Русская линия / Библиотека периодической печати / Прикарпатская Русь под владением Австрии

XI. Польский мятеж 1863 года и украинофильство в Галиции [164]

В 60-х годах в Австрии началась конституционная жизнь, определившая внутреннее развитие каждой из её национальностей. Но прежде чем приступить к описанию конституционного движения Австрии вообще и Галиции в частности, следует рассказать о событиях, происшедших в 1863 году в смежной с Галицией Конгрессовой Польше и об их воздействии на галицкую Русь, потому что лишь в таком случае нам станут понятны некоторые явления из истории галицкой Руси после 1860 года.

Поляки, жившие под владением Австрии, России и Пруссии, всегда считали эмиграцию руководительницей судеб польского народа. В 1832—1846 годах демократическая партия эмиграции пользовалась наибольшим влиянием, и к ней обращены были взоры из польских земель. Но когда поднятое ей восстание 1846 года приняло печальный для польского дела исход, авторитет демократов совершенно упал. Эмиграционное демократическое общество распалось, и напрасно старались отдельные его члены оправдывать действия «Централизации» и защищать её принципы. Среди поляков всё больше стало распространяться мнение, что они собственными силами даже и в союзе с европейскими революционерами не сумеют добиться независимости своей отчизны. Польские надежды могут осуществиться лишь при содействии других могущественных держав.

Этот взгляд ещё прежде защищал князь Адам Чарторыйский, а после 1846 года он стал самой влиятельной личностью среди поляков. Вокруг него сосредоточились все национальные стремления поляков, считавших его как бы своим правителем. Он старался, по мере сил, исполнить возлагаемые на него надежды, содержал во всех крупных и средних политических центрах Европы своих агентов, был в курсе европейской политики в целом и отношений отдельных держав, наблюдал за жизнью поляков в трёх разделивших Польшу государствах и даже обращал внимание на украинофильское движение в России. Крымская война, однако, прошла для Польши без малейших выгод. Надежды Чарторыйского возобновились только после Парижского трактата, когда Наполеон III провозгласил теорию национальности [143] как основу государственного устройства Европы. В Европе вообще утверждали, что Наполеон III собирается помогать итальянцам в учреждении национального государства и полякам в приобретении полной независимости.

Под впечатлением таких слухов сразу после Крымской войны в Конгресовце, Волыни, Подолье, Украине и Литве под различными предлогами стали составляться тайные и явные общества. В малорусских землях они приняли характер обществ учебной помощи польскому и малорусскому народу. Эти общества имели свой устав и свой комитет в Киеве, состоявший из двенадцати членов, пять из которых избиралось ежегодно из университетских студентов, а остальные через каждые три года из других сословий. Этот комитет учреждал на Украине, Подолье и Волыни тайные народные школы с польскими учителями, которые учили польскому языку, сельскому хозяйству и малорусскому наречию, но на основании польской азбуки. Где был костёл, там ежедневно водили учеников на латинскую литургию. В Ямполе была учреждена препарандия для подготовки необходимых для таких школ учительских сил [3, 254].

Если поляки стремились к восстановлению Польши в пределах 1772 года, то они должны были обратить также внимание на украинофильство. Так как национальная идея сделалась главной целью, руководящей жизнью народов, то стремлением поляков было, прежде всего, пробудить и укрепить у малороссов сознание их национальной отдельности от великороссов. В этом русле на научном поприще особенно деятелен был Духинский, издавший в 1854—1863 годах несколько сочинений, в которых пытался доказать национальную самостоятельность малороссов и неславянское происхождение великороссов [116; 114].

Из немецких учёных Духинскому вторил Герман Бидерман, учитель из Угорщины (впоследствии профессор университета в Инсбруке), своим сочинением «Die ungarischen Ruthenen (Угорские рутены)», изданным в Инсбруке в 1862 году. В нём автор выражается следующим образом: «Роковой ошибкой было дать русинам название Russen, соединяющее их с великороссами. Если русинов в противоположность великороссам назвать рутенами, тогда всякая опасность для нас исчезнет. Слово „Русь“ не имеет национального основания; оно обозначает лишь прежнюю зависимость восточных славянских племен от норманнской династии» (с. 38). Этот немецкий учёный предлагал иной путь, чтобы привить у малороссов сознание национальной чуждости великороссам. По его мнению, выводы о монгольском или финском происхождении «москалей» мало помогают делу; вместо того следует доказать, что варяги, основавшие Русь, были скандинавскими норманнами, чуждыми славянам и, следовательно, «Русь» была названием лишь государства, а не славянских племён. По мысли Бидермана, если малороссы проникнутся таким взглядом, тогда они откажутся от названия «Русь», соединяющего их с «Москвой», назовут себя иначе и тем легче придут к осознанию своей национальной отдельности.

Рядом с такой научной пропагандой шла тайная агитация польских студентов Киевского университета как продолжение деятельности Тымка Падуры и Вацлава Ржевуского. В Киеве в двух гимназиях и университете было полно польской молодёжи, сыновей шляхты и служащих. При Николае I было запрещено принимать в гимназии сыновей недворян, а так как дворянство Украины, Подолья и Волыни было большей частью польское, да ещё и оживлённое патриотическим национальным духом, то оно и беднейшим из своего сословия помогало закончить высшую школу и увеличить количество польской интеллигенции. Поэтому и после 1831 года в юго-западной России поляки задавали направление духовной жизни, которому вынуждена была следовать и малорусская молодёжь. Украинско-польская молодёжь, общавшаяся с детства с малорусским народом и воспитанная под впечатлением его песен, пропиталась сочувствием к нему и его казацким преданиям. В казачестве она видела идеал славянского рыцарства, а так как его произвёл южнорусский народ, то она старалась сблизиться с ним и примириться с польскими стремлениями. Около 1850 года в среде польской молодёжи в Киеве возник особый тип, названный «балагулами», последователи которого старались в убранстве и товарищеских приёмах подражать простонародью [138, 1883, 463]. Но, по-видимому, балагулы плохо поняли характер простонародья, сведя впоследствии всё своё народолюбие к вульгарности и пренебрежению всякого приличия.

Одновременно с польским украинофильством развивалось и русское украинофильство. С 1859 года русско-украинофильские студенты стали также создавать школы для народа, обучение в которых происходило на простонародном наречии. Для этой цели были изданы учебники «Грамматика» Кулиша (1857), «Букварь» Шевченко (1861), «Арифметика или счетница» Мороза (1862) и т. д. В Санкт-Петербурге печатались «метелики», то есть дешёвые издания отдельных сочинений Шевченко, Вовчка и других украинских писателей [35, II, 93]. Первым в Галиции стал распространять «метелики» львовский купец Михаил Дымет. Он посетил Киев в начале 1862 года по торговым делам и привёз с собою кроме «метеликов» фотографии украинских писателей. Расцвет польского и малорусского украинофильства совпадает по времени, это 1860—1863 годы, когда в Санкт-Петербурге выходила «Основа» [144]. Петербургский «Журнал Министерства народного просвещения» печатал рассуждения об отдельности южнорусского языка от великорусского и польского, и среди украинцев раздавались голоса за введение украинского наречия в школы.

В 1861 году в Киев прибыл один француз, посланный Людвиком Мерославским, занявшимся подготовкой к восстанию, с целью переустроить польские студенческие «гмины» (общины) в кадры революционной армии. В это же время часть украинско-русских студентов, принадлежавшая к польским гминам, отделилась от них и сблизилась с уроженцами левобережной Украины, которые держались подальше от польских тайных обществ. Русских украинофилов из-за их демократических настроений называли тогда «холопоманами». К холопоманам относили себя также несколько поляков-католиков.

Когда холопоманов пригласили к участию в подготовке восстания, они заявили, что не разделяют польско-повстанческую программу, так как не считают правобережную Украину Польшей, а себя считают украинцами. Это заявление составил не русский, а поляк-католик А. (не Антонович ли?), примкнувший к холопоманам. То обстоятельство, что польский студент воспротивился патриотическому (по мнению поляков) начинанию, поразило шляхту. Так как студент А. был родом из Бердичевского повета, то предводитель местного дворянства пригласил его к себе и потребовал от него, чтобы он убрал свою подпись из холопоманской декларации. Студент не согласился. Тогда ему объявили, что «принцип декларации, по которому национальность в стране определяется не панством, а холопством, есть социалистический» и что паны будут преследовать холопоманов [21].

Последовавшие затем события доказывают, каким большим влиянием пользовалась польская шляхта в России, и в какой степени чиновничество юго-западного края было от неё зависимо. Киевский генерал-губернатор на основании тайного доноса возбудил следствие против А., как коммуниста. Он отправил Министру внутренних дел следующий доклад: «В сентябре месяце 1860 года мне были доставлены сведения, что студенты местного университета стараются сблизиться с простым народом и действовать на него внушением вредных понятий и мыслей; что между ними образовалось Общество коммунистов, цель которого состоит в сближении с простым народом для обеспечения себе содействия на случай возмущения в Польше; что ради этой цели студенты сближаются с крестьянами, проповедуют им равенство прав всех людей, общее право всех на обладание имуществом, называют крестьян братьями, спят и едят вместе с прислугой, и что Общество коммунистов, имея во главе бывшего студента А., состоит более чем из ста членов».

Заодно с польской шляхтой действовали южнорусские евреи. Их газета «Сион»[145], выходившая в Одессе, начала печатать статьи против украинофильства вообще, называя его сепаратизмом в литературном, национальном и политическом отношениях. Поляки же, разочаровавшиеся в своих надеждах, возлагаемых на украинофильство, начиная восстание в 1863 году, совершенно не принимали в расчёт украинофилов и в своих манифестах говорили только об исторической Польше. Лишь южнорусских крестьян они старались склонить на сторону восстания, обещая им наделы земли и освобождение от панщины.

Названный студент А., о котором говорит Драгоманов [21] и которым (по всей вероятности) был Владимир Антонович, впоследствии профессор Киевского университета, вскоре затем перешёл в Православие. Когда Фаддей Падалица (Зенон Фиш) в «Основе» назвал его ренегатом (odstepka) Антонович ответил: «Слово „ренегат“ является для меня честью, ибо шляхта должна или повернуться к народу, из которого произошла, или переселиться в польские пределы».

Между тем Адам Чарторыйский в Париже готовился к восстанию. Он составил некую комиссию, названную «бюро», задачей которой было влиять на европейские правительства, парламенты и иностранную печать, постоянно затрагивать польский вопрос и возбуждать в Европе сочувствие к польскому делу [154]. В состав бюро входили, кроме князя Адама Чарторыйского и его сыновей, генерал Замойский, Феодор Моравский, Баржиковский, Андрей Козмян, Людвик Воловский, Калинка, Клячко, французы Делярош и Равле и многие другие. Клячко и Калинка специально изучали психологию, чтобы успешнее влиять на умы и чувства, как поляков, так и других.

Князь Адам Чарторыйский не дожил до конца своего дела. Он умер 15 июля 1861 года непримиримым противником России. В 1856 году российское правительство предлагало ему амнистию, но он отказался. Он оставил двоих сыновей: Витолда и Владислава, женатого на дочери князя Риансарез и испанской королевы Кристины. Владислав принял руководство бюро и управление польскими делами.

Могли ли поляки, начиная восстание, рассчитывать на успех? Делали ли они его в горячке патриотического увлечения, или после умного рассуждения, исследовав все обстоятельства, говорящие за и против начинания? Чтобы ответить на этот вопрос, следует принять во внимание, что это было то время, когда после поражения Австрии в войне с Италией в 1859 году и потери Ломбардии, национальная революция низвергала существовавший порядок. Неаполитанский король Франциск II со своей 150-тысячной армией не смог одолеть малочисленных отрядов Гарибальди, который, имея лишь от 4 до 5 тысяч добровольцев, принудил капитулировать 25-тысячный королевский гарнизон в Палермо. В Европе стали верить в успех каждого восстания и в превосходство ополчения, воодушевлённого национальным чувством, над регулярной армией.

