Прикарпатская Русь под владением Австрии

Глава 9

Оглавление книги

IX. Правительственная система Шварценберга-Баха и её отношение к русскому народу

Так и не приведённая в действие и оставшаяся лишь на бумаге конституция от 4 марта 1849 года формально была упразднена императорским указом 31 декабря 1851 года. Абсолютизм был объявлен единственной формой правления в государстве. Виновником перемены государственного устройства Австрии считали председателя Совета министров князя Шварценберга, который наряду с некоторыми приближёнными ко двору лицами видел в конституции начало, разлагающее государство, и считал, что лишь крепкая центральная власть может предотвратить потрясения, подобные случившимся в 1848 и 1849 годах. Шварценберг придал абсолютизму новое направление, которое развили другие государственные деятели Австрии. По его мнению, государственную идею должны были олицетворять чиновники, люди решительные и энергичные. Свойства, требуемые от них, заключались в трёх словах: Schneidigkeit (смелая, хладнокровная решительность), Starke Hand (сильная рука) и Brauchbarkeit (способность исполнить порученное дело). Нравственная сторона таких людей не принималась в расчёт [113, 745].

Новое правление вообще должно было быть правлением сильной руки. Основные его принципы были изложены в брошюре [89], появившейся в 1850 году и, по всеобщему мнению, составленной в императорской генеральной адъютантуре.

Князь Шварценберг умер вскоре после провозглашения абсолютизма, 3 апреля 1852 года, и его преемником на посту министра иностранных дел стал граф Буоль-Шауэнштайн, не оказывавший большого влияния на внутренние дела государства. Исполнителем предначертаний Шварценберга стал министр внутренних дел Бах, занимавший эту должность со времени болезни Стадиона (1849) — человек мещанского происхождения, но весьма трудолюбивый, гибкий и готовый приспособиться ко всякому образу действий. Кроме него остались влиятельными лицами генерал-адъютант Грине и граф Бомбель. Новая форма правления нуждалась в новом учреждении: в 1852 году была заведена государственная жандармерия с широкими правами и полицейскими обязанностями, шеф которой, Кемпен фон Фихтенштам, как министр полиции вошёл в состав Совета министров. Правой рукой Баха был его помощник Иосиф Этль, ещё при Стадионе игравший видную роль во Львовской губернии.

Австрийская аристократия презирала Баха как не дворянина, пролезшего на высокую должность едва ли не правителя государства. Аристократы также были против новой абсолютистской системы, сокращавшей их феодальные права, и в этом отношении выступали заодно с консервативной партией Венгрии, возобновившей свою деятельность после разгрома 1849 года. Угорские консерваторы осуждали последний мятеж, явно демонстрировали свой австрийский патриотизм, но требовали при этом возвращения для Венгрии конституционных прав. Чтобы задобрить аристократию и дворянских консерваторов, Бах приказал подведомственным чинам при отмене сервитутов обращать внимание на выгоды помещиков. Однако даже это не помогло ему приобрести благосклонность аристократов.

В 1853—1854 годах Бах подготовил план нового политического и судебного устройства государства, который был тотчас введён в действие. При особе Императора, располагавшего неограниченной законодательной и исполнительной властью, был создан государственный совет (Reichsrat), состоявший из назначенных Императором членов, который, согласно постановлению от 20 августа 1850 года, должен был помогать правительству в делах законодательства и управления. Венгрия стала австрийской провинцией с обычным для других провинций политическим и судебным устройством.

В Галиции новое политическое устройство было введено в 1854 году. Эта провинция, применительно к пожеланию русского народа и в целях ослабления польской стихии, была разделена на две административные области: Львовскую и Краковскую. Начальником последней был назначен граф Франц Меркандин с титулом краевого президента, однако он оставался зависимым от львовского наместника. Прежнее разделение Галиции на округи (Kreise) осталось без изменений. Начальники округов имели чин губернских и придворных советников. Решением от 29 мая 1854 года Черновицкий округ был преобразован в самостоятельную провинцию под названием «Княжество Буковина». Округи были разделены на поветы-районы (Bezirke). Всего в Галиции было 176 поветов; во главе их встали поветовые начальники (Bezirksvorsteher) как руководители политической и судебной администрации повета. Поветовое управление состояло из трёх отделений: политического, финансового и судебного. Поветовый суд выносил решения по мелким делам, как крестьян, так и мещан и помещиков. С учреждением поветовых управлений прекратили своё существование мандатарские суды для крестьян и городские для мещан. Ещё в 1849 году для уголовных дел и важнейших гражданских процессов были введены окружные и краевые суды, и, кроме того, в качестве третьей инстанции выступала Верховная судебная и кассационная палата в Вене. Из конституционных прав 1848 и 1849 годов правительство сохранило лишь принцип равенства всех граждан перед законом, уничтожение всякой крепостной зависимости и свободу всех признанных государством вероисповеданий. Эта свобода касалась протестантов, православных и евреев, но не «немецких католиков», отступивших от Римской церкви в 1844 году [109], не считавших Папу наместником Иисуса Христа на земле и выступавших против безбрачия духовенства, латинского языка в богослужении, католической формы причащения и прочего. В вопросе смешанных браков протестанты и православные были подведомственны католическим духовным судам. Гласность в суде, суды присяжных и свобода печати были упразднены.

Ещё 30 декабря 1814 года Львовская губернская управа объявила, что помещичьи имения могут покупать лишь магнаты, рыцари (шляхта) и мещане города Львова. В 1818 году христианам было позволено покупать вообще без всякого ограничения фундушные и камеральные поместья [110]. Евреи законом от 29 марта 1793 года были лишены права владеть поместьями, если они не приобрели их до 1793 года. По конституции 4 марта 1849 года каждый австрийский гражданин, независимо от его вероисповедания и общественного статуса, мог владеть поместьями. Это право сохранялось также и после упразднения конституции, однако из него были исключены евреи, которым законом от 2 октября 1853 года было запрещено покупать поместья и владеть ими. Евреи чувствовали себя обиженными таким ограничением их гражданских прав и по этой причине встали (так же, как и консерваторы) в оппозицию правительственной системе, а так как они уже тогда составляли значительную финансовую силу, то их агитация могла рассчитывать на успех.

Законом от 7 сентября 1848 года было отменено различие между помещичьей (доминикальной) и крестьянской (рустикальной) землей. Вследствие отмены власти помещика над крестьянами вновь возникла необходимость создавать сельские общины — громады. В 1849 году законом от 17 марта был составлен план нового устройства громады, однако он не был приведён в исполнение. Вместо него постановлениями от 31 декабря 1851 года и 19 января 1853 года правительство подготовило новый проект, после которого начали создаваться сельские и городские громады. Во главе их встали свободно избранные и утверждённые правительственной политической властью управы (рады громадские и выделы) под предводительством начальника (войта, бурмистра), с ограниченной властью, ибо в их обязанность входило исполнение приказов районных и окружных начальников, которым, собственно, и подчинялась администрация и полиция в громадах.

Из-за нового устройства сельских громад возник вопрос, что делать с прежним поместьем (Grundherrschaft), до того бывшим самостоятельным юридическим образованием. Закон от 31 декабря 1851 года постановил следующее: «При устройстве новых сельских громад доминии (поместья) могут быть выделены из сельской громады по правилам, которые закон определит отдельно для каждой провинции. Такие поместья должны подчиняться непосредственно районной власти (Bezirksamtes); несколько поместий могут соединиться в единое целое».

Для реализации закона от 1851 года вышли специальные правительственные распоряжения: 10 мая 1856 года для Львовской области, а 25 августа 1856 года — для Краковской. В силу этих распоряжений поместья, по желанию их собственников, могли выделяться из новой громады и составлять отдельную административную единицу под начальством самого же помещика или назначенного им лица, утверждённого в этом звании правительственной властью и имеющего те же полномочия, как и начальник сельской громады. Несколько помещиков могли объединиться в одну громаду. Если поместье было собственностью нескольких владельцев, тогда они выбирали одного из них начальником. Если помещик не изъявил желания образовать для себя отдельную громаду, то он считался принадлежащим к сельской громаде. В состав сельских громад вошли только поместья эрцгерцога Альбрехта в Живецком и Бельском поветах в западной Галиции, все же прочие помещики изъявили желание не принадлежать к сельским громадам. Польская шляхта, опасаясь демократизации, отделилась от собственного народа даже в мазурской части Галиции.

Правительство и после событий 1848—1849 годов не отказалось от политики германизации. Во всех ведомствах и судах делопроизводство происходило на немецком языке. В восточной Галиции в средних учебных заведениях даже и в «конституционное время» учили по-немецки. В западной Галиции на основании распоряжения от 12 сентября 1850 года в низших школах преподавали математику, а в высших — математику и естествознание, на польском языке. Однако и это ограниченное преимущество польского языка было отменено распоряжением от 22 сентября 1854 года, в котором приказывалось преподавать названные предметы по-немецки.

