Прикарпатская Русь под владением Австрии

Глава 8

Оглавление книги

VIII. 1848 и 1849 годы

Основные причины австрийской революции 1848 года были обсуждены в предыдущей главе и могут быть сведены к следующему:

• стремление отдельных провинций к автономии;
• возросшее национальное чувство населяющих Австрийскую империю народов, начавших борьбу с германизацией и требовавших прав для народных языков в администрации, суде и школах;
• господствовавшей в середине XIX века в умах европейцев либерализм, который требовал ограничения власти государей, перенесения части её на население, уравнения всех сословий на поприще гражданских прав и расширения прав личности.

К тому же недовольство населения вызывали экономическое и финансовое состояние государства. В 1843 году государственный долг составил 1.021 миллион гульденов, в то время, как годовой доход державы был 160 миллионов, из которых 50 миллионов шло на уплату процентов долга, 48 миллионов на администрацию и 60 миллионов на войско [127]. Хотя в Вене весьма часто говорили об недостатке доходов, однако невольно бросалось в глаза, что правительство периодически проводило некие финансовые операции с венскими банкирами Ротшильдом, Арнштейн-Эскелесом, Фризом, Геймилером, Синой и другими. Эти банкирские фирмы, как и большие фабрики с 50—100 тысячами гульденов годового дохода, платили лишь 600—1500 гульденов налогов, в то время, как главное бремя налогов несли ремесленники и мелкие купцы, которые часто жаловались на это. Поземельная подать [87], составлявшая ежегодно 40—65 миллионов гульденов, была невысока, но распределение её по провинциям было очень неравномерным. Акциз [88] давал 22 миллиона дохода. С ряда изделий платилась вывозная пошлина, которая весьма обременяла промышленность.

«Горючая» среда, сложившаяся в Австрии к середине века, воспламенилась под влиянием парижской революции 22 февраля 1848 года. Едва дошла до Вены весть об этом событии, панический страх овладел биржей и публикой, толпившейся возле государственных касс, чтобы поменять банкноты на серебро. А когда появились сообщения об успехе парижской революции, народ, особенно мещане и студенты, стал собираться, совещаться и составлять адресы к Императору. Сочувствующие революции устраивали тайные сходки и составляли планы на будущее. Полиция оказалась беспомощной перед надвигавшимися событиями. Чешский и Нижнеавстрийский станы настаивали на скорейшем созыве сейма. 26 апреля был созван галицкий сейм. Одновременно поднялись мадьяры, и Кошут уже 3 марта потребовал для своего отечества новой конституции. В императорском дворце в Вене собрался семейный совет. Эрцгерцогиня София и эрцгерцог Иоанн советовали провести реформы, но эрцгерцог Людвик и Меттерних были против. Между тем от различных слоёв общества составлялись всё новые адреса. 12 марта 2000 студентов на своей сходке потребовали устранения цензуры, свободы обучения, открытого суда и народного представительства. Когда они получили от правительства неудовлетворительный ответ на свои требования, улицы Вены стали местом серьёзных волнений. Правительство было вынуждено употребить вооружённую силу, при этом погибло пять человек. Меттерниху не оставалось ничего другого, как уступить, и вечером 15 марта императорский герольд провозгласил толпе, собравшейся перед императорским дворцом, что Император издал указ о свободе печати, введении национальной гвардии и созыве избранных представителей мещан и провинциальных станов для нового устройства державы.

Народ Вены отпраздновал свою победу величественной иллюминацией и восхищенными возгласами приветствовал появившегося на балконе дворца Императора. В новое правительство под предводительством графа Коловрата вошли: Фикельмон по иностранным, Пиллерсдорф по внутренним делам, Кибек по финансам, граф Тафе по судопроизводству. Была объявлена амнистия для политических преступников, и польские заговорщики, томившиеся в тюрьмах Куфштайна, Берна в других крепостей, были отпущены на свободу.

Движение, начавшееся в Вене, со скоростью молнии перешло в другие провинции, и всюду стали собираться на совещания и составлять стереотипные требования свободы, конституции и обеспечения прав отдельным национальностям. Едва в Галицию пришла весть о волнениях в Вене, тотчас во Львове собрались вожди галицких поляков и уже 18 марта составили адрес императору. «Поляки должны быть, — говорилось в нём, — передовой стеной Европы перед неволей и невежеством. Раздел Польши был политической ошибкой, ибо с тех пор началась вражда между поляками и немцами, и могущество Австрии уменьшилось, так как вместо союзной Польши Габсбургская империя получила на своих границах более сильного и опасного соседа — Россию. Наше заветное желание — восстановить нашу отчизну. В объявлении Вашего Императорского Величества о желании признать и уважать нашу народность, мы видим намерение отказаться от договоров о разделе Польши. Венские договоры и так уже пересмотрены во всей Европе. Война кажется необходимой. Хотим быть готовы к ней в союзе с Австрией…»

Далее поляки просили, чтобы Император узаконил основанный ими «народный комитет» и признал за ним право составить новое уложение и конституцию для Галиции, которую окончательно должно одобрить галицкое «народное собрание». Кроме того, поляки требовали [89]:

1) удаления немецких чиновников, ибо они чуждой народности и сеют вражду между народом и монархом;

2) учреждения национальной гвардии;

3) своего национального войска; галицкие полки должны возвратиться в свой край, поступить под власть «народного комитета» и присягнуть, что ничего не предпримут против народных учреждений; в таких обстоятельствах существующие полки могли остаться в провинции до организации краевого народного войска, в котором офицерами могли быть лишь уроженцы края;

4) введения польского языка в школы, суд и все госучреждения; в народных школах обучение должно происходить на таком наречии, которое в данной местности преобладает;

5) созыва сейма или народного собрания на принципах, установленных комитетом; оно должно представлять народ, независимо от сословий и вероисповедания, и включать духовенство, помещиков, мещан, селян и интеллигенцию, а не только владеющих землей господ;

6) свободы публичных собраний для совещания;

7) амнистии не только гражданских, но и военных лиц и политических убийц, ибо убийцы 1846 года не были осуждены судом; конфискованные имения должны возвратиться собственникам;

8) суда присяжных и гласности судопроизводства;

9) равенства всех перед законом, независимо от сословия и вероисповедания;

10) нового свободного устройства городских и сельских общин;

11) неприкосновенности личности без суда;

12) все виды крепостной зависимости должны быть уничтожены, крестьяне должны получить землю в собственность, устроение же всех крестьянских проблем должно принадлежать сейму.

На следующий день, 19 марта, во всех публичных местах началось собрание подписей под этим адресом. В тот же день в Академию для его подписания были приглашены и воспитанники львовской русской духовной семинарии. В это время в среде семинаристов оказался член Ставропигийского Института доктор Кирилл Венковский и сказал им: «Не забывайте, что вы принадлежите к русскому племени, отдельному от польского, что у вас иная национальность, своя история, свой язык, словом, что вы русские. Если хотите подписать, то не делайте этого прежде, чем в адрес будет помещён пункт, обозначающий за вами самостоятельный ваш быт, вашу народность и ваш язык».

Такое требование русских семинаристов поставило поляков в трудное положение. Историк Белевский, пользовавшийся среди них немалым авторитетом, сказал: «Признать русский народ отдельной национальностью — значит приложить бритву к польскому горлу…» Стало быть, за русским народом поляки не признавали национальной самостоятельности. В польских газетах, брошюрах и памфлетах появились нападки, обвинения и всякого рода брань, направленные против тех, кто не хотел себя признать поляком, а считал себя русским. В львовской русской духовной семинарии оказалось немного поляков: 250 её питомцев клятвенно обязались говорить лишь по-русски, стоять за русскую идею и права своего народа. Теперь оказалось, что полонизация русской интеллигенции была лишь поверхностной, и маленькая искорка смогла раздуть скрытое в недрах сердец национальное чувство. Русские защищались против печатных нападок. А. Петрушевич издал в мае брошюру под названием «Несколько слов в защиту русской народности» [149].

Вскоре после этого польская депутация отправилась в Вену с адресом. Здесь она застала депутации из других провинций, среди них из Хорватии и Чехии. Хорваты (под предводительством Гая) и чехи сблизились с поляками и уговаривали их, чтобы они соединились с прочими славянскими народностями для превращения Австрии в конституционную монархию со славянским характером. «Этого желает династия, — сказал Гай.— Я получил от двора указание по этому делу». Но поляки ответили отказом: «Мы думаем, — сказали они, — лишь о восстановлении своего отечества, славянство же является для нас делом безразличным…» Ответ Императора на адрес гласил: «Желания моих верных подданных приму на рассмотрение и велю сделать, что для их блага считаю соответствующим». Министр Пиллерсдорф ответил в отдельном письме, что Галиции будут даны такие же свободы, как другим провинциям Австрии.

Нетерпеливо ожидаемая всем населением конституция была обнародована в день рождения императора Фердинанда (28 апреля). Она заключала:

— уравнение гражданских прав, без различия сословий и вероисповеданий; равенство всех граждан перед законом;

• доступ для граждан всякого сословия к государственным и гражданским должностям;
• свободу вероисповедания, личности, слова и печати;
• право внесения прошений к правительству и учреждения обществ;
• одинаковый суд для всех граждан;
• уравнение военной повинности;
• независимость, явность и гласность суда;
• суды присяжных для уголовных дел;
• установление двух палат с решающим голосом в делах законодательства и налогов, собирающихся ежегодно, с правом привлекать министров к ответственности.

Эта конституция не удовлетворяла население. Либеральные кружки считали, что составить конституцию должен был не Император, а собрание представителей населения. Также либералам не понравилось деление государственной думы на две палаты. Студенты и мещане в Вене требовали парламента с одной палатой, который сам устроил бы государство по своему усмотрению. Поляки тоже не были довольны предполагаемым устройством государства, ибо в § 1 конституции были слова: «Все края австрийского государства составляют одну и нераздельную конституционную монархию». Они же мечтали о самостоятельном польском государстве, которое было бы соединено с Австрией лишь персональной унией [89]. В день обнародования конституции во Львове, в музее русской духовной семинарии, проходило торжественное собрание в честь дня рождения Императора. Присутствовали львовский епископ-суфраган Яхимович с клириками, профессора университета и высшие чиновники губернии. Питомец семинарии И. Гушалевич произнёс по этому случаю торжественную речь на русском языке, в которой призывал сотоварищей к любви к своей русской народности. Хор семинаристов пропел несколько русских песен. Было это первое по настоящему русское собрание.

Между тем революционные стихии в Вене возбудили новые волнения из-за недовольства подготовленной правительством («октроеванной», как тогда говорили) конституцией. Перепуганный императорский двор был принуждён отменить конституцию и дозволить собрание парламента для подготовки новой конституции. Одновременно (15 мая) императорский двор удалился из Вены в Инсбрук. В Вене продолжались волнения, и 26 мая студенты, мещане и рабочие начали ставить уличные баррикады. Чтобы предупредить пролитие крови, правительство приказало вывести из Вены войска, за исключением отрядов, необходимых для гарнизонной службы, и разрешило учреждение «выдела мещан, народной гвардии и студентов», которому поручило попечение о спокойствии столицы.

Стихии, домогавшиеся конституционных свобод, требовали также установления новой военной силы, задачей которой должна была стать защита конституции. Так как власть Императора опиралась на постоянную армию, то и население, имевшее притязание на половину государственной власти, хотело таковую защищать посредством своей вооружённой силы, которую называли национальной гвардией. Император ещё 15 марта дозволил образование национальных гвардий. Первая гвардия устроилась в Вене; она состояла из студентов и мещан. По её примеру образовались также гвардии в городах других провинций.

В Галицию тогда нахлынуло много эмигрантов из Франции, вернулись из австрийских тюрем на родину служившие когда-то в армии польские государственные преступники, на которых Император распространил прежде объявленную амнистию. Они заняли места инструкторов и офицеров в галицко-польской гвардии, которую образовали не только во Львове, но и во всех других городах. Во Львове комендантом гвардии был некий Выбрановецкий. Студенты Университета составили отдельный легион, и в своих наскоро сшитых мундирах из грубого полотна взялись исполнять обязанности городских стражников вместо императорского войска. Вооружение гвардия получила частью из государственных магазинов, частью путём доброхотных пожертвований. В каждом городе гвардия стояла под властью городской управы (магистрата) и являлась в вооружении лишь при исполнении службы. Во всей Галиции было 20 000 польских гвардейцев. Споры и драки между императорским войском и гвардией происходили каждый день и стали обычным явлением. Самая большая вражда между артиллеристами-чехами и гвардейцами возникла во Львове. Частные лица также не сочувствовали польскому войску. Один житель города Дембицы, Лангнер, был арестован гвардией, так как подстрекал против неё крестьян.

Кроме гвардии, галицкие поляки учредили во всех городах рады, или народные комитеты, которые должны были руководить политическом движением, составлять петиции к Императору, собирать подписи и пожертвования на народные цели и управлять выборами в новоучреждённый венский парламент. Имея крепкую организацию и вооружённую силу в 20 000 человек, поляки могли смело выступать перед правительством, запуганным волнениями во всей стране и войной в Италии. Итальянцы восстали ещё в марте и в союзе с сардинским королем Карлом-Альбертом прогнали австрийские войска из Милана и Венеции. Всем было ясно, что и мадьяры готовятся к восстанию. В Галиции поляки также ненавидели Австрию, так как у них был ещё на памяти 1846 год, полицейские ревизии, аресты и заключения в тюрьмах. Поляки роптали, что Австрия не печалится о благосостоянии Галиции, в крае нет ни одной промышленной школы, ремёсла упали, господствует нужда. Галицкие поляки могли тогда весьма легко отделиться от Австрии, и они откровенно говорили, что стремятся к установлению в Галиции независимого польского государства.