Более того, поляки рассчитывали на помощь Франции, властитель которой неоднократно заявлял сочувствие польскому делу и считал восстановление независимой Польши одной из задач своей политики. Кроме того, внутренняя ситуация в России представляла также надежды на успех восстания. В России только-только приступили к социальным реформам, которые не могли совершиться без брожения умов и беспорядков, сопровождающих всегда такого рода преобразования. Указом от 2 декабря 1857 года дворянству было объявлено высочайшее решение улучшить и упрочить отношение крестьян к помещикам. В феврале 1858 года правительство объявило, что желает в продолжение двенадцати лет устранить крепостное право таким образом, чтобы крестьяне пользовались необходимыми для исполнения своих обязанностей и собственного пропитания участками земли и при том были бы приняты в соображение справедливые требования помещиков. Одновременно начала действовать комиссия по крестьянским делам под руководством самого Императора Александра II. После долгого совещания издан был высочайший манифест от 19 февраля (3 марта) 1861 года, определивший ликвидацию крепостной зависимости.

Такие коренные перемены социальных отношений вызвали у некоторых из дворян, опасавшихся материальных убытков, негодование, у крестьян же многих окрестностей — неоправданные надежды. Сверх того, либеральная партия стала добиваться политических реформ, в университетах же среди студентов брожение умов усилилось до того, что в октябре 1861 года в Петербурге, Казани, Москве и Харькове пришлось прервать занятия. В русской печати и литературе обнаружились симпатии к польскому делу, а нигилисты прямо вошли в сношения с польскими комитетами и обещали произвести восстание русских крестьян против России.

Польской «партии действия» казалось, что в таких условиях польское восстание может иметь успех, и по её почину в конце 1860 года начались уличные беспорядки в Варшаве и других польских городах. Польская революционная партия, наученная событиями 1846 года, даже не пробовала возмущать польских крестьян, а искала людей для вооружённых формирований среди жителей городов и местечек. Мещанское сословие в Конгресовце было довольно многочисленное и зажиточное, благодаря усилиям русского правительства, которое (в противоположность правительствам Австрии и Пруссии, не заботившимся о благосостоянии своих поляков) посредством экономического подъёма и оживления торговли, ремёсел и земледелия старалось задобрить своих польских подданных и примирить их с государством.

Во главе национального движения встали шляхта и духовенство. Действия шляхты сосредоточились вокруг варшавского земледельческого Общества, которое, созвавши своих членов 21 февраля 1861 года, решило отменить крепостное право и облегчить крестьянам приобретение земли в собственность, чтобы таким образом приобрести их благосклонность. Собрание постановило провозгласить освобождение крестьян 26 февраля, в годовщину битвы под Гроховом [146]. Эта годовщина вызвала серьёзные волнения, во время которых (26 февраля вечером) выступило войско и открыло огонь по народу. Похороны убитых совершились 2 марта в сопровождении 100-тысячной толпы. Теперь пришло в движение и духовенство. Варшавский архиепископ Антоний Фьялковский приказал совершать поминальное богослужение за убитых и объявил траур на неопределённое время.

Адам Чарторыйский знал важность для поляков католичества как фактора не только нравственного, но и политического. Ещё в 1840 году он поручил своему агенту в Риме, Михаилу Чайковскому, подготовить папу к будущему восстанию и заручиться его поддержкой, так как восстание должно произойти во имя религии и в согласии с Римом [138, IV, 278]. Его усилия, по-видимому, увенчались успехом, потому что национально-польская агитация перенеслась теперь в костёлы. В них пелись патриотические песни, говорились соответственные целям восстания проповеди, а варшавский архиепископ не только не исполнял требований правительства и не запрещал агитации в костёлах, а напротив, приказывал устраивать различные поминальные богослужения патриотического характера и празднование народных торжеств, как, например, памяти Люблинской унии. Так же поступали по смерти Фиалковского (†6 октября 1861 года) администратор Бялобржеский и новый архиепископ Сигизмунд Щенсный Фелинский (с 28 января 1862 года).

Русское правительство собиралось предотвратить восстание посредством уступок польскому народу в школьной, вероисповедной и административной областях. Конгрессовец должен был получить автономное управление с верховной радой и окружными радами, избранными населением. Директором школьно-вероисповедной комиссии назначен был Александр Велепольский, управителем школ Казимир Крашевский. Несмотря на это, волнения не прекращались и правительство, подозревая варшавское земледельческое Общество в подстрекательстве, закрыло его (6 апреля 1861 года). Волнения ещё более усилились, и 14 октября 1861 года Привисленский край был объявлен на военном положении. По совету Велепольского правительство не отступило от своего намерения ввести в Конгрессовце автономные учреждения. Эту задачу должен был исполнить брат императора, великий князь Константин, назначенный наместником в Польше в июне 1862 года. Велепольский, получивший теперь чин члена гражданского управления, должен был ему в этом деле помогать. Однако собравшиеся у графа Андрея Замойского виднейшие лица из шляхты составили адрес к Императору, в котором автономные учреждения признали неудовлетворительными и требовали национального представительства (сейма) и присоединения к Привисленскому краю литовско-малорусских земель в пределах 1772 года.

Со времени Крымской войны Конгрессовец не знал рекрутского набора. Велепольский советовал правительству в январе 1863 года предпринять такой набор и с его помощью освободить Варшаву и другие города от непокорной и непрерывно производящей волнения стихии. Его совет был принят и в ночь на 14 января 1863 года начался набор рекрут таким образом, что молодых людей брали в солдаты из домов, мастерских, с улиц. Однако о готовящейся рекрутчине знали в Варшаве и других городах, и множество молодых людей бежали в леса, где они составили вооруженные отряды, устроенные революционным комитетом, образовавшимся в Варшаве.

По каким бы причинам Велепольский ни дал правительству совет о рекрутчине — эта мера, несомненно, подготовила печальный конец восстанию. Мы сказали выше, что приготовлениями к восстанию руководило парижское бюро. Но этих приготовлений в дипломатическом и военном отношениях оказалось недостаточно для того, чтобы дело могло происходить по определённому плану. Начало восстания стало неожиданностью для парижского бюро, и, так как ещё не была окончена организация восстания, которым оно должно было руководить, возник величайший хаос в управлении. Возле парижского бюро, у которого ускользнули из рук все нити движения, возникли следующие польские правительства: Белая дирекция в Варшаве (как назвал себя тамошний революционный комитет); правительство Сапеги во Львове, в состав которого входили Адам Сапега, Франц Смолька, Флориан Земялковский и Александр Дедушицкий; правительство Адама Потоцкого и Манна в Кракове. Правительства Сапеги и Потоцкого даже не сообщались с парижским бюро и действовали на свой страх. Из-за этого отдельные отряды повстанцев действовали без плана и не имели успеха. Надежды на содействие русских нигилистов не оправдались: русское общество, задетое притязаниями поляков на литовско-малорусские земли, встало на сторону правительства. Польские крестьяне также остались верными русскому правительству.

Чтобы прекратить хаос и ввести единство в деятельность повстанцев, варшавская дирекция, провозгласившая себя национальным правительством, назначила Мерославского диктатором, но его отряд был разбит, и он отступил в Пруссию. Тогда другой вождь, Лангевич, 10 марта объявил себя диктатором, но уже 19 марта был разбит, перешёл на австрийскую территорию и был здесь интернирован.

Как было сказано выше, в Галиции находились два польских центра, учредивших отдельные комитеты (лавы) для сбора податей и отправки повстанцев на театр военных действий. Австрийское правительство знало о целой повстанческой организации в своей провинции. Впоследствии указывали на прозаика Сигизмунда Качковского, как на тайного агента правительства. Правительство смотрело сквозь пальцы на действия тайных комитетов, заботясь лишь, чтобы повстанческая организация Галиции была в руках шляхты [164, 445], потому что оно не доверяло польской демократической партии, провозглашавшей одновременную войну против России, Австрии и Пруссии. Шляхта же, напротив, старалась ничем не нарушать интересов Австрии и следила за тем, чтобы в Галиции не было антиправительственных выступлений. Галиция доставила восстанию около 8 000 вооруженных повстанцев, почти сплошь поляков, немного иностранцев и русских галичан. Из Галиции были предприняты ряд походов: Чеховского, Григоровича, Моссаковского, Миневского, Иордана, Иоанна Высоцкого, Езеранского, Валигорского, Тетеры, Круковецкого, поход под Порыцк и Радивилов.

Польская «партия действия» надеялась на помощь иностранных держав, прежде всего Франции. И действительно, 4 февраля 1863 года польское восстание стало предметом обсуждения в Законодательном собрании в Париже, но французское правительство сделало вид, будто оно не имеет ничего общего с польским движением. Пруссия, после первой вести о мятеже, сосредоточила на восточной своей границе четыре армейских корпуса и 8 февраля заключила тайную конвенцию с Россией для подавления польского восстания. Однако, прусская палата депутатов [147] после трёхдневных прений приняла 28 февраля следующее решение: «Благо Пруссии требует, чтобы королевское правительство ни одной, ни другой стороне не оказывало своей поддержки или покровительства и не дозволяло вооружённым лицам вступать на прусскую территорию без одновременного их разоружения». Это заявление, как и позиция, занятая по польскому вопросу правительством Франции, заставили прусского министра-президента (Бисмарка) не исполнять условий конвенции. Несмотря на это, прусское правительство воспретило составлять вооружённые отряды и помогать повстанцам оружием и прочим военным материалом.

Конвенция, заключённая Россией с Пруссией, дала Наполеону III предлог объявить польский вопрос делом общеевропейским. Он склонил Англию и Австрию начать дипломатическую акцию в пользу Польши. Франция, Англия и Австрия 10 и 12 апреля 1863 года отправили дипломатические ноты в Петербург, в которых объявили желание урегулировать польский вопрос таким образом, чтобы польскому народу возвратилось спокойствие и укрепилось на прочном основании. Россия в ответ на эти предложения возразила, что польское восстание возникло вследствие подстрекательств европейской космополитической революционной партии. Австрия взяла на себя задачу составить от всех трёх держав условия, которые должны были успокоить поляков, и в конце июня послы трёх держав вручили русскому министру иностранных дел князю Горчакову ноты своих правительств. В них Австрия, Франция и Англия требовали чтобы Россия на своей части Польши выполнила следующие условия: полная и общая амнистия для повстанцев; национальное польское представительство (сейм) с правом законодательства и контроля над местным правительством; назначение поляков на правительственные должности; полная свобода католического вероисповедания; польский язык в суде и администрации; упорядочение рекрутского набора. Россия отклонила эти требования.

Франция готова была принудить Россию к уступкам посредством войны и предложила с этой целью Австрии и Англии союз. Однако две последние державы не согласились с таким намерением и ограничились лишь отправлением в Петербург новых дипломатических нот, в которых возложили на Россию ответственность за все последствия отклонения их требований, то есть, говоря другими словами, отказались от дальнейших действий в пользу восстания. Лишь один Наполеон III занимался дальше поляками и в ноябре 1863 года выступил с проектом европейской конференции для решения польского вопроса. Но с этим проектом не согласилась Англия и, таким образом, дипломатическая акция трёх держав в пользу Польши закончилась.

