение, понимание же это основывалось на почитании героя среди современников, коему заморский гость стал убедительный свидетель.

«Еще шла Смута, а Минин уже входил в легенду» — писал нижегородский исследователь Н.А.Саввин в 1916 г., в канун 300-летия кончины героя.

Лучшие умы России деяниям К. Минина и Д. Пожарского неизменно и с величайшим почтением давали высочайшую оценку.

Так, в 1764 г. Михайло Ломоносов подготовил «Идеи для живописных картин из Российской истории». Из 25 тем Смутному времени было уделено 7, из них 3 — Минину и Пожарскому.

В дореволюционные времена Минину и Пожарскому посвящаются исторические и художественные произведения, поэмы и гимны, живописные полотна. Морские просторы бороздят военные корабли имени героев.

О всероссийском чествовании Кузьмы Минина в связи с 300-летием его кончины в начале заметок уже упоминалось.

Не где-нибудь, а на Красной площади с 1818 г. возвышается знаменитый памятник Минину и Пожарскому, выполненный в бронзе скульптором И.Ф.Мартосом. Минуя его, в снежный промозглый ноябрьский день уходили на защиту Москвы от фашистской нечисти ополченцы сурового 1941 г. Напутствием им были слова Верховного главнокомандующего: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!». И — защитили!

Исстари ежегодно празднует Россия победу народного Ополчения над польско-литовскими оккупантами. Предыстория этого всенародного праздника такова.

22 октября (4 ноября по н. ст.) 1612 г. ополченцы штурмом взяли Китай-город, эта победа спустя несколько дней и предопределила окончательную капитуляцию противника. В 1649 г. Царь Алексей Михайлович повелел «во всех городах, по вся годы» праздновать этот день в честь чудотворной Казанской Иконы Божией Матери — Спасительницы России: с ней, чудотворной, Ополчение освободило Москву, «в воспоминание помощи, оказанной Свыше заступлением Богородицы, Русскому государству в годину лихолетья». Праздник изначально носил как религиозный, так и общегражданский характер.

И только с Октябрьским переворотом 1917 г. светское общество, увы, добрую традицию утратило. Но — православные всем миром празднуют! Каждый год! На протяжении уже более трех с половиной столетий! Несмотря на все возможные хитросплетения эпох и завихрения в умах правителей! 4 ноября, на День Казанской Иконы Божией Матери, по всей России поминаются герои Ополчения 1611−1612 гг. Поминаются, как и подобает, молитвой, Крестными ходами, перезвоном колоколов…

ЧУДЕСА
(продолжение)

ФАКТЫ, КОТОРЫЕ ПРЕДСТОИТ ИЗЛОЖИТЬ, также следует отнести к разряду чудес — посмертных. Если только трактовать их должным образом. Хотя ход рассуждений автора на первый взгляд и может показаться парадоксальным.

Итак, и при жизни, и посмертно К. Минину и Д. Пожарскому было оказано великое народное почитание. Тем не менее — берусь утверждать! — подвиг их по достоинству по сей день не оценен. Более того: по отношению к памяти национальных героев у нас творилось и творится нечто вовсе непотребное!

В скандально известных путевых заметках о России маркиза Астольфа де Кюстина находим впечатления от Н. Новгорода (лето 1839 г.). В стенах Спасо-Преображенского собора в Нижегородском Кремле, где покоился тогда прах К. Минина, маркиз «почувствовал волнение от веющей в нем древности». «Одна из самых прекрасных и самых интересных церквей» — пришел он к выводу. Губернатор Бутурлин похвастал: «Я ее выстроил». Оказывается, древняя церковь обветшала, и «Император признал за благо, вместо того чтобы ремонтировать, отстроить ее заново». «Но прах Минина?!» — воскликнул де Кюстин. Его вырыли и также погребли заново, на новом же месте, поскольку вновь отстроенный храм (по ряду новаторских «соображений») оказался смещенным по отношению к прежнему. «Вот в каком смысле понимают здесь почитание усопших, уважение к памятникам истории и культ изящных искусств» — заключил путешественник. И, несмотря на язвительность тона, был, в общем-то, прав. «Нижегородцы не помнят своих дат…, — в середине Х1Х в. сокрушался писатель П.И. Мельников-Печерский. — Нижний Новгород не празднует своих имен… Мы очень равнодушны к предметам, напоминающим нашу славу». Если на родине Кузьмы Минина и Ополчения — в Н. Новгороде дело обстояло таким образом, что говорить в целом о России?!