Таможенная граница между Австрией и Венгрией, существовавшая с начала XVIII века, была отменена 1 октября 1849 года, и законом от 29 ноября 1849 года в Венгрии была введена табачная монополия [111]. Законом от 2 марта 1853 года для Венгрии была определена компенсация за отмену крепостных повинностей, а законом от 6 апреля 1854 года была введена австрийская администрация и австрийское судопроизводство с немецким языком во всех венгерских землях. Вследствие этого прекратили своё существование суды помещиков над крестьянами. Наивысшей судебной инстанцией для Венгрии стала Верховная судебная и кассационная палата в Вене. В качестве апелляционных в Венгрии, точно так же, как и в Австрии, были установлены высшие краевые суды. Русская часть Венгрии относилась к Высшему краевому суду в Прешове. Семиградье было преобразовано в отдельную провинцию. В административном отношении Венгрия была поделена на пять дистриктов, главами которых были дистриктовые наджупаны. Венгерская Русь вошла в состав Кошицкого дистрикта.

Правительство Шварценберга и Баха задумало привить населению уважение к новой административной системе при помощи школы и католической церкви. В сфере образования власти меньше внимания обращали на начальную школу, сосредоточив свои усилия на средних учебных заведениях и университетах, из которых выходили люди, задававшие направление общественной жизни. В 1849 и 1850 годах гимназии и университеты были переустроены. Гимназии получили восемь классов вместо прежних шести, и, так как лицеи были упразднены, главной задачей гимназий стала непосредственная подготовка молодёжи для университетов. В гимназиях были введены реальные предметы, такие как естествознание и физика, был расширен объём преподавания математики и истории, а древнегреческий язык и литература стали главными предметами обучения.

Выпускник гимназии, желавший поступить в университет, должен был подвергнуться испытанию по всем преподаваемым в гимназии предметам. Новый учебный план для гимназий и реальных училищ требовал, с одной стороны, гуманного обращения с молодёжью, нравственного влияния со стороны учителей на образ мыслей и поведение учеников и применения в обучении новейших дидактических приёмов, основанных на психологии и философии Гербарта. С другой стороны, этот план предписывал учителям устанавливать на экзаменах строгие требования и переводить в выпускной класс или университет лишь таких учеников, которые усвоили все знания, предусмотренные учебным планом, и которые отличались соответствующими способностями к формальному (логическому) мышлению. Ученик, не сумевший выполнить такие требования хотя бы по одному из предметов, не мог перейти в следующий класс.

Поскольку для нововведённых математически-естественных предметов было недостаточно соответствующим образом подготовленных учителей, и от учащихся требовался больший, чем прежде, объём знаний, то новый учебный план австрийских гимназий встретил всеобщее негодование, которое ещё более усилилось из-за преподавания на немецком языке. Для управления гимназиями и реальными училищами были утверждены специальные чиновники — школьные инспектора, контролировавшие педагогическую и дидактическую деятельность учителей. Для западной Галиции и Силезии таким инспектором был назначен Андрей Вильгельм, человек, обладавший значительными теоретическими сведениями на поприще воспитания. Инспектором же средних учебных заведений восточной Галиции состоял Евсевий Черкавский, человек русского происхождения, не отличавшийся большими знаниями в педагогике, но обладавший свойствами, считавшимися тогда необходимыми для высшего чиновника, т. е. schneidigkeit, starke hand и brauchbarkeit (решительность, твердость и исполнительность). Он настаивал на строгом выполнении предписаний школьной системы, и вследствие этого учащиеся восточно-галицких гимназий в огромном количестве отправлялись в Венгрию, чтобы закончить там гимназию и сдать выпускной экзамен.

До 1849 года один учитель обучал свой класс всем предметам, за исключением религии, для которой в каждом среднем учебном заведении на должности законоучителя состоял специальный священник латинского вероисповедания. Так как при новом учебном плане один учитель не мог обладать всеми необходимыми знаниями, то для отдельных групп предметов предусматривались специальные учителя-предметники (фаховые): классические филологи, учителя немецкого языка, географии и истории, естествоведения, математики и физики. В западной Галиции учащиеся средних учебных заведений должны были также изучать польский, а в восточной — русский язык. По настоянию губернатора графа Агенора Голуховского в восточной Галиции с 1856 года учащиеся могли выбрать польский язык вместо русского, но в любом случае были обязаны изучать один из них. Новая организация обучения возложила большую часть педагогического и дидактического управления средним учебным заведением на собрание (конференцию) учителей, так как один только директор не мог обладать знаниями по всем научным отраслям. Согласно закону от 6 апреля 1848 года учительская конференция должна была даже самостоятельно управлять учебным заведением, только в целом подчиняясь директору, но впоследствии её права были ограничены в его пользу.

В соответствии с несколькими распоряжениями, важнейшее из которых датировано 1 октября 1850 года, австрийские университеты были переустроены по образцу немецких — на принципах свободного образования и обучения. Перед ними была поставлена цель развивать — науку и готовить молодёжь для исполнения высших государственных и общественных должностей. Преподаватель (ординарный или экстраординарный профессор, доцент) не был связан никакими предписаниями в выборе преподаваемого материала, но должен был учитывать требования науки и цели университетов как учреждений, готовящих молодёжь к государственным, общественным и церковным должностям. Университеты сохранили прежнее деление на факультеты: богословский, юридический, философский и медицинский.

Мало кто из преподавателей следил за посещаемостью лекций студентами, и такая свобода университетского обучения повлекла за собой дурные последствия. Иногда студент юридического или философского факультета не появлялся на лекциях в течение целого семестра, но тем не менее, если он оплатил обучение (collegiengeld), то получал от преподавателя необходимое для допуска к экзаменам подтверждение посещения лекций. Слушателю юридического факультета было нетрудно с помощью книг и конспектов лекций подготовиться к экзамену и выдержать его даже в том случае, если он совершенно не посещал лекций, но студенту философского факультета сдача экзамена давалась труднее, медикам же сдать экзамен было совершенно невозможно, если они не посещали лекции регулярно. Поэтому студенты философского факультета нередко имели академические задолженности или были совершенно не в состоянии выдержать экзамены. Медики же вместо того, чтобы получить свой докторский диплом через пять лет обучения в университете, часто получали его через восемь-десять и более лет и с большими убытками для себя и своих родителей, которые были вынуждены столько лет содержать своих детей в университете.

Русские молодые люди учились в университетах Львова, Кракова и Вены, в Будапештском университете в Венгрии или в юридической академии в Кошицах в Словакии. У русских священников, мещан и крестьян (именно из этой среды происходила австро-русская университетская молодёжь) было традицией обеспечивать содержание своему сыну, пока он обучался в гимназии, когда же он поступал в университет — оставлять его на самообеспечении. При таких условиях австро-русские студенты жили в крайней нужде и содержали себя, в основном, уроками. Но так как (во всяком случае с 1848 года) польская шляхта и более зажиточные польские мещане на всякого русского человека смотрели недоброжелательно, то и этот источник давал русским студентам недостаточно средств к существованию, так как им в качестве домашних учителей был открыт доступ только в дома менее состоятельных людей. Вследствие этого русские студенты, озабоченные заработком на жизнь и теряя время на низкооплачиваемое домашнее преподавание, не могли регулярно посещать университетские лекции и заниматься наукой. Более того, они нередко заканчивали университет с расстроенным здоровьем и лишались энергии, необходимой для жизни.

В более выгодном положении находились воспитанники духовных семинарий, получавшие полное содержание за государственный счёт. Многие из них, помимо богословских предметов, также слушали лекции на философском факультете и располагали свободным временем, необходимым для науки. Питомцы духовных семинарий могли получать больше знаний, а также успевать интересоваться литературой и событиями общественно-политической жизни. Когда воспитанники новой учебной системы после окончания обучения вступали на поприще общественной жизни, всегда был заметен интеллектуальный перевес австро-русского духовенства над соплеменной мирской интеллигенцией. Оно не только поставляло учителей для гимназий, но и демонстрировало превосходство над австро-русской интеллигенцией на политическом и литературном поприщах. Австро-русские литераторы и общественные деятели 1860—1880 годов были преимущественно духовными лицами, да и силой характера австро-русское духовенство превзошло австро-русскую мирскую интеллигенцию.

