Православная общественность выступила категорически против восстановления памятника палачу Дзержинскому на Лубянке

Целый ряд общественных движений негативно отреагировали на призыв коммунистов восстановить монумент организатору «красного террора»…

Президент общества" Наследие Империи" генерал-лейтенант СВР запаса Леонид Решетников, председатель Православного братства «Радонеж» Евгений Никифоров, главный редактор журнала «Русский Дом» Александр Крутов, председатель Союза православных граждан Владимир Лебедев, известный православный публицист Сергей Худиев и многие другие верующие люди выступили категорически против инициативы коммунистов восстановить памятник одному из близких соратников В.И.Ленина и организатору красного террора Ф.Э. Дзержинскому в Москве на Лубянской площади.

В связи с этим на страницах Радио «Радонеж» было опубликовано следующее общение:

«Мы хотели бы обратить внимание на то, что восстановление этого памятника было бы тяжелой как нравственной, так и государственной ошибкой.

Дело в том, что по любым меркам, кроме ортодоксально-коммунистических, В.И.Ленин и его сподвижники — а Ф.Э. Дзержинский особенно — тяжкие государственные преступники.

Профессиональные задачи силовиков состоят именно в том, в частности, чтобы пресекать деятельность людей, решивших «делать жизнь с товарища Дзержинского» — то есть тех, кто, как и он в свое время, разворачивает революционную агитацию, формирует экстремистские сообщества, имеющие целью свержение существующего строя, пытается организовать насильственный захват государственной власти и развернуть террор в отношении тех, кто против этого захвата выступит. Будем надеяться, что наши силовики в этом случае окажутся эффективнее царских. Но людям, борющимся с террористами и мятежниками, едва ли стоит ассоциировать себя с одним из худших мятежников и террористов в отечественной истории.

Конечно, в СССР эти действия Дзержинского получали решительно положительную оценку — поскольку предполагалось, что они были совершенно необходимы для того, чтобы достигнуть светлого будущего, предсказанного всесильным, потому что верным, учением марксизма-ленинизма. Через мятеж и измену, через кровь и мучения, через пыточные подвалы и расстрельные рвы, через голод и оскверненные церкви человечество должно было прорваться в светлое будущее, где уже не будет ни войн, ни насилия, ни изнурительного труда за кусок хлеба, ни эксплуатации, но человек человеку будет друг, товарищ и брат.

С другой стороны, царская Россия изображалась государством бесконечно омерзительным и не имеющим права на существование, мрачной тюрьмой народов — так что те, кто трудились над ее разрушением, оказывали немалую услугу человечеству.

Предать такое государство, работать для его ниспровержения, воткнуть ему нож в спину, когда оно напряженно боролось с внешним врагом — как это делали большевики — было делом чести, доблести и геройства.

Но в наши дни обе составляющие этой апологии Дзержинского (и его соратников) едва ли могут быть приняты всерьез. Всесильное учение оказалось просто ошибочным — и хотя на свете нет такой нелепой секты, у которой не нашлось бы преданных последователей, собственный критерий марксизма-ленинизма — практика, обличает его ложность.

Одновременно с признанием этой ложности приходит и осознание ложности коммунистической клеветы на историческую Россию. Российская империя не была раем на земле — рая на земле нет нигде — но она была государством несравненно более справедливым и гуманным, чем сменивший ее большевистский режим. Достаточно ознакомиться со статистикой смертных казней при царе и при большевиках, чтобы отметить огромную разницу.

А это значит, что деяния Ленина, Дзержинского и их соратников теперь предстают перед нами без идеологического наркоза — как злодеяния настолько тяжкие и предательские, что человек, прославляющий их как героев, ставит под вопрос свою гражданскую лояльность.

В самом деле, что означает прославление большевиков со стороны некоторых из наших офицеров? Значит ли оно, что если, не дай Бог, Россия вновь окажется втянута в тяжелый военный конфликт, они будут подражать т. Ленину и выдвигать лозунг «поражения своего правительства», а также «превращать войну империалистическую в гражданскую»? Означает ли это, что они будут, подобно Дзержинскому, формировать боевые отряды для вооруженного захвата власти, а потом, подобно большевикам, подписывать мир на самых капитулянтских условиях?

Если офицеры найдут такое предположение крайне нелепым и оскорбительным (на что мы искренне надеемся), то как понять их желание прославить людей, которые именно это и совершили? Если «офицеры России» полагают мятеж, измену, формирование экстремистских сообществ и вообще усилия по свержению своего правительства, особенно во время войны, делом бесчестным и преступным — то зачем же они желают восстановить памятник видному члену движения, которое этим и занималось? Правда, лично Дзержинского можно было бы освободить от обвинения в предательстве, указав на то, что, будучи по рождению польским дворянином, он и не был обязан (как и Бела Кун, как и множество латышей, немцев, китайцев и прочих интернациональных товарищей) считать Россию своей Родиной, а русских — своими согражданами.

Но в этом случае восстанавливать памятник иностранцу, отметившемуся террором против русских, было бы тем более странным для людей, являющихся верными воинами отечества.

Впрочем, будучи подданным Российской империи, юридически Дзержинский все равно остается изменником и мятежником — и, как бы сейчас сказали, экстремистом.

Понятно, что в случае с силовиками свою роль играют ещё советские традиции — пожилые военные выросли, осеняемые знаменем «Великого Ленина», для них имя Дзержинского — часть корпоративной культуры, которая всегда меняется с огромным трудом, и почему бы не дать советским традициям тихо увянуть, не устраивая лишних конфликтов?