Между тем, Россия принялась с удвоенной энергией за подавление мятежа. Генерал-губернаторы — виленский Муравьев и варшавский Берг — предприняли строгие военно-полицейские меры, в результате которых восстание начало угасать. Напрасно старался варшавский революционный комитет, отступивший от идеи диктатуры и сосредоточивший в своих руках всю власть, поддерживать неравную борьбу с Россией. Чтобы не мешать его действиям, львовский комитет вынужден был в сентябре 1863 года самораспуститься. Главный член его, князь Адам Сапега был в августе арестован и находился в заключении до 18 февраля 1864 года, когда ему удалось бежать из тюрьмы. Варшавский революционный комитет, называвший себя национальным польским правительством, развернул жестокий террор, вызвавший в Европе отвращение к польскому делу. Он устроил отряды тайных агентов (народных жандармов) в Конгрессовце, Литве, Волыни и Галиции, которые тайно убивали каждого, действовавшего во вред восстанию или лишь заподозренного в недоброжелательстве к нему. Осенью 1863 года в Галиции таким образом был убит советник краевого суда Кучинский, вся вина которого состояла в том, что он вёл следствие над повстанцами, доставленными ему полицией. При таком обороте дел австрийское правительство, сначала благосклонно относившееся к польскому восстанию, вынуждено было 24 февраля 1864 года объявить Галицию на осадном положении, приказать разоружить находившихся там повстанцев и не допускать больше образования их отрядов. Осадное положение продолжалось в Галиции до 18 апреля 1865 года.

Когда Австрия вводила в Галиции осадное положение, восстание в Конгрессовце уже едва дышало. Правительство напало на следы тайной организации и арестовало некоторых членов варшавского национального правительства. Мятеж был подавлен, и русское правительство приступило к преобразованию социальных и национально-политических отношений Привисленского края и юго-западных губерний. Меры правительства были направлены против шляхты и духовенства как сословий, выступавших с особенной враждебностью против русского государства. Архиепископ Фелинский ещё 14 июня 1863 года был вывезен в Петербург, теперь же, указом от 8 ноября 1864 года, были закрыты 61 мужской и женский монастыри, и всё католическое духовенство объятых мятежом земель поставлено под надзор правительственных властей. Так как крестьянское сословие не принимало участия в бунте, правительство постановило опереться на него. В Привисленском крае и юго-западных губерниях крестьяне на выгодных для себя условиях были освобождены от всякой крепостной зависимости, наделены землёй и получили новое устройство для своих общин с правами широкого самоуправления и совершенной независимости от помещиков.

Так как поляки непрерывно добивались отторжения от России литовско-малорусских земель, входивших в состав Польши до 1772 года, русским правительством были приняты меры, чтобы постепенно уменьшить число польских помещиков в названных землях и укрепить русское землевладение. Вследствие этого с 1865 года стали выходить указы о льготах для русских людей на приобретение земель в западной России и ограничениях землевладельческого наследственного права для католиков.

Польский язык в суде, школе и администрации уступил место русскому. Русское правительство встало в прежних польских землях на твёрдом и более прочном, чем прежде, основании, и новый мятеж поляков сделался с тех пор немыслимым делом. Впрочем, никакое народное восстание не может в нынешних европейских государствах рассчитывать на успех, если к нему не примкнёт регулярная армия, потому как нынешнее устройство военных сил, способ вооружения и основывающаяся на нём тактика допускают лишь войну большими регулярными армиями. Зато народ, не сочувствующий своему государству, может в случае войны с другой страной ему вредить, разоряя пути и другие средства сообщения, истребляя продовольственные запасы и военный материал, доставляя шпионов другому государству, склоняя своих сочленов, служащих в армии, к бегству или крамоле.

Униатское духовенство в Холмщине частью сочувственно относилось к польскому мятежу, частью же прямо принимало в нём участие. Русское правительство в своё время не предприняло никаких мер, чтобы в русских униатах Холмской епархии возбудить национальное русское сознание. Оно отдало их, как католиков, всецело под влияние польской стихии и латинского духовенства. Желая исправить ранее сделанную ошибку, власти России решили устранить польское влияние на Холмскую Русь и использовать с этой целью русских галичан, обнаруживших большую стойкость в защите своей национальности. С этой целью седлецкий губернатор Громека и чиновник Лебединцев совершили поездку в Галицию, где предлагали священникам, учителям и университетским студентам переселяться в Россию и принять в Холмщине должности настоятелей приходов, преподавателей гимназий и других школ. Так как именно тогда в Галиции преследовали священников-обрядовцев, то многие из них, чтобы избежать ждавших их неприятностей, приняли приглашение. Некоторые учителя средних учебных заведений и студенты университета, видя начавшуюся с 1868 года полонизацию школ, суда и администрации в Галиции, соединенную с пренебрежением к русской нации, предпочли также службу в России. Таким образом, с 1867 года началось переселение галичан в Холмщину и другие части России, следствием которого было ознакомление российского общества с состоянием Прикарпатской Руси и пробуждение у него сочувствия к судьбе соплеменного ему народа. Когда в 1875 году Холмская Русь приняла Православие, несколько десятков холмских униатских священников, уроженцев Привисленского края, не принявших Православия, нашли приют у галицких поляков и были приняты в состав галицко-униатского духовенства.

После подавления мятежа 1863 года галицкие поляки разошлись в оценке его результатов. Когда одни видели в нём патриотический подвиг, поднявший народный дух, другие, указывая на вредные его последствия, порицали его и называли легкомысленным делом. Галицкие поляки поражались порче нравственного характера у многих участников восстания. Некоторые из этих последних покупали на средства комитетов восстания большие каменные дома в городах, и таким образом, сделались зажиточными людьми. Польская публика шутя называла такие дома «народными». У других участников восстания развились крайне анархические воззрения со стремлением во что бы то ни стало мстить своим противникам.

Общаясь с некоторыми повстанцами, нетрудно было встретиться с таким мнением, что для борьбы с противниками польской идеи пригодны лишь кинжал и яд, что их надобно истреблять как мух и т. д. Последствия такой слепой ярости почувствовали на себе многие русские галичане, которым приходилось в общении с такого рода фанатиками беречься, чтобы в пище не получить чего-то нездорового или одурманивающего. Ещё в 1879 году одна львовская польская газетка (Straźnica, издаваемая неким Медвецким) призывала своих единомышленников «к борьбе с русинами на ножах».

Но не одна Галицкая Русь страдала от жажды мести заговорщиков. Последние надоели и своим соплеменникам. Они обвиняли знатнейших лиц в измене отечеству, в недостатке патриотизма, подозревая в каждом шпиона и т. д. Некоторые из них, приняв службу у частного лица или должность в банке и проч., оказывались оппозиционными, нерадивыми и неисправными. По этой причине часть галицко-польского общества, особенно лица из краковской партии, стали осуждать всякую мысль о польском восстании, всякие польские заговоры как портящие нрав польского народа, а так как они убедились в бессмысленности собственных мятежей, то их взоры стали постепенно обращаться с надеждою к Австрии, которая, по их мнению, должна была сделаться пособницей польских домогательств. Ещё одним результатом провала мятежа стала потеря семьей Чарторыйских значения для польской политики.

Самым важным следствием польского бунта для галицкой Руси было распространение в ней украинофильства. О появлении «метеликов» в Галиции в 1861 году мы уже упоминали. В руках молодёжи появился тогда в первый раз «Кобзарь» Шевченко. В 1862 году под влиянием украинских писателей кружок молодых людей, между которыми первое место занимали Федор Заревич, Владимир Шашкевич, Ксенофонт Климкович, Евгений Згарский, при помощи судебного советника Ю. Лавровского стал издавать литературную газетку «Вечерницы»[148]. Как сообщали сами издатели в первом номере газеты, её цель состояла в «образовании письменного русского народного языка, который должен быть наиболее близок живому народному слову». Хотя это издание было оппонентом литературного направления Я. Ф. Головацкого и Б. А. Дедицкого, однако, политического малорусского сепаратизма в нём не замечалось.

В 1862 году студент Киевского университета Владимир Бернатович, переезжая через Львов в Прагу, посетил некоторых львовских украинофилов и завязал сношения между ними и их киевскими единомышленниками. В конце 1863 года из южной России во Львов прибыли несколько польских эмигрантов и развили здесь живейшую деятельность между львовской «Молодой Русью», как тогда стали называть галицких украинофилов. По их почину вместо прекратившихся в начале 1863 года «Вечерниц» стала с сентября того же года выходить «Мета»[149], пропагандировавшая уже мысль политической самостоятельности Малой Руси. Если «Вечерницы» печатались сначала этимологической орфографией [150] Максимовича, а впоследствии — «кулишовкой»[151], «Мета» же — исключительно «кулишовкой». Газета расходилась в 400−500 экземплярах и имела не только местных сотрудников, но и украинофилов из России. Её издание прекратилось в конце 1865 года. Под влиянием издания «Меты» и вообще украинской литературы среди русской учащейся молодёжи во Львове, Тернополе и Перемышле стали создаваться «русские громады»[152]. В Вене галицко-русские семинаристы организовали общество «Святых Кирилла и Мефодия», просуществовавшее лишь несколько месяцев; оно было распущено митрополитом Литвиновичем за «общерусскую направленность». Когда в 1860 году во Львове образовался русский клуб «Беседа», многие из его членов объявили сочувствие новому течению, и в его помещении нашёл себе место портрет Шевченко.

Вскоре, однако, в клубе взяло верх направление, противоположное украинофильству, и портрет Шевченко в 1863 году был из него удален. В 1865 году «Беседа» отказалась предоставить свой зал для устройства музыкально-декламаторского вечера в честь Шевченко [19, 1892, 28].

Как говорилось выше, в конце 1863 года во Львов прибыли несколько участников польского восстания, студентов Киевского университета. Они завели сношения с «Молодой Русью» и помещали свои статьи в «Мете». Именно эти студенты возбудили у многих галицких поляков сочувствие к украинофильству, указывая на выгоды, которые поляки могут иметь из национально-политического малорусского сепаратизма. До их прибытия галицко-польское общество относилось непримиримо к национальному движению австрийской Руси и настаивало на том, чтобы русские галичане говорили по-польски и считали себя одним с поляками народом. Малорусская речь считалась в польском обществе холопской и неприличной для образованного человека. Говорившие по-малорусски встречали в польском обществе насмешки и даже неприятности.

Теперь, по крайней мере, часть галицких поляков стала иначе относиться к простонародной малорусской речи, так как киевско-польские украинофилы (имевшие авторитет в среде австрийских поляков за участие в мятеже 1863 года) убедили их, что украинофильство направлено против России. Киевские студенты-поляки даже уговаривали своих соплеменников примкнуть к малороссам и употреблять их простонародную речь. С этой целью один из них издал в 1864 г. руководство к изучению малорусского языка «Łatwi sposób nauczenia się сzytać i pisać po ruski (Простой способ научиться читать и писать по-русски)».

По совету прибывших революционеров в конце 1863 года около 30 польских писателей и студентов университета создали тайное общество, которое задалось целью пробуждать среди польского населения сочувствие к малорусскому движению и помогать ему. Оно называлось «Kólko przyjaciеł Rusi (Друзья русских)». Когда в 1864 году в Галиции было введено осадное положение, киевские эмигранты были высланы из страны, и новый кружок распался. Но всё-таки его кратковременная деятельность не осталась без последствий.

Орган университетской молодёжи, «Tygodnik naukowy» (Научный еженедельник), выходивший в 1865 году, относился благосклонно к малорусскому движению, поскольку оно представлялось ему в виде литературного, национального и политического сепаратизма, способного довести до отторжения Малой Руси от России. Даже такой виднейший польский деятель, как профессор краковского университета Дитль, пользовавшийся большим авторитетом в школьных делах, советовал укреплять украинофильство. Но другие поляки (как граф Борковский, постоянно твердивший в сейме: «Niema Rusi» (т. е. никакого малорусского народа нет; население Украины, Волыни, Подолии и Галиции есть всецело польское), историк Генрих Шмит и другие) считали украинофильство опасным для польского дела и были решительными противниками, как его, так и вообще всего русского.