Тогдашний губернатор граф Франц Стадион, хотя его называли «тяжёлым» (schwerblütig), оказался, однако, человеком на своём месте. Он ещё прежде вступил в сношения с русскими патриотами, теперь же стал их склонять к организации и поручил правительственным органам в этом деле помогать русскому движению. Кроме того, австрийская бюрократия решилась использовать крестьянство против мещан и либеральных стихий. Венское правительство объявило, что в силу изданной Императором конституции все тягости и повинности крестьян прекращаются 3 (15) мая 1848 года, в то время как размер и способ вознаграждения за проистекающие от отмены панщины убытки помещиков будут определены позднее. Этим правительство сохранило за собой благосклонность крестьян. И в Верхней и Нижней Австрии сёла не присоединились к городам и не помогали венцам против властей, а в Галиции всё сельское население осталось верным австрийскому правительству.

С согласия и при содействии графа Франца Стадиона епископ-суфраган Яхимович, клирошане Куземекий и Лотоцкий и профессора богословия Геровский и Венедикт Левицкий основали национально-русское представительство под названием «Русская Рада»[90]. Так же, как польский народный комитет, она должна была руководить политическим и национальным движением русских галичан, доводить посредством петиций до сведения правительства желания русского населения, выступать от имени галицко-русского народа, управлять выборами в парламент и т. п. Одновременно с львовской «Русской Радой» [50, 1881, 41] должны были образоваться подобные же общества по провинциальным городам и подчиниться львовской Раде. Одновременно с учреждением «русских рад» должна была образоваться также национальная русская гвардия. Губернские чиновники разъезжали по провинциальным городам и склоняли священников и немногочисленную русскую интеллигенцию к образованию такого рода обществ [25,38].

2 мая Яхимович и Куземский созвали львовскую интеллигенцию на собрание в зал консистории. Университетская молодёжь и семинаристы должны были также прислать на это собрание своих делегатов. В означенный день зал и ведущие в него коридоры заполнились многочисленной интеллигенцией [26], причём половина собравшихся были поляки, которые стояли кружками и вели с русскими горячий спор. Они различными аргументами склоняли русских не разрывать «польско-национального единства», не основывать отдельной «рады», а вступить в польско-народную. Продолжая шуметь и спорить, собравшиеся вошли в зал, в котором председатель, крылошанин Жуковский, объявил начало совещаний. Но лишь только председатель начал свою речь, шум и крики усилились. «Не нужны две Рады во Львове! Один край и один народ! Русины — это часть польского народа! Русский язык есть лишь наречие польского!» — кричали поляки. Чтобы прекратить такой хаос, собрание решило избрать двух ораторов, польского и русского, которые бы от имени своих национальностей изложили свои взгляды. От польской стороны избран был некий Суский, от русской — А.Заклинский. Они пустились между собой в прения на тему различия русского и польского народа, ссылаясь на историю Польши и Руси. Когда поляки увидели, что им наших не переубедить, они покинули собрание. В зале остались одни русские, числом 80 человек. Все они записались в новое Общество, в председатели которого избран был епископ Яхимович.

Нельзя отрицать, что на характер и направление галицко-русского движения сильно повлиял губернатор граф Франц Стадион [98]. Участвовавшие в переговорах с ним передовые русские люди не оставили записок, которые дали бы нам более точные сведения. Бывший редактор «Слова» Богдан Андреевич Дедицкий признал перед судом во время процесса Ольги Грабарь во Львове [57, 253], что когда депутация русских из 6 человек пришла к Стадиону, он спросил их: «Кто вы? (то есть, какой вы национальности?)». Они на то ответили: «Мы рутены (Wir sind Ruthenen)». Стадион спросил ещё так: «Такой ли вы народ, как население России?» Они отвечали: «Население России схизматическое [91], мы себя к нему не причисляем». Стадион расспрашивал их дальше: «Какое письмо употребляете вы?» Они ответили: «У нас есть старое церковное письмо». Стадион опять спросил: «А может быть, что это такое письмо, как „гражданка“[92] в России?» Депутация не могла дать удовлетворительного ответа, ибо не знала истории русского письма.

Очевидно, что Стадион требовал от русских галичан определения их национальности. По рассказам других современников, Стадион добавил: «Если вы тот же народ, что в России, не рассчитывайте на поддержку правительства». Как видим, депутация дала уклончивый ответ касательно этнографического положения галицкой Руси, сводя разницу между галичанами и закордонными русскими к вероисповедному различию.

Как кажется, австрийское правительство стало заниматься малорусским вопросом после 1840 года, так как Погодин после своего третьего путешествия по славянским землям (в 1842 году) в отчёте, представленном Министру народного просвещения, коснулся также «административно-политических замыслов Австрии относительно малорусского племени» [45]. Содержание этого отчёта нам неизвестно [93], и поэтому планов австрийского правительства относительно малороссов мы не знаем. Однако мы видим, что уже в 1846 году Головацкий и Яхимович стоят на малорусской позиции и говорят о малороссах как отдельной политически-культурной цельности.

Уже в самом начале польского национального движения в Галиции Стадион выдвинул в противовес полякам своих русинов. Ещё 19 марта, то есть задолго до того, как устроилась Русская Рада, в его руках было прошение к Императору от русского народа в Галиции о введении русского языка в народных и средних школах, издании «Вестника законов» по-русски, уравнении греко-католического духовенства с латинским, о русских чиновниках и прочем… [10, 1892, 160].

Через неделю после собрания русских в консистории во Львове в Русской Раде был получен ответ министра Пиллерсдорфа с Высочайшем решением: в народных и средних школах ввести преподавание на русском языке, во Львовском университете учредить кафедру русского (то есть малорусского) языка, печатать «Вестник законов» по-русски и требовать от галицких чиновников знания русского языка. В то же время (3 мая) Стадион составил свой приближенный совет (Beirat) для помощи губернатору в управлении провинцией и пригласил в него Григория Яхимовича (назначенного императорским рескриптом от 19 апреля перемышльским епископом), а также крылошан Куземского и Малиновского и русского адвоката Климентия Реченского. Позднее (18 мая) губернатор своим рескриптом объявил признательность русскому народу за его верность Императору и правительству.

3 (16) мая вышел первый номер русской газеты «Зоря галицкая» под редакцией Антония Павенцкого. Эта газета, как и воззвание львовской Русской Рады и поддержка правительственных чиновников галицко-русского дела, перенесла русское движение в провинциальные города, и вскоре были основаны 34 филиала львовской Головной Русской Рады. Одновременно начало пробуждаться русское национальное сознание. Русины в одно мгновение оставили польский язык и старались говорить по-русски. Друг у друга заучивали необходимые в товарищеском обращении обороты и слова, как «мое почтение», «до свидания», «имею честь», «господин», «госпожа», «держава», а если говорящему недоставало для обозначения мысли соответственного выражения, то он включал в свою речь целые немецкие фразы.

Учащаяся молодёжь — ученики гимназии и студенты университета — не умели по-русски читать, поэтому воззвания Русской Рады прошли мимо них без малейшего впечатления, и они невольно вовлекались польской агитацией в противный лагерь. Легче всего воспринималась русскость священниками, знавшими славянское письмо. Они-то и составили новый разговорный язык русского образованного класса в Галиции, нашедший применение в галицко-русской литературе после 1848 года. Составители этого языка не знали ни совершенной великорусской речи, ни истории русской литературы. Однако, к удивлению поляков, влекомые природным словесным чувством, на основании простонародных говоров и церковного языка образовали слова, сходные со словами современной великорусской литературной речи. Поступившие в члены русских рад носили черно-жёлтую кокарду (австрийский державный цвет), и поэтому поляки назвали их «шварц-гельберами» (нем.: черно-жёлтыми).

Каким образом составлялись провинциальные русские рады, увидим на примере основания такого общества в Станиславове [50, 1881, 57—73]. В назначенный день собрались немцы и чехи, председатель говорил по-немецки, потом один поляк-чиновник по-польски. Собравшиеся основали Общество и пригласили к вступлению в него русских мещан и селян. И только когда последние явились на второе заседание, собрание приняло русский характер. Тогда было устроено богослужение, во время которого один мещанин держал синее знамя с польским львом одной рукой и австрийским орлом другой. После богослужения начались совещания в гостинице среди шума и крика, происходившего от поляков, окружавших место собрания. Потом в зале раздался треск, и среди дыма разлетелась печь. Одновременно на головы собравшихся посыпался песок. Устроил это один университетский студент-поляк, насыпавший в печь пороху и зажёгший его. Он же сыпал песок на головы собравшихся, крича при этом: «Тикайте, сейчас дом обвалится…» В переполохе все кинулись кто к дверям, кто к окнам, и председателю едва удалось успокоить напуганных. Стоявшие вблизи студента поняли шутку и вытолкали её виновника за двери. Председатель послал за военным патрулём, который вскоре явился, и под его охраной совещания продолжались.

Дальнейшие заседания станиславовской Русской Рады происходили каждый четверг в деревянной церкви Святой Варвары. В середине поставлен был стол с креслами, за которым сидел президиум. В церковь входил, кто хотел, вставал перед президиумом, говорил короткую или долгую речь и делал предложения, которые записывались в протокол в отсылались в Головную Русскую Раду во Львове. Предложения были беспорядочные и никак не связанные друг с другом. Вот выступает один священник и предлагает во Львове создать «народный дом» для музея и библиотеки, с залом для собраний. И тут же делает следующее предложение: сажать при дорогах плодовые деревья, а кроме этого русский язык должен быть введён в школах и учреждениях, и ещё надо учредить епископство в Станиславове и уланские полки преобразовать в казачьи. После священника выступает селянин и жалуется на помещика и мандатара, прогоняющих его с земли, отнимающих у него лес и пастбище. В толпе возникает шум и не слышно оратора. Председатель звонит в колокольчик, взывая к порядку… Крестьяне при этом падают на колени, думая, что начинается литургия, председатель объясняет им, что это лишь знак, чтобы они вели себя смирно и дали оратору закончить свою речь…

И в польских собраниях было много шума и бестолковщины. На стенах мест собраний надпись: «Свобода, равенство, братство"… Собравшиеся обращаются друг к другу: брат, обыватель, сестра, обывателька. Поют патриотические песни и со злорадством показывают друг другу карикатуры, на которых Стадион изображён во владычней митре с жезлом в руках (будто он русский митрополит), или Яхимович с косой (будто он хочет резать поляков) и мешком, полным рублей.

Русские галичане также хотели иметь свою гвардию, но набрать в неё достаточное количество волонтеров не удавалось за малочисленностью мещан, проникнутых русским национальным духом. Во Львове было немного русских граждан, но и они говорили по-польски и лишь в религиозном отношении причисляли себя к униатскому обряду. По-русски говорили мещане в провинциальных городах Дрогобыче, Стрые, Тернополе, Бережанах, Бучаче, Снятине, Коломые, Станиславове, но они были бедны, необразованны и не знали других стремлений, кроме хлопот о насущном хлебе. В Дрогобыче хотели организовать русскую гвардию известный писатель-священник Иосиф Левицкий (бывший тогда приходником в Грушевой) и игумен василианского монастыря Юстин Ганкевич, но для гвардии не было ни вооружения, ни рядовых. Тем не менее они снарядили хоругвь [94], которую освятил крылошанин Иоанн Селецкий во Львове, а игумен Ганкевич открыл монастырь для заседаний местной Русской Рады. Кое-где по сёлам крестьяне-патриоты пришпиливали к боку купленные у евреев старые сабли и ходили так вооружённые, представляя собой народную гвардию.

Поляки, как мы сказали, не хотели признать отдельности австрийско-русского народа от польского и считали его частью народа польского. По этой причине они сопротивлялись устройству русских рад. Но вскоре часть поляков переменила свои воззрения на русский вопрос в Галиции. Мы сказали выше, что уже в начале конституционного брожения в Австрии в Галицию прибыло много эмигрантов из Франции. Среди них прибыл также Генрик Яблонский, родом с Украины, хорошо знакомый с тогдашним украинофильским движением [95].

Он учил поляков, чтобы они разумнее вели себя с галицкими малороссами и вместо того, чтобы отрицать их национальность, лучше бы прививали у них сознание национальной отдельности от великороссов, чтобы приобрести их для совместного выступления против России [50, 1881, 55]. Его агитация подействовала. В начале июня во Львове в английской гостинице состоялось собрание нескольких польских помещиков, ополяченных чиновников и другого рода лиц. Между ними были также профессор богословия, униатский священник Онуфрий Криницкий и известный русский писатель Иван Вагилевич. Собрание решило для противодействия Русской Раде основать новое польско-русское общество украинофильского направления «Русский Собор». В своём обращении от 8 июля, написанном латинским алфавитом, Русский Собор объявил, что он будет стремиться поднять галицко-русский народ во всех отношениях, просветить его, ввести местный русский язык в низшие и высшие школы и улучшить материальное состояние униатского духовенства. Учредителями этого Общества собственно русского происхождения стали: член шляхетской судебной палаты Антоний Домбчанский, священник из Малкович Виктор Дольницкий, три графа Дедушицких, помещики Адам Голеевский, два Яблоновских, два Комарницких (помещик и адвокат), львовский мещанин Лодынский, помещики Стецкий, Шумлянский и Завадский, юристы Полянский, Тустановский и Савчинский, польский писатель Захарьясевич. Собор стал издавать «Русский Дневник»[96], редактором которого был назначен Иван Вагилевич, а главным сотрудником состоял вышеназванный эмигрант-поляк Генрик Яблонский. Эта газета развивала идею соединения поляков и малороссов для совместной борьбы против России. Составлен был также национальный гимн для новой польско-украинской партии, в котором были слова:

Мы с ляхами, ляхи с нами

И в прах вража сила!