Останки Д.М.Пожарского покоились в семейном склепе в Суздале в саду Свято-Ефимиева монастыря. Захоронение, казалось бы, — конкретней не бывает. И вот почти на столетие его могила была… утеряна!

Во второй половине XVIII в. тамошний архимандрит Ефрем в отместку за отобранные у монастыря государством земли и крепостные (более 10 тыс. душ) повелел надгробный камень с именем великого воеводы пустить … «на выстилку у церкви рундуков и в другие монастырские здания». Несколько поколений православных были лишены возможности прийти на могилу героя, сотворить там по обычаю в его честь молитву, помянуть Дмитрия Михайловича добрым словом! Лишь в 1852 г. усилиями чиновника по особым поручениям любителя старины А.С.Уварова и с разрешения Священного Синода в монастыре были произведены необходимые раскопки и захоронение разыскано.

Прах Кузьмы Минина без особой на то надобности тревожили не раз.

По данным нижегородского историка И.А.Кирьянова, поле кончины героя его останки были захоронены в Нижегородском кремле с наружной стороны Свято-Преображенского монастыря у алтаря. При Алексее Михайловиче, когда здание храма вконец обветшало, реставрировать его не стали, отстроили заново, туда в 1672 г. и перенесли останки героя. К XIX в. и это здание пришло в негодность. И вновь прежний храм сносится и строится новый, причем — со смещением по отношению к старому фундаменту: останки в очередной раз переносятся в склеп под собором (о чем с возмущением и рассказал путешествующий де Кюстин), рядом с другими гробницами — нижегородских князей и иерархов церкви.

После Октябрьского переворота 1917 г. К. Минин и Д. Пожарский впали в особую немилость. Минин — торговец, буржуй?! Пожарский — вообще князь?! Привели к власти Романовых? Душители, значит, свободы!

Памятник героям на Красной площади спеленали в кумач, по кумачу начертали: «Утро свободы сияет светлым днем!». Снести, однако, не решились. Лишь передвинули — с центра площади ближе к Собору Василия Блаженного (мешал мавзолею новоявленного «святого»). Однако «общественность» не унималась.

«В Москве, напротив мавзолея Ленина, и не думает убираться восвояси «гражданин Минин и князь Пожарский», — негодовал некто В. Блюм в «Вечерней Москве» (номер от 27 августа 1930 г.). — По лицу СССР уцелело немало таких истуканов».

Пролеткультовец Джек Алтаузен громогласно вещал на всю страну:
«Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками Октябрь застал,
Случайно им мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь, они спасли Россию!
А может, лучше было не спасать?»

Над могилой Дмитрия Пожарского надругались, надгробные гранитные плиты опять «пошли в ход» — как гласит легенда, на выделку одной из станций Московского метрополитена.

В 1929 г. Спасо-Преображенский собор Нижегородского кремля был разрушен — раз и навсегда, теперь уже без всякого восстановления. Гробница, где покоились останки Минина, — вскрыта. Останки в коробке «навалом» несколько десятилетий хранились в местном краеведческом музее, пока случайно не «обнаружились»: перезахоронены там же, в кремле, в Михаило-Архангельском соборе в 1962 г. На каменной плите высечено: «Кузьма Минин. Скончался в 1616 г.». Однако доверия сей надписи, увы, нет.

Во-первых, под плитой останки трех людей, будто бы самого К. Минина, его супруги и племянника.

Во-вторых, обстоятельства, сопутствующие вскрытию гробницы и последующего перезахоронения, были таковы, что вкрадывается «червь сомнения»: подлинны ли они? Обстоятельства следующие.

Стены Храма разрушили и хотели было фундамент сравнять с лицом земли. И тут кто-то из начальства спохватился: там же Минин похоронен, какой-никакой, а все же герой! Была и другая причина найти под обломками захоронение. Нижегородские верующие заволновались, и в чиновничьем обосновании, где указывалось на необходимость «немедленного вскрытия гробницы», с беспокойством констатировалось, что «…уже создалась легенда о вскрытии, и темнота сочиненной и раскрашенной легенды должна была быть освещена действительным положением дел». Вскрытие гробницы производилось одним днем, среди членов комиссии были: зав. партийным архивом (председатель), прораб строящегося на месте собора Дома Совета, третий имярек без указания должности и профессиональной принадлежности и, наконец, известный в Нижнем краевед, он же архивариус Нижкрайархбюро, надо полагать, единственный на всю комиссию специалист, близкий к теме. Местная судмедэкспертиза определила: извлеченные останки принадлежат ребенку и двум взрослым.