Какими бы ни были взгляды галицких поляков на украинофильство, невозможно отрицать, что деятельность киевско-польских студентов во Львове, а также само украинофильство, сплотили русскую национальность в Австрии. Как мы говорили выше, до польского восстания в 1863 году галицкие поляки осуждали даже простонародную русскую речь, отчасти покровительствуемую австрийским правительством, и не терпели её в своём обществе. По этой причине употребление русского слова среди галицко-русской интеллигенции, то есть, священников, чиновников и учителей, было редким; ведь они не отличалась твёрдостью характера и отвагою, а обнаружили, как это обыкновенно бывает у людей без ясных в прочных принципов, немалую долю трусости. Они говорили большей частью по-польски; лишь члены львовской и перемышльской консисторий; употреблявших с 1848 года в делопроизводстве малорусский язык, говорили по-русски, да немного литераторов и других лиц, проникнутых особенным патриотическим духом.

Теперь, под влиянием украинской словесности и вследствие благосклонности части польской интеллигенции, употребление малорусского слова приобрело среди школьной молодёжи, священников и чиновников большие размеры и не встречало таких насмешек, как прежде. При этом своим содержанием украинская словесность благотворно воздействовала на духовную жизнь галичан. Так как предметом украинских рассказов и стихов была жизнь простого народа, представленная в идеальном свете, то галицко-русская интеллигенция, кормившаяся прежде польской литературой и проникавшаяся свойственными польской шляхте воззрениями, посредством украинской словесности сблизилась с простонародьем, полюбила его и стала заботиться о его нуждах. Девизом нового поколения было: просвещать народ и поднимать его экономическое состояние.

Также и присущая украинской словесности идеализация отжившего малорусского казачества воздействовала лишь в положительном направлении на склад ума юношества. Нравоучители не без основания утверждают, что источником всех общинных добродетелей является самоотречение от собственных выгод в пользу ближнего — борьба во имя идеи. Образ войны, предпринятой во имя высшей цели, в которой человек жертвует наивысшим своим достоянием — жизнью, поощряет молодой ум искать для деятельности в жизни других целей, нежели телесные удовольствия. Начертанный украинскими писателями образ малорусского казака представлялся галицко-русской молодёжи идеалом героя, сражающегося за Русь и Православие. От картин казацких войн и походов молодёжь должна была воспринять побуждение к усерднейшей деятельности в пользу своего народа. И действительно, мы видим, что новейшее поколение галицко-русской интеллигенции, вступившее на общественное и политическое поприще после мятежа 1863 года, обнаруживало больше стойкости и энергии, нежели поколение первой половины XIX века или даже времени 1848—1863 годов.

Галицкая Русь приняла новые взгляды на жизненные цели в основном через поэзию, и взглядам тем недоставало науки, разъясняющей литературные, общественные, политические и национальные вопросы жизни. Часть галицко-русской интеллигенции понимала украинофильство в таком смысле, в каком его предлагали поляки и какой старалось ему придать венское правительство. По-разному понимаемое украинофильство произвело разногласие среди галичан и послужило причиной партийной борьбы.

Сначала украинофильству сочувствовали почти все без изъятия галицко-русские писатели. Оно иначе и быть не могло, ибо украинизм в началах своих сходен был с австрийским рутенизмом: они оба исходили из той точки зрения, что просвещение народа и культура малороссов должны основываться на «живом языке», то есть на простонародных говорах. Львовская газета «Слово», выходившая в 1863 году, напечатала корреспонденцию об угнетении малороссов в России и открыла свои страницы для украинских писателей. «Науковый Сборник» поместил в 1866 году поэму Шевченко и рассказ украинского поляка-эмигранта Свенцицкого. За очищение униатского богослужения от латинских примесей стояла и «старшая» и «молодая» Русь. В общественном и политическом отношениях не было причины для распри между одной и другой, так как та и другая сторона старалась просвещать простонародье и достичь для галицкой Руси равноправия с другими национальностями в Австрии.

Несмотря на это, в среде галицко-русской интеллигенции возникла распря, принимавшая постепенно характер партийной борьбы. Предмет спора составляли литературный язык и определение национальности австрийских русских. На этом основании возникли две партии: старорусская и молодорусская.

К первой принадлежали преимущественно старшие возрастом люди, деятели 1848—1849 годов, пробудившие галицкую Русь к духовной жизни. Между ними были члены обоих галицких униатских капитул, почти всё проникнутое национальным духом сельское духовенство, многие чиновники и учителя гимназий и литераторы, занявшие виднейшее место в галицко-русской словесности, такие как: Б. А. Дедицкий, И. Наумович, Н. Устиянович, Я. Ф. Головацкий, А. Петрушевич, М. Малиновский, И. Шараневич и другие. Они стояли на той точке зрения, что хотя при образовании австро-русского литературного языка надо исходить из простонародных южнорусских говоров и принимать их в его основание, однако, старославянских словесных памятников из прежних периодов русской литературы упускать из виду нельзя; современный австро-русский литературный язык должен быть её продолжением и дальнейшим развитием. Соответственно такому взгляду, галицкие староруссы сохраняли давние грамматические термины XVII века, требовали словообразования, соответствующего законам славянского и русского языков и для выражения отвлечённых понятий, для которых недоставало слов в простонародной речи, заимствовали выражения из церковного языка. Так как русская литература до XVIII века была общей для мало- и великороссов, и великорусский литературный язык образовался при участии малороссов на основании церковного, то у галицких староруссов стала постепенно проявляться мысль литературного единства всей Руси. Они стали свой язык называть «русским» (с двумя «с» вместо прежнего «руский» с одним «с») и применительно к исторической правде слово «русский» отождествлять со словом «российский». Так как язык есть признак национальности, то они и провозгласили устами Наумовича в львовском сейме в 1866 году национальное единство всей Руси.

Молодорусская партия иначе смотрела на литературный язык. По их мнению, в литературе надо употреблять «живой» язык. Так как до польского мятежа мало образованных людей в Галиции говорили на русском языке, то «живым» языком для молодорусской партии были простонародные говоры. Старославянский и древнерусский языки они считали «мертвечиной», недостойной внимания. По их мнению, писатель должен черпать слова и обороты из народных песен и простонародных говоров. «Молодоруссы» обращали внимание единственно на простонародные южнорусские говоры, пренебрегая историей русского языка, в которой отчётливо видится единство всех русских говоров. Мало рассуждая об особенностях и истории возникновения языка, они весьма быстро пришли к убеждению об обособленности и отдельности малорусских наречий и прониклись мыслью, что весь южнорусский народ, вследствие звуковых особенностей его языка, составляет из себя отдельную нацию, которая должна развить новый литературный язык, новую письменность и культуру.

Главным условием развития новой литературы и нового письменного языка является политическая самостоятельность соответствующего народа в виде независимой державы или хотя бы автономии. Вот у галицких молодоруссов и возникла мысль добиваться в Австрии и России такой перемены политического положения, которая способствовала бы развитию малорусской национальности как отдельной и самостоятельной. Эту национальность назвали они «руской» (с одним «с»), а позже — «украинско-руской». То, что они одной букве «с», не имеющей даже в соответствующем слове звукового значения (ибо и «руский» и «русский» произносятся одинаково), приписывали отличительную важность, доказывает лишь, до каких заблуждений может дойти человек. Великороссов они называли «россиянами», их язык «российским», не обращая внимания на то, что украинские писатели себя называли и до сих пор называют «малороссиянами», а свой язык «малороссийским». Вообще у галицких молодоруссов возникла очень большая путаница слов и понятий. Для выражения понятий, для которых не было слов в простонародном языке, они изобретали новые слова, пренебрегая законами словообразования и фонетики, стараясь лишь о том, чтобы новое слово не было сходно ни с польским, ни с «российским». Такое поведение они называли «самостийностью» в литературе. В правописании они старалась ввести реформы в фонетическом направлении; некоторые из них прямо стали писать «кулишовкой», в то время как староруссы придерживались этимологически-исторической орфографии. Венские немецкие газеты первыми стали называть галицко-русские партии Altruthenen и Jungruthenen (староруссы и молодоруссы), и эти названия привились в Галиции.

Молодорусская партия сначала состояла лишь из университетской молодёжи, воспитанников духовных семинарий и учеников гимназий. Людей старшего возраста было в ней мало. Виднейшими лицами среди неё были: советник областного суда Ю. Лавровский, давший средства на издание «Вечерниц»; священник Стефан Качала; советник министерства просвещения в Вене, впоследствии архипресвитер перемышльской капутулы Григорий Шашкевич; студенты и литераторы: Федор Заревич, Владимир Шашкевич, Ксенофонт Климкович, Евгений Згарский, Осип Федькович. Далее читатель увидит, среди каких обстоятельств и при чьём содействии возникла молодорусская партия. Одни киевские поляки-эмигранты и петербургские «метелики» сотворить её не могли.

В одном из писем [19, 121] Владимира Шашкевича говорится, что его дядя, вышеназванный министерский советник Григорий Шашкевич, принимал деятельное участие в составлении новой партии. Владимир Шашкевич писал из Вены 16 июня 1865 года: «Мой дядя (Григорий Шашкевич, советник) встал уже совсем на нашу сторону и вскоре начнёт печатать грамматику, которая больше всех сберегает наши народные языковые формы и обращает внимание на украинское наречие. Сверх того он трудится над словарём, в который вносит всё, что можно применить к делу из творчества украинских писателей Основяненко, Кулиша, Марка Вовчка, Котляревского и т. д. Возможно, было бы хорошо, если бы семинаристы позволили ему употребить свой словарь? Подскажите Климковичу, чтобы он его настроил против „Слова“ и кацапов, ибо, как вижу, старый не прочь был бы помочь деньгами „Мете“. Он велел мне писать к Климковичу, чтобы не щадил московщины и не пропускал ей ничего ни на волос. Он прилежно читает каждый номер „Меты“ и вписывает каждое неизвестное слово в свой словарь; особенно ему понравилась статья Ксенофонта (Климковича) против Дедицкого и „Страхопуда“[153]; старый не мог натешиться ею. Мы бы много выгод приобрели от того, если бы он стал во главе вашей партии, переселившись в Перемышль, что последует уже осенью. Я усердно тружусь над этим; лишь необходимо, чтобы „Мета“ признала его заслуги для нашей народной партии и решительно за него заступалась, ссылаясь на то, что он один в Вене сдерживал московщину. Он говорит всегда с почтением о Ксенофонте, а если он за чужих людей платил по несколько сот ренских злотых долга, то не был бы прочь помочь „Мете“, но только тогда, когда станет независимым, т. е. епископом. Венские москали позабирали хвосты под себя и теперь уже ни чичирк!»

Сочувствовал ли министерский советник Григорий Шашкевич новому направлению в галицко-русской словесности по собственному побуждению или по наущению тогдашних правительственных сфер в Вене, неизвестно. Но толчок к украинофильскому движению в Галиции не исходил непосредственно от него, так как сведущий в истории новейшей галицко-русской литературы Омелян Огоновский сообщает в своей «Истории руской литературы» [35, II, 666], что вышеупомянутый киевский поляк Бернатович был тем лицом, которое в 1861 году завело знакомство с Владимиром Шашкевичем и его товарищами. Он рассказывал им об Украине, Шевченко и других украинских писателях и навёл их на мысль писать «чистым» простонародным языком. Григорий Шашкевич прочил себя в предводители новообразованной, состоявшей пока из нескольких молодых людей, партии, и таким образом, сделался соперником Юлиана Лавровского, который, дав средства на издание «Вечерниц», был фактическим её руководителем. Григорий Шашкевич не осуществил своих намерений и не успел вытеснить Лавровского с занятого им положения. Его «Малая грамматика для учителей и препарандов» была издана в 1865 году, но словарь Григория Шашкевича так и не вышел в свет.