И як было с давен-давна,

Засияе Русь преславна

Русинов делами.

А свет скаже: Честь народу!

Слава павшим за свободу,

Русь крикне: Бог с нами!

Русский Собор не нашёл, однако, много приверженцев. И мещане, и крестьяне, и духовенство стояли на стороне «Русской Рады».

Между тем движение среди австрийских немцев приняло, помимо либерально-конституционного, также национальный характер. Немцы в Германии и Австрии стали добиваться объединения отдельных немецких держав в один крепко сплоченный союз и решили созвать во Франкфурте-на-Майне общенемецкий парламент [97], состоявший из депутатов всех немецких земель, к которым они причисляли также Чехию, Моравию, Силезию и даже области Осветим и Затор в Галиции. Жители Осветима и Затора отказались выслать своих депутатов во Франкфурт и выразили протест причислению их к Германии. Но больше всех возмутились чехи, поняв, что легко могут раствориться в немецком народе, если войдут в состав новой национальной Германии. Для противодействия немецким замыслам они постановили объединиться с другими славянами Империи и с этой целью 2 июня 1848 года созвали Славянский конгресс в Праге [98].

Приглашение выслать делегатов на конгресс получила также Русская Рада во Львове. Её представители первым делом пошли с этим приглашением к Стадиону и просили его о наставлении. Стадион сказал, что Конгресс дозволен правительством, и Русь может выслать своих представителей [25, 46]. Русская Рада избрала тогда трёх делегатов: крылошанина Григория Гинилевича, помещика Иоанна Борысикевича и слушателя богословия Алексея Заклинского, прославившегося своими прениями с поляком Суским во время открытия Русской Рады во Львове. Делегаты пошли также к Стадиону, чтобы из его уст услышать согласие правительства на поездку и получить от него собственноручное письмо к наместнику в Праге, удостоверяющее их полномочия.

Конгресс открылся 31 мая. Шафарик прочитал собранию разрешение правительства, а также цель и программу конгресса. Цель была следующая: 1) познакомиться и посоветоваться касательно положения и нужд славян в Австрии; 2) подготовить отдельно от каждой народности представление её народных и конституционных требований и внести от имени Конгресса петицию к монарху об удовлетворении этих требований; 3) составить акт федерации, которым все славянские племена Австрии обязываются жить между собой в дружбе, не добиваться превосходства одного над другим, не обижать друг друга, а обиженного совместно брать под защиту, особенно же охранять себя от иноплеменников.

Едва начались совещания, явилась вторая русская депутация из Галиции, высланная полонофильским «Русским Собором», состоявшая из князей Сапеги и Любомирского, графа Дедушицкого, адвоката Поглодовского, вышеназванного священника Крыницкого и ещё одного лица. Руководство Конгресса было в недоумении, какую из двух депутаций Галиции признать представительницей галицко-русского народа, чтобы из её среды выбрать членов комиссии Конгресса. Присутствовавший на собрании польский редактор из Львова Ян Добжанский доказывал, что депутация Русского Собора является истинной представительницей галицко-русского народа, депутация же Русской Рады представляет лишь одну клерикальную фракцию этого народа. Перед собранием разыгралась теперь сцена споров и прений наподобие тех, которые происходили при основании русских рад и при водворении в 1890-х годах так называемой «новой эры»[99]. Наконец Заклинский внёс предложение, чтобы обе русские делегации из Галиции слились в одну и представляли вместе галицко-русский народ. Собрание одобрило такое предложение, и тем спор окончился. В комиссию избраны были три представителя Русской Рады (Гинилевич, Борисикевич и Заклинский) и три — Русского Собора (Сапега, Любомирский, ІІоглодовский). Вместе образовали они отдельную галицко-русскую секцию под председательством князя Сапеги.

Эта секция тотчас принялась за работу и стала составлять желания галицко-русского народа. Так как председателем был поляк Сапега и как таковой не голосовал, то в секции решали три представителя Русской Рады. Они собственно и определяли требования галицко-русского народа. Вследствие этого, несмотря на сопротивление полонофильских её членов, секция приняла пункт о разделе Галиции на две провинции, русско-восточную и польско-западную.

Несмотря на дремоту, в которой находилась Галицкая Русь в течение полувека, всё-таки некоторые русские деятели при первом своём выступлении на политическом поприще обнаружили немало благоразумия. Они совершенно верно рассуждали, что лишь в случае раздела польско-галицкой территории Австрии на две половины русская стихия на своей земле может освободиться от подавляющего перевеса польской народности. Лишь в таком случае львовский сейм мог бы получить действительно русский характер, и всё делопроизводство восточно-галицкой области могло быть переведено на русский язык.

Находившиеся в Праге поляки, видя опасность потерять для себя Галицию, подняли ужасный крик и в горячке первого возмущения, называя председателя секции Сапегу изменником, грозили ему смертью. Тогда Сапега попросил своих русских товарищей, чтобы они каким-нибудь способом отменили пункт о разделении польско-галицкой земли. Русские члены удовлетворили его желание, они прибавили к этому пункту слова: «решение сего вопроса предоставляется краевому сейму в согласии с государственной думой».

Одновременно с послами всех славянских народностей Австрии в Прагу прибыло много других славянских гостей, студентов и лиц всякого сословия. Меж ними был также русский революционер Бакунин, надеявшийся здесь найти почву для своей деятельности. Прага оживилась, закипели страсти. Чехи имели свою гвардию, которой управлял особый орган под названием «Сворность». А наиболее влиятельным в чешском национальном движении в то время было политическое общество «Славянская Липа»[100]. Чехи стали наряжаться в своё народное платье, «чамару», носить как отличие славянскую трёхцветную кокарду и упражняться в оружии.

Командующий Пражским гарнизоном генерал граф Альфред Виндишгрец с подозрением смотрел на это движение и неоднократно объявлял своё нерасположение к чехам. Чехи тоже были недовольны генералом, и народные собрания 7 и 10 июня потребовали удаления Виндишгреца и передачи командования эрцгерцогу Карлу-Фердинанду, а также удаления стражников из некоторых мест города и передачи одной батареи в руки гвардии.

В понедельник 12 июня, в праздник Сошествия Святого Духа, по просьбе чехов один из высших сербских достойников служил на славянском языке литургию под открытым небом на пражском рынке. На площади присутствовало несколько десятков тысяч человек. По окончании богослужения, с патриотическими восклицаниями и пением народных песен, народ стал расходиться по улицам. Одна его часть проходила по узкой улице, на которой жил граф Виндишгрец. Вследствие тесноты на улице произошло смятение, и тогда офицеры, стоявшие возле квартиры генерала, потребовали, чтобы публика побыстрее удалилась от караула у дверей. Между офицерами и публикой возник ожесточённый спор. Видя это, Виндишгрец приказал прикладами и штыками разогнать толпу, что и было сделано. Среди шума и криков: «Баррикады! Все на баррикады!», толпа разбежалась в разные стороны.

Слово «баррикады» мгновенно разнеслось по всем улицам города, и сразу же везде стали возникать баррикады. Чешская гвардия тотчас вооружилась и заняла дома на главных улицах. Руководство восстанием приняла на себя «Сворность».

Виндишгрец приказал войску занять площадь возле гостиницы «Под звездой» и оттуда очищать город от повстанцев. Между войском и населением завязалась теперь горячая борьба. Чехи стреляли из окон, и множество солдат падало мёртвыми на улицах. Пуля от одного случайного выстрела попала через окно в квартиру Виндишгреца и убила его супругу. Генерал понял, что сделал ошибку, и решился иначе успокаивать Прагу. Он предложил «Сворности» перемирие на 24 часа, с чем та согласилась. Ночью, когда повстанцы, упоенные победой, спали крепким сном, он велел обвязать соломой колеса у пушек, и главной улицей, на которой легко можно было устранить баррикады, вывел войска из города и расставил их вокруг Праги. Прага оказалась в осаде.

Виндишгрец предложил повстанцам сложить оружие и подчиниться его приказам, грозя в противном случае бомбардировкой Праги. Так как «Сворность» медлила с ответом, в среду вечером началась бомбардировка Праги. О том чтобы прогнать войско от Праги и снять осаду, чешская гвардия не могла и думать. Прага сдалась и объявлена была на военном положении. Делегаты Славянского конгресса получили приказ в течение 24 часов оставить город. Русские представители вернулись в Галицию, за исключением Заклинского, которому генерал позволил остаться в Праге и осмотреть её достопримечательности. Заклинский представился наместнику Туну как русский галичанин и получил от него в ответ: «Мы знаем, как лояльны русские галичане и не можем их ни в чём подозревать» [25, 66].

Славянский конгресс был распущен, но вместо него готовилось другое собрание, на котором славяне могли изложить свои пожелания. В силу изданной Императором конституции в Вене должен был собраться однопалатный парламент — Государственная дума (Reichstag). Приготовления к его открытию и выборы депутатов происходили в самый разгар итальянской войны, когда Радецкий вёл кровавую борьбу с итальянцами и сардинским королем Карлом-Альбертом. Государственная дума собралась 10 июля, представляя собой пёстрое собрание людей из всей многоязычной Австрии, мещан и селян, иезуитов, аристократов, адвокатов, чиновников, духовных лиц, людей различных сословий и национальностей в своих национальных костюмах. В думу было избрано 383 депутата, из которых от Галиции было 96 и 12 — от Буковины. Всех крестьян было 92, и них 38 — из Галиции. Всего славянских посланцев оказалось 190, практически половина думы. Священников в этой думе было 24, из них 17 галицких [10, 1892, 160]. Русских депутатов Галиции и Буковины было 39. Между ними первое место занимал сам губернатор, избранный в округе Рава Русская граф Франц Стадион; епископ Григорий Яхимович, клирошанин Михаил Куземский, арендатор поместий в Тернопольщине Иван Федорович, преподаватель гимназии Евстахий Прокопчиц, 7 священников и 27 крестьян. Граф Стадион отправился в Вену, оставив ведение гражданских дел в Галиции графу Голуховскому. Депутаты, как это бывает в каждом парламенте, поделились на правые и левые партии и центр. На правой стороне как консерваторы засели иезуиты и аристократы, в правом центре наши русские галичане под предводительством Стадиона с другими славянами, в левом центре так называемые «специфические австрийцы» под предводительством бывшего главы правительства Пиллерсдорфа, оставившего свой прежний пост 8 июля. На левой стороне большая часть депутатов немецких городов, немецкие крестьяне и польские депутаты из интеллигенции. Мазурские крестьяне также держались Стадиона. На крайней левой стороне засели литераторы и чехи, но последние перешли потом на правую сторону. Совещания открыл 22 июля эрцгерцог Иоанн торжественной тронной речью, в которой упомянул о равноправии национальностей. Речь была встречена несмолкаемыми рукоплесканиями, но при упоминании о связи Австрии с Германией славяне молчали.

Первым делом парламента было просить Императора, чтобы он изволил вернуться в Вену. И в самом деле, императорский двор опять переселился в столицу империи 12 августа. Целый август заняли прения об освобождении крестьян. Решено было отменить всякую крепостную зависимость за вознаграждение, которое должно было выплатить государство. Потом парламент занялся налогами и бюджетом. Так как правительство Пиллерсдорфа ещё 8 июля ушло в отставку, то парламент совещался при новом правительстве Вессенберга, в котором места заняли: Добльгоф — внутренних дел, Латур — военное министерство, Шварцер — публичных работ, Горнбостль — торговли, Краус — финансов, Бах — правосудия. В августе Шварцер ушёл в отставку, прочие же министры остались.

30 июля Стадион был освобождён от должности губернатора Галиции и его место занял Залеский, известный собиратель народных песен, с 1845 года — придворный советник, обучавший польскому языку императора Франца-Иосифа I. В императорском указе говорилось, что Залеский назначается губернатором всей Галиции, но на тот случай, если бы состоялся раздел этой провинции на две половины, он должен был остаться в западной её части с местопребыванием в Кракове. Венское правительство (очевидно, по совету Стадиона) носилось в июне с мыслью о разделе бывших польских территорий, надеясь таким образом ослабить польскую оппозицию и усилить государственную власть на северо-восточной окраине Империи. Галицкая Русь видела в этом разделе поруку беспрепятственного развития своей национальной жизни, и по этой причине её депутаты внесли в начале августа в венский парламент петицию с 15.000 подписей с просьбой о разделе Галиции на две провинции [162, 243]. Петиция была зачитана в парламенте 8 августа и вызвала бурю негодования со стороны поляков. А чехи и немцы поддерживали это требование русских галичан. Полякам ничего не оставалось делать, кроме как попытаться организовать противоположную петицию. И действительно, к этому они пытались склонить «Русский Собор». Самыми горячими противниками раздела Галиции были польские депутаты Земялковский и Смолька.

Кроме этой петиции, в конце августа 1848 года в парламент поступило «Памятное письмо русской нации в Галиции для разъяснения её интересов» [121, 551—560]. Это письмо, составленное львовской Русской Радой 31 июля, имело целью дать определение «рутенской национальности». Как было сказано выше, австрийское правительство отличало «рутенскую нацию» только по религиозному признаку, то есть как униатов. Национальная, этнографическая принадлежность галичан оставалось вне интересов власти, ибо такого рода исследование не могло принести практической пользы, потому что в государственных учреждениях и в школах Галиции использовался немецкий язык, а в народных училищах кроме немецкого и польский. Правительство избегало углубления любых национальных вопросов, чтобы тем легче германизировать население.