Новый учебный план для гимназий и реальных училищ налагал также на учителей обязанность заботиться о нравственном воспитании молодёжи. Вследствие этого учителя должны были следить за поведением учеников вне школы и посещать их квартиры. Только родительский дом был изъят из подобного надзора. Однако наставники следили по поручению властей не столько за нравственным поведением, сколько за тем, чтобы между молодыми людьми не было увлечения «политической конспирацией». Как следствие, не только различные сходки, но и посещения учениками друг друга подвергались осуждению. Подобная мера оказалась вредной для нравственности молодёжи, поскольку породила среди молодых людей манию доносов и подорвала в них чувство общности, столь необходимое для дальнейшей жизни. Мальчик, обиженный другим мальчиком, мог оклеветать обидчика перед школьным начальством, что якобы у последнего происходят сходки, в чём власть, конечно, тотчас подозревала политическую конспирацию, производя немедленно следствие, часто заканчивавшееся даже изгнанием из школы. Таким образом из Самборской гимназии были исключены пять учеников седьмого класса, среди которых был ставший позднее литератором Федор Заревич. В 1858 году во Львове несколько русских мальчиков были даже арестованы полицией за мнимые «политические конспирации» и приговорены к нескольким годам тюрьмы.

Этот страх баховской полиции перед политическими увлечениями школьников имел под собой основание. В Германии студенты университетов действительно очень часто занимались национальной и политической агитацией, но в Галиции подобного не отмечалось даже в среде польской молодёжи, не говоря уже о русской, которая, вследствие своей бедности, не могла помышлять ни о социальных, ни о национальных, ни о политических вопросах. Университетским студентам было вообще запрещено участвовать в каких-либо обществах.

Так как правительство проявляло интерес, прежде всего, к гимназиям и университетам как к заведениям, занимавшимся подготовкой будущих чиновников, учителей и священников, то техническому образованию в Галиции внимания не уделялось. Лишь львовское двухклассное реальное училище, существовавшее с 1845 года, было преобразовано в 1856 году в шестиклассную реальную школу. Низшие трёхклассные реальные училища были учреждены в Бродах (1853) и Снятине (1857). Реально-торговое высшее учебное заведение во Львове в 1845 году было преобразовано в Техническую академию и продолжило свою деятельность в прежнем виде.

Народные училища также сохранили прежнее устройство, а преподавателей для них готовили учительские семинарии во Львове, Тернополе и Ярославле.

Устройством высших учебных заведений в Австрии занимался министр вероисповеданий и просвещения граф Лев Тун, бывший сторонник славянской идеи. Тун был аристократом и приверженцем Римской церкви, которая теперь, при его содействии, приобрела немаловажные преимущества.

Движение 1848 года не осталось без последствий и для католической церкви в Австрии. С одной стороны, латинское духовенство, под предводительством своих епископов и следуя призывам к всеобщей свободе, стало требовать свободы для католической церкви, т. е. отмены Иосифинских церковных постановлений.

С другой стороны, с момента вступления на престол молодого императора Франца Иосифа, среди приближённых ко двору лиц и высших чиновников начало утверждаться мнение, что самой лучшей защитой от революции является усиление католической церкви. Некоторые лица из католического духовенства примкнули было к национально-демократическому движению 1848 года. Так, директор духовной семинарии в Праге, Нагловский, выступил с планом устройства национальной чешской церкви с народным языком богослужения, отменой безбрачия белого духовенства, свободным избранием настоятелей приходов и епископов при участии мирян. Другой чех — Гавличек-Боровский — хотел воскресить древний гусизм [112].

Но эти устремления, подрывавшие католическую церковь, заставили правительство и епископов предпринять меры для укрепления католической веры среди населения. Эта идея нашла сочувствие у министра Шварценберга, и по его поручению австрийский посланник при папском дворе, граф Мориц Эстергази, объявил 7 февраля 1849 года папе Пию IX и его секретарю Антонелли, что венское правительство готово заключить соглашение с папским престолом и признать абсолютную свободу католической церкви в Австрии. Вскоре после этого, 31 марта 1849 года, министр Стадион созвал австрийских католических епископов на конференцию, которая должна была определить статус католической церкви в государстве. Одновременно католические общества Святого Северина в Вене и Святого Стефана в Венгрии развернули бурную деятельность. Не остались в стороне и иезуиты. Под предводительством Бекса, бывшего с 1847 года прокуратором, а с 1851 года — провинциалом ордена иезуитов в Австрии, они энергично начали бороться за усиление влияния католической церкви в государственной жизни.

2 декабря 1851 года Император поручил графу Туну начать переговоры с папой, для участия в которых уполномоченным со стороны австрийского правительства 14 сентября 1852 года был назначен князь-епископ Секавский Отмар Раушер. Переговоры закончились только в 1855 году, и 13 ноября венская правительственная газета огласила содержание нового конкордата, процитировав слова Императора, что «интерес государства требовал соглашения католической церкви и её божественных законов с правительством, и свободная церковь будет с этого времени сотрудницей правительства».

Согласно конкордату, католическая церковь получала право пользоваться всеми правами и преимуществами, которые были определены её канонами. Placetum regium — право правительства на обнародование папских булл — отменялось, а связи папского престола с епископами, духовенством и народом в духовных делах не должны были подвергаться какому-либо контролю со стороны государственных властей. Архиепископы и епископы могли пользоваться свободой исполнять всё необходимое для управления епархиями согласно предписаниям церкви и поручениям папского престола. Обучение католической молодёжи предполагалось производить в соответствии с учением католической церкви; религиозным воспитанием в школах должны были руководить исключительно епископы, и никто без утверждения епископом не мог быть в них законоучителем. В средних учебных заведениях, где обучалась католическая молодёжь, учителями и администраторами могли быть только лица католического вероисповедания; народные школы с католической молодёжью передавались под надзор церкви. Все архиепископы, епископы и их ординариаты получали право указывать правительству на книги и другие печатные произведения, вредные для католической церкви и нравственности, распространение которых следует запретить. Все церковно-судебные дела должны были рассматриваться в церковном суде; епископы получали право наказывать лиц духовного звания в соответствии с законами церкви, а также подвергать церковному наказанию всех католиков, нарушающих церковные постановления и законы. Споры о праве патроната [113] были подсудны церковному суду и лишь в споры о наследстве — суду гражданскому. В некоторых безотлагательных случаях папский престол разрешил рассматривать гражданские дела духовенства и преступления ими уголовного закона в гражданском суде. Однако если духовное лицо приговаривалось к тюремному заключению, то оно могло отбывать определённую меру наказания лишь в церковной тюрьме. Церковь освобождалась от всех податей и налогов, насколько это было возможно с учётом общей безопасности и требований справедливости. Государственная власть брала католическую церковь под свою опеку и обязалась прилагать усилия к тому, чтобы население относилось к ней с должным уважением, а церковные приговоры в отношении непослушных священников исполнялись. Управление епископскими семинариями могло принадлежать только епископам. Церковная власть самостоятельно производила изменения в существующих епархиях и учреждала новые. Император мог предлагать папе кандидатов для рукоположения в епископский сан, советуясь с другими епископами. Митрополиты и епископы должны были присягать Императору на верность перед вступлением в должность. Духовные лица могли, в соответствии с церковными предписаниями, составлять завещания относительно своего имения. При всех митрополичьих, архиепископских и суфраганных капитулах папа назначал первого капитульного достойника, прочих же назначал Император. Вакантные места настоятелей приходов занимались только после публично объявленного конкурса в соответствии с предписаниями Тридентского Собора [114]. Если право презенты [115] предоставлялось частному лицу, то оно выбирало на должность настоятеля прихода одного из трёх кандидатов, предлагавшихся епископом. В доказательство особого благоволения папа наделил Императора властью назначать каноников и настоятелей приходов в имениях, принадлежавших вероисповедному или учебному фондам, из числа трёх кандидатов, предлагавшихся епископом. Монашеские ордена, имевшие своих предводителей в Риме, могли беспрепятственно сообщаться с ними по делам ордена. Эти предводители могли беспрепятственно предпринимать осмотр своих монастырей. Архиепископы и епископы имели право в своих епархиях с согласия правительства вводить монашеские ордена и конгрегации обоего пола. Католическая церковь имела право приобретать законным путём любое движимое и недвижимое имущество; всякое церковное имущество считалось неприкосновенным, однако продавать или обременять его было можно, но только по разрешению папы и Императора. Имения вероисповедного и учебного фондов считались собственностью церкви. Доход от вакантных приходов и прочих бенефиций относился к доле вероисповедного фонда. Там, где была отменена десятина, священник должен был получать вознаграждение от правительства.

Движение, охватившее католическое духовенство Австрии, коснулось также униатских священников Галиции, и они начали размышлять о своей судьбе. Жизненно важным вопросом для них были неудовлетворительные материальные условия, в которых они проживали. Почти всё латинское духовенство в государстве владело хуторами, поместьями или доходами от различных фондов и потому не знало нужды, в то время как униатские священники в Австрии всегда находились в трудных материальных обстоятельствах. Какое различие существовало и ещё сегодня существует между римо-католическим и униатским духовенством относительно оклада, видно из того, что в Галиции латинские приходники Ярославля, Переворска, Тычина, Коросна и т. д. располагают большими доходами, нежели униатский епископ Перемышля. Латинские приходники в Коломые, Станиславове, Дрогобыче и проч. находятся в более выгодном материальном положении, нежели русско-униатский епископ Станиславова.