Что касается словаря, то этим делом одновременно занимался также Юлиан Лавровский. В 1862 году он обратился с запросом к воспитанникам Львовской духовной семинарии, не примут ли некоторые из них на себя труд составить новый немецко-русский словарь, в котором находился бы лишь чистый простонародный язык? В качестве гонорара обещал он дать 100 зр., пожертвованных, как он утверждал, каким-то лицом, интересующимся галицко-русской словесностью. За этот труд принялись девять семинаристов, среди них Омелян Партицкий, впоследствии преподаватель учительской семинарии, Данило Танячкевич, Пётр Товарницкий, Корнилий Яворский и др. [35, III, 892].

Почему в Вене и во Львове придавали столь большое значение новому словарю? Дело в том, что с 1848 года ученики средних учебных заведений при выполнении своих заданий, да и червонно-русские писатели употребляли немецко-русский словарь Шмидта [154]. Так как преподавание в гимназиях, реальных училищах и университете происходило тогда на немецком языке, то практически все образованные галичане привыкли мыслить на немецком языке. Русский писатель того времени, сочиняя стихи или обычный рассказ, мог обойтись без словаря, только если знал какое-нибудь простонародное наречие, ибо, как известно, поэзия изображает мысли, рисуя чувственные картины, для которых самый неразвитый язык может доставить необходимое количество слов. Но научное рассуждение, обращенное к сфере отвлеченного мышления, нуждается для записи в выражениях коротких, составленных по этимологическому закону, свойственному соответствующему языку. Так, например, наука пользуется короткими выражениями: отчаяние, стремление, привлекательность, которые обозначают ряд представлений и мыслей. В тоже время поэт для понятий «отчаяние» или «стремление» будет рисовать отдельные картины, изображающие соответствующие чувственные явления, для которых найдёт слова в простонародном говоре. Ученик, писавший рассуждение из области отвлеченного мышления, и литератор, составлявший научную статью, встречались с затруднениями, когда дело было в словесном обозначении высоких понятий, и по этой причине они были вынуждены употреблять словарь Шмидта, соблазнявший тех, кто стремился к отчуждению галицко-русской словесности от великорусской.

Молодые семинаристы, задавшиеся великой целью дать начало новому литературному языку, не имели необходимых для этой задачи сведений из языкознания и даже не знали простонародного языка, так как никто из них не трудился на поприще собирания народных песен и диалектологии. Единственным галицким учёным, собиравшим народные песни и знавшим австро-русские наречия, был Яков Головацкий. Но он убедился в невозможности писать на простонародных наречиях и стал приверженцем общерусского литературного языка. Молодые составители словаря, владея собственно, лишь немецким и польским языками, не вынесли из школ знания истории своего народа и, влекомые лишь чувством любви к нему, и желая дать более легкий, по их мнению, способ просвещения, вынуждены были для обозначения понятий, известных им из немецкой науки, произвольно изобретать новые слова. Такой способ словотворчества они назвали «самостийностью». В целом именно тогда, под влиянием нового литературного направления, между молодёжью произошёл раскол: кто употреблял дальше словарь Шмидта, был «ретроградом, москалем, кацапом», кто не употреблял никакого словаря и произвольно ковал слова, был «самостийным». Составители словаря немецкое Erfolg (успех) назвали «наследок», «успев»; Richtung (направление) — «стром», «коворот», «сковорот», «порядковане»; Richter (судья) — «судитель», «судеец»; Bestrebung (стремление) — «старане», «намагане»; Jury (жюри) — «суд боженничий»; Gelegenheit (случай) — «нагода», «приключай»; Widmen (посвящать) — «присвятити» и т. д.

Молодые языковеды были до того убеждены в непогрешимости своих взглядов, что все вновь придуманные слова считали «народными святощами», восставать против которых в их глазах было изменой народу. Такого рода словарь с предисловием, в котором доказывалась самостоятельность малорусского языка, был издан Омеляном Партыцким под заглавием «Deutsch-Ruthenisches Handwörterbuch von Emil Partycky, Lehrer der ruthenischen Sprache und Literatur» (Немецко-русинский ручной словарь Эмиля Партицкого, учителя русинского языка и литературы), Lemberg, 1867. Но он разминулся со своим предназначением, так как вскоре в галицких средних учебных заведениях введён был польский язык преподавания. Новое поколение образованных галичан привыкло мысли свои выражать по-польски и лишь поверхностно изучало немецкий язык; староруссы не признавали за этим словарём никакого достоинства, а молодоруссы свыклись с обычаем «самостийности» и писали, не оглядываясь ни на какой словарь. Последствием издания «Словаря» было лишь то, что Партыцкий был назначен членом-корреспондентом вскоре затем основанной краковской академии наук. Член молодорусской партии Иван Верхратский, занимавшийся изучением австро-русских наречий, выразился об этом словаре непреклонно [7].

Так как словарь Шмидта стал причиной коверканья слов, то редакция «Слова» издала его в 1867 году в новом виде под заглавием «Подручный немецко-русский словарь. Deutsch-russisches Handwörterbuch». Составители этого словаря пропускали из словаря Шмидта все чисто великорусские слова, приноравливая прочую его часть к малорусской фонетике. Этим делом они думали задобрить противников великорусской речи. Но и этот словарь был вследствие нового направления в жизни галицкой Руси мало употребляемым. Вместо немецко-русских словарей появилась необходимость в таких словарях, которые бы объясняли областные простонародные и вновь придуманные слова закордонных и галицких украинофильских писателей. Языковое смешение у галицких писателей дошло со временем до того, что отдельные их слова и обороты можно было понять лишь при помощи другого языка, польского или немецкого. Эту потребность удовлетворил Евгений Желиховский, издавший в 1882—1886 годах «Малорусско-немецкий словарь», в котором поместил слова, найденные у украинских и австро-русских писателей — простонародные, придуманные и исковерканные. Труд его был добросовестный, так как он избегал всякого личного словообразования. Этим, однако, не кончилась ещё словарная история галицкой Руси, так как в последние годы появились ещё два словаря, один юридический доктора К. Левицкого и один российско-украинский неизвестного автора.

Новые галицко-русские писатели, вставшие на почву «самостийности», старались действовать на литературном поприще очень энергично. Они беспрестанно обвиняли друг друга в бездеятельности и привлекали всякого, хотя бы он и не имел соответственных способностей, к созданию литературных произведений. На науку они мало обращали внимания, но требовали стихов и рассказов, предлагая брать сюжеты из народных песен и из других литератур. Вся их деятельность была направлена к тому, чтобы выдать наибольшее число литературных произведений, и, таким образом, доказать мнимое процветание галицко-русской словесности. Научная подготовка и житейский опыт, необходимые для успешного творчества, были для них маловажными делом. Они полагали, что науку и опыт заменят дарования («талановитость») автора, которым они приписывали чрезвычайно преувеличенное значение. Так они внушали молодому человеку «зладити и выстачити» какой-нибудь стишок, повесть или статейку, уверяя, что она будет «надрукована». Последствием этого была бледность и бессодержательность большей части такого рода литературных произведений 1860-х годов, которые мало кто читал. Вообще можно сказать, что писателей было больше, нежели читателей. Любимым чтением галицко-русской публики всё-таки остались украинские писатели первой половины XIX века.

Причиной излишней самоуверенности в своём таланте многих тогдашних молодых людей была беззастенчивая лесть польских патриотов, которые, мечтая о независимой Польше, старались сблизиться с галицким униатским духовенством и возбудить в нём сочувствие к польскому делу. Польская национальная агитация била в самое щекотливое и уязвимое место галицко-униатских молодых людей — в самолюбие. Дочь униатского священника в обществе такого рода агитатора слышала много о своей красоте и других достоинствах, сын священника — о своих дарованиях. Среди галицко-униатского духовенства привилось не совсем оправданное мнение о дарованиях отдельных лиц, нашедшее выражение даже в просьбе галицких униатских епископов к Императору от 25 мая 1850 года, в котором находим слова: Bei dem Manne, dessen Talente man bewundert hatte, bleiben oft nur einige Spuren seiner ehemaligen Bildung (у человека, дарованиям которого прежде удивлялись, остаются часто лишь следы его прежнего образования) [121, 756]. Такое превозношение талантов молодых поповичей ни одному из них не пошло на пользу, так как они слишком преувеличивали свои дарования и заносились. Среди галицко-русской молодёжи в 1860-х годах можно было слышать, что тот или другой «талановитый», и хотя ничего не читает, но всё знает и может обо всём рассуждать.

Тогдашняя немецкая школа, напротив, внушала молодым людям смирение и скромность, превращавшуюся иногда в малодушие. Школьной молодёжи припоминали изречение Сократа, что чем больше познаний приобретает человек, тем больше убеждается в своем невежестве. Вследствие этого среди тогдашней молодёжи, в противоположность к «талановитым» юношам, существовало преизрядное число лиц, не доверявших себе, несмелых и неспособных к самостоятельному умственному труду.

«Талановитые» проявляли больше энергии и рвались к деятельности в пользу народа. Они настаивали, чтобы старшие по возрасту предводители галицко-русского народа, деятели 1848−1849 годов прислушивались к их голосу в общенародных делах и решении всех литературных, общественных и политических вопросов. Но «старые» не могли с этим примириться, не доверяя дарованиям и опыту юношей, и вследствие этого произошёл разлад между старшим и младшим поколением — между альт- и юнг-рутенами.

Владимир Навроцкий пишет в своём дневнике в 1870 году: «Что за причина, что ныне старшие как бы сговорились, чтобы разорвать силой русскую интеллигенцию на два непримиримых лагеря? Что тому за причина? Автократизм! Автократизм, изгнанный из Вены, пошёл на провинцию, в польскую шляхту и так называемую русскую интеллигенцию, а состоит он в том, что те господа старой, абсолютистской школы не могут терпеть у низших о себе иного мнения, кроме своего. Они хотят, чтобы все младшие их признавали своими непогрешимыми вождями и слепо им повиновались. Автократы знают против низшего только свою волю, только свой разум; всякая свобода мысли и слова является у них смертным грехом, ибо подтачивает их авторитет. Но зато, если бы вы их видели, как они себя уничижают перед высшими и топчут свою и нашего народа честь!» [24, I, 144].

Хотя сетование Навроцкого на автократию старых было неуместно и не основывалось ни на каких положительных данных, обнаруживая лишь притязания тогдашней «Молодой Руси» на верховодство в народных делах, однако и старые не были без вины во вражде, возникшей между обеими партиями. Они не старались привлечь младшее поколение к себе, повлиять на его образ мыслей и придать направление его жажде деятельности, соответствующее молодому возрасту. Старые не открыли для молодёжи никакой читальни, не снабжали её ни книгами, ни газетами, не позаботились о распространении в их среде сведений из русской истории и литературы и вообще сторонились от общения с младшим поколением. Когда во Львове возникла «Русская Беседа», университетская молодёжь стала посещать её в основном, чтобы читать лежавшие на столах газеты. Вскоре, однако, студентам был запрещён вход в «Русскую Беседу». Некоторые университетские студенты хотели записаться в члены «Беседы», но их не приняли. Так молодые люди попадали под влияние чужой агитации, которая придала направление их мыслям и стремлениям. Единственное учреждение, способное сосредоточить и оживотворять духовную жизнь галицкой Руси — Народный Дом, управлявшийся «старыми» — представлялся местом, в котором лишь играют в карты, устраивают увеселения и танцуют коломыйку. Молодёжь по этой причине негодовала на старых и искала для себя нового пути.