Безымянный автор заметки «Вскрытие гробницы Минина» в «Нижегородской коммуне» от 9 октября 1929 г. (чувствуется, ради этой заметки все и затевалось) этот для всех неожиданный факт, предвидя массу недоуменных вопросов читателей, объяснил: дескать, раньше, до революционных перемен прах Минина неоднократно переносился, тогда-то, «…по-видимому, часть останков при перенесении потеряли и были вынуждены заменить их первыми попавшими под руку частями скелета». То есть: царские «недоумки» и сохранить-то прах героя не смогли. И для убедительности добавил: «Точно такое же содержание гробов было и при вскрытии гробниц весной текущего года в том же соборе». На фотографиях, дошедших до нас и специально в пропагандистских целях сделанных на месте раскопа, мы видим членов комиссии, руины склепа и не видим главного — самих останков.

В 1962 г. эксперты кафедры судмедэкспертизы местного мединститута «постановили»: останки принадлежат Минину, его супруге и родственнику-подростку. Их в Михайло-Архангельском соборе, единственном, сохранившемся в Нижегородском кремле, и перезахоронили. О генетической экспертизе мировая наука тогда еще слыхом не слыхивала: из каких соображений исходила экспертиза, можно только гадать.

А спустя несколько месяцев после перезахоронения в газету «Известия» пришло письмо от нижегородца Б.Д.Митрофанова, бывшего, по его словам, очевидцем вскрытия захоронения: «Гробница Минина оказалась пустой. Более того, как мне помнится, комиссия записала в акте, что в данной гробнице никогда и никто не был захоронен… зачем потребовался Горьковскому горисполкому этот маскарад?» Понятно, зачем: позор-то, если истина вскроется, на весь белый свет! Понятно также, почему на письмо, переправленное газетой «для принятия мер» обратно в Горький (была в те времена такая практика), никто не прореагировал.

Произошло, наверняка, следующее.
Собор в конце 20-х гг., прежде чем снести, подчистую разграбили. Постарались как «официальные лица», так и частные любители поживиться за чужой (пусть и покойников, но все ж родовитых!) счет. «Заглянули» и в гробницу Минина. Перед сносом собора сотрудники краеведческого музея пытались-таки извлечь останки (есть документальное свидетельство), сдвинули тяжелую надгробную плиту и… далее отчего-то не двинулись. Отчего? Гробница была пустой! Об этом в письме В.Д.Бонч-Бруевичу, датированном 12 декабря 1929 г, прямо говорит тот самый авторитетный архивариус — член комиссии И.И.Вишневский: «Пришлю вам (копию) с акта, как мы вскрываем гробницу Козьмы Минина… и фотографию с костяка, который желали бы считать мининским, хотя он найден в другом месте». Таким образом, «комиссия» всего лишь разыграла заранее спланированное действо, дабы угомонить «темных, невежественных» горожан.

…Зачем автор выплескивает на читателя этот негатив? Какое отношение все это имеет к необходимой канонизации народных героев? Скорее наоборот: факты говорят о пренебрежении, о вопиющих кощунствах. И даже, как может на первый взгляд показаться, о неумолимом забвении!

В самом деле! Встаньте у памятника Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве, или — на одноименной площади в центре Н. Новгорода, поинтересуйтесь у спешащей мимо молодежи… Опросите строй новобранцев срочной службы… Автор этих строк не раз в подобном роде экспериментировал. Наши отпрыски в большинстве своем о народном подвиге 400-летней давности имеют самое отдаленное представление («Слышал звон, да не знает, где он…»), а чаще всего — не имеют вообще.

В России — ни одного (!) музея народного Ополчения 1611−1612 гг., если не считать небольшой экспозиции в детской библиотеке Балахны, созданной трудами местных энтузиастов-краеведов (музеев русской водки уже несколько!). Нет правительственных наград и званий имени его героев. Кинематографисты, беллетристы увлечены зубодробительными сериалами из «новейшей истории». Былые литературные источники, если и переиздаются, то мизерными тиражами.

Победу Ополчения 1611−1612 гг. предлагается праздновать не на День Казанской Иконы Божией, как заведено было исстари, но 7 ноября (Федеральный закон «О днях воинской славы (победных днях) России»). Прямо скажем, не лучший день, чтобы воздать должное светлой памяти К. Минина и Д. Пожарского, их однополчан.