Первое упорядочение доходов греко-католического духовенства было предпринято правительством в 1790 году. Оно определило для настоятелей приходов, закончивших философский и богословский курсы на латинском языке, оклад в 300 гульденов; для окончивших указанные курсы на русском языке — 200 гульденов. В этот оклад входил доход от земли, которую с польских времен имела каждая церковь, а также доходы от совершения треб по таксе, утверждённой ещё Иосифом II. Недостающую до оклада в 300 или 200 гульденов часть доплачивало правительство из вероисповедного фонда [116]. Чтобы как можно меньше обременять государственную казну, правительство постепенно ликвидировало небольшие униатские приходы, объединяя несколько приходов в один. После прекращения преподавания на русском языке во Львовском университете постепенно стали вымирать священники «русской науки» со своей дотацией в 200 гульденов, но вместо них правительство придумало приходников нового типа с меньшим жалованьем, а именно местных капелланов с годичной дотацией в 150 гульденов. Благочинные не получали за свой труд никакого вознаграждения.

Видя бедственное положение австро-униатского духовенства, в 1836 году правительство позволило иногда увеличивать дотацию бедным и заслуженным приходникам до 400, местным же капелланам до 300 зр. Однако в реальности ничего не изменилось. 25 мая 1850 года русские владыки львовский митрополит Левицкий и перемышльский епископ Яхимович направили императору петицию от относительно бедственного материального положения своего духовенства.

«Вследствие бедности, лишений и стараний о насущном хлебе, — говорили они в своём письме, — греко-католические священники не могут получить образование, столь необходимое в нынешние времена; они не могут покупать научных книг или получать их каким бы то ни было способом. Им даже трудно общаться с образованными людьми, ибо они стыдятся в своём скромном платье появляться в обществе знатных особ и принимать их у себя в своих бедно устроенных домах. Вследствие этого они ограничены обществом своих необразованных поселян и подвергаются опасности лишиться и того образования, которое они получили в школах. У греко-католических священников уменьшается объём с трудом (!) приобретённых познаний и способностей, их умственные силы слабеют, ибо им недостает упражнения, и у человека, дарования которого прежде удивляли, остаются лишь следы его прежней образованности; он на своей должности делает меньше, чем мог бы сделать в более благополучных обстоятельствах. Сознание недостатка средств для удовлетворения самых необходимых потребностей рождает неудовольствие, и это чувство усиливается, если священник сравнивает своё положение с положением других лиц, которые учились лишь несколько лет и в качестве чиновников, лесничих и т. д. и находятся в более выгодных обстоятельствах. Такое расположение духа уменьшает в священниках усердие в наставлении паствы, и епископы, к сожалению, должны признать, что священники часто выполняют свои обязанности лишь настолько, чтобы избежать ответственности. Оттого страдает и просвещение народа» [124, 745—765].

Червонно-русские епископы, как видно из их обращения к Императору, имели благое намерение: посредством улучшения материального состояния своего духовенства сделать его способным к деятельности на церковном и народном поприщах. Они усматривали причину его духовной бездеятельности в материальной нужде. В этом отношении они были лишь отчасти правы, ибо вследствие направления государственной жизни духовная дремота была присуща всей галицкой интеллигенции — не только русской, но и польской. Характерным для воззрений тогдашних червонно-русских передовых людей было тогда мнение, будто бы просвещение возможно лишь при хорошем платье и общении со знатными людьми.

Нельзя отрицать, что 1848 год оживил австрийскую Русь и пробудил её от духовной спячки. Доказательством этого служат новые газеты и ежегодно появлявшиеся новые книги. В 1850—1857 годах выходила литературная газета «Зоря Галицкая»[117], с которой сотрудничали сельские священники, чиновники, учителя и разночинцы. Появившаяся же в 1849 году политическая газета «Новины»[118] из-за недостатка средств была вынуждена прекратить своё существование. Литературный журнал «Пчела»[119], появившийся было в 1849 году, закрылся, так как при открытии у него было всего 300 подписчиков, а затем осталось лишь 125. В 1848—1849 годах правительство издавало во Львове для русинов официальный «Галицко-русский Вестник»[120], затем с 1850 года в Вене издавался «Вестник», который в 1858 году стал официальным органом правительства. Его редактор Василий Зборовский (Вислобоцкий) старался объединить вокруг себя литературную деятельность австрийских русских. Он издавал литературные приложения к своему журналу под различными названиями: «Отечественный Сборник»[121] (1853 и 1859), «Домова школка», «Сион»[122], «Церковь и школа» (1854—1859). В Галицко-русской Матице начал издаваться «Галицкий исторический сборник», первый выпуск которого вышел в 1853 году, второй — в 1854 году, третий — в 1860 году. С 1850 года в Перемышле ежегодно выходил календарь «Перемышлянин», в котором печаталась беллетристика и научные статьи. Появившийся в 1853 году журнал для женщин «Лада» не сумел завоевать популярности у населения и прекратил существование. «Семейная библиотека»[123] Северина Шеховича также не нашла поддержки в австро-русском обществе. В 1852 году в Венгрии «Литературное Общество» выпустило альманах «Поздравление русинов»[124]. Все эти издания имели своих сотрудников и, конечно, находили свой небольшой круг читателей.

В 1852 году Зубрицкий писал Погодину: «Что же касается нашей литературы, образования и других обстоятельств, то, невзирая на препятствия, запреты и недостаток книг, хотя и медленно, всё устраивается к лучшему, и будущее поколение сулит нам прекрасные плоды. Юношество читает русские книги с восхищением, вникает в язык, понимает его и подражает ему, и теперь, даже если и запретят изучать русский язык, что возможно и произойдёт, то единожды возникшее стремление уже не остановится». В 1856 году тот же Зубрицкий писал Погодину несколько иначе: «Шехович, благонамеренный молодой человек, издает журнальчик („Семейную библиотеку“), желая привить галицким хохлам чистый русский язык. Напрасно! Хохлаки ни по-русски, ни по-хохлацки не читают. Бедный редактор достоин соболезнования и подкрепления; он вынужден искать подписчиков за границей» [45, 588—659].

Из этих заявлений видно, что младшее поколение, заканчивавшее школу под впечатлением событий 1848—1849 годов или начавшее своё образование по новой учебной системе, обнаруживало охоту к чтению и образованности. Старшее же поколение большей частью пребывало, как обычно, в прежнем духовном оцепенении. Ныне здравствующие люди весьма хорошо помнят свои юношеские впечатления, как, войдя в дом сельского священника, в его, конечно, бедно обставленных комнатах, невозможно было увидеть ни одной книжки, ни одной газеты. Там были лишь несколько чубуков, курительных трубок и приборы для игры в карты, да иногда гитара на стене. Однако бедность не может быть оправданием подобного нерадения к собственному образованию, ибо у самого бедного еврея в корчме всегда можно было заметить несколько книг в шкафу. Последствия управления униатской церковью иезуитскими базилианами, старавшимися удерживать в темноте сельское русское духовенство, долго не удавалось искоренить ни иосифинизмом, ни австрийской школой. Только люди, проникшиеся славянофильством и русской национальной идеей, обнаруживали большую духовную подвижность.

По этой причине старшее поколение австро-русских священников никак не удавалось склонить в пользу какого-либо труда ради народного просвещения, и униатские епископы, получившие в силу конкордата в своё управление народные школы, обнаружили там мало добросовестных сотрудников. Духовенство жило прежними, привитыми ему иезуитскими базилианами, взглядами, что наука холопу не нужна, а просвещение народа вредит общественному порядку. В других провинциях Австрии католическое духовенство, пользуясь предоставленными правительством преимуществами, посредством школы и популярных изданий значительно продвинуло вперед просвещение народа. Католическое духовенство получило право без правительственного контроля организовывать общества, собираться для обсуждения различных вопросов, приглашать народ в поучительно-просветительских целях — всё это было запрещено мирянам. Русское униатское духовенство, воспользовавшись своими правами, могло весьма легко образовывать просветительские общества, оживить церковные братства и предпринять всё необходимое для интеллектуального роста селян, освобождённых от крепостной зависимости и рвавшихся к науке.

Таким образом, католическое движение Австрии 1850-х годов прошло для австрийской Руси без ощутимой пользы. Одним из немногих последствий его была удовлетворённая правительством просьба митрополита и перемышльского епископа от 18 марта 1850 года об учреждении отдельной епископской епархии для Станиславовского, Коломыйского, Чортковского округов и Буковины. В ответ на просьбу архиереев 8 мая 1852 года Император разрешил учредить новую униатскую епархию, определив местом пребывания епископа город Станиславов. Однако исполнение данного решения было отложено на более поздний срок.