Но теперь настали другие времена. Все народы были признаны равноправными, и, следовательно, русский язык имел право быть введённым в государственное делопроизводство, суд и школу. Австрийское правительство всегда было осторожно, и предусмотрительно рассматривало языковые, религиозные и сословные проблемы своих народов только из соображений общегосударственной пользы. По этой причине Стадион испытывал своих рутенцев, прежде чем удостоил их своего покровительства: не считают ли они себя тождественными с великороссами? Уже в 1816 году немецкие чиновники львовской губернии докладывали венскому правительству, что «по политическим соображениям» Австрия не должна желать укрепления русского элемента в своих пределах именно по причине его одноплемённости с великороссами.

О том, что Австрия искренне не желает укрепления русского элемента в Галиции, было прекрасно известно вождям русского движения 1848 году. Чтобы не усиливать подозрительность австрийского правительства, они в своём меморандуме объявили, что являются частью «15-миллионного рутенского народа, населяющего южную Россию, юго-восточную Польшу, Галицию и северную Венгрию, и отличаются языком, письмом, обычаем, нравом и церковным обрядом от поляков» [121, 561—575]. Далее в этом письме они изложили историю своего народа со времен Владимира Великого, указали на попытки поляков ополячить и латинизировать южнорусский народ, упомянули об угнетении его шляхтой и латинским духовенством, протестовали против причисления русского народа к польскому племени и требовали прав для свободного развития своей национальности… Об отношении русских галичан к великороссам составители петиции деликатно умолчали.

Это письмо в венском парламенте получили 31 августа. Вскоре в их руках оказалось и второе заявление Русской Рады «Изложение современных отношений в Галиции» [121, 552]. В нём Русская Рада опять утверждала, что галицкие «рутены» представляют собой отдельную «нацию», так же, как и россияне (Russen), чехи, хорваты, сербы, болгары, поляки. Далее говорилось об исторической судьбе южнорусского народа, о польских гонениях, о благодеяниях австрийского правительства и о важности состояния русского народа для обеспечения внутреннего спокойствия и могущества Австрии. Наконец, Русская Рада настаивала на разделе Галиции на две провинции. В восточной части Галиции делопроизводство во всех урядах, судах и школах должно было вестись на малорусском (ruthenisch) языке. Восточный обряд (der orientalische Kultus) должен был занимать первенствующее место. Восточная Галиция должна была иметь свой отдельный сейм и прочие государственные органы.

Вслед за этим в парламент поступило третье письмо Русской Рады «К нашим братьям немцам» [121, 575—578]. «Раздаются голоса, — говорит в этом заявлении Русская Рада, — подозревающие нас в тяготении к России и не желающие нам национального развития. Такая точка зрения не нова и весьма опасна. Её используют наши враги, нанося смертоносные удары нашей национальности, едва лишь она дерзнёт поднять знамена жизни. Братья немцы! Великороссы (Russen) — наши соплеменники. Одна и та же славянская кровь течет в наших и в их жилах, общая судьба в прежние времена, родственный язык, обычай и т. п. делают великорусских братьев для наших сердец ценными и дорогими (werth und theuer). Если бы мы это отрицали, мы бы не нашли у вас веры. Мы бы лгали и не могли бы перед лицом Европы выступать, как честные и добросовестные люди». Далее Русская Рада напоминает о необходимости различать «народ и правительство, кровное родство и политическую выгоду». Русины, видя в Австрии свой язык и национальность почитаемыми и имея возможность развиваться в культурном отношении, не будут иметь причины желать себе перехода под правление России.

Вскоре в венском парламенте зачитали четвёртое заявление Русской Рады, прямо адресованное Государственной думе [121, 578—581]. В нём галичане опять выразили протест притязаниям поляков, отрицавших в парламенте права галицко-русской народности как отдельной от польской и утверждавших, будто русский народ в Галиции есть лишь отрасль польской национальности. Так как «Русский Собор» не сумел приобрести влияние на галицко-русское население и воодушевить галичан на совместную с поляками борьбу против «Москвы», ополяченные члены его, разочарованные в своих надеждах, стали откровенно переходить на сторону тех поляков, которые совершенно отрицали существование русской народности в Галиции. Член «Русского Собора» Антоний Домбчанский приготовил к печати на немецком и польском языках брошюру под заглавием «Русский вопрос в Галиции (Ruthenische Frage in Galizien)», в которой на основании мнимых исторических доказательств утверждал, что Червонная Русь исконно принадлежала Польше. На эту же тему публиковались статьи в «Дзеннике Народовом», и в таком же направлении выступали в венском парламенте Земялковский и Дылевский. Антирусскими выступлениями в думе поляки сумели приобрести сочувствие у немцев-либералов, аристократов и клерикалов до такой степени, что под их влиянием удалось устранить ненавистного ляхам Стадиона от должности губернатора Галиции.

Среди немцев-либералов с давнего времени господствовала полономания. Они считали поляков поборниками свободы, прогресса и всяких конституционных благ. Заточение польских заговорщиков в тюрьмах подняло обаяние польского народа у немцев, мадьяр и славян, видевших в узниках мучеников, пострадавших за идею. Поляки выступали против австрийской бюрократии, крайне ненавистной всем образованным либеральным кружкам. Эти бюрократы-чиновники вмешивались в веру, литературу, язык, письмо, считая их просто инструментами, которыми (по их мнению) можно было управлять жизнью народа из своих контор с помощью указов и распоряжений. Между самыми невинными строками они подозревали политические замыслы, государственную измену и неблагонадежность. Благонадежным гражданином у них считался лишь тот человек, который ел, пил, спал, играл в карты и ничего не мыслил. Эти бюрократы находили симпатию лишь у крестьян и низших сословий, да и то настолько, насколько они (по поручению центральной власти) выступали в их защиту и считались слугами Императора, ибо слово «цезарь» имело у простонародья магическую силу, как символ защиты слабейшего перед сильнейшим. А образованное сословие ненавидело бюрократов-чиновников. Между тем, галицкая Русь выступила союзником чиновничьего бюрократизма, и хотя она сама при первом своём столкновении со Стадионом почувствовала силу полицейского надзора над её языком и письмом, но всё-таки австрийское бюрократически-полицейское правление имело в глазах русских превосходство перед польской анархией, последствия которой испытали на себе их предки. В тоже время для австрийских либералов, знавших историю Польши лишь из брошюр и газетных статей, поляки были приверженцами свободы и всего благородного, Русь же считали либералы царством насилия и лизоблюдства. Поэтому добиться в парламенте прав для своей народности представителям русского народа было очень трудным делом.

Русские депутаты понимали, что вряд ли будут услышаны во враждебной атмосфере первого венского парламента, и стремились хотя бы объявить перед властью и обществом о насущных интересах галицко-русской нации. Таким образом, составление специальных посланий и писем к думе с представлением себя отдельным от великорусской нации народом было делом скорее вынужденным. Но и такое компромиссное определение своей национальности не находило сочувствия венских парламентариев. Немцы знали лишь русских (Russen) в восточной Европе, рутены же, упоминаемые в папских буллах, и украинско-русский народ парижского кружка польских эмигрантов им не были известны. Только славянофилы говорили о южнорусском наречии, якобы имевшем право сделаться литературным языком, но немецкие публицисты на это не обращали внимания. Когда галичане объявили себя некими особыми рутенами, одни венские немцы откровенно смеялись над этим, другие прямо обвиняли рутенов в недобросовестности и лжи, и это вызвало отзыв Русской Рады 23 августа.

После этого раздел на левых, правых и центр, наподобие французского революционного конвента, уже совсем потерял смысл для австрийского парламента. Вместо него выдвинулись партии другого рода: чешские федералисты, полагавшие основанием государственного устройства разделение его по «историческо-политическим индивидуальностям», немецкие националисты, которым сочувствовали поляки вроде Смольки, Борковского, Билинского и Сераковского, и, наконец, консервативные австрийцы. Часть немецких националистов, в основном из студентов и мещан, называла себя демократами, сочувствовала мадьярам и стояла за объединение немцев и мадьяр против славян. Немецкие националисты и мадьяры готовили династии самые большие трудности и вызвали катастрофу, едва не уничтожившую Австрию.

Вскоре после февральской революции в Париже кормило общественного мнения в Венгрии удалось взять в свои руки Людвигу Кошуту. Он выдвинул такую программу: независимое конституционное устройство Венгрии при персональной унии с Австрией. В этом духе он и его приверженцы вносили предложения, получавшие одобрение в Пресбургском сейме. Мадьяры требовали для себя, кроме обыкновенных уступок (таких, как свобода печати и ответственное правительство) также присоединения Семиградия, своей национальной гвардии, национального банка и собственных военных гарнизонов на территории Венгрии. 16 марта в Пеште по типу польской «Народовой Рады» был образован «Комитет общественного спасения», принявший в свои руки управление политическим движением. Депутация венгерских чинов под предводительством Людвика Баттьяни и Кошута 15 марта отправилась в Вену и нашла там полное понимание и поддержку у немецких националистов. Император был принужден 23 марта признать в Венгрии ответственное перед пештским парламентом правительство под председательством Баттьяни, в котором Кошут получил портфель министра финансов. Уже в апреле Австрийская империя была поделена на две половины, соединенные лишь персональной унией, то есть единым монархом — Фердинандом I. В одной половине (Австрии) доминировали немцы, в другой (Венгрии) — мадьяры. Это вызвало неудовольствие хорватов, сербов, чехов, словаков, и они стали требовать федеративного устройства государства. Находящиеся в полном согласии с мадьярами депутации немецких националистов дважды (9 и 23 апреля) выезжали в Будапешт для поддержки своих венгерских единомышленников. 14 апреля венгерское правительство и сейм переселилось из Пресбурга в Будапешт.

11 июня Кошут выступил с пламенной речью, в которой он объявил призванием мадьярской нации в соединении со свободными немцами защищать цивилизацию «немецкого Востока». Ему удалось склонить сейм к решению увеличить мадьярское национальное войско до 200 тысяч человек [110, 684]. Пештский сейм объявил свое сочувствие и итальянским повстанцам; правда мнения здесь разделились: одни мадьяры были за то, чтобы Австрия сохранила за собой часть Венеции по Адиджу, другие — за то, чтобы Австрия совсем ушла из Италии.

Видя явные мадьярские устремления нового пештского правительства, другие народности Венгрии, не желая попасть под гнёт мадьяр, восстали против него. В июле разразилась междоусобица между сербами и мадьярами. Сербы вооружились и укрепились возле так называемого «римского вала» и при Святом Томаше. Во главе хорватов встал, кроме известного нам Л. Гая, генерал-майор Иосиф Елачич-Бузим (с конца марта — бан Хорватии). Гай ещё 25 марта был в Вене во главе депутации, которая требовала хорватам равных прав с мадьярами, своего правительства и введения народного языка в администрацию Хорватии. По этому поводу Гай вёл также переговоры с чехами и поляками. Елачич, будучи австрийским генералом, был, однако, проникнут национальным славянским духом, и тотчас по вступлению в должность (24 апреля) выступил против венгров. Мадьяры стали на него жаловаться перед двором, который, подчиняясь их напору, выслал к Елачичу королевского комиссара с приказом, повиноваться венгерскому правительству. Но генерал знал от особ, приближенных к Императору, что этот приказ был издан вынужденно, под давлением мадьяр, не подчинился ему и самовольно созвал «хорватско-славовско-далматский сейм».

Славянский сейм собрался 5 июня вопреки вторичному запрещению Императора из Инсбрука. В нём участвовали 70 хорватских депутатов, а кроме них сербы во главе с Раячичем, депутаты словенской части Штирии, вожди словаков Штур и Гурбан и один представитель пражской «Сворности». Благодарственное молебствие было пропето на церковнославянском языке, и собрание приняло совсем славянофильский характер. Сейм решил отправить к Императору в Инсбрук депутацию с петицией, главным пунктом которой было требование соединения Далмации с Хорватией. В депутаты были назначены Елачич, графы Нюжан, Эрдеди, Драскович и барон Кулмер. В середине июня Елачич со своими товарищами прибыл в Инсбрук, не зная о том, что в это время Император (по настоянию мадьяров) отрешил его от должности бана и вместо него назначил для Хорватии правительственного комиссара. Но, к удивлению всех, Император принял Елачича благосклонно, выслушал его оправдание в присутствии мадьярского министра иностранных дел графа Эстергази и милостиво отпустил. Эрцгерцог Иоанн получил поручение примирить бана и мадьяр.

Выдел хорватского сейма в начале августа выдвинул следующие условия для примирения с мадьярами:

1) установление триединого хорватского королевства, состоящего из Хорватии, Военной границы, Побережья, нижней Славонии, и закрепление прав на Далмацию, турецкую Хорватию и нижнюю Штирию с Междумурьем;

2) Австрия должна иметь одно центральное правительство и единый центральный парламент;

3) Хорватия должна получить своего придворного канцлера и краевой совет при бане, состоящий из назначенных баном членов;

4) венгерский сейм не должен иметь никакого влияния на Хорватию;

5) судопроизводство Хорватии получает независимость от Пешта и Вены, в хорватском королевстве официальным языком должен быть хорватский, епископство в Загребе становится архиепископством;

6) население триединого королевства получает название «нации».

Венгерское правительство не согласилось на эти требования, и в середине августа хорваты с одной, мадьяры с другой стороны стали готовиться к войне. Елачич нашёл себе союзников в сербских повстанцах, 14 июля разбивших мадьяр при Святом Томаше. Австрийский двор вскоре откровенно встал на сторону Елачича и отказался от прежней позиции уступок мадьярскому национальному движению. 21 августа Император направил в Пешт письмо, в котором порицал поведение мадьяр и объявлял, что сделанные мадьярам уступки не согласуются с основным законом государства, то есть с Прагматической санкцией 1713 года, в которой установлена нераздельность Австрии, нарушенная мадьярами. В начале сентября в Вену прибыла мадьярская депутация, чтобы спасти приобретённые права, но получила решительный отказ. Тогда председатель венгерского совета министров Баттьяни уступил, а один из первых государственных мужей Венгрии граф Стефан Сечени впал в умопомешательство и покончил с собой. Мадьярский сейм, по предложению Кошута, ответил на императорское заявление решением преобразовать венгерскую армию в национальное войско. На покрытие расходов, связанных с содержанием войска, были пущены в оборот новые («кошутовские») банкноты.