До какой ярости доходила иногда вражда между обеими партиями, доказывает письмо приставшего к молодой Руси Ю. Федьковича, написанное в 1867 году ученикам станиславовской громады: «Эти львовские москали! Мне жаль, что Львов не Неаполь. Там нашлась бы сотка лазаронов, которая бы нас за два скуды от всех москаликов спасла. Или вы думаете, что такое дело не хорошее, не для нас? А если человек гадюку встретит, что с нею делает?» [24 I, 117].

К такой ненависти пришли радетели «святощи народной мовы» из-за обиженного самолюбия отдельных личностей. Эти же слова Федьковича доказывают, что иногда и боговдохновенному поэту может недоставать благоразумия.

В первый раз обе партии публично столкнулись, когда после утверждения правительством статутов «Матицы» (23 августа 1861 года) состоялось (7−9 июля 1864 года) первое собрание этого Общества. Тотчас возник спор о языке и правописании. Учитель гимназии Эмилий Городский и Ксенофонт Климкович требовали, чтобы «Матица» употребляла «кулишовку». Городский предлагал соблюдать литературное единство с Украиной посредством употребления одного наречия, именно чигиринско-переяславского. На втором собрании «Матицы» (6−8 июля 1865 года) священник Стефан Качала держал речь, в которой советовал возвратиться к простонародному слову и не заимствовать для литературы слов из церковного и «московского» языков. «Народный (т. е. простонародный) язык есть самое дорогое наследие, полученное от предков, есть кровь в нашем теле. Тогда будет между нами согласие и не будет раздора в литературе», — сказал он в своей речи, за которую получил благодарственный адрес от молодёжи.

Кроме реформы литературного языка и правописания, галицкая «Молодая Русь» занималась также вопросом перевода Священного Писания на простонародный язык. Как известно, епископ Литвинович ещё в 1859 году в своем послании к духовенству усматривал в церковнославянском языке источник, опасный для национальной самостоятельности малороссов и для католицизма. Неудивительно поэтому, что те, кто хотел противодействовать духовному сближению австрийской Руси с Россией, задались мыслью заменить в церковной области старославянский язык простонародным. То же стремление одновременно обнаружилось и среди российских украинофилов, которые в 1862—1863 годах стали создавать фонд для печатания перевода Священного Писания на простонародном украинском наречии и популярных книжек для народа (М. Драгоманов: Материалы и заметки до истории житя и слова на Украини) [24, III, 338]. Собранные средства в 4 тысячи рублей передали Костомарову.

Как известно, парижский кружок Янского, Мицкевича и Семененко старался низвести национальное движение поляков и малороссов на религиозную почву, и, вероятно, под его влиянием Шевченко писал свои стихотворения религиозного содержания, которым придавал политическую окраску — хотя и не в католическом духе, столь вожделенном поляками. В 1868 году в Галиции, в газетке «Правда» [47, 1868, 42], появились две «Мусиеви (Моисеевы) песни», а в следующем году редакция этой газетки издала сочинение под заглавием: «Йов. Переспив Павла Ратая». Но в Галиции лишь говорили о необходимости издания Священного Писания и молитвослова на простонародном языке, за таковой же труд никто не принимался. Усердно задался этой мыслью П. Кулиш. В пору своего пребывания в Галиции, Вене и Праге в 1869 г он говорил, что занимается переводом. В 1871 году Кулиш с доктором Иваном Пулюем издали в Вене «Евангелия по св. Иоанови, Луци, Маркови и Матфееве. Переклад украинський». Пулюй составил украинский «Молитовник», который, однако, львовская митрополичья консистория, по представлению крылошанина Малиновского, не одобрила [49].

В России украинского перевода Священного Писания нельзя было издавать, ибо Святейший Синод воспретил издание всяких религиозных книжек и проповедей на простонародных наречиях. Кулиш хотел поэтому прочие части Священного Писания издать за границей, но на это у него не хватало средств. Он поручил это дело Драгоманову, который обратился в 1875 году к Костомарову с просьбой определить на эти цели вышеупомянутый фонд (4000 рублей). Но Костомаров отказал. В письме к Драгоманову (1877) он пишет, между прочим: «Что Вы скажете, если со мной встречается на железной дороге человек, который этих денег (т. е. из 4000 рублей) привёз мне до тысячи рублей, не своих, а сборных, и в 1863 году распинался за малорусский язык, а теперь совершенно оправдывает legem Iosephoviciam и говорит, что если мне этих денег не нужно, то отдаст их на какое угодно общественное дело. Mutantur tempora et mores» [24, III, 336]. Костомаров совсем отказался от мысли издания Священного Писания на украинском наречии и 4000-рублевый фонд отдал Петербургской Академии наук с тем, чтобы она объявила его в качестве премии за наилучший «малорусско-русский словарь», писанный этимологической (!) орфографией Максимовича. В 1871 году в Галиции появился «Молитовник для руського народу», изданный в Вене Пулюем и не одобренный церковной властью. Только в новейшее время, т. е. с назначением Сильвестра Сембратовича епископом, церковная власть стала благословлять молитвословы на народном языке.

Украинофильское движение создало в Галиции учреждение, принёсшее немало пользы галицко-русской национальности, именно русско-народный театр. Творцом его был вождь украинофилов, советник суда Юлиан Лавровский, заявивший в 1861 году в статьях, напечатанных в «Слове», о необходимости основания во Львове для интеллигенции русского клуба (Русская Беседа) и народного театра [56, 1861, (№№ 51—53, 78, 88)]. В 1863 году он обратился к своим землякам с воззванием о сборе пожертвований на театр и открывающуюся при нём драматическую школу. В следующем, 1864, году ему удалось получить от правительства позволение на учреждение театра с правом давать 40 представлений в год. Позволение должно было возобновляться ежегодно. Лавровский собрал комитет, в состав которого, кроме него, вошли Климкович, учитель Полянский и купец Товарницкий. Последний был избран председателем. Комитет объявил конкурс на написание пьес на простонародном языке и пригласил из России малорусскую театральную труппу Бачинского.

Первое представление («Маруся») состоялось 17 марта 1864 года в зале Народного Дома. Перед началом спектакля артист Лонгин Бучацкий произнёс соответствующий торжественному дню стихотворный пролог, написанный Омеляном Огоновским. Задолго до начала представления коридоры были полны публики, собравшейся из Львова и самых дальних сторон Галиции. Многие священники привезли селян. Публика нетерпеливо ожидала открытия дверей в зал и поминутно возникала такая свалка, что полицейские и театральная прислуга едва могли сдерживать зрителей. Полицейские взывали к порядку на польском языке. «Здесь нельзя говорить по-польски, здесь Русь!» — кричала публика, и между одной и другой стороной завязывались споры, кончившиеся победой русских, ибо полицейские принуждены были говорить по-русски. Когда двери отворились, зал и галерея набились битком, но всех поместить не могли и многие были принуждены вернуться. Это событие определило назначение театра: он стал рассадником русской речи среди галицкой интеллигенции, ибо русские галичане, стыдившиеся «хлопской» речи и употреблявшие польский разговорный язык, слыша родное слово на сцене, стали чаще говорить по-русски и отвыкали от польской речи. Во время представления рукоплесканиям и восклицаниям «славно!» не было конца, так что артистов едва было слышно.

Сначала театр был в управлении «Молодой Руси», и его объявления печатались «кулишовкой». Но когда в управляющий комитет вместо Климковича поступил учитель гимназии Климент Мерунович, театр попал в зависимость от старой партии и в нём стали употреблять этимологическую орфографию. Тогда Лавровский попытался пригласить из России труппу Карпенко, дававшую представления в Минске, но переговоры с ней сорвались. Между тем в «Беседе» взяли опять верх молодоруссы, и театр попал под их руководство. У Бачинского, дававшего представления во Львове и в провинциальных городах, возникли недоразумения с управлением, и он вернулся в начале 1868 года в Россию. Артист его труппы Моленцкий составил весной 1868 года по поручению «Беседы» новую труппу, но дела шли так плохо, что в 1873 году евреи за долги забрали в залог все имущество Моленцкого. Новую труппу составила Феофила Романович. Она давала представления в восточной Галиции и Буковине в 1873—1879 годах, пока и эта труппа не распалась. В 1880—1881 годах во главе русского театра опять стал Бачинский, но уже в 1881 году «Беседа» отдала его управление Гриневецкому и Биберовичу, которые им управляли в 1881—1889 годах.

Бачинский составил себе новую труппу и в течение нескольких лет давал с ней польские и русские представления в восточной и западной Галиции. Положение театра «Беседы» упрочилось с тех пор, когда львовский сейм стал для него ежегодно определять субсидию, составляющую сегодня (1896) 7250 зр. С середины 1889 года управлял театром Биберович. Сегодня всё управление почивает в руках «Беседы», назначающей для театра лишь художественного руководителя. В последнее время покровительствовать русскому театру начал граф Станислав Бадени (краевой маршал), и по его заступничеству сейм отпускает ежегодно небольшую сумму на премии за малорусские драматические произведения.

Такие культурные последствия (о политических поговорим ниже) имел перевод украинофильства на галицкую почву. Теперь стоит лишь рассмотреть, как относились к нему поляки и венское правительство. К распространению украинофильства в Галиции, как говорилось выше, в немалой степени были причастны украинские поляки, ибо, по крайней мере, часть галицко-польского общества они настроили благосклонно к малорусской «хлопской» речи. Но они понимали украинофильство в таком смысле, в каком оно развивалось в польско-малорусских школах Подолии и Украины, заведённых польской шляхтой перед 1863 годом, т. е. требовали, чтобы галичане писали польским алфавитом. Галицкие политические власти, со времени введения конституции, отвечали на русские письма польским алфавитом, и польские журналы, такие как «Dziennik literazki» (1861—1864), «Przyjaciel domowy» (1862—1864) помещали стихи на малорусском и белорусском наречиях польскими буквами. Польский эмигрант Свенцицкий издавал в 1866—1867 годах журнал «Sioło, pismo zbiorowe, poświęcone rzeczom ukrainsko-ruskim», печатанный таким же образом. Книжный магазин Вильда во Львове издал в 1867 году «Abecadnik dla ditej ruskich». Особенно много было издано польскими буквами духовных песен [19, 1885, (382—385, 498, 679)].

Даже «Gazeta Narodowa» издавала в 1867 году приложение для русского простонародья «Tygodnik niedzielny» по-русски, но польскими буквами. Однако русские галичане не сочувствовали такому направлению. Из них лишь друг Федьковича Антоний Кобылянский в Черновцах, приходской священник Софрон Витвицкий и редактор «Газеты Народовой (Gazeta Narodowa)» Платон Костецкий печатали свои литературные произведения польским письмом. Также и большинство польских политиков, влиявших на судьбу Галиции со времени объявления конституции, не совсем благоволило попыткам своих украинофильствующих собратьев, видя в каждой уступке русскому элементу ослабление польской национальной идеи.

Больше благосклонности приобрело украинофильство у поляков тогда, когда в России предприняты были сдерживающие меры против малорусского сепаратизма. Русское правительство, поняв, что малорусская словесность употребляется как политическое орудие для ослабления России, лишило своего покровительства украинизм и со времени польского мятежа стало издавать распоряжения, ставившие преграды малорусскому движению. В 1863 году министр внутренних дел приказал цензуре не давать разрешения печатать никаких украинских книжек, кроме беллетристических. Все украинские школы, в которых обучение шло на простонародном наречии, были закрыты, и вместо них открыты правительственные школы при участии духовенства и земств, в которых учили на общерусском языке. Непреклонность русского правительства к украинофильству подняло значение этого последнего в глазах поляков, ибо они привыкли всё, что «москаль» одобрял, считать для себя вредным, а всё, что он порицал — полезным. Хотя правительственные, особенно политические, власти продолжали отвечать на русские письма польским алфавитом, однако попытки образовать на нём малорусскую словесность были остановлены и поляки стали покровительствовать «кулишовке» и малорусской словесности вообще, лишь с условием, чтобы она приняла такое направление, которое бы не обнаружило никакой связи с общерусской словесностью.

В 1867 году граф Голуховский, тогдашний наместник Галиции, задался мыслью образовать из галицких украинофилов новую политическую партию, идущую рука об руку с поляками. Это дело начал он с основания политической газеты «Русь»[155] на средства правительства. Для редакции этой газеты работали: Фед. Заревич, Кость Горбаль, Влад. Шашкевич, Остап Левицкий, Александр Могильницкий, Лонгин Лукашевич. Первый номер «Руси» появился 28 марта 1867 года под редакцией Федора Заревича, но она не просуществовала и года, ибо впоследствии стала выступать против поляков. Правительство, израсходовавши на её издание 15 000 зр., в дальнейшем отказало газете в поддержке. В газете писали: «Самые лютые враги малорусского народа были и есть ляхи и москали. Польша на Руси уже пропала. Польша на Руси быть не может. Польша есть для нас такая сила, которой мы не боимся».

Незадолго до появления «Руси» прекратила своё существование русско-правительственная газета «Вестник», выходившая в Вене, её последний номер вышел в конце 1866 года. Этот факт ознаменовал конец появившегося в 1848 году австрийского рутенизма, хотя обломки его ещё время от времени, вследствие связей с венскими центристами, были значимы вплоть до начала эры Тафе в 1879 году. И среди староруссов, вождей 1848 года, рутенизм стал терять своё значение. Им памятен был 1859 год, когда правительство пыталось повсеместно ввести латинское письмо, что они считали не чем иным, как лишь попыткой к обезличиванию нации. Они видели, как их язык и буква попали под полицейский досмотр, тормозивший всякое свободное движение литературы и просвещение народа. Дошло до того, что полицейская власть предписывала и словообразование, и словесные обороты, и правописание.

Даже такой искренний рутенец и приверженец австрийского правительства, как митрополит Яхимович, был огорчён мерами, предпринятыми против галицко-русской словесности, и внёс, после объявления конституции, жалобу Императору. По требованию русских правительство было вынуждено 13 марта 1861 года отменить свое прежнее постановление от 25 июня 1859 года, запрещавшее «гражданку» и навязывавшее русским подданным Австрии новое правописание. Вообще со вступлением на митрополичий престол Григория Яхимовича (1860) рутены 1848 года одушевились и организовались. Чтобы почтить нового митрополита, который должен был встать во главе политической и национальной жизни Галицкой Руси, ему был посвящён альбом («3оря Галицкая»). Для него потрудились все писатели и учёные австрийской Руси, собравшие в альбом свои стихи, рассказы и научные рассуждения. «3оря Галицкая» — довольно толстая книга — разошлась в 900 экземплярах. Советник суда в Самборе Михаил Качковский подал мысль издания новой независимой политической газеты для защиты национальных интересов австрийской Руси и объявил готовность доставить на это материальные средства.

Михаил Качковский представляет первый тип самоотверженного австро-русского патриота, развившийся под влиянием национальной идеи. Он понимал, что для любого дела во имя общего блага необходимы материальные средства, и деятельно собирал их, отказывая себе в самых необходимых удобствах, лишь бы сбережённое принести в жертву народу. Сам он ел картошку, чёрный хлеб, не знал другого напитка кроме воды, жил в самой скромной квартире — жалование же своё сберегал, чтобы помогать учащейся молодёжи, поддерживать литературу и народные учреждения. В Самборе Качковский склонял учеников гимназии говорить по-русски, читать русские книжки и, у кого было дарование, пробовать свои силы в поэзии. Видя такое патриотическое влечение у Качковского, ученики гимназии приносили ему иногда стихи без лада и склада в знак того, что они занимаются русской литературой, и он награждал их, кидая, конечно, произведения их музы в огонь. Таким образом, толчок к упражнению в поэзии получил от него среди прочих Владимир Стебельский, трудившийся впоследствии на поприще галицко-русской литературы и поступивший в конце, по причине недостатка средств к жизни, в польские писатели, ибо польская словесность могла ему скорее обеспечить существование.

Михаил Качковский, подбирая для предполагаемой газеты редактора, обратил внимание на двух литераторов: Платона Костецкого и Богдана Дедицкого. Последний казался ему более подходящим, и именно его Качковский назначил редактором газеты «Слово», для которой внёс требуемый законом залог 3000 зр., определяя при том из своих средств редактору постоянное жалование по 300 зр. в год. Первый номер «Слова», выходившего два раза в неделю, появился 25 января 1861 года. «Слово» приобрело столько сочувствия у населения, что уже в первом году число подписчиков возросло до 1500. Существование газеты было обеспечено так, что редактор не нуждался в дальнейшей поддержке Качковского. В первой половине 1861 года, кроме Качковского, пособия «Слову» давал также митрополит Яхимович. Основными сотрудниками «Слова» были нынешний член петербургского Синода епископ Маркел (Попель), Феодор Заревич и Михаил Клемертович.

«Слово» имело громадное влияние на развитие австрийской Руси в продолжение своего 27-летнего существования (1861—1887). Его редакторы Богдан Дедицкий (1861—1871) и Венедикт Площанский (1871—1887) старались оживить политическую, литературную, экономическую и общественную жизнь всей австрийской Руси. Они стремились иметь корреспондентов во всех уголках австрийской Руси, дабы доставить своим читателям верный и подробный образ состояния Прикарпатской Руси. Они поощряли священников, чиновников, учителей и разночинцев писать в свою газету, и на столбцах её начало упражняться не одно перо, которое впоследствии принесло пользу изящной литературе и науке. В фельетонах они помещали рассказы, стихотворения, научные рассуждения, юмористику, так что чтение их газеты было всесторонне образовательным. Дедицкий издавал ещё отдельные книжки (например, стихи Устияновича, Гушалевича, Федьковича и прочих), приложение «Галичанин»[156] (1867—1870) и «Приложение „Слова“ для громад» (1867), а Площанский — «Прикарпатскую Русь» (1885). Вообще, особенно во время редакции Дедицкого, «Слово» исполняло задачу, которая обычно выпадает на долю располагающих большими духовными и материальными средствами просветительных обществ.

Разложение рутенизма обнаружилось в «Слове» уже в первых годах его существования. Хотя его редакция, сотрудники и корреспонденты сочувственно относились к украинской словесности, но таковую они понимали как составную часть общерусской литературы и постепенно склонялись в сторону русского национального единства.

В 1866 году взгляд редакции и сотрудников «Слова» на австро-русскую национальность и её задачи был уже сформирован и нашел выражение в статье «От Львова. Погляд в будучность» (№ 59).

«Политика наша, — писалось в этой статье, — была и есть неясная и неоткровенная, и в нас не развился ещё истинный дух народный, независимый от личности министров, канцлеров, наместников. Объявили же мы миру, кто мы? Каково наше прошлое? Каковы наши исторические права? Мы играли и играем ещё в так называемую Opportunität politik, и ныне приходится нам вкушать её горькие плоды. В 1848 году спрашивали нас: кто мы? Мы сказали, что мы всесмиреннейшие рутены. Господи! Если бы праотцы наши узнали, что мы сами прозвали себя тем именем, каким окрестили нас во время гонения наши наилютейшие враги, они в могилах зашевелились бы.

И какое из того вышло последствие? Такое, что венский еврей-юморист Сафир выписал нам: Seit dem Erfindung der Ruthenen zwei Jahre (и пары лет не прошло, как выдуманы рутены) — и что затем поляки ругали рутенцев. А может быть вы русские? — допрашивал нас Стадион. Мы клялись душою-телом, что мы не русские, не Russen, но что мы, так себе, рутены, что граница наша при Збруче, что мы сторонимся от Russen как от окаянных схизматиков, с которыми ничего общего иметь не хотим. Какое ваше письмо? — допрашивали нас дальше. Мы сказали, что письмо наше такое, как в церковных книгах, и опять душою-телом отрекались от «гражданки», будто она serbisch-russisch Civilschrift (сербско-русская гражданская письменность) и чужда нам. Неудивительно, что нам, рутенам, некоторое время после того не позволили употреблять ни русские выражения, ни русскую «гражданку», ни русскую скоропись, а допустили лишь, чтобы нам, как рутенам, можно было свободно просьбы в ведомства и суды писать и книги печатать церковной кириллицей и таким языком, на каком говорят в окрестности ведомства и суды по торгам и корчмам.

И для чего же мы не сказали в 1848 году, что мы русские, что граница наша не Збруч, но что она идёт дальше Днепра? Мы не сказали этого, чтобы правительство не опасалось, что мы, связанные тысячелетней историей, церковным обрядом, языком и литературой с великим русским народом, пожелаем оторваться от Австрии. Мы опасались в 1848 году, что нас, как русских, не допустят к конституционным свободам и как слабеньких придушат так, что не дыхнем русским дыханием. Такую причину история может принять во внимание, и нашу лесть отчасти оправдать — хотя все это выглядит смешным, точно как тот русский человек, который на упрёк: «Почему русские в совете графа Стадиона не сказали сразу всю правду, что они не рутены, а русские?» — наивно возразил: «А что на это сказал бы польский арцибискуп?»

Нам кажется, что австрийский Император, давший конституцию всем своим национальностям, не стал бы делать изъятия для русского народа, если бы мы ему представились по правде и существу дела, и пустым было и есть опасение, чтобы национальная связь вела необходимо к политической связи. Нам, русским, никогда не приходила мысль оторваться от Австрии, с которой связала нас судьба и связывает постоянно надежда лучшей будущности. Едва стала Русь в Австрии возрождаться, оказалось, что её литература без словаря Шмидта не подвинется ни на шаг — что тот словарь вполне русский, как для Львова, так и Петербурга, что в нём есть сокровища языка истинно литературного, письменного русского.

Галицкие русские, разобравшись в истории, пришли к тому убеждению, что не только их язык испортила Польша, а и обряд церковный пал под гнётом латинства. Граф Голуховский писал о нас настоящую правду, что литература наша стремится к соединению с общерусской литературой, а обряд наш церковный — к Православию (собственно, к очищению от латинства). Мы лишь обвиняем себя за непоследовательность, ибо кто признал себя в 1848 году рутенцем, не имеющим ничего общего со всей Русью, кто отказался от своего гражданского письма и ограничил свою литературу 12 округами Галиции, тому нельзя было по закону, даже конституционному, выступать за эти пределы, а можно было развиваться лишь в этих пределах.

Нельзя обвинять Голуховского, что он, как поляк, воспользовался нашим промахом и хотел нас, в пользу Польши, победить нашим собственным оружием. Из-за такого печального опыта Русь и после объявления конституции в 1860 году не опомнилась, хотя конституция дозволяла всем австрийским народам развиваться на основании исторических преданий. Мы и тогда остались рутенами. На Львовском сейме у нас была наилучшая возможность высказать ясно и полякам, и Европе, что все усилия дипломатии и поляков сотворить из нас особый народ рутенов-униатов оказались напрасными и что Русь галицкая, угорская, киевская, московская, тобольская и прочая в отношениях этнографическом, историческом, лексическом, литературном, обрядовом есть одна и та же самая Русь, несмотря на то, что в Галиции она верно предана своему возлюбленному монарху и его светлой династии, а там, за границей, она также предана своему монарху и его династии. На львовском сейме был хороший случай высказать ясно и откровенно, что нашим историческим преданием является исконный церковный русский обряд наших отцов — обряд чистый и совершенный, и что никто разумный удивляться не может, если Русь ныне пламенно желает на поприще своей религии и церковного обряда освободиться от уз иезуитизма. Время уже переступить нам Рубикон и сказать откровенно во всеуслышание: Не можем отделяться китайской стеной от наших братьев и отдаляться от языковой, литературной, церковной и народной связи со всем русским миром! Мы не рутены от 1848 года, мы настоящие русские. Но как всегда прежде было, так и в будущем мы останемся непоколебимо верны нашему августейшему австрийскому монарху и светлейшей династии Габсбургов!"

Статья в газете «Слово», как видим, указывала на необходимость заявления в сейме, что галичане с великороссами составляют один народ. И такое заявление было сделано Иваном Наумовичем. 27 декабря 1866 года во время прений во Львовском сейме об установлении школьной краевой рады он произнёс речь, в которой, между прочим, сказал: «Что язык наш сходен с языком, употребляемым ныне в Москве, в том мы не виноваты; сходство нашего языка с российским очевидно, ибо оба они основываются на тех же началах, на тех же правилах…»

Так раздел галицкой Руси на две партии — общерусскую и малорусскую — был совершён. Первая количеством своих приверженцев и нравственной силой превосходила последнюю, так как к ней принадлежало почти все духовенство, проникнутое народным духом, большая половина мирской интеллигенции и почти все деятели 1848—1849 годов. Она имела в своём составе людей, работавших на поприще науки и располагавших житейским опытом, когда, напротив, новая малорусская партия находилась едва в начале формирования и, кроме Лавровского и крылошанина Шашкевича, состояла из молодых людей, только что кончивших курс наук или посещавших ещё университет.

Как можно было предполагать, провозглашение национального единства австрийских русских с великороссами поразило польских политиков, для которых украинское направление казалось более выгодным. Они тотчас восстали против галицких «москалей» и начали против них настоящую борьбу. Но более важным для Руси был, однако, вопрос, какую позицию займёт в отношении обеих партий венское правительство?

Мы видели, что с 1815 года австрийское правительство недоверчиво относилось к австро-русской народности и, руководствуясь соображениями внешней политики, старалось не допустить своих русских подданных к духовному единству с Россией. Это опасение усилилось ещё более после подавления польского мятежа 1863 года.

Пока управление в Конгрессовце имело польский характер и поляки в юго-западном крае составляли экономическую и духовную силу, Австрия видела в них сильный оплот, заграждавший распространение русского влияния к юго-западу, а именно на австрийских славян. Но после усмирения польского мятежа Россия ввела в Конгрессовце русскую администрацию и начала ослаблять в Литве, Волыни, Украине и Подолии польскую стихию, заменяя её на русскую. Россия могла в белорусах Вильненской, Минской, Гродненской губерний и в малороссах Волыни, Подолии, Холмщины и Подляшья возбудить национальное русское сознание, просветить посредством народной школы русских крестьян (православных и католиков) этих земель, облегчить крестьянским сыновьям доступ в высшие учебные заведения и создать многочисленную русскую интеллигенцию в своих юго-западных окраинах, знакомую с местными условиями и могущую успешно вести дальнейшую борьбу с полонизмом и католичеством. Просвещённые и проникнутые национальным духом крестьяне юго-западных губерний вместе со своей местной интеллигенцией могли бы произвести из себя новое сословие ремесленников, промышленников, купцов и отвоевать у поляков и евреев города. Всё это могло бы совершиться в продолжение 20—30 лет. Таким образом, польский элемент был бы отодвинут к Висле и русско-православный народ опёрся бы несокрушимой силой на границы Австрии, воздействуя на её славян.

Хотя с точки зрения австрийской государственности такая перемена в отношениях на северо-восточной границе не могла быть опасной для Австрии, ибо Россия не намеривалась ни отторгнуть какую-нибудь провинцию от неё, ни разбить её, но в движении русского элемента к юго-западу немцы-националисты видели опасность для своей народности, которая в Австрии могла потерять главенство над славянами. С немецко-национальной точки зрения было желательным крепкое экономическое и культурное положение поляков в юго-западных губерниях России, ибо в случае столкновения Германии с Россией поляки могли стать союзниками Германии.

Геринг [89], описывая польский мятеж 1863 года, говорит: «Единственный момент для освобождения Польши наступит тогда, когда вооруженная Россия выступит против Германии. Когда русские войска станут против немецких, тогда поляки восстанут за плечами первых и отыщут свою отчизну. Не сомневаемся, что такое время настанет. Оно уже совершается на наших глазах. Должен ли я быть вашим пророком?» В Пруссии после польского мятежа 1863 года всё чаще стали раздаваться голоса о ближайшей германизации польских земель, входящих в состав Германии, и направлении устремлений поляков на восток.

И австрийские немцы были того же мнения. Но так как для них польский элемент в России после мятежа 1863 года не представлял уже сильного политического фактора, ибо польские крестьяне встали на сторону русского правительства, то немцы обратили внимание на Малую Русь, которая, проникшись мыслью национально-политического сепаратизма и действуя заодно с поляками, могла восстановить преграду, отчасти разрушенную последствиями мятежа 1863 года.

Соответственно таким политическим взглядам, венские немцы-политики должны были сочувственно отнестись к галицким украинофилам и стараться во что бы то ни стало составить из них политическую партию, способную заменить рутенов 1848 года. Последние были венским политикам уже не на руку. Рутены 1848 года не повиновались правительству в языковом и орфографическом отношении; они не объявляли никакого антагонизма к России, напротив, относились сочувственно к её внутренним порядкам, провозгласили национально-литературное единство всей Руси и были противниками устремлений поляков, что ввиду нового усложнения международной политики было нежелательно для немцев. В 1848 году были иные отношения. Тогда рутены нужны были немецким бюрократам как союзники против поляков. Но теперь внешняя политика требовала, чтобы рутены стали союзниками поляков.

Эти политические виды уже в начале определяли, что «Молодая Русь» в Галиции должна была стереть антагонизм между польской и русской народностями, защищать национально-литературный малорусский сепаратизм и бороться со старорусской партией. С образованием новой партии и исполнением её задач дело шло упорно, как увидим впоследствии.

Формирование «Молодой Руси» как политической партии начал Голуховский в 1867 году. Так как виновником обрусения рутенов считался профессор русского языка и литературы львовского университета Яков Ф. Головацкий, то в начале 1867 года Голуховский приказал сделать в его квартире полицейскую ревизию под предлогом, что он переписывается с российскими панславистами, и конфискованные письма передать университетскому сенату, чтобы провёл следствие над Головацким. Одновременно решением министра внутренних дел графа Белькреди от 29 января 1867 года Головацкий был отстранён от должности университетского профессора с такой формулировкой: verdacht eines mit seiner lehrämtlichen Stellung unverträglichen, unlauteren Benehmens (подозрение в несоответствующем должности неблаговидном поведении).

В мае 1867 года Головацкий посетил этнографическую выставку в Москве, был на славянском съезде, 17 (29) мая был представлен вместе с другими славянскими деятелями императору Александру II в Царском Селе и возвратился в Галицию. Суд, от которого Голуховский требовал следствия по делу Головацкого, не нашёл в его действиях ничего предосудительного; также университетский сенат оправдал его поведение и требовал возвращения ему профессуры. Но Головацкий, получив в России место «председателя археографической комиссии для разбора древних актов» с жалованием 3430 рублей, переселился в Вильно. В молодорусских кружках утверждали, что на взгляды Головацкого больше всех повлиял Д. Зубрицкий. Но и без того, занимаясь наукой, Головацкий должен был прийти к тем же результатам. Денис Зубрицкий умер 4 января 1862 года.

Дальнейшая история старо- и молодорусской партий связана с конституционной жизнью Австрии, о которой расскажем в следующих главах.

Примечания:

[143] Идентификация человека по национальности, как и само понятие национальности, было неизвестно до XIX. Европейцы отличали себя по вполне определённым критериям: вероисповеданию, языку, сословию и подданству. Исключением можно считать евреев, цыган и армян в рассеянии. Новое время заметно изменило общественные отношения, и внесло некоторые новые понятия, в числе которых и «национальность», которой до сих пор никому не удалось точно обозначить или дать какое-то ясное определение. Луи Наполеон Бонапарт, будущий Наполеон III, как энергичный публицист посвятил несколько статей созданию национальных государств и, в связи с этим, попытался обозначить понятие национальности, что дало толчок обширной полемике в Европе.

[144] «Основа» — ежемесячный южнорусский литературно-научный вестник украинофильского направления. Издавался в Санкт-Петербурге в 1861—1862 годах П. А. Кулишом. С «Основой» сотрудничали Костомаров, Шевченко, Максимович, А. Котляревский.

[145] «Сион» — еженедельник, орган российских евреев, выходил в Одессе в 1861—1862 годах.

[146] 18 (26) февраля 1831 года под Гороховом, вблизи Варшавы, произошло упорное и кровопролитное сражение в ходе польского бунта 1830—1831 годов между русской армией фельдмаршала графа Дибича-Забалканского и польскими войсками князя Радзивилла. Поляки были разбиты и в полном беспорядке бежали в Варшаву.

[147] Законодательная власть в конституционном королевстве Пруссии принадлежала ландтагу, состоявшему из двух палат. Нижняя палата депутатов принимала решение, которое утверждала верхняя палата и король.

[148] «Вечерницы» — литературный еженедельник, первый печатный орган народовцев. Выходил в 1862—1863 годах во Львове.

[149] «Мета» — литературно-политический ежемесячник народовцев из группы «Молодая Русь». Выходил во Львове в 1863—1865 годах под редакцией К. Климковича на «кулишовке».

[150] Этимологическое правописание основано на этимологическом принципе буквенно-звукового письма и отражает написание языка, из которого заимствовано слово, либо более древнее состояние языка.

[151] «Кулишовка» — упрощённое малорусское правописание, отличительная особенность которого состоит, в частности, в отсутствии буквы «ы». Придумана П. Кулишом, по его словам, с целью облегчить обучение грамоте в Малороссии, и стала промежуточным звеном между этимологическим и фонетическим правописанием, лёгшим в основу современной украинской орфографии.

[152] Русские громады — либеральные культурно-просветительские организации российской малорусской интеллигенции в 60-х годах XIX — начала XX века. Издавали литературу на украинском языке, организовывали воскресные школы, собирали фольклор. Запрещены в 1876 году, и продолжали свою деятельность нелегально.

[153] «Страхопуд» — галицкий сатирический журнал русофильского направления, выходил дважды в месяц в Вене (1862—1868) и Львове (1872—1913). В разное время его редакторами были С. Ливчак, В. Стебельский, С. Мончаловский.

[154] «Ручной словарь российско-немецкий и немецко-российский по словарю Российской Академии Санкт-Петербургской, сочиненный И. А. Э. Шмидтом, академическим лектором российского и новогреческого языков при Лейпцигском университете». Лейпциг, 1839. 752 с. Шифр РНБ 18.57.7.5.

[155] «Русь» — львовская газета «народовцев», выходила два раза в неделю. Основана в 1867 году по инициативе А. Голуховского для борьбы с русофильской партией. Главный редактор Ф. Заревич.

[156] «Галичанин» — научно-популярное приложение к газете «Слово», выходило в 1867—1870 годах под редакцией Б. Дедицкого.

Прикарпатская Русь под владением Австрии Глава 11

Прикарпатская Русь под владением Австрии

Глава 11