День этот совпадает с другими официальными и неофициальными праздниками: кто-то 7 ноября «соглашается и примиряется», кто-то — марширует с красными знаменами наперевес. Закон был подготовлен в середине 90-х, в период крайней поляризации идеологических устремлений общества, жесткой конфронтации властей и оппозиционных сил. В том, что выбор пал на 7 ноября, просматривается явное в угоду политической конъюнктуре желание как-то сгладить, «приглушить» тона недавнего самого «красного дня календаря». «Примиряться» и «соглашаться» по указке сверху никто, кроме ангажированных, не желает, и под прессингом разномастных лозунгов и идей Минин с Пожарским в этот день теряются.

К тому же, не 25 октября (т.е. 7 ноября по н.ст.) 1612 г. капитулировали иноземцы, а днем позже. 25-го из Кремля выходили свои, русские (вольно или невольно, случайно ли, по недомыслию оказавшиеся в осаде — вопрос другой), в их числе инокиня Марфа с малолетним сыном — будущим самодержцем Михаилом Феодоровичем Романовым. «Сперва выпустили бояр…, — находим у С.М.Соловьева. — На другой день (выделено мною — С.С.) сдались и поляки». Чудовищная нелепица тиражируется из года в год!

Но вдумаемся.
Нет ли во всех этих «недоразумениях», творимых вокруг святых имен Минина и Пожарского, их немого сквозь века укора? Не в этом ли их основной урок, их чудодейственный и отрезвляющий всем нам, потомкам, экзамен?

Да, увлекшись грешно-материальным, потребой дня, часто «забывчивостью» страдаем. Но — о, чудо! — вновь и вновь «вспоминаем» о Минине и Пожарском. Когда же? Обратите внимание: во всякую лихую для России и нас, любимых, годину!

Так было при нашествии наполеоновских орд: с начала века не шатко не валко шел сбор средств на памятник, заказанный нижегородцами Мартосу, и только с победой 1812 г. дело с мертвой точки сдвинулось, причем памятник монаршей волей был установлен не в Н. Новгороде, как первоначально предполагалось, а в Москве.

Так было в период Первой мировой войны: опять же вспомним о Мининских торжествах 1916 г.

Сегодняшнее положение России как никогда, до боли напоминает события четырехвековой давности.

Не произошло канонизации сто лет назад? Но приспело ли тогда время? Все вершится по воле Господа, ему и решать: о прославлении героев заговорили вновь и сейчас — не есть ли в этом Промысел Божий?!

Времена ныне если не СМУТНЫЕ, то МУТНЫЕ: страна разграблена, народ обездолен, вымирает. В отчаянии нет у человека порой даже сил, чтобы вымолить покаянием прощение. Канонизация освободителей Земли Русской Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского сегодня — не поспособствует ли акт сей многострадальной нашей России в период ее очередных жесточайших испытаний?

В этом смысле прославление героев-патриотов — непреодолимая духовная потребность всех тех, кто прославить предлагает. И не меньшая, возможно, пока неосознанная, но потребность тех, чьи души одолел один из самых тяжких смертных грехов — унынье.

И последнее.
Уточним: как звали героев Ополчения — Минина и Пожарского?
Нет-нет, в формулировке вопроса автор не ошибся. А вот ошибиться в именах, прославляя, вполне возможно!

«ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ?»
(вместо заключения)

СОПОСТАВИМ.
«В то самое время некий человек в Нижнем Новгороде по имени Кузьма Минин…» (Кн. С. Шаховской). «Муж бяше благочестив Нижнего Новаграда именем Козьма Минин…» (С.Азарьин, монах-летописец). «Тут… Кузьма Захарьевич Минин-Сухорук стал говорить к миру…» (Н.Костомаров, историк). «…полное имя — Кузьма Минич сын Захарьев Сухорукий…» (Большая Советская энциклопедия, 1938 г.). «Минин, Захарьев Сухорук, Кузьма Минич…» («Советская историческая энциклопедия», 1966 г.). «Косьма Минич Захарьев-Сухорук…» (Журнал «Огонек», 1985 г.)… Так как же нижегородского земского старосту все-таки звали?!