Между тем Елачич со своим войском перешёл реку Драву и открыл военные действия против мадьяр. Румынские полки военного пограничья, наученные подполковником Урбаном, встали на его сторону. Саксонские депутаты Семиградья покинули взбунтовавшийся пештский сейм. Румыны же под предводительством католического епископа графа Шагуны вошли в сношения со своими соплеменниками в Бухаресте и Яссах, устраивали громадные народные собрания, и в результате подняли знамя устройства новой румынской провинции с присоединением к ней Буковины [110, 688], при этом требуя для Семиградья отдельного управления.

К хорватам, сербам и румынам присоединились также словаки. Их депутаты участвовали в славянском конгрессе в Праге, где домогались народных прав для словаков и русских Венгрии. Словацкие предводители Гурбан и Штур посетили также хорватский сейм и здесь, как кажется, условились о солидарных действиях против мадьяр. Возвратившись на родину, они принялись возбуждать словаков к восстанию против пештского правительства Кошута. Для организации войска были приглашены чешские офицеры Блоудк, Янечка и Заха, и к середине сентября они подготовили к боям 500 человек. 21 сентября число это увеличилось до 4 тысяч. Впоследствии словацких повстанцев стало вдвое больше, но только 1000 из них имели огнестрельное оружие, прочие же вооружены были цепами и косами. Пештское правительство объявило словацкую область на военном положении и выслало туда мадьярское ополчение. Плохо вооружённые отряды словаков были разбиты, их предводители бежали в Моравию, а Штур, Гурбан и третий вождь словаков, Годжа, были Императором объявлены бунтовщиками. «Словенска Народна Рада» была распущена.

Среди такого замешательства сторонник Императора в Пеште, палатин [101] эрцгерцог Стефан, тайно оставил Будапешт и 24 сентября прибыл в Вену. Вместо него 25 сентября Император назначил фельдмаршал-лейтенанта графа Ламберга королевским комиссаром и командующим всеми войсками в Венгрии. Это постановление ещё больше возмутило мадьяр. Император направил в Пешт письмо с призывом венгерским полкам вернуться к повиновению. Мадьяры ответили на это воззвание убийством графа Ламберга (28 сентября) на мосту, соединяющем Пешт с Будой. Тогда Император распоряжением от 3 октября назначил Елачича главнокомандующим в Венгрии и своим наместником всех венгерских краёв с неограниченными полномочиями. Второй императорский манифест распустил мадьярский сейм и объявил все его решения, не подтверждённые Императором, недействительными. Однако сейм не повиновался и в выражениях, оскорбительных для Императора, объявил свои решения законными.

Мадьяры пробовали склонить к восстанию также своих единомышленников — немецких либералов, и достигли в этом успеха. Когда 6 октября войско стало покидать Вену, чтобы отправиться против мадьярских мятежников, в столице неожиданно вспыхнуло восстание. Народ, которому сочувствовала часть войска, кинулся в арсенал и в здание военного министерства. При этом был убит военный министр Латур, а защищавший его русский галичанин Кирилл Венковский едва не поплатился жизнью за свою отвагу. От бешеной толпы, собиравшейся его повесить, Венковского спас Смолька.

Из-за начавшегося восстания чешские и русские депутаты были вынуждены покинуть венский парламент, который решил продолжать свои заседания без них, избрал комиссию «для охраны безопасности города» и выслал депутацию к Императору в Шенбрунн с просьбой назначить новое правительство и отменить императорский манифест мадьярам. Вообще большинство оставшихся членов венского парламента сочувствовало мадьярским повстанцам. Император принял депутацию и обещал назначить новое либеральное правительство, но в следующую ночь вся императорская семья бежала в крепость Оломуц в Моравии.

Парламент был в недоумении, что делать: покориться Императору или провозгласить революцию? Прения не смогли склонить его ни в одну, ни в другую сторону. Между тем Елачич и князь Виндишгрец получили приказ спешить в столицу для подавления восстания. В Вене, в саду Шварценберга и в Бельведере едва держался генерал Ауэрсперг. Но уже 9 октября Елачич перешёл австрийскую границу и 12 октября соединился с Ауэрспергом. На следующий день Виндишгрец во главе 18 000 войска и шести батарей оставил Прагу и поспешил к югу, чтобы соединиться с Елачичем.

Венцы готовились к борьбе. Студенты, мещане и рабочие составили отряды и упражнялись во владении оружием. Из Оломуца, Брюнна, Линца, Штирии и Сольнограда стекались толпы вооружённых повстанцев на помощь венцам. Главнокомандующим над гвардией был избран Мессенгаузер, комендантом артиллерии — поляк генерал Бем. Мессенгаузер служил надпоручником во львовском гарнизоне и весной 1848 года готовился к устройству польской гвардии. За это был он приговорен к аресту и переведён в венский гарнизон. Мессенгаузер просил тогда об отставке и получил таковую, но подписал обязательство, что не будет участвовать в борьбе против императорского дома. Бем был родом из Тарнова, служил у Наполеона, затем участвовал в польском восстании 1831 года и дослужился до генерала, затем скитался по Германии, Франции, Португалии, Испании и Голландии. Осенью 1848 года, при вести о волнениях в Австрии, Бем прибыл во Львов и оттуда (14 октября), узнав о венской революции, поспешил в Вену. Таким образом, оба руководителя венской революции были связаны со Львовом и Галицией.

10 октября венгерский сейм издал манифест «к составляющей конституцию венской думе державной», поощрявший отпор императорскому войску, и объявил свою готовность помочь венцам вооружённой силой. Но ни парламент, ни венское городское управление долго не могли решиться такую помощь просить. Только 17 октября вожди венского восстания объявили, что желают такой помощи. Однако это решение опоздало, так как 22 октября Виндишгрец остановился под Веной и объединился с Елачичем и Ауэрспергом. 80 000 войска окружило Вену, 20 000 встало при реке Литаве против мадьяр и днём прежде отразило их. Начальство над всеми войсками принял на себя Виндишгрец. Когда его воззвание к венцам о сдаче было отклонено, начался штурм города. Борьба продолжалась до 29 октября, и когда некоторые предместья оказались в руках императорских войск, городская управа решила сдаться. Но в это время пришла весть о приближении мадьяр, и венцы решили продолжить борьбу. Однако мадьяры понесли под Швехатом поражение, и имперские войска 31 октября приступом овладели центром Вены. 2 ноября Елачич вступил в город и велел предводителей восстания, среди них Мессенгаузера и Роберта Бдюма, схватить и расстрелять.

Когда венское восстание склонялось к поражению, новое вспыхнуло во Львове. Как мы выше сказали, здесь весьма часто происходили драки между польскими гвардейцами и императорскими военными, особенно артиллеристами. 1 ноября случилось, что среди спора один гвардеец был ранен в голову. Начальство гвардии приказало тотчас бить тревогу и призвало гвардейцев к оружию. В ответ на это и австрийское войско построилось в полном вооружении. Главнокомандующий (с 1846 года) генерал Вильгельм фон Гамерштейн Экфорд проявил решительность и в зародыше подавил начинавшуюся революцию. Она не застала генерала врасплох, так как полиция узнала из писем, поступавших из Кракова, что во Львове готовится бунт [110, 646; 95]. Гамерштейн тотчас приказал занять все стратегические пункты в городе и вне его и установил пушки на горе, господствующей над Львовом (Высоком Замке) и при Босацких воротах. Польская гвардия ответила на это строительством на улицах города баррикад. Началась уличная борьба. Гвардейцы стреляли из-за баррикад и из окон домов и не пропускали войска внутрь города. Тогда загремели пушки из Высокого Замка и нанесли разорение всему городу. Ядра особенно метили в ратушу, университет (где сегодня Народный Дом.— Авт.), Политехнический институт, театр и другие сборные пункты гвардейцев. Все эти здания вскоре оказались в развалинах или сгорели. Весь университет был разорён, его богатая библиотека с десятками тысяч томов книг и с собранием исторических реликвий и рукописей, собранных из закрытых Иосифом II польских и русских монастырей, пали жертвой огня. Гвардейцы не имели охоты штурмом добывать австрийские батареи. Бомбардировки продолжались целый день 2 ноября, при этом пострадало много частных домов. Польская гвардия держалась плохо и не проявила такой отваги, как гвардия в Праге или в Вене. По этой причине городская управа отправила к губернатору Вацлаву Залескому и генералу Гамерштейну депутацию с просьбой о прекращении бомбардировок. Гамерштейн согласился, когда депутация подписала обязательство, что гвардия сложит оружие. На следующий день последовало разоружение гвардии, но Львов вместе со всей Галицией продолжал оставаться на осадном положении. Некоторые лица, думая, что восстание кончилось и без опасения можно ходить по улицам города, поплатились жизнью за свою неосторожность. На Дикастериальной улице и возле костела иезуитов стояли ещё в окнах домов воины из полка «Дейчмейстер», стрелявшие в прохожих. Таким образом были убиты несколько кухарок и других случайных лиц. После подавления львовского восстания правительство приказало распустить все вооружённые отряды гвардии в Галиции, провести всеобщее разоружение и изгнать польских эмигрантов из этой провинции. Они удалились в Венгрию.

Последствием львовской революции был уход Вацлава Залеского с должности губернатора и назначение его преемником графа Агенора Голуховского. Голуховский был первый галицко-польский аристократ, посвятивший себя служению правительственной машине. Наверное, поэтому, несмотря на свое польское происхождение, он занимал ряд высших должностей и был весьма влиятельным лицом в окружении губернатора. Залеского он не любил и тайно интриговал против него.

Императорский двор, искавший убежища перед венской революцией в Оломуце, приказал венскому парламенту прекратить свои совещания и 15 ноября собраться опять в Кромериже в Моравии. Этому приказу повиновалась лишь часть парламента (а с ней и галицко-русские представители), прочие же депутаты совещались дальше, избрав своим президентом поляка Смольку. После усмирения венской революции, согласно императорской воле, парламент собрался в Кромериже 22 ноября и опять избрал Смольку своим президентом, чтобы таким образом отметить правомочность своих заседаний во время венской революции. Парламент застал новых министров: председателя и иностранных дел — князя Феликса Шварценберга, бывшего галицкого губернатора Стадиона — внутренних дел, Крауса — финансов, Кордона — военного, Баха — юстиции, Брука — торговли и публичных работ, Тильфельда — сельского хозяйства и горнозаводства.

Император Фердинанд, которого так хвалили за честность, сдержанность и правоту, убедился, что он не в состоянии бороться с возникшей бурей и решился сложить с себя государственное бремя. Первая мысль об отречении, как уверяют, вышла от императрицы Марианны, женщины богомольной в благочестивой, для которой императорская корона не имела особенного значения. У Фердинанда не было детей, и корона Империи по наследственному праву должна была перейти к его брату, эрцгерцогу Францу-Карлу, который, в свою очередь, отказался от правления из-за старости. При этих обстоятельствах семейный совет решил возвести на престол сына Франца-Карла — Франца-Иосифа I, молодость которого, как предполагалось, могла бы возродить Австрию. 2 декабря 1848 года был обнародован манифест Фердинанда об отречении и о вступлении на престол Франца-Иосифа I.

Новый Император приказал парламенту ускорить подготовку конституции, сам же обратил основное внимание на военные события. В Италии австрийским войскам повезло, так как генерал Радецкий опять покорил Ломбардию и Венецию и склонил Сардинию к заключению мира (6 августа)[102]. Но вместо итальянской, разразилась теперь венгерская война. Мадьяры установили у себя новое правительство под названием «Комитет национальной обороны» с Кошутом во главе. Они старались привлечь на свою сторону императорское войско и его офицеров, занять крепости и приобрести сочувствие иностранных государств. Венгры назначили своих собственных послов в Берлин, Париж, Вашингтон, Лондон, Турин и т. д. На сторону венгров перешло много австрийских и иностранных офицеров. В их руки попала крепость Коморн, но в Араде ещё защищалось австрийское войско. 7 ноября Император Фердинанд издал манифест, порицающий «бесстыдные козни Кошута и его товарищей» и приказал приступить к наказанию бунтовщиков. По плану, подготовленному ещё министром Латуром, австрийские войска должны были вторгнуться в Венгрию со всех сторон. Виндишгрец с 65 000 войска встал на австрийской границе и должен был продвигаться к Будапешту вдоль Дуная для соединения с генералом Зимуничем, который с 9 000 войска вторгся в долину реки Вага. Генералу Гецу с силой от 6 до 7 тысяч было приказано пройти Яблонковским перевалом из Силезии и занять Словакию. Генерал Шлик должен был с 24 000 войска идти из Галиции Дуклянским перевалом, занять Пряшев и соединиться с Гецом и армией Виндишгреца. С востока генерал ІІухнер с 32-тысячным войском должен был идти на выручку Арада. С юга и из Штирии вооружённые силы Елачича и сербов должны были также двинуться против мадьяр.

Против таких сил мадьяры выставили: против Виндишгреца 30 000 человек под начальством Гергея с главной квартирой в Пресбурге, против Шлика — 14 000 человек под начальством Мессароша и 14 000 человек на юге против сербов. К счастью для мадьяр, австрийские вожди провели целых шесть недель в бездействии и дозволили им увеличить свою армию, построить фабрики пороха и военных снарядов и лучше устроить свои военные силы. Только после вступления на престол Франца-Иосифа I, 15 декабря, Виндишгрец перешёл венгерскую границу, и одновременно двинулись другие австрийские армии. Армия Гергея не могла устоять перед превосходящими силами Виндишгреца и Елачича. Гергей принужден был отступить и отдать в руки австрийцев Пресбург, Рабу, а 15 января даже Буду.