В 1854 году в австро-униатской церкви было введено празднование «Божьего Тела»[125] (евхаристии) по обряду римской церкви. Вообще говоря, униатская иерархия в Австрии была проникнута католическим усердием. Например, ещё приблизительно около 1820 года один священник из Тернопольской области, Любкович, не хотел поминать в церкви папу римского и исповедовать «от сына»[126]. Львовское епархиальное начальство произвело жёсткое расследование, но он, несмотря на просьбы и угрозы, твёрдо стоял на своём. Наконец, будучи не в состоянии преодолеть его непреклонную веру, епархиальное начальство признало исповедника слабоумным и заточило в Львовский духовный смирительный дом, где он, отлучённый от жены и детей, томился ещё в 1845 году. Он дважды пытался бежать в Россию, но его каждый раз задерживали, в последний раз на самой границе.

Несмотря на это, польское католическое духовенство по-прежнему непреклонно относилось к униатам. Это происходило не столько из-за того, что Римская церковь видела в униатском духовенстве несовершенных католиков из-за отсутствия у них целибата, но и по национально-политическим причинам. Большая часть галицко-русского духовенства стояла на почве независимости русской национальности и не хотела признавать даже идею о восстановлении бывшей Польши. Более того, в 1848—1849 годах оно поддерживало венское центральное правительство и помешало планам австрийских поляков.

В 1855 году три униатских семинариста, включая Франца Мальчинского, впоследствии ставшего епископом Албанским, бежали из Холма в Галицию. Причиной бегства по их словам было намерение начальства послать их на обучение в православные академии Санкт-Петербурга и Киева. Латинский львовский архиепископ приютил их в своей духовной семинарии, а наместник Галиции, граф Агенор Голуховский, дал им заграничные паспорта. Беглецы из России избегали общения с галицкими униатами, отзываясь о них следующим образом: «В Галиции плохо обстоит дело с унией, если даже единственный галицкий доктор богословия Черлюнчакевич при посещении своих родственников в Грубешовом упрекал на храмовом празднике холмских униатских священников в том, что они говорят по-польски, выбрасывают из церквей иконостасы, носят тонзуры, вводят годзинки, надевают комешки и пр.»

Галицкий наместник Голуховский смотрел на Русь и унию глазами польского духовенства и использовал католическое движение в Австрии, чтобы укрепить в Галиции польский элемент и ослабить русский. По его почину во Львовской латинской епархии начали строиться новые костелы и учреждаться новые латинские приходы. Если в Восточной Галиции в 1814—1842 годах не было учреждено ни одного латинского прихода, и лишь в 1842—1846 годах были основаны приходы в Махлинце, Фелициентале и Велдеже, то при Голуховском возникают следующие приходы и костелы: Галущаны (приход без костела), Могильница, Росоховач, Хоростков (все в 1851 году) Будилов, Лозова (1852), Драгановка, Мариягильф (1853), Хомяков, Озеряны (1854), Подгорцы (1861), Жабинцы (1862). В Перемышльской епархии в первой половине XIX века были основаны латинские приходы только в Станах (1818), Раухерсдорфе (1848), Едловце (1840) и Мединичах (Кенигсау, 1848). По поручению Голуховского перемышльский латинский епископ приказал своим ксендзам служить в русских церквях, высылать в местности, где нет костелов, викарных ксендзов даже из других епархий и содержать их за счёт их прежних настоятелей. Более того, во всей Восточной Галиции начали строить небольшие латинские часовни, чтобы подчинить ксендзу хотя бы две сажени земли в русском селе, в котором надеялись со временем учредить латинский приход и костёл.

В Венгрии Общество Святого Стефана пыталось пропагандировать латинство среди тамошних русских. Оно избрало своим сотрудником священника Мукачевской епархии Иоанна Раковского, редактора русского текста «Земского правительственного Вестника для королевства Угорщины (Венгрии)». По поручению и на средства Общества он перевёл с латинского языка «Апостольское послание святейшего архиерея Пия IX. о догматическом определении непорочного зачатия Богородицы Девы» (Рим, 1854)[127], а с 1856 года начал издавать в Пеште «Церковную газету в пользу восточно-католической церкви, соединённой с римским патриаршеским престолом»[128]. Раковский печатал свой журнал гражданским шрифтом и помещал в нём выдержки из киевского «Воскресного чтения»[129] и петербургского «Христианского чтения»[130]. Не забывал Раковский в своём журнале и великорусскую литературу. Это не понравилось львовскому наместнику Голуховскому, который обратил внимание правительства на якобы опасную тенденцию венгерско-русской газеты, издаваемой на средства католиков. Вследствие этого доноса Раковский был вынужден в 1858 году прекратить издание своего журнала, а вместо него издавать на средства Общества Святого Стефана новую газету под названием «Церковный Вестник», которая печаталась отдалённой от литературного языка кириллицей, а не гражданским шрифтом, считавшимся тогда звеном, соединяющим австрийскую Русь с Россией. По всей видимости, и эта мера не избавила Раковского от подозрений, и он был вынужден полностью прекратить издание газеты [13, 79; 19, 1885, 1100].

Система Шварценберга-Баха в силу своей внутренней сущности должна была основываться на отдельных личностях, занимавших передовые позиции в государственном аппарате — «людях сильной руки», как тогда выражались. Такой личностью был для Галиции наместник граф Агенор Голуховский. В его задачу входило противодействие польской демократическо-революционной партии и так называемому панславизму, который стал беспокоить Австрию со времен Крымской войны, а также задабривать польскую шляхту, ругавшую венское правительство за 1846 год. Последней цели Голуховский пытался достичь с помощью выгодных для помещиков компенсаций за сервитуты. Однако эта мера повлекла за собой 32 000 процессов между помещиками и крестьянами, связанных с сервитутами и разоривших многие сельские громады.

В 1849 году, когда центральное правительство благоволило к русскому народу, Голуховский кричал с балкона Львовской губернской управы: «Да здравствует русский народ!» Но времена изменились, и он стал относиться к тому же народу враждебно. В данный момент, пока не обнародованы тайные документы центрального правительства того времени, трудно определить, была ли это личная инициатива Голуховского или он действовал по наставлению центрального правительства. Русский народ в Галиции, убеждённый в доброжелательном отношении к своей национальности со стороны венских правительственных кругов, все несправедливости, которые он претерпевал, приписывал Голуховскому [41, 1867, 9]. Ему приписывали девиз: «Пустить русина на русина, дабы они сами себя истребили». В 1855 году по настоянию Голуховского обязательное изучение русского языка в средних учебных заведениях Восточной Галиции было отменено. С этого времени русский язык могли изучать только те учащиеся средних школ, родители которых этого пожелали. Положение о «Галицко-русской Матице» Голуховский трижды возвращал неподписанным; он утвердил его только 18 августа 1861 года, уже в начале конституционной эры. Комиссия, управлявшая делами Народного Дома, была утверждена наместничеством 30 ноября 1851 года, но подготовленные ею документы, поданные на рассмотрение власти 7 сентября 1853 года, долго не утверждались. Голуховский запретил «Матице» и редакциям русских газет употреблять гражданский шрифт и выражения, заимствованные из общерусского национального языка. Он же запретил подписку на третий том «Истории галичского княжества» Зубрицкого. Наместник чинил препятствия введению русских учебников, преподаванию русского языка и изданию русских учебных пособий. В 1853 году Голуховский выслал из Львова И. Жуковского, который казался ему весьма способным человеком, и стал первым из галицких наместников, кто начал систематически переводить русских чиновников и учителей в Мазурию. В своих докладах венскому правительству он утверждал, что вся русская интеллигенция стремится к России и тяготеет к Православию. Любые проявления народной и литературной жизни в Галиции представлялись ему подозрительными.

Первое место в среде русских передовых людей занимал тогда перемышльский епископ Григорий Яхимович, родившийся в 1792 году, воспитанник венского Барбареума, с 1837 по 1841 год — настоятель духовной семинарии во Львове, с 1841 года — епископ-суфраган Львовской епархии, а в 1848 году — председатель «Головной Русской Рады». В том же году он был назначен епископом Перемышльским. Человек талантливый, обладавший твёрдым характером, тем не менее, он не был свободен от предрассудков меттерниховского бюрократизма, присущего старшему поколению священников. Яхимович видел отличие интеллигенции во внешнем блеске и пышной одежде, и потому свысока смотрел на бедных русских священников. До 1848 года он говорил и писал по-польски, но под влиянием немецких чиновников Львовской губернии и графа Стадиона присоединился к русскому национальному движению и оставался в нём до конца своих дней. Русскую жизнь Яхимович понимал так, как предписывало тогдашнее правительство. По его мнению, она должна была основываться на католицизме и узком народничестве. В литературе он был сторонником местного галицко-русского наречия, которое могло, по его мнению, при помощи церковного языка превратиться в язык литературный. Когда литератор Шехович начал издавать свою «Ладу» на языке, приближавшемся к русскому литературному, Яхимович выступил против и осуждал его за это. Тем не менее, перемышльский епископ защищал, насколько это тогда было возможно, галицко-русский народ перед правительством, и благодарная Галицкая Русь признавала его своим политическим вождём.