До первой половины XIX в. в летописных и деловых документах встречаем КУЗЬМА и, гораздо реже, как вариант, КОЗЬМА. В святцах — списках византийских святых более тысячи имен, но таких — нет. Есть — КОСМА. Документальные свидетельства до нас не дошли, но со всей уверенностью можно утверждать, что именно это имя получил будущий герой при крещении. Подтверждают данный факт и сохранившиеся древние синодики Русской Православной Церкви, где герой поминается как КОСМА. Однако: большинство византийских имен, даваемые православным при крещении, были непривычны русскому слуху и потому — адаптировались. Скажем, ГЕОРГИЙ превратился в ЮРИЯ, МАТФЕЙ — в МАТВЕЯ, ИОАНН — В ИВАНА, ИОСИФ — в ОСИПА и т. д. При том в быту могли употребляться как просторечные, так и церковные варианты. Сам герой свои письма и документы подписывал неизменно КУЗЬМА и неизменно — МИНИН. В московских документах, царских грамотах также встречаем — КУЗЬМА МИНИН: к примеру, в царской грамоте «О пожаловании… Кузьму Минина в… думные дворяне». Сын его Нефед в документах прозывается: «Кузьмин сын Минича».

Итак — несомненно, КУЗЬМА. Так звали героя родные и близкие, сам царь и при дворе, так осознавал себя он сам.

Но — МИНИН или МИНИЧ? Это одно и то же — указание на имя отца, на отчество, уточнение, чей сын. Простому человеку той поры, холопу, крестьянину, посадскому, положено было только имя, но Кузьмы, Матвеи, Иваны должны же были как-то различаться? Чтобы избежать в обиходе путаницы, конкретизировали — МИНИН СЫН, МИНИЧ, МИНИН. О том, что отца героя звали МИНА, и никак иначе, хранятся документальные свидетельства (например, по Писцовая книге 1591 г. Заузольской волости ряд пахотных земель и лесных угодий числились «за балахонцем за посадским человеком за Минею за Анкудиновым»). К концу жизни, с получением думного дворянства, героя уважительно звали КУЗЬМА МИНИЧ (сравните — КУЗЬМИЧ, ИЛЬИЧ и т. п.) МИНИН. Дворянин должен был иметь фамилию, и Кузьма ее получил — по отчеству, по имени отца.
Итак, фамилией МИНИН.

Деда Кузьмы по отцовой линии, как видим, звали АНКУДИН. Захарии, Сухорукие — не бывало таковых в Мининском роду. Откуда же что взялось?

«Воду замутил» журнал «Москвитянин», редактировавшийся писателем М.П.Погодиным. В N4 журнала за 1854 г. была опубликована купчая, составленная в Н. Ногороде в ноябре 1602 г. В оригинале было указано, что двор такого-то хозяина находится «подле Кузьмы Захарьева сына Сухорука». Ну и… что? При чем здесь, спрашивается, Минин? Мало ли было тезок у него! При том, что при редактировании материала чья-то охотливая рука (не понять, правда, из каких соображений, быть может, в предвкушении сенсации и гонорара) вставила всего одно слово, и получилось в публикации: «подле Кузьмы Захарьева сына МИНИНА (выделено мною — С.С.) Сухорука». И — пошло-поехало, да еще в вариациях, по городам и весям! Имя, коего в природе не существовало!

А.Н.Островский пишет пьесу «Козьма Захарьич Минин-Сухорук». М.П.Костомаров в исторических трудах ему вторит, правда, чуток поправив: КУЗЬМА. В 1936 г. М. Булгаков пишет либретто на музыку Б. Асафьева к опере «Минин и Пожарский», где заглавным действующим лицом некий КУЗЬМА ЗАХАРЫЧ. В 1938 г. журнал «Новый мир» (N6) публикует роман В. Костылева «Козьма Минин» («Неужто это ты, Козьма Захарович?» — никак не может признать Минина в Минине один из персонажей). 7 ноября 1943 г. на центральной площади г. Горького открывается памятник герою скульптора А. Колобова, памятник неплохой, но выполнен из железобетона (за недостатком в военное время средств), на пьедестале подпись — КОЗЬМА МИНИН. Лет 15 назад Колобовского КОЗЬМУ, посчитав допотопным, демонтировали и переустановили в Балахне. Вместо него встал бронзовый монумент в придворном одеянии работы О. Комова, и снова — КОЗЬМА…

* * *
…Перед смертью Дмитрий Михайлович Пожарский принял схиму. Имя взял своего незабвенного соратника и друга, с коим разлучили годы и смерть, но не судьба, — КОСМА.
Вечная память героям!
И да святится их имя в веках!
С.В.Скатов, действительный член Русского исторического общества, член Организационного комитета Народного движения «Вместе за одно»