15 января венгерский сейм и правительство были вынуждены переселиться в Дебрецен, в «сердце мадьярской земли, где в степях, за болотами Тисы, климат и земля будут бороться против врага за Венгрию», — как сказал военный министр Мессарош.

На севере войска генерала Шлика через Дуклянский перевал добрались до Кошиц. Против них выступил сам мадьярский военный министр Мессарош, но был разбит и отступил к Токаю. Здесь передал он начальство над венгерской северной армией Юрию Клапке, который оказался способнейшим вождём. Он отразил Шлика, который принуждён был отступить от реки Тисы и просить Геца о помощи. Гец занял Словакию, в которой известные нам словацкие вожди Штур и Гурбан пробовали опять возбудить восстание против мадьяр, но успели собрать едва 600 волонтеров, да и те вскоре разошлись. К тому времени Кошут успел часть словаков и угро-руссов воодушевить мадьярской идеей, и множество их поступило в мадьярскую армию. На помощь Клапке поспешил также Гергей, занял Кошицы и принудил Шлика отступить к западу и соединиться с Гецем.

Победы мадьяр у южного склона Карпат возбудили галицких поляков, сочувствовавших мадьярским повстанцам. Много прежних гвардейцев тайно пробрались через Карпаты в Венгрию. Одни из них поступали в армию Клапки, другие составили отряд добровольцев под командованием Высоцкого, третьи поспешили в Семиградье к Бему. А так как генерал Шлик вывел почти всё австрийское войско из Галиции в Венгрию, немецкими чиновниками овладел панический страх. Тогда свои надежды они возложили на «die gesinnungstüchtigen ruthenischen Pffaffen und das treue, biedere, opferwillige Bauernvolk der Ruthenen (благонадежных русских попов и верный, честный и готовый к жертвам крестьянский русский народ)» [50, 1880, 102]. Старосты обратились к крестьянам, чтобы те были готовы к отражению неприятеля, могущего вторгнуться в пределы Галиции. За недостатком войска гуцулы, вооружённые ружьями, исполняли стражу около правительственных касс и тюрем в Станиславове, Коломые и других городах. Львовская губерния приступила к организации отдельного отряда русских добровольцев под названием «русских горских стрельцов» (ruthenischen Bergschutzen), командование над которыми принял уроженец Львова, поручик артиллерии Фердинанд Бауэр. Русская Рада предложила правительству проект образования народного ополчения против мадьяр. Первое такого рода ополчение было устроено в Станиславовском округе как ближайшем к источнику опасности, и смотр его состоялся на лугах возле Богородчан.

Собралось около 10 000 крестьян с косами, вилами, секирами и ружьями. На правом фланге построилось 300 гуцулов на маленьких лошадках, с ружьями через плечо, под предводительством гайдуков из камеральных имений. Дальше стояли шесть сотен вооружённых ружьями и карабинами гуцулов и подгорян под предводительством камеральных лесничих, а за ними — 8000 крестьян с косами, вилами и секирами. На левом фланге выстроились 400 всадников с косами и пиками. Прибывший из Львова генерал с адъютантом провёл смотр, а потом приказал дефилировать.

Впереди дефилирующего ополчения ехал на коне старый священник, одетый в фелонь, с крестом в руках; за ним конница, потом пехота, в конце опять конница. Ополченцы пели: «Пречистая Дево, Мати русского краю», «Мир вам, братья», «Машеруют швалижеры, счастлива им дорога…» Сельские войты получили приказ подготовить костры из соломы на возвышенных местах, начиная от венгерской границы и в глубь края. В случае вторжения мадьяр они должны были пламенем своим известить население об опасности и поднять по тревоге ополченцев… Когда такие приготовления были сделаны, немцы-чиновники успокоились, прослезившись от умиления над честным, верным, жертволюбивым рутенским народом [50, 1880, 104].

Между тем и в Семиградье у австрийцев появились трудности. Здесь с 16 декабря комендантом мадьярских войск был поляк, известный нам Бем. Кошут, отправляя его туда, призвал здесь попробовать счастья. Бем оправдал надежды Кошута, ибо сделал генералу Пухнеру немало затруднений. Тот так и не смог выполнить план министра Латура вторгнуться в Венгрию и атаковать мадьяр с восточной стороны. Побитый в одном месте, Бем являлся в другом, готовый к новой борьбе, возмущая секлеров и сея страх вокруг себя. Саксонцы городов Кронштадта (Брашов) и Германштадта (Сибин), видя бессилие австрийцев, стали в январе оглядываться на русскую помощь. Как раз в это время русские войска генерала Лидерса стояли вблизи Семиградья, в Молдавии и Валахии. Причины пребывания русских войск в этих странах были следующие.

После 1840 года под влиянием национально-объединительных идей итальянцев, немцев, славян и мадьяр в среде румынских бояр образовалась партия, которая мечтала о восстановлении великой дако-романской державы, обнимающей Валахию, Молдавию, Буковину, Семиградье и заселенные румынами районы Венгрии. Это движение усилилось при получении известий о парижской революции и волнениях в Австрии и Италии. Приверженцы дако-романской идеи собрались в начале апреля 1848 года в Яссах, составили петицию, собрали под ней многочисленные подписи и хотели передать своему господарю Бибеску, стороннику России. Так как это движение было направлено также против господаря и против влияния России, то собранные были арестованы. Вскоре на помощь господарю вступили русские войска. Бибеску, видя всеобщее неудовольствие, отказался от своей власти и удалился в Кронштадт, румыны же установили временное правительство, провозгласили новую конституцию и попросили об опеке Францию, Австрию и Пруссию.

Однако Россия не могла согласиться с этим и 31 июля объявила, что не позволит Молдавии и Валахии отделиться от Турции. Одновременно турецкое войско вступило в Валахию, 26 сентября взяло штурмом Бухарест и соединилось с русским войском.

1 мая 1849 года Россия и Турция заключили договор в Балта-Лимане [103], в силу которого прежнее устройство Валахии и Молдавии было восстановлено. Оба государства согласились также касательно назначения новых господарей: Димитрия Барбу Стирбея для Валахии и Григория Гики для Молдавии. Русские войска, усиленные до 40 000, остались здесь до 1851 года.

По просьбе семиградских саксонцев 3 тысячи русских под командованием Энгельгарта вступили в Кронштадт, а 2 тысячи под командованием Скарятина — в Сибин. Но и с помощью русских не удалось одолеть Бема. Он отнял у них Сибин, а Пухнера прогнал в Валахию. Почти вся область Семиградья оказался у Бема.

На юге мадьярам не повезло. Весь Банат и Бачка были в руках сербских повстанцев; крепости Арад и Темешвар находились во власти австрийцев. Надеясь на слабость мадьяр, Виндишгрец приказал Елачичу искать соединения с сербскими повстанцами, и, занявши Кечкемет и Сегед, атаковать венгров с их левого фланга. Но пока Елачич пытался выполнить эту задачу, мадьяры начали наступать, и Виндишгрец был вынужден изменить свои планы.

В январе агенту мадьярского правительства в Париже графу Л. Телеки удалось склонить старого польского генерала Дембинского к принятию должности генерала en chef у мадьяр. Ляхи, с поры разделов Польши беспрерывно мечтавшие о борьбе за независимость и участвовавшие во многих войнах, развили у себя военное дело и имели опытных полководцев. По этой причине польских военных людей везде охотно принимали и поручали им руководство войсками. Прибыв в Венгрию, Дембинский составил в Дебрецене военный совет, на котором были составлены оперативные планы компании. По мысли Дембинского, одобренной военным советом, мадьяры должны были действовать против Виндишгреца наступательно, избрав реку Тису своим базисом, а Дунай — целью операций.

К марту 1849 года мадьяры держали под ружьем 106 батальонов пехоты, 6 батальонов стрелков и 6 полков гусар. Первая попытка опрокинуть Виндишгреца и подойти к Пешту им не удалась из-за поражения под Капольной. Но вскоре они пришли в себя и опять выступили против австрийских войск. Гергей на севере преодолел линии Шлика под Ягером, Демьянич на юге побил Елачича, а Дембинский, командовавший в центре, принудил Виндишгреца к отступлению. Эти неудачи склонили Императора отнять у Виндишгреца начальство и назначить на его место главнокомандующим Вельдена. Но и Вельден оказался не счастливее своего предшественника. Мадьяры, у которых после Дембинского руководство принял на себя Феттер, а потом и Гергей, 24 апреля вступили в Пешт и Коморн, а 27 апреля при селе Моче разбили 54-тысячное австрийское войско с 180 пушками и отбросили их к Пресбургу. На севере Высоцкий со своим польским легионом занял Словакию. На юге были побиты Елачич и сербы.

После этих побед Кошут внёс в сейм предложение объявить Венгрию со всеми принадлежащими к ней краями независимой державой и низложить Габсбургско-Лотарингский дом с венгерского престола. Манифест сейма от 15 апреля объявил это решение жителям Венгрии, и одновременно с этим объявлено было назначение Кошута временным верховным правителем страны. Но эта перемена вышла мадьярам боком, потому что, занимаясь устройством новой власти, они забыли про военные операции. Вместо того чтобы преследовать разбитого неприятеля, Гергей возвратился к Буде и тратил дорогое время на обстреливание будинской крепости, не имевшей для исхода войны большой важности.

В Вене понимали, что самим преодолеть мадьярское восстание им не по силам, и решились просить помощи против революции у России. Император Николай I своим манифестом от 8 мая объявил Европе, что Россия готова прийти на помощь Австрии. Для подавления мадьярского мятежа царь выделил более 150 000 русского войска. Оно двинулось через Краков и Моравию, через Галицию к Дукле и Скольскому перевалу. Стоявший в Молдаво-Валахии Лидерс получил приказ совместно с Пухнером отвоевать у Бема Семиградье. Шедшая через Краков и Моравию дивизия Панютина в 18 000 человек соединилась около Пресбурга с Гайнау, который принял командование австрийской армией в Венгрии и располагал к этому времени силой в 60 000 человек. Главная русская армия в 100 тысяч человек шла через Галицию под начальством Паскевича-Эриванского и спустилась четырьмя колоннами (Бишинга, Белогужева, Ридигера и Граббе) с Карпат в Венгерскую низменность. Прежде чем эта армия перешла Карпаты, Император Николай I с сыном Великим Князем Константином прибыл из Кракова, 19 июня переночевал в Змийгороде и на следующий день произвёл смотр войск, собранных вблизи Дукли. Потом он возглавил один из отрядов, перешёл с ним под Барвинком Карпаты, распрощался здесь с войском и вернулся через Змийгород в Краков. Для подавления венгерской революции собралось 275 000 соединенных войск с 600 пушками, против которых мадьяры имели лишь 135 000 человек.

Первые активные военные действия русско-австрийские войска начали у границ Семиградья, вступив в этот край с юга и севера, со стороны Буковины. Лидерс занял Сибин, австрийцы Кронштадт, и совместно под Шегешваром им удалось разбить отряд Бема. На юге, однако, мадьяры заняли Арад в принудили Елачича оставить Бачку. Более счастливым оказался Гайнау, вытеснивший Гергея с удобной позиции и угрожавший Будапешту. Стратегически важная местность Раб была занята австрийцами в присутствии молодого Императора Франца-Иосифа. Тогда мадьярское правительство решило сместить Гергея и вновь назначить главнокомандующим Дембинского. Однако офицеры армии Гергея пригрозили оставить венгерскую службу, если лишатся своего любимого вождя, и Гергей остался дальше начальником придунайской армии. Он пытался ещё вернуть мадьярам инициативу сильной атакой возле Коморна, однако она не удалась. Отбитый, он был принуждён отступать назад. 8 июля 1849 года венгерское правительство бежало из Будапешта в Сегед (Мараморош), так как дорога на Дебрецен была уже перекрыта русскими войсками. 11 июля австрийские войска и казаки вошли в Будапешт.

Не видя возможности дальше сопротивляться превосходящим силам, 21 июля Гергей обратился с воззванием к войскам с предложением решить, вести ли дальше войну или сдаться. Армия требовала продолжение войны. А пока Гайнау теснил дальше мадьяр, отнял у них Сегед, побил Дембинского, потом Бема, подоспевшего из Семиградья на помощь, и освободил Темешвар от осады. Теперь расстройство обнаружилось и в рядах венгерской армии. Усталые от военных походов гонведы [104] стали разбегаться по домам.

Гергей пробовал ещё собрать военные силы мадьяр на севере и приостановить продвижение русских войск, но и это ему не удалось. Русские заняли Дебрецен и смяли действовавший тут венгерский первый корпус. С остатками повстанцев Гергей искал убежища в крепости Арад, которая 1 августа сдалась венграм и куда переселилось венгерское правительство после занятия Сегеда. Здесь 11 августа Кошут сложил с себя должность председателя «Комитета национальной обороны», и Артур Гергей был назначен диктатором. Так решил военный совет.

Гергей принял на себя диктатуру не для того, чтобы дальше вести борьбу, а для того, чтобы её окончить. Он в тот же день отправил письмо русскому генералу Ридигеру с просьбой так устроить движение русских войск, чтобы они отделились от австрийцев, так как он хочет сдаться лишь русским. На широких равнинах вблизи Вилагоша 13 августа пополудни произошёл печальный обряд сложения оружия венгерским войском. Его осталось лишь 24 000 человек с 144 пушками. Сдача была безусловная… «Венгрия лежит у стоп Вашего Императорского Величества, — так гласил доклад Паскевича Императору Николаю. — Правительство повстанцев отказалось добровольно от своей власти и передало её Гергею. Гергей же с главной армией повстанцев кладёт без условий оружие перед русской армией и его примеру, несомненно, последуют и другие корпусы повстанцев… Имею честь доложить Вашему Императорскому Величеству, что единственное поставленное Гергеем условие — чтобы ему (Гергею) позволено было положить оружие перед Вашею армией…»

Мадьярский мятеж окончился. Армия Бема также сдалась, её вождь бежал в Валахию, где искали убежища также Кошут, Дембинский и многие другие предводители восстания. Крепости, в которых были ещё мадьярские гарнизоны, также сдались.