И другие передовые галицко-русские деятели были в большинстве своём духовными лицами: крылошане Львовской и Перемышльской консисторий, законоучители и сельские приходники. Это были: Куземский, Малиновский, Жуковский, граф Шашкевич, Лев Кордасевич, профессор университета Яков Головацкий и другие. Из светских людей русскому движению сочувствовали или принимали в нём деятельное участие адвокат Климент Рачинский, правительственный советник Иоахим Хоминский, судебные чиновники Василий Ковальский, Иоанн Литынский, Константин Кмецикевич, учитель гимназии Амвросий Яновский и другие.

Так как политическая жизнь в Австрии под влиянием системы Шварценберга-Баха затихла, то и Галицкой Руси пришлось ограничить свою деятельность исключительно литературным поприщем. Начало новому литературному движению дали девять галичан, 7 сентября 1848 года собравших своих соотечественников на съезд во Львов. Это были Николай Устиянович, Иван Товарницкий, Михаил Малиновский, Федор Леонтович, Иван Зарицкий, Иван Слимаковский, Иван Жуковский, Лев Сосновский и Иван Борисикевич. [35, 2, 60—71]. Совещания происходили под председательством Куземского и включали научные, образовательные, сельскохозяйственные и литературные вопросы. Самым важным из них был языковой вопрос. Яков Головацкий прочёл встреченную с одобрением лекцию о «языке южно-русском и его наречиях», в которой он, оставаясь на позиции малорусского литературного сепаратизма, предлагал образовать самостоятельный малорусский литературный язык. Однако одна часть собрания выступила за то, чтобы признать церковнославянский язык литературным для Галицкой Руси, издать церковнославянский словарь, хрестоматию и выпускать хотя бы одну газету на этом языке. Другие поддерживали живую народную речь как более понятную для народа. Как ни странно, на защиту старославянского языка встали светские лица, чиновники Лев Сосновский и Стефан Семаш. В результате был найден следующий компромисс: просвещать народ на живом галицко-русском языке, но при этом прилагать усилия к распространению церковного языка.

Собрание решило также учредить «Общество народного просвещения» по типу чешской «Матицы». Это общество под названием «Галицко-русская Матица» было образовано на собрании 1 (13) марта 1850 года под председательством Куземского. Был разработан устав общества, но прежде чем развернуть деятельность, пришлось несколько лет ждать утверждения его правительством.

Ещё одним просветительским учреждением, помимо «Галицко-русской Матицы», должен был стать «Народный Дом». Идея основания подобного общества исходила от сельского священника Льва Трещаковского, предложившего на заседании «Головной русской рады» 3 июня 1849 года проект учреждения этого заведения, в которое могли бы войти бурса, типография, «Матица», книжная лавка и зал для народных собраний. Бурса занялась бы воспитанием будущих священников, чиновников, «губернаторов, генералов», врачей, художников и ремесленников. Такое заведение способствовало бы впоследствии обрусению Львова.

Трещаковский рассчитывал на материальные силы собственного народа, а также на помощь греков, папы римского, французов, голландцев, англичан, шведов, великороссов, американцев, немцев и поляков [27, 39−54]. Мысль о создании «Народного Дома» для русских галичан наподобие весьма благотворно влияющего на галицких поляков института Оссолинских во Львове, многим показалась разумной и практичной. Последним делом распущенной 17 (29) июня 1851 года в результате нового закона об обществах «Головной русской рады», было создание, по предложению Куземского, комиссии по устройству столь необходимого Народного Дома. Место для него было определено ещё в 1849 году, когда русские патриоты Львова под влиянием речей и призывов Льва Трещаковского обратились к правительству с просьбой подарить им для этой цели вторую половину разрушенного в 1848 году университета. Венское правительство удовлетворило эту просьбу и решением от 11 октября и признало «русское население города Львова» собственником второй половины развалин университета, первая половина которых была им подарена Императором ещё раньше, 25 августа 1849 года, для постройки второй городской церкви и приходского дома [12,1894].

Комиссия, состоявшая из 13 членов, была утверждена правительством 30 ноября 1851 года. К строительству Народного Дома приступили в том же году. 18 октября 1851 года Император Франц-Иосиф, посетивши Галицию, заложил краеугольный камень Народного дома со словами: «Здесь я между моими русинами». Комиссия решила строить одновременно и Народный Дом, и вторую городскую церковь. В первом проекте говорилось: «Весь русский народ желает увековечить память о спасении Отечества от опасностей недавно минувших лет, а также наделение галицких крестьян императорскими благодеяниями, прочным религиозным памятником, который появился бы в связи с институтом. Вторая городская церковь будет таким памятником. Она будет служить для религиозных целей института, богослужений для учащейся молодёжи, проведения институтских торжеств в памятные даты и т. п. Институт должен предложить священника на должность ординариата, а церковный причт — приходника согласно положению, подробно приведённому далее в статуте».

Комиссия и обе епископские консистории неоднократно издавали обращения к русскому народу с призывом жертвовать на Народный Дом и его церковь. Надежда на помощь других народов, конечно, не осуществилась, да комиссия и не обращалась к ним за помощью. Только польский магнат граф Алфред Потоцкий подарил 200 зр., а также наместник Голуховский вначале вносил пожертвования из своих средств. Несмотря на то, что комиссия при создании Народного Дома была ограничена лишь собственными небольшими средствами, строительство, сбор книг и предметов для библиотеки и музея быстро продвигались. Комиссия считала, что, прежде всего, необходимо завершить строительство Народного Дома, так как такого рода заведение было более необходимо, чем церковь, сооружение которой, тем не менее, комиссия также не упускала из виду.

Строительство огромного здания, организация библиотеки, музея и бурсы для школьной и ремесленной молодёжи — казалось, что все эти дела не под силу народу, едва сбросившему с себя иго крепостничества и не имевшего сословия помещиков и мещан. Однако, несмотря на бедность галицко-русских крестьян и сельских священников, исключительно их силами было создано заведение, свидетельствовавшее о жизненной силе галицко-русского народа, патриотизме тогдашней немногочисленной галицко-русской интеллигенции и неустанной деятельности комиссии. Поскольку это является заслугой, прежде всего, членов первой комиссии, то стоит назвать их имена: председатель Михаил Куземский, заместители председателя Иоанн Лотоцкий и Иоанн Гуркевич, секретари Михаил Малиновский и Иоанн Гушалевич, Андрей Дуткевич, Валериан Хоминский, Иосиф Кульчицкий, Иоанн Зарицкий, Лев Трещаковский, Андрей Шушкевич, Петр Лозинский, Иоанн Ильницкий.

Конечно, организация, поставившая перед собой столь великие и обширные цели, для выполнения своих задач нуждалась в огромных материальных средствах. Поскольку при бедности галицко-русского населения сбор средств на устройство библиотеки и содержание её персонала, содержание бурсы и удовлетворение прочих культурных нужд шёл медленно, и для накопления требовалось продолжительное время, сфера деятельности института расширялась по мере увеличения фондов. Немалым затруднением в развитии деятельности института была длительная задержка утверждения его статута правительством, поэтому в эпоху голуховщины деятели Народного Дома сосредоточились только на его внутреннем устройстве и подготовке средств для осуществления своих планов в будущем. И в этом отношении тогдашние руководители галицко-русского народа сделали много, а плоды их кропотливого труда представляют собой достойной пример для подражания.

Статут Народного Дома был утверждён львовским наместничеством 11 февраля 1869 года. На основании этого статута заведение получило название «Русско-народный институт Народный Дом во Львове». Ему были определены следующие цели: развитие образования на русском языке и вообще словесности, развитие науки и искусства и, тем самым, распространение просвещения и нравственности среди русского населения посредством основания библиотеки с читальней, музея, картинной галереи, типографии, содержание певчей и церковно-обрядовой бурсы для молодёжи, оказание помощи пансионатам для русских девиц и т. п. Как видно, первоначальная мысль об образовании ремесленного сословия с помощью данного института, не была воплощена. Вместо неё было решено, что Народный Дом будет способствовать воспитанию женской половины средних классов галицко-русского общества. Покровителем института стал русский львовский митрополит или архиепископ, а в случае отсутствия такового — старший русский епископ в Галиции, он же — законный администратор по духовным делам Львовской русской епархии. Членом института мог быть каждый гражданин русской национальности, пожертвовавший на его цели не менее 10 зр., или подаривший ему какой-нибудь научный предмет по цене не менее 10 зр., или имеющий значительные заслуги в области русского языкознания и русской словесности вообще, или внёсший заметный вклад в деятельность института. Заведовать делами института должен был ежегодно избираемый общим собранием «Управляющий Совет русско-народного института Народный Дом во Львове», состоявший из председателя, заместителя председателя и 11 членов Совета.