Это было бы вполне понятным соображением, если бы не требования возврата к этим традициям там, где от них, слава Богу, уже избавились. Можно потерпеть людей, которые по старой привычке почитают государственных преступников — может быть, во всех остальных отношениях они прекрасные люди и великолепные профессионалы. Но вот возрождать памятник государственному преступнику в центре Москвы, и предлагать, таким образом, его деяния в образец для подражания было бы странно.

Говоря более широко — о тех народных артистах и прочих передовиках производства, которые тоже выступают за восстановление памятника, мы должны отметить, что вопрос о памятнике Дзержинскому является не политическим, а мировоззренческим и нравственным.

Разницу стоит сразу обозначить. Одинаково благонамеренные и осведомленные люди могут иметь разные точки зрения на то, как достичь общественного блага. Они могут по-разному смотреть на то, как должно быть устроена управление страной, каковы должны быть налоги, в каких масштабах государство должно вмешиваться в экономику, сколько и каких государство должно принимать иммигрантов, в какие конфликты за пределами страны вмешиваться и на многие другие вопросы общественной жизни — и оставаться, при всех своих разногласиях, добропорядочными гражданами и верными христианами.

При этом они неизбежно должны соглашаться в некоторых нравственных основах гражданской жизни. Нельзя работать на насильственное свержение государственной власти — особенно нельзя помогать при этом внешним врагам. Нельзя устраивать вооруженные перевороты. Нельзя убивать невинных людей — и невинных сограждан в особенности.

Памятник Дзержинскому означает позицию, резко выходящую за рамки такого согласия. Он означает, что уничтожение Российской Империи — которого хотел и добивался Дзержинский и его соратники — было благом. Что благом был красный террор и вообще деятельность ЧК. Что благом было разрушение Церквей и массовые убийства священников, офицеров, предпринимателей — а также тех самых рабочих и крестьян, на которых большевики любили ссылаться. Что создание организации, которую даже нарком внутренних дел Петровский характеризовал как «напичканную преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата» было великой исторической заслугой. Что все это заслуживает памятников от благодарных потомков.

Это не политическое разногласие, но разногласие в самых фундаментальных представлениях о добре и зле. Мы, православные люди, конечно, можем составить гражданское общество с атеистами, иноверцами, и вообще людьми самых разных, в том числе совершенно чуждых нам представлений о мире. Но мы едва ли можем признать нормальной частью политического спектра людей, которые считают усилия большевиков вообще и Дзержинского в частности по уничтожению исторической России вообще и Церкви в особенности достойными памятника в самом сердце страны.

Конечно, нам могут сказать, что многие из тех, кто поддерживает памятник, делают это по причинам, не имеющим отношения к красному террору — 91 год, провал ГКЧП, когда «железный Феликс» покинул Лубянку, были временем рухнувших надежд, нищеты и унижения, и люди не то, чтобы обожают Дзержинского, а скорее выражают неприязнь к «либералам» в риторике которых указания на преступления советской власти использовались для оправдания всего того, что постигло страну в 90-тые.

Возможно, это и так — но психологические мотивы, по которым вы подписываете договор с дьяволом, уже не так важны, как тот факт, что вы его подписываете. Вы можете делать это в шутку, или чтобы досадить каким-то неприятным вам людям, или, напротив, чтобы понравиться каким-то людям, которые вам нужны — факт тот, чтобы вы подписались, и дьявол придет за своим.

Не так важно, по каким причинам вы желаете воздвигнуть памятник мятежнику, яростному безбожнику, террористу и массовому убийце — важно, что вы собственными устами призываете в вашу жизнь дух безбожия, мятежа и убийства. Потому что такой памятник в центре Москвы означает готовность и желание тех, кто его восстанавливает, возложить на себя и пролитую Дзержинским и его сообщниками кровь, и предсмертные проклятия его жертв.

Люди, конечно, не могут каяться в преступлениях эпохи Ленина или Сталина — их тогда не было на свете, и они в этих преступлениях не могут быть виновны. Но вот добровольное сопричисление себя к изменникам, мятежникам, убийцам сограждан и гонителям Церкви, когда к этому никто и не принуждает, более того, когда правда о деяниях большевиков легко доступна — это личный выбор человека, за который он несет ответственность перед Богом.

С государственной точки зрения это означает разрушение преданности государству — конечно, люди, которые хотят вновь воздвигать памятники большевикам, хотят не этого, но такой эффект неизбежен.

Прославление большевиков означает, что царская Россия, с которой они боролись, была омерзительна и заслуживала уничтожения, и люди не могут питать к ней уважения и преданности. Но и СССР, который пришел ему на смену — и в рамках официальной мифологии которого эти памятники и ставились — рухнул. Обещания красного проекта не сбылись. В итоге люди отрекаются от исторической православной России — и ради чего? Ради призрака рухнувшей идеологической утопии?

Отталкивают всех, кому дорога историческая, православная Россия, чтобы привлечь кого? Людей, ностальгирующих по несостоятельному идеологическому проекту?

Конечно, апологеты Дзержинского говорят о том, что он боролся с беспризорностью — что носит характер черного юмора, учитывая, куда подевались родители этих самых беспризорников. Но, действительно, можно согласиться, что «железный Феликс» не творил только и исключительно зло — как и ИГИЛ (экстремистская организация, запрещенная в России), там, где его власть утверждалась, не только головы резал, но и налаживал некое подобие упорядоченной государственной жизни.

Лично Дзержинский, судя по описанию людей, его знавших, не был садистом — в отличие от многих своих подчиненных — он был идеологическим фанатиком, который верил в грядущее светлое царство; надо было ради этого царства отдавать приказы о концлагерях и расстрелах — отдавал, надо было налаживать железнодорожный транспорт — налаживал.

Однако его идеология оказалась ложной; светлого царства так и не явилось.

Давайте, наконец, это признаем — и найдем в нашей тысячелетней истории кого-то более подходящего для памятников".

Русская линия