Австрийские генералы были возмущены тем, что венгры отняли у них победу, положив оружие перед русским, а не перед ними. Гайнау отомстил за это мадьярам казнью около 25 виднейших лиц из них. 13 октября в Араде было приговорено к смерти 13 венгерских генералов; девять из них (между ними Аулих и граф Лейнинген, родственник английской королевы) были повешены, прочие же расстреляны. Граф Лайош Баттьяни, бывший председатель мадьярского совета министров, был также расстрелян. Против всех членов дебречинского правительства и других лиц начался процесс о государственной измене, и ещё около 200 лиц были приговорены к смерти. Наряду с этими приговорами шли конфискации имений. Вся Венгрия с Семиградьем была объявлена на военном положении, продолжавшемся до апреля 1854 года. Но ещё до этого, в июле 1850-го, строгий Гайнау был смещён с должности главнокомандующего.

Русские войска возвратились вскоре после подавления мятежа на родину и опять проходили через Галицию. Последствием этого венгерского похода было то, что население прикарпатской Руси первый раз встретилось лицом к лицу с великороссами. Жители сёл и городов с любознательностью присматривались к облику соплеменников с далекого севера, пленялись мелодичными песнями русских солдат и входили с ними в разнообразные беседы. Они легко понимали друг друга, и многие из интеллигенции и простонародья в скором времени усвоили себе великорусское произношение. Великорусские песни распространились среди местных русских, и их стали петь певцы и певицы в публичных местах.

Особенно понравились местным жителям конники и черкесы. Солдаты много общались с простонародьем, но офицеры сторонились местной интеллигенции, зато приобрели симпатии простонародья своей щедростью. Стоит, бывало, отряд на стоянке, и пригласит офицер портного, чтобы тот зашил немного распоровшуюся шинель; явится портной, справится с работой в одну или две минуты и получает рубль. Зайдут офицеры в бакалейную лавку или закусить в ресторан и буквально швыряются рублями. Многие галицкие купцы сделали себе состояния при переходе русских войск. Ненависти поляков к русским тогда не замечалось, напротив же, ненависть эта была направлена против австрийского правительства из-за репрессий 1846 года, которые поляки долго не могли забыть. Впоследствии — с 1850 до 1860 года — по необъяснимой причине галичан волновала тихая молва, что Россия заберёт Галицию. С такими толками можно было тогда встретиться не только у простонародья, но и у образованных людей, особенно же поляков.

Кроме мадьярской войны, умы галичан занимали совещания Государственной думы, переведённой в Кромериж. 19 ноября 1848 года там собралось 127 делегатов, потом это число возросло до 383, из них 107 было из Галиции. Сначала возник спор: признать ли совещания парламента во время венской революции правомочными или нет? Затем думцы поделились на клубы. Русские из Галиции объединились с южными славянами и чехами и образовали «австрийско-славянский клуб», числивший 120 членов и имевший председателя в лице Штробаха. В нём верховодили Ригер и Палацкий. Этот клуб был самым влиятельным в думе. Потом следовал клуб, названный центром (60 членов) с девизом: «Все жители государства суть прежде всего австрийцы». Далее был клуб «немецких австрийцев» (40 членов), потом левый центр (40 членов), стоявший за конституционную и нераздельную Австрию. Прежняя немецкая «демократическая левая» распалась, в ней осталась несколько человек. Левыми остались поляки, среди которых первый голос имели Смолька и Земялковский. После разделения на фракции парламентарии обсудили перемену престолонаследия и вступление на престол молодого императора Франца-Иосифа I. Главной своей задачей, то есть составлением конституции, дума смогла заняться только в середине декабря.

Приступая к проекту нового устройства государства, парламент должен был, прежде всего, решить два дела: установление нового типа общины и общие гражданские права (Grundrechte). Так как вследствие уравнения всех сословий и уничтожения подданнической зависимости крестьян прежний раздел на сельскую громаду и поместье (Grundherrschaft) потерял смысл, то большинство требовало новой, на свободных началах устроенной общины. Однако правительство предложило такой проект, который не удовлетворил собрание, так как он содержал традиционный раздел на сословия и классы. Правительство взяло свой проект обратно.

Тогда парламент занялся общими гражданскими правами. В первом параграфе проекта стояло: «Все государственные власти происходят от народа и действуют способом, определённым конституцией…» Правительство 4 января 1849 года заявило устами Стадиона, что на этот параграф никак согласиться не может. Хотя Ригер, Штробах (с 22 декабря президент парламента) и многие немцы стояли за этот параграф, однако дума изменила его согласно с желанием правительства. Затем парламент приступил к другим конституционным правам, об открытом и гласном суде, о суде присяжных, о неприкосновенности жилища, о праве собраний и т. д. Но тут же в так называемой конституционной комиссии возникла распря между чешско-тирольскими федералистами и немецко-австрийскими централистами. Кроме того, возник спор между чехами и поляками по галицкому делу.

Палацкий от имени чехов предложил проект федералистского устройства государства. На основании этого проекта Австрия должна была состоять из восьми национальных краевых групп:

1) немецкой Австрии (альпийских краёв, немецких частей Чехии и Моравии);

2) чешской Австрии (славянских частей Чехии и Моравии, Силезии и венгерской Словакии);

3) польской Австрии (Галиции, Буковины и русских комитатов верхней Венгрии);

4) Иллирии (Славении, Побережья, Крайны, славянской части Штирии и Каринтии);

5) Юго-славянской Австрии (Хорватии, Далмации и сербской Воеводины;

6) итальянской Австрии (Ломбардии, Венеции и южного Тироля);

7) Мадьярии (мадьярских частей Венгрии и Семиградия);

8) Австро-Валахии (валашских частей Семиградья, Венгрии и Буковины).

Этот проект не нашёл сочувствия у членов конституционной комиссии, и 6 февраля Палацкий вышел из неё. Также и представители русского народа не могли согласиться с этим проектом Палацкого. Состоявший членом конституционной комиссии епископ Григорий Яхимович держал в ней 23 января речь, в которой доказывал необходимость раздела Галиции на две провинции, польскую и русскую.

Польские послы державной думы резко выступали против Стадиона, русские же защищали его. Особенно замечательны в этом отношении были речи крылошанина графа Шашкевича, которого правительство назначило министерским советником. По инициативе Шашкевича 21 января было выпущено распоряжение, чтобы в 12 восточных округах Галиции преподавание в народных школах велось по-русски, в средних же по-немецки. Когда в Думе русские депутаты говорили о несправедливостях в отношении своего народа, чехи вставали на их сторону, вследствие чего поляки обижались на чехов.

Головную Русскую Раду, как представительницу галицко-русского народа, занимали в эту пору и аграрные вопросы, вызванные в первую очередь отменой крепостного права. В октябре 1848 года она подготовила петицию Государственной думе по поводу сервитутов [105] и незаконного присвоения крестьянских земель помещиками.

Крестьяне, отбывая панщину, имели право получать из помещичьего леса дерево на постройку зданий и для топлива и пасти свой скот в помещичьем лесу и на пастбищах помещика. Сразу после отмены панщины помещики стали у них это право оспаривать. Русская Рада обратила внимание Государственной думы на то, что если помещикам будет назначено вознаграждение за панщину, то, так как право пользоваться лесом и пастбищем, так же как и землей, с незапамятных времен было составной частью крепостных отношений, им и в дальнейшем должны пользоваться крестьяне без ограничений [121, 582]. Русская Рада предупреждала Государственную думу о вредных последствиях отнятия лесов и пастбищ у крестьян. Крестьянские земельные наделы малы, и их едва хватает на прокормление семьи, побочных же заработков у галицкого крестьянина нет. Если крестьяне лишатся давних своих прав, тогда последует всеобщее их обнищание, и это не может принести пользы государству.

Русская Рада обратила также внимание державной думы на многочисленные случаи присвоения крестьянской земли помещиками, несмотря на соответствующие запретительные законы. Обиженный крестьянин принуждён вести долголетние процессы во всех инстанциях, начиная с доминикального (мандатарского) суда и кончая придворной канцелярией, которые он, вследствие своей неопытности и от недостатка средств на оплату адвокатов, проигрывает или до конца которых просто не доживает. У крестьян особенно часто отнимают землю малоземельные помещики, делящие свое имение между сыновьями и нуждающиеся в земле. Правительство сначала определило, чтобы доказательством права собственности в этого рода спорах служил Иосифинский кадастр от 1789 года. Позднее (25 ноября 1846 года) оно приняло как основание прав собственности кадастр от 1820 года, то есть оставило всю похищенную до 1820 года землю в руках помещиков. Поэтому Русская Рада просила, чтобы Государственная дума склонила правительство к изданию новых определений для этого рода споров и установила отдельный порядок для их решения.

При отмене крепостного права хищение крестьянских земель происходило в особенно больших размерах в горских и лесистых районах. Правительство Иосифа II (указом от 10 сентября 1782 года) отдало все леса, принадлежавшие сельским общинам, под надзор и управление помещиков. Получилось, что крестьяне могли брать дерево из своих собственных лесов лишь с соизволения помещика. Правительство ввело эту меру для охраны лесов от истребления. Однако помещики вывели из права надзора право собственности и стали считать не только леса, но и пастбища, луга и пашни, находившиеся в этих же лесах, своей собственностью. Конечно, правительство приказывало старостам защищать крестьян, но они в этом отношении не могли ничего сделать, ибо дело, как правило, должно было рассматриваться в суде, на который старосты не имели никакого влияния. Ипотечных книг [106] крестьянской собственности не было, сам же кадастр представлял весьма сомнительное основание.

Кроме аграрных дел Русская Рада занималась также введением русского языка в школы, суд и администрацию. В своей петиции от 19 апреля 1848 года она просила Императора, чтобы в округах с русским населением в народных и высших учебных заведениях обучение происходило на русском языке. На эту петицию в мае пришло решение министра внутренних дел, позволяющее ввести русский язык в народные школы, однако относительно высших учебных заведений в этом решении было сказано: «Так как галицко-русский язык (Ruthenische Sprache) на теперешней стадии своего развития ещё не приспособлен для преподавания многих научных предметов, то нельзя его ввести в высшие школы как язык преподавания. Однако пожелание русского населения следует удовлетворить, учредив для начала кафедру галицко-русского языка, чтобы молодёжь в университете имела возможность основательно изучить этот язык и таким путём его развить и усовершенствовать».

Здесь открылось, в какую ловушку попали «рутены», объявив себя «отдельным от великорусского 15-миллионным народом». Они требовали для своего народа национальных прав, то есть введения своего народного языка в школы, администрацию в судопроизводство. На это им справедливо ответили, что их язык неприспособлен для высших школ, так как он ещё не развит, следовательно, не может быть введён также и в администрацию, для которой необходим развитый язык. И подстрекавшее к этому правительство, и сами же рутены, таким образом, поставили себя наравне с африканскими кафрами или готтентотами, у которых нет истории, нет литературы, нет языка, способного выразить высокие понятия. Однако Русская Рада в своих петициях и обращениях, а также галицко-русские публицисты в брошюрах ссылались на тысячелетнюю историю своего народа и на то обстоятельство, что их язык в пору польского владения был языком суда и администрации… Дальше утверждали они, что состоят частью 15-миллионного народа. Возможно ли, чтобы 15-миллионный народ в продолжение тысячи лет не развил никакой культуры и не образовал своего языка? Если он этого не сделал в продолжение тысячи лет, сколько ещё тысяч лет ему ждать, чтобы иметь свою культуру, делающую его способным пользоваться народными правами?..

Рутены 1848 года были добродушными людьми, но мышление у многих из них было тупое. Они признали, что они народ без культуры и их язык неразвитый, следовательно, в школах, в администрации и в судах должен остаться язык немецкий. Недостаток культуры и образованного языка епископ Яхимович объяснял при открытии Головной Русской Рады тем, что «галицкая Русь крепко спала и поздно пробудилась, когда солнце стояло высоко, и соседи в труде были далеко…» Любимой фразой других рутенов было, что «они спали 500 лет…» Опять суждение невероятное, так как нельзя даже помыслить, чтобы 15-миллионный народ спал 500 лет. Это противно закону природы. Тогдашних рутенов оправдывает, однако, незнание своей истории, которой обучаться они не имели возможности.

Головная Русская Рада не разбирала правил логики и согласилась, чтобы наука в высших и средних учебных заведениях восточной Галиции, которая должна была преобразоваться в отдельную провинцию, преподавалась по-немецки. Конечно, и официальным языком этой провинции должен был быть немецкий язык. Таким образом, Головная Русская Рада, говорившая о национальных русских правах, встала собственно на защиту немецких национальных прав.

Но другого мнения был один поляк — Урбанский, учитель лицея в Перемышле (впоследствии директор университетской библиотеки во Львове). Он, хотя и не говорил по-русски, стал с началом 1849 учебного года преподавать свой предмет (математику) по-русски, поучаясь относительно технических выражений у своих друзей русской народности, которые, в свою очередь, столько же знали из русских технических выражений, как и он сам. Урбанский стал демонстративно учить по-русски в пику Русской Раде, которую поляки упрекали в германофильстве, шварцгельберстве (чёрно-желтизне, то есть сочувствии к чиновничьему и полицейскому образу правления, олицетворенному в австрийской бюрократии) и во всяких других пороках.