Помимо «Матицы» и Народного Дома было ещё третье учреждение, причастное к интеллектуальному подъёму русско-галицкого народа. Это была кафедра русского языка и литературы во Львовском университете, учреждённая императорским указом от 13 декабря 1848 года. Хотя впоследствии на богословском факультете также было введено преподавание некоторых предметов на русском языке, а именно пастырского богословия (Антоний Юзычинский, 1850), догматики (Яков Цепановский, 1850) и катехизиса (Антоний Чайковский, 1852), тем не менее, кафедра русского языка играла самую важную роль, поскольку на её долю выпало «дать возможность учащейся молодёжи глубоко изучить свой родной язык и усовершенствовать его до такой степени, чтобы на нём можно было преподавать все научные предметы», как говорилось в письме министра внутренних дел Пиллерсдорфа в 1848 году [33, 1886—II, 220]. В обязанности преподавателя входило не только ознакомление слушателей с законами внутреннего строя языка, но также придание такого направления его развитию, которое соответствовало бы государственной политике Австрии, в отношении русских граждан состоявшей в том, чтобы не допустить никакой духовной связи австрийской Руси с Россией.

Зубрицкий писал Погодину 5 (17) мая 1852 года: «Чисто русский язык подозревают у нас в симпатизировании Московщине. Даже тихий и смиренный журналец „Галицкая Зоря“ получил предупреждение не сметь употреблять московские слова под угрозой запрета. Однажды редактор написал в одной статье русскими словами „крещендо декрещендо“. Цензура сразу же перечеркнула их как московскую уродливость, и бедный редактор еле-еле смог доказать, что это не московские, а итальянские музыкальные слова. Цензор не желает знать никакого — ни русского, ни церковного языка, кроме мужицко-польско-русского наречия; начальство строго повелевает ему следить за языком, а кроме того, у нас много невежд и плутов — галичских русинов, которые ради личной корысти изменяют народному благу — вот в таком мы положении» [45, II, 220]. В 1856 году Зубрицкий писал Погодину среди прочего: «Правительство покровительствует кириллице и хохлацкому наречию, желая внушить, что мы иной русский народ, не тот, который в России, и потому опасно было бы человеку, имеющему состояние или чин, навлекать на себя неудовольствие, а может быть, и гонение [45, I, 587]».

В результате положение профессора русского языка и литературы во Львовском университете было весьма затруднительным. От него требовали создать новый, отличный от общерусского литературного язык, основанный на местных говорах, и положить начало новой литературе на этом же языке, отрицающей всякую духовную связь с остальной закордонной Русью. Сам Головацкий, ознакомившись впоследствии с русской историей и языкознанием, убедился, что подобный труд направлен против естественных законов человеческого духа и не принесёт пользы его народу. Стоявший вначале на правительственной точке зрения и намеревавшийся создать отдельный южно-русский язык, Головацкий, по мере расширения своих исторических, языковедческих и литературных знаний, стал изменять свои взгляды и склоняться к поддержанию единого общерусского литературного языка и единой общерусской словесности. Такой поворот в его взглядах должен был, в конце концов, привести к столкновению с правительством.

Австрийское правительство иначе смотрело на русский языковой вопрос. Руководители австрийской политики, проникнутые воззрениями немецких (и особенно прусских) политических теоретиков о всемогуществе государственной власти, придерживались мнения, что власть может определять не только материальную, но и духовную жизнь народов и давать направление науке, языку, литературе и искусству — и в этом отношении власть должна руководствоваться только соображениями блага государства.

Львовское наместничество, наблюдавшее за формированием галицко-русской литературы, не могло остаться довольным направлением её развития. Учащиеся гимназий в письменных заданиях использовали распространённый в России немецко-русский словарь Шмидта, и поэтому учителя, желавшие угодить начальству, подчёркивали в заданиях как неправильное чуть ли не каждое слово. Язык галицко-русских литературных произведений также не имел большого отличия от «московщины». «Грамматика русского языка» Головацкого, выпущенная в 1849 году и использовавшаяся в школах как учебник, имела множество выражений, заимствованных из великорусских грамматик. «Хрестоматия церковно-славянская и древнерусская» того же автора, также школьный учебник, ставила церковнославянский и древнерусский в основу нового галицко-русского языка.

Важное значение для Галицкой Руси имел императорский декрет от 7 июля 1856 года, согласно которому при гимназиях во Львове, Перемышле, Самборе, Станиславове и Бережанах для молодёжи греко-католического вероисповедания было введено изучения Закона Божиего на русском языке. Таким образом, греко-католическое вероисповедание с помощью школы получило русский национальный характер. Зато в 1858 году по настоянию латинского епископа был отменён русский язык для преподавания догматики на богословском факультете Львовского университета. Если к этому добавить тот факт, что с 1848 года обе униатские консистории, львовская и перемышльская, ввели в делопроизводство русский язык, то можно сделать вывод, что основание для национального возрождения Галицкой Руси было заложено в церковной и отчасти в школьной сфере.

В Буковине русская жизнь проявлялась слабее. В Черновцах с 1812 года существовала гимназия, к которой впоследствии прибавился лицей. В дальнейшем она была преобразована в соответствии с новым учебным планом. Языком преподавания в ней был немецкий. В 1851 году было введено изучение румынского, а в 1852 году — русского языка. Первым преподавателем русского языка в этой гимназии был Яков Воробкевич, затем отец Илиюц. Православное духовенство воспитывалось в богословском заведении в Черновцах, преобразованном в 1826 году из прежней семинарской школы. Науки там преподавались на латыни до тех пор, пока уже после 1848 года епископ Гакман не выхлопотал у правительства разрешения заменить латынь румынским языком. Русский народ и его немногочисленная интеллигенция, использовавшая немецкий разговорный язык, до и после 1848 года не осознавала своей национальности. Исключения составляли лишь такие личности, как Гавриил Продан († 1844), его брат Василий Продан и Василий Ферлеевич, парох в Товтрах.

Львовская митрополичья (униатская) консистория напрасно старалась распространить унию в Буковине. Собственно, униатское миссионерство началось там в 1825 году, когда в Черновцы прибыл с этой целью греко-католический священник Лаврецкий. Он ездил с представителем правительства по сёлам и спрашивал, кто переселился в Буковину из Галиции. Каждого такого галичанина записывали в униаты, даже если он не ходил в униатскую церковь. Червонно-русская интеллигенция, переселившаяся в Буковину, посещала латинские костёлы [5, 1888, 20]. До 1835 года для галицких переселенцев было учреждено 14 приходов, к которым правительство причислило 41 189 униатов (на 1835 год). После 1848 года правительственная власть перестала вмешиваться в дела вероисповедания, в результате чего униатом объявлял себя только тот, кто был таковым по внутреннему убеждению. Таким образом, число исповедующих греко-католический обряд уменьшилось, и хотя в 1893 году здесь числилось 16 униатских приходов, количество униатов составляло лишь 23 864 человек. Уния не нашла поддержки среди жителей Буковины — ни русских, ни румын. В 1850 году русские старообрядцы учредили в Белой Кринице свою иерархию [131], а также мужской и женский монастыри.

Русская национальная жизнь в Буковине начала оживляться только после 1860 года, с введением конституционного порядка правления в государстве. Венгрия, более крупная по сравнению с другими область Австрии, в результате последней революции должна была подвергнуться политическому переустройству. Система Шварценберга-Баха со всем своим германизационным аппаратом была применена к ней в полной мере. В административном отношении Венгрию разделили на пять больших округов (Verwaltungs-Gebiete, Statthalterei-Abheilungen), центры которых находились в Пеште, Прешбурге, Эденбурге, Кошицах и Великом Варадине. Эти пять округов были подчинены пяти отдельным правителям, которые, обладая властью, равносильной губернаторской, находились в непосредственном подчинении гражданско-военного губернатора в Пеште. Округа были разделены на комитаты (жупанства), начальники которых, президенты, имели тот же самый круг деятельности, что и начальники округов в других провинциях. Комитаты делились на уезды во главе с вице-жупанами.

Русская часть Венгрии вошла в состав Кошицкого округа, к которому относились комитаты Спиж, Гемер, Шарош, Абани Торна, Ужгород, Земплин, Бигар и Марморош. Управление по новому устройству начало осуществляться в этой области с августа 1853 года, когда начальники комитатов вступили в свои должности согласно новому уложению. Одновременно было образовано новое судопроизводство с комитатскими палатами и апелляционными судами. Апелляционная палата для русских находилась в Пряшеве. Первым кошицким над-жупаном был граф Антоний Форгаш.

Душой русского движения в Венгрии до 1851 года были Адольф Иванович Добрянский и каноник Пряшевской епархии Александр Духнович [54, I, 44; 169; 11, 1894, 61]. Первый из них, будучи надворным советником, отстаивал права народа перед правительством. Второй в своих популярных сочинениях побуждал соплеменников к литературной деятельности и образованию. Из-за этого его называли «венгерско-русским будильником». Добрянский, как политик, привёл в строгую систему те смутные и расплывчатые идеи, которые бродили в умах русских патриотов Венгрии. Что касается литературного языка, то Добрянский настойчиво проводил мысль, что угро-руссам следует усвоить общерусский литературный язык, который он лично основательно изучил, будучи представителем австрийского правительства при русских войсках во время Венгерской кампании 1849 года. Благодаря недюжинному уму, образованию, высокому служебному положению и несокрушимой энергии, Адольф Иванович приобрёл большое влияние среди молодёжи, которая почти всецело встала под его знамёна. Занимая высокое служебное положение в Угорской Руси, он при назначении молодых людей на должности требовал, кроме всего прочего, знания русского языка, и тем самым значительно усилил привлекательность народного движения. Оно получило такую окраску, как будто бы ему покровительствовали свыше. В Вене, после подавления мадьярской революции, к угро-руссам отнеслись милостиво, и некоторые угро-русские патриоты уже мечтали об образовании русского воеводства в Венгрии.

Александр Духнович родился в 1803 году в селе Топол. Он был потомком выходца из Москвы, бежавшего во время стрелецкого бунта при Петре Великом в Угорскую Русь. Его литературная деятельность, подобно деятельности Наумовича в Галиции более позднего времени, носила разнообразный характер. Он был поэтом, драматургом, историком и педагогом. Духнович в своих записках так отзывается о начале своей деятельности: «По окончании несчастного мятежа, поднятого Кошутом, венгерские русины, воодушевлённые российскими войсками, стали думать по-народному и слабыми силами развивать литературу; и я, воодушевившись, побуждал русскую молодёжь к делу. Для начала издал для простого народа брошюрку под заглавием „Книжица для начинающих“, которая затем переиздавалась четыре раза и принесла народу большую пользу. Кроме того, я издал русский Молитвенник, Альманах, Календарь и т. д., организовал литературное общество (Пряшевское литературное заведение [132]), издавшее много книг для начального образования, и могу с радостью сказать, что русины Пряшевской епархии воодушевились национальной идеей, и молодёжь стала действовать в национальном духе. Девицы уже не стыдились петь русские песни, и мой народный гимн „Я русин был, есть и буду“ распевался повсюду. Даже евреи стали учиться по-русски. В пряшевской гимназии я преподавал русский язык, и мои уроки посещали не только русины, но и словаки, и мадьяры».

Кроме многочисленных народных книг Духнович написал для интеллигенции «Сокращенную грамматику русского языка», «Народную педагогику», множество сборников, стихотворений и проч. Книги для народа Духнович писал на языке, составленном из венгерско-русских наречий. В сочинениях для интеллигенции он всегда употреблял литературный русский язык, которым владел в достаточной степени. Он собрал вокруг себя кружок писателей, в который входили, помимо прочих, Александр Павлович, поэт и собиратель народных песен и исторических преданий, Андрей Балудянский, автор «Церковной Истории», включавшей в себя также историю Русской Православной Церкви в Австрии и Венгрии, и Стефан Мустянович, издавший «Церковные проповеди». До издания последней венгерско-русское духовенство пользовалось латинскими, немецкими, венгерскими и словацкими сборниками проповедей, в результате чего в церковных проповедях, произносимых на местном русском языке, невольно употреблялось много иностранных слов, которые усваивались народом.

После Крымской войны австрийское правительство изменило политику в отношении Угорской Руси. Оно заподозрило А. И. Добрянского в русофильстве и решило убрать его подальше, предоставив более высокий пост в Вене. Таким образом, Добрянский не потерял влияния среди воспитанной им венгерско-русской интеллигенции и продолжал оставаться её лидером. Тем не менее, отсутствие непосредственного покровительства власти ослабило русское движение в Венгрии. «Пряшевское литературное заведение» развалилось. Духнович пытался повлиять на пряшевского епископа Иосифа Гаганца и мукачевского епископа Василия Поповича, чтобы они помогли организовать новое литературное Общество имени святого Василия. Но эта идея осуществилась только в 1866 году, уже после смерти Духновича. Новообразованная венгерско-русская интеллигенция между тем начала омадьяриваться, перенимать венгерские обычаи и традиции. Самыми рьяными поборниками венгеризации стали жёны священников и светской интеллигенции. Большую трудность для укрепления национального сознания среди венгерско-русской интеллигенции представляла нерешительность в выборе литературного языка.

Северо-восточная часть Венгрии, заселённая русским народом — гористая местность. Все долины её открываются к югу, где проживают венгры. Эти долины разделены высокими хребтами. В результате жители отдельных долин мало общаются между собой и постоянно общаются с венграми, проживающими в равнинной части. Поэтому почти каждая долина и котловина имеют своё отдельное русское наречие с собственными словесными оборотами и выражениями. Писатель, желающий писать на угро-русском языке, находится в затруднении, какое из наречий выбрать в качестве литературного, поскольку написанное на говоре одной долины придётся не по вкусу жителям другой и, скорее всего, даже останется непонятным. Точно так же написанное на галицко-русском и украинском наречии не совсем понятно угро-руссам. Таким образом, для писателей нет другого выхода, кроме как принять такой литературный язык, который включал бы в себя всё то общее, что имеется в отдельных наречиях. Таким языком является только общерусский литературный язык. И этим обстоятельством объясняется стремление угро-руссов писать на нём. Для того, чтобы распространить среди интеллигенции знание этого языка, следовало распространить среди народа большое количество книжек на нём. Однако в Австрии с трудом можно было достать великоросскую книгу, так как российские книжные магазины не имели, и даже теперь не имеют никакой торговли с Австро-Венгрией. Угро-русс мог с легкостью получить немецкую или венгерскую книгу с оплатой в кредит. Великорусскую же книгу ему приходилось в каждом случае выписывать отдельно, к тому же с затруднениями и большими издержками. Таким образом, не будучи в состоянии ни создать собственный литературный язык, ни получать духовную пищу от великорусской литературы, угро-русской интеллигенции и простому народу было суждено мадьяризоваться.

Более того, в результате нехватки дворянского и мещанского сословий каждый русский житель Австро-Венгрии — если он хотел сохранить и укрепить собственное национальное сознание — должен был быть демократом-холопоманом. Эти идеи среди галичан распространили польские демократы. В Венгрии же, где общественной жизнью руководили аристократия и дворянство, а венгерская католическая иерархия была поставлена над тамошним униатским духовенством, русская светская интеллигенция и духовенство легко проникались воззрениями венгерских дворян, которые свысока смотрели на простонародье и его язык и сторонились своего народа.

Таким образом, когда правительство в 1854 году лишило угро-руссов своего покровительства, национальная жизнь последних стала угасать и поддерживалась только благодаря влиянию Галицкой Руси. Здесь к тому времени уже было много мирян и священников, стоявших за свой народ и трудившихся на литературном поприще. Наукой занимались Д. Зубрицкий, М. Малиновский, А. Петрушевич, Я. Головацкий, А. Добрянский и другие. Стихи и рассказы писали Н. Устиянович, И. Гушалевич, И. Наумович, Б. Дедицкий (самый плодовитый писатель), А. Могильницкий (Скит Манявский, 1852), Данкевич (Лука из Ракова) и прочие.

Д. Зубрицкий задумал оживить патриотические чувства червоно-руссов с помощью сочинения, в котором была бы изложена история Руси вообще, и Галицко-Владимирского княжества в частности. С этой целью он издал «Родословную картину русских царей и князей Рюрикова рода вообще и галицких в особенности». Затем он издал «Историю древнего Галичско-русского княжества» в трёх частях (1852—1855). Этот труд был написан на общерусском литературном языке, но был запрещён цезурой в России из-за характеристики святого Владимира. По этой причине среди червоно-руссов распространился слух, что в России не желают, чтобы вне пределов Империи развивалась литература на общерусском языке, которая может избежать наблюдения российской правительственной цензуры и, попадая в Россию, может распространять идеи, идущие во вред государственному благу. В Галиции тогда говорили так: «В России предпочитают, чтобы славяне за пределами Российской Империи писали на своих местных наречиях». Неизвестно, насколько верны были эти слухи, но именно они помешали намерению Зубрицкого и С. Шехевича (издававшего «Семейную Библиотеку» в 1855—1856 годах) ввести в австро-русскую словесность общерусский литературный язык. Они не нашли поддержки ни в России, ни у своих. Но всё-таки галичане писали на языке, близком литературному, что опять же возбуждало подозрения австрийского правительства, что они якобы симпатизируют России и хотят отделиться от Австрии. Австрийское правительство стало обращать больше внимания на литературу своего русского населения с того момента, когда из-за Крымской войны произошло новое осложнение европейской международной политики, о чём мы расскажем в следующей главе.