Предполагаемая кафедра русского языка во Львовском университете была открыта с началом 1849 учебного года. Зубрицкий уговаривал Я. Головацкого, состоявшего тогда сельским священником в Хмелевой Чортковского округа, чтобы он занял эту кафедру, но Головацкий медлил. Тогда М. Малиновский написал от имени Головацкого прошение, подписал его и подал в министерство. Так Головацкий был принужден поступить в университетские преподаватели русского (ruthenisch) языка и его литературы с жалованьем 360 зр. в год с 22 декабря 1848 года [33, 1886, 207]. Одновременно правительство приказало ввести в гимназиях восточной Галиции русский язык как обязательный предмет для всех учеников, то есть не только русских, но также для поляков, немцев и евреев. Польский язык в гимназиях восточной Галиции не был обязательным, но в средних школах западной Галиции на нём преподавались некоторые предметы, а именно математика и естественные науки.

Императорский двор был недоволен кромерижским парламентом. Пример венгерского сейма, приведшего постепенно к революции, вызвал у императорского двора недоверие к конституционной форме правления. Распря же и споры отдельных партий не давали, по мнению правительства, надежды на скорое и успешное решение накопившихся государственных дел. Некоторые советники Императора, особенно Шварценберг и Виндишгрец, настаивали на его закрытии. После правительственного совещания, на котором было решено распустить парламент, большие отряды войска прибыли в ночь с 6 на 7 марта в Кромериж, и утром 7 марта 1849 года один батальон осадил архиепископскую палату, в которой происходили заседания парламента. Прибывшим депутатам было объявлено, что парламент должен закончить свою деятельность. Одновременно была обнародована новая конституция от 4 марта 1849 года, составленная самим же правительством.

По этой конституции парламент должен был состоять из двух палат: низшей, состоявшей из депутатов, избранных прямым голосованием (1 депутат на 100 000 душ), и высшей палаты (Oberhaus), состоявшей из представителей сеймов (по два от каждой провинции) и депутатов, избранных непосредственно высочайшей властью. Новая конституция признавала независимость суда от администрации, ответственность министров перед парламентом, явность суда и прочие свободы. Касательно Венгрии, в которой тогда ещё не закончилось восстание, было сказано, что её конституция сохранится настолько, насколько она не противоречит государственному устройству и принципу равноправия народов. Лишь Ломбардия должна была получить особый статут. Роспуском Государственной думы были возмущены все народности, а больше всего чехи, всегда стоявшие за федеративный принцип. Узнав, что правительство берёт в свои руки устройство государства, хорваты, сербы, румыны и словаки стали домогаться создания отдельных провинций для своих народностей. Словаки даже дважды соотносились по этому поводу с правительством.

Не остались в стороне от этого процесса подачи петиций и угро-руссы. Они направили в Вену следующие требования:

1) введение в действие австрийской конституции от 4 марта 1849 года;

2) признание угро-руссов отдельной политической национальностью со всеми политическими привилегиями;

3) разграничение административных округов, но этнографическим границам, без учёта прежнего деления Венгрии на комитаты;

4) создание русских народных школ, русских гимназий, русской юридической академии в Ужгороде и переустройство Львовского университета в русский университет;

5) уважение лиц русской народности при замещении правительственных должностей; чиновник, не знающий русского языка, не должен получать место в русских округах;

6) издание русской правительственной газеты с финансовой поддержкой правительства;

7) свобода печати кириллицей;

8) уравнение русских чиновников, духовных лиц и учителей с лицами того же разряда других национальностей;

9) уважение лиц русской народности в армии при производстве в офицеры и замещении некоторых чиновничьих мест в центральных управлениях в Вене;

10) установление русских военных капелланов в русских полках.

Как видим, угро-руссы, несмотря на свою малочисленность, ставили более конкретные и разумные требования, нежели львовская Русская Рада. Они ничего не говорили о том, что их язык ещё не развит, но просто требовали русского университета. Вообще в их действиях видно больше решительности и определённости.

Судьбой угро-руссов занялся пряшевский епископ Гаганец. Он вёл переговоры с ужгородским епископом, чтобы склонить его к совместному выступлению от имени угро-русского народа. Но в Ужгороде кошутовская агитация, взволновавшая даже местную семинарию, ослабила русский дух, и епископы не смогли прийти к согласию. Тогда депутация, состоявшая из венских врачей Михаила Висаника и Викентия Алексовича, военного комиссара при русской армии Адольфа Добрянского и священников Иоанна Солтыса, Виктора Добрянского и Александра Яницкого, 19 октября 1849 года представила императорскому гражданскому комиссару Иосифу Герингеру петицию, содержавшую эти пункты. Император благосклонно принял прошение и в своём ответе поставил угро-руссам в пример русских галичан [70, 120].

Когда трагедия венгерской революции клонилась к своему концу, в составе австрийского правительства произошли большие перемены. У Стадиона в апреле 1849 года обнаружились признаки умопомешательства, и его место занял прежний министр юстиции Бах, человек мещанского происхождения и поклонник абсолютизма. Министром юстиции назначен был Шмерлинг, участвовавший в заседаниях франкфуртского парламента. Министром вероисповеданий и просвещения стал прежний покровитель славянства граф Лев Тун, аристократ и друг католической церкви. Он принялся, вместе с доверенными министерства Энком, Экснером и пруссаком Боннцом, за реформу учебных заведений, прежде всего гимназий и университетов.

Новое правительство раздумывало о новом устройстве государства, собирая и дальше петиции от различных народностей. Сербы Баната и Воеводины просили отделить их край от Венгрии, и Император удовлетворил их желание в ноябре 1849 года. Саксонцы Семиградья высказались за конституцию 4 марта, но при этом требовали гарантии своих национальных прав. Валахи, которых с 1849 года стали называть румынами, жаловались в марте 1850 года в петиции Императору на притеснения со стороны мадьяр, румыны же из темешского Баната просили об учреждении новой румынской провинции из всех земель, заселенных румынами. Немцы Воеводины жаловались на гонения со стороны сербов. Словаки продолжали домогаться для себя отдельной провинции, но в ноябре 1850 года их предводители учитель Штур и пастор Гурбан за мнимую панславистскую социально-политическую агитацию были арестованы. Гражданский комиссар Герингер приказал лишь, чтобы чиновники в словацких комитатах владели словацким языком.

Правительство подготовило для отдельных краев новые конституционные уложения. По статуту от сентября 1849 года Галиция должна была иметь три сейма: русский в Станиславове (24 члена сейма от сельских громад, 11 — от помещичьих имений, 8 — от городов), польский в Кракове и польско-русский во Львове. Поляки были недовольны таким положением. 17 января 1850 года был обнародован новый порядок ведения уголовных дел судом присяжных. Но 24 января 1851 года Шмерлинг получил отставку, и его место занял Краус. Уход Шмерлинга был предзнаменованием возвращения на путь абсолютизма.

Первым признаком реакции было установление в 1850 году под председательством Кибека Государственного совета (Reichsrath), состоявшего из лиц, избранных Императором. Этот совет должен был занять место парламента и своими решениями помогать правительству. 20 августа 1851 года вышло три императорских указа: первый устанавливал ответственность правительства перед народным представительством, второй объяснял сущность государственного совета, третий отменял закон Стадиона об общинах и судебную организацию Шмерлинга.

31 декабря 1851 года императорский указ упразднил также конституцию 4 марта 1849 года и основные её положения в части судов присяжных и пр., и дал понять, что правительство замышляет возобновить государственную систему Иосифа II в новой форме.

Вследствие упразднения конституции должна была быть распущена и львовская Русская Рада и её филиалы. Яхимович и Шашкевич получили ордена и титулы на заслуги, оказанные ими государству в самое смутное время. Галицкая Русь приобрела благосклонность Императора и его правительства. Русский народ был назван «тирольцами Востока», и его ставили в пример другим нациям. Доказательством императорской милости была передача 25 августа 1849 развалин университетской библиотеки и части университета русским жителям Львова для сооружения второй городской церкви. Между тем, в среде русинов появилась поданная священником Львом Трещаковским мысль построить во Львове здание, в котором могли бы сосредоточиться все учреждения, способствующие духовной жизни: библиотека, музей, место для народных собраний и прочее. Русская Рада обратилась с прошением о даровании ей и остальной части разрушенного при бомбардировке университета для учреждения «Национального института». Правительство пошло навстречу и решением от 11 октября 1849 года передало русским жителям Львова остальную часть развалин университета. На этом месте Русь стала строить свой «Народный Дом»[107] на добровольные пожертвования русского населения. Делом постройки и сбором пожертвований занялась Русская Рада, а когда она была распущена — утверждённым наместничеством 30 ноября 1851 года комитетом из 10 членов под названием Управляющей комиссии Народного Дома.

Ещё в 1848 году, вскоре после основания Русской Рады, во Львове состоялся съезд любителей русского слова, и на нём было принято решение основать литературное общество по образцу существовавших у западных славян под названием «Матицы»[108]. Целью его было, прежде всего, заботиться об издании школьных учебников, развивать словесность и науку и печатать поучительные книжки для народа.

Вообще 1848—1849 годы не прошли бесследно для прикарпатской Руси. Они пробудили её национальную жизнь и дали толчок к более усердной деятельности. Видя усилия других народов к развитию своих духовных и материальных сил, Русь принялась за труд на общественном поприще. Конечно, находясь в зависимости от немецких чиновников, поляков и мадьяр, русские не могли беспрепятственно и самостоятельно двигаться вперед. Даже существо своей национальности не смели они откровенно объявлять, и по этой причине подъём просвещения и укрепление материальных отношений шли вяло.

Несмотря на это, можно было говорить и о некоторых успехах Руси:

1) национальное сознание, хотя невыразительное и неточно определённое, захватило немалую часть интеллигенции, вышедшей из среды русского народа;

2) в Львовском университете была устроена кафедра русского (малорусского) языка, и русский язык стал обязательным предметом в гимназиях восточной Галиции и русских комитатов Венгрии;

3) народные школы с большинством русских учеников были отданы под управление русских консисторий; воспитанники препарандий (учительских семинарий) должны были усвоить себе знание русского языка, греческого обряда и церковного пения;

4) в гимназиях, несмотря на сопротивление латинского духовенства, было установлено отдельное изучение греко-католического катехизиса (распоряжение правительства от 4 апреля 1851 года, введённое в действие только в 1853 году);

5) с 1848 года для русских семинаристов по-русски начали преподавать пастырское богословие, катехизис и догматику в Перемышле, во Львове — катехизис и пастырское богословие;

6) были основаны два общества: Галицко-русская Матица и Народный Дом (в который император Франц-Иосиф в 1851 году собственноручно положил краеугольный камень), действовавшие в национальном направлении. В Венгрии стараниями Адольфа Ивановича Добрянского и Александра Васильевича Духновича в 1851 году основано было «Пряшевское литературное Общество»;

7) часть интеллигенции стала употреблять в разговоре русский язык (местное наречие). Однако женщины образованных классов в Галиции говорили по-польски, в Венгрии по-немецки и по-венгерски, и это препятствовало укреплению русской национальности. Значительная часть интеллигенции не хотела соединяться со своим народом; в Галиции она думала по-польски (полякоманы, перекинчики, т. е. перевертыши), в Венгрии — по-венгерски (мадьяроны);

8) и в Галиции, и в Венгрии начались труды на литературном поприще.

Политические события 1848—1849 годов дали толчок для оживлённой духовной жизни австрийской Руси. Между поляками и русскими завязалась полемика, в результате которой появились различные брошюры, газетные статьи, стихотворения и небольшие печатные произведения. Поляки из «Русского Собора» старались не только прививать свои воззрения русским галичанам посредством газетных статей, но и влиять на них посредством песен и всякого рода поэтических произведений, созданных на местных народных наречиях. К таким польско-русским писателям принадлежали: Глосковский, Любович, Балтазар, Щуцкий, Жендзяновский, Цибульский, русин из-под Збруча и известный нам Каспер Ценглевич. Головная Русская Рада издавала свои документы по-русски и по-немецки. В обращении 10 мая 1848 года говорилось, что её главной задачей будет «сохранить веру и уровнять греческий и латинский обряд и права церкви и наших священников с правами других народов». Позднее Русская Рада высказала мнение, что в основе австро-русской народности лежит восточно-славянский церковный обряд и что подрыв последнего влечёт за собой уничтожение этой народности. Этот взгляд стал отличительной чертой австро-русской духовной жизни и провёл границу между украинофильством в России и австрийским руссинизмом. И российское украинофильство, и австрийский руссинизм первоначально появились на почве малороссийского национального сепаратизма, принимая этнографическое различие малороссов от великороссов. Но украинизм воспринял в себя множество западно-радикальных начал, среди них в частности идея так называемой эмансипации общества от церковных правил или секуляризации и общества, и государства. Австрийская Русь, напротив, выступала за Церковь и понимала, что русская гражданственность может благоприятно развиваться лишь на почве христианского нравоучения и устройства Восточной церкви, хотя и в соединении с Римом. Поэтому после 1848 года украинофильское движение не находило поддержки на австрийской Руси, и малороссийские писатели были мало известны у нас в Австрии. Галичане пытались на основе местных говоров, церковнославянского языка и древнерусской словесности создать новую словесность с областными особенностями и стремлениями — словесность в политическом отношении проникнутую австрийским патриотизмом. Поэтому галичане защищали славянское письмо и церковный язык, пренебрегали украинской фонетикой, отдавая предпочтение историческому этимологическому правописанию, не создававшему разрыва с церковной литературой, и выступали против так называемого украинского словоковеркания. Каким образом это направление всё же потерпело неудачу, мы увидим во второй части нашего сочинения.

Конец первой части

---

Примечания: