Прикарпатская Русь под владением Австрии

Глава 7

Оглавление книги

VII. Настроение умов в Австрии накануне 1848 года

Франц I умер 2 марта 1835 года. В продолжение долголетнего своего царствования он защищал принципы абсолютизма, считая свободомыслие началом революции. Избрав своим девизом изречение «justitia est regnorum fundamentum» (справедливость есть основание государств), он стремился к установлению реального равенства своих подданных перед государственным законом без различия сословий и вероисповедания. С целью знакомства с нуждами населения Франц I в 1817 году предпринял путешествие в Галицию, Буковину, Семиград, Венгрию и Славению, в 1823 году — опять в Галицию и Буковину. В 1817 году он посетил кафедральную церковь Святого Юра во Львове, где народ и духовенство приняли его с воодушевлением. Общаясь с народом, он старался приобрести популярность и приобрёл на деле любовь населения.

Его помощником и главным советчиком был Климентий Вячеслав князь Меттерних, с 1807 года — министр иностранных дел, с 1821 года — государственный канцлер, с 1826 года — председатель министерских совещаний внутренних дел. Согласно со своим правителем, он считал борьбу с идеями Французской революции 1789 года целью своей жизни. По мысли Меттерниха, для обеспечения европейского мира необходимо согласие Австрии, России и Пруссии. Во внутренней политике правительство Меттерниха стремилось к германизации страны для приведения разноплеменного населения империи к национальному единству. Меттерних сам любил весёлую жизнь и помогал развитию того расположения духа, которое немцы называют gemütlichkeit (приветливость, добродушие). Таким настроением прониклись простые чиновники и жители Вены, но образованные сословия ненемецких народностей в большинстве остались ему чужды. Меттерних, как вообще все австрийские немцы его времени, был рационалист и покровительствовал католической церкви лишь по политическим соображениям.

Старший сын и наследник Франца I, Фердинанд Добрый, благодушный, но слабой воли правитель, всецело доверялся Меттерниху, который и дальше руководил и внутренней, и внешней политикой государства, положение в котором всё более осложнялось. С течением времени накопившиеся противоречия во внутренней жизни Империи готовы были разразиться сильнейшим взрывом.

Австрийское государство требовало неусыпного и постоянного труда государей Габсбургской династии, соединившей в один политический организм племена, различавшиеся между собой языком, вероисповеданием, обычаями и национальными интересами. Привести столь разрозненные стихии к единству мыслей и стремлений было весьма трудной задачей. Пока мадьярам грозила опасность от турок, их ещё можно было удерживать в связи с династией и укрощать их влечение к политической самостоятельности. К тому же у подвластных Габсбургам народов преобладал интерес сословный и вероисповедный, и верховной власти вполне удавалось подчинять их своему руководству. Но с тех пор, как Турция, вследствие ударов, нанесённых ей Россией, стала разлагаться, а национальная идея стала соединять разрозненные сословия в цельные народные организмы с их отдельными стремлениями внутри единой империи, сосредоточить силы государства становилось всё труднее. Кроме того, либеральные идеи XIX века способствовали внутреннему ослаблению Австрии, ибо они были направлены на умаление абсолютной власти правителя, которая единственно могла удерживать в согласной связи разрозненные стихии. Ведь австрийское государство создала правящая династия, поэтому её ослабление было также ослаблением государства.

По этой причине Меттерних воспротивился либеральным течениям, как это видно из брошюры, в которой он изложил свои взгляды на задачи австрийского правительства. В ней говорится: «Хотя Австрия разрослась в великое, пространное, миллионы трудолюбивых и крепких людей числящее государство, однако всё-таки она не стала нацией, напротив, по мере того, как расширялся её объём, разделялось и распадалось его содержание. Весь мир знает и почитает австрийское государство, но австрийского народа никто не знает, его просто не существует. Императорский двуглавый орел блестит на знамени чехов, ему следуют поляки, мадьяры, славяне, немцы и итальянцы, но он не распространяет своих крыл над одной, языком, обычаем, происхождением и братской любовью соединенной нацией. Так как Австрии недостаёт (и прежде недоставало) единства, то нет и проистекающей от единства силы и священной любви к великому, общему отечеству, воодушевляющей к возвышенным подвигам и самым большим жертвам. Пока Вене и австрийскому архикняжеству не удастся сыграть роль древнего Рима, правительству всегда будут предстоять затруднения самого серьёзного рода — и Австрия, занятая беспрерывным старанием о сохранении внутреннего порядка, не будет в состоянии обнаруживать своё могущество и влияние в такой степени, как того требует её политическое положение в Европе». Меттерних был убеждён, что лишь сосредоточение власти в Вене и управление посредством чиновничьего сословия сможет спасти могущество государства.

Однако сопротивление системе Меттерниха всё более усиливалось. Первыми его противниками были мадьяры, защищавшие свои старинные конституционные права и противившиеся германизации. Учредив в 1825 году в Пеште Венгерскую академию наук, мадьяры занялись развитием своего языка и родной словесности, вводя одновременно свой народный язык во всех учреждениях, в судах и даже в военном управлении. Введение мадьярского языка в школе и агитация раздутого мадьярского патриотизма сумели вскоре привлечь к мадьярской идее даже многих славян: словаков, сербов, хорватов и русских, а также немцев, евреев и румын. Немцы и евреи стали играть все большую роль в мадьярской печати, и, чтобы польстить мадьярским вельможам, превосходили своим шовинизмом коренных мадьяр. К таким омадьяренным лицам принадлежал, среди прочих, Людвиг Кошут, родом словак из Земплинского комитата. Пештенский сейм 1844 году издал закон, в силу которого мадьярский язык был объявлен языком законодательства, управления, судопроизводства и публичного обучения.

Комитатам Посега, Верече и Сирмия вместе с хорватским Побережьем в 1850 году было приказано пользоваться в своём официальном делопроизводстве исключительно мадьярским языком, а употребление хорватского языка в делах прекратилось. Отдельная статья языкового закона от 1844 года определила, чтобы все публичные, государственные и военные заведения, а также флаги пристаней и кораблей Хорватии имели мадьярский национальный герб и мадьярские национальные цвета. Мадьярский язык должен был сделаться обязательным предметом обучения в хорватских школах.

У мадьяр с 1830 года стали образовываться две партии: аристократически-консервативная и демократически-радикальная. Первая имела перевес в 1825—1841 годах, вторая верховодила в 1841—49 годах. Вождями первой партии были Стефан Сечени, Дезшеффи (ум. 1842), Георгий Аппоний, И. Этвещ, Авг. Трефор, Франц Пульский. Их идеалом был английский конституционный образ правления. Аристократы-консерваторы ценили единство австрийского государства и способствовали централизации исполнительной власти, обеспечению свободы слова в сейме, улучшению судопроизводства и подъёму экономического благосостояния.

Вождями второй, демократически-радикальной партии были: Людвиг Кошут, Семере, Клаузаль, Лондай, граф Телеки и Деак. Кошут хотел перенести тяжесть конституционной жизни в комитаты и городские управления, а сейм сделать лишь орудием местных представительных органов. Некоторые из его приверженцев пошли дальше и прямо провозглашали превосходство республиканского правления. Один из них, Станчич, поместил в своей Немецко-мадьярской грамматике разговор следующего содержания:

«— Кто есть король Венгрии?

— Немецкий император Австрии.

— Где живет венгерский король?

— В немецком австрийском крае, в Вене.

— Кто есть изменник отечества?

— Немец, он кормит себя доходами Венгрии.

— Какая есть священная обязанность мадьяра?

— Мадьяр не должен выносить чужое иго, хотя бы оно ему стоило последней капли крови. В крови тиранов должны народы купаться, чтобы они, очищенные, вошли в царство свободы. Будущность Венгрии созиждется единственно путём революции. Между всеми формами правления одна республиканская укрепит за народами благо и спасение" [110, 583].

В 1830-х годах правительство производило аресты членов этой партии, сам Кошут просидел 15 месяцев в тюрьме. В 1847 году кошутовская партия окончательно подготовила свою программу, в начале которой объявила, что поведение австрийского правительства относительно Венгрии является противозаконным и для интересов Венгрии вредным. Демократы требовали для венгерского сейма, комитатских и муниципальных собраний права контроля над действиями правительства, допуска недворян к законодательной власти, равенства перед законом всех сословий, упразднения любых видов панщины, свободы слова, свободы собраний, свободы основания товариществ и проч.

7 ноября 1847 года по императорскому указу был созван сейм в Пресбурге. Кошута избрали сеймовым депутатом Пештенского комитата, а его приверженцы попали в значительном количестве в палату послов [79]. Это воздействовало на палату панов [80], и в ней также образовалась оппозиция против правительства, во главе которой встали Лайош Баттьяни, Влад. Телеки, Сиг. Перений, Каз. Баттьяни, Венкгейм и Георгий Каролий. Баттьани в одной из своих речей назвал союз Венгрии с Австрией «мешанным супружеством» и прямо обвинял Габсбургов в недоброжелательстве к Венгрии. «История габсбургского владения, — сказал он, — не даёт никакой надежды на лучшее для Венгрии…» [110, 602].

Однако правительственная партия всё-таки имела в палате панов перевес. Энергичное омадьяриванье немадьярских народностей вызвало среди последних сильное противодействие. Во главе противомадьярской оппозиции встали хорваты. Когда мадьярские сеймы в 1825—1830 годах подняли знамя мадьярской национальности, хорваты встали за защиту своей народности, находя в современном славянофильском движении крепкую поддержку. Первым хорватским панславистом XIX века был Людевит Гай, с 1826 года — издатель беллетристической газеты «Луна», впоследствии «Иллирийскях народных новостей» и их приложения «Даницы». Он стремился объединить хорватов и сербов для общего дела, напоминал далматским славянам их племенное сродство с хорватами и доказывал необходимость соединить в одно политическое целое Хорватию, Славонию, Далмацию, Каринтию и Штирию, а в дальнейшем включить в это славянское государство Боснию, Сербию, Болгарию, Герцеговину и Черногорию. Мадьяры имели, однако, среди хорватских чиновников многих приверженцев, которых стали называть «мадьяронами». В 1840 году в Загребе хорватско-мадьярская пария устроила центр своей пропаганды по распространению мадьярского языка и мадьярского духа. Несмотря на усилия венгров, в 1845 году хорватский сейм направил Императору адрес, в котором домогался отдельного наместничества для Хорватии, а также архиепископства в Загребе для церковной независимости от Венгрии, отдельного департамента в венгерской придворной канцелярии и введения хорватского языка в администрации и суде.

Не менее серьёзная оппозиция против мадьяр возникла среди словаков [54, 1875]. Словаки, именно протестантская их часть, в предшествующие века составляли немалую долю венгерской интеллигенции, и многие словаки занимают почётное место в латино-мадьярской литературе. Некоторые из них, когда у мадьяр проснулся национальный патриотизм, прониклись мадьярским духом и действовали на поприще мадьярской литературы и политики. К таким принадлежали, например, Пульский, граф Зай и вышеназванный Кошут. Имея пример чехов, начавших заботиться о своём языке, некоторые из словаков ещё в 1801 году объединились в своего рода академии, а Пресбургский конвент евангеликов позволил учредить в пресбургском лицее кафедру славянского языка и литературы. Душой этой академии был Юрий Палкович, получивший в 1803 году новоучреждённую кафедру. Таким образом, Пресбург стал очагом славянского движения. Здесь учились Коллар, Палацкий и другие славянские деятели. Сербский архиепископ Стратимирович подарил на содержание этой кафедры 500 зр.

Первым словаком XIX века, в котором сосредоточилось народное самосознание и славянское чувство, был Иосиф Добровский. Его сочинения [115] и мелкие статьи положили основание современной славистике [81]. Его современник Энгель также содействовал развитию славистики и славянского чувства. Своими сочинениями, относящимися к истории южной Руси и Венгрии [91; 92; 93], он, сам чистокровный мадьяр, стремился показать славу мадьярской Венгрии, но вопреки своему желанию направил чувства читателей в сторону славян. Его «История Галиции» немало повлияла на пробуждение национального чувства в австрийской Руси. Пробудившееся славянское чувство у словаков воодушевило Яна Коллара на сочинение патриотических песнопений. Сравнение давнего могущества славян с их тогдашнею ничтожностью в Австрии наполнило душу его горечью.

«О Славия! — говорит он в поэме „Дочери славы“.— Сладок каждый звук твоего имени… Много терпела ты не только от врагов, но и от собственных неблагородных сынов… Далеко и широко раскинулась ты! От Урала до Татр, от Праги до Москвы, от Петербурга до Константинополя, от Дубровника до Камчатки, и на всём том пространстве раздаётся славянская речь. Возрадуемся, братья, при виде той нашей Всеславии… Если бы славянские ветви были золотом, серебром и вообще различными металлами, то я из всех вылил бы один истукан, головой которого была бы Россия, плечами и руками чехи, туловищем поляки, ногами сербы, а остальные меньшие ветви славян одеждою и оружием; перед тем истуканом, который ростом был бы вровень с облаками и шагами потрясал бы землю, должна бы преклониться вся Европа… Через сто лет славянская стихия, как воды потопа, распространится по всем странам, и тот язык, который немцы считали языком рабов, будет слышаться во дворцах, и даже враги его будут говорить на нём; науки потекут славянским руслом; одежда, обычаи и песни наши войдут в моду на берегах Сены и Лабы. О, если бы мне родиться во время того славянского господства или, по крайней мере, воскреснуть тогда к новой жизни…»

В брошюре «О литературной взаимности между отдельными племенами и наречиями славянской нации» [158] Коллар говорит, что славяне, словно ветви, исходящие из одного ствола, составляют одно дерево или, как отдельные земли Североамериканской республики, одно государство. Не нужно им иметь один литературный язык, при образовании которого встретились бы большие препятствия, а достаточно знать четыре главных наречия: русское, польское, сербохорватское и чешско-словацкое. Учёные должны знать свои наречия до мелочей. При такой взаимности история и литература у славян могли бы развиться настолько, чтобы стоять на одном уровне с историей и литературой других народов. Писатели в различные деятели отдельных славянских племён не стеснялись бы тогда границами своих национальностей; кругозор их мыслей и поприще деятельности расширились бы. Сблизившись между собой, славяне перестали бы быть недоверчивыми друг к другу; старые их споры были бы улажены, а новые сделались бы невозможными. Отдельные языки при литературной взаимности могли бы выкидывать чужие слова и обороты, заимствуя вместо них друг у друга славянские слова и обороты. Для достижения этой цели должны служить: учреждение славянских книжных магазинов во всех больших славянских городах, взаимный обмен изданий между авторами и издателями, кафедры славянских языков и введение в школах учебников, соответствующих этой цели, издание общеславянского журнала, в котором печатались бы статьи на всех славянских языках, частные и публичные славянские библиотеки, сравнительные словари и грамматики, издания национальных песен и пословиц, однообразное правописание… В целом Коллар представлял славянство лишь как родственную и литературную общность.

Противники славянского движения усматривали в выводах Коллара политическое значение и преследовали автора за это. К слову будет сказано, что применительно к воззрениям Коллара, при недостатке общелитературного славянского языка, литературная взаимность славян оказалась преувеличена. Сегодня чешская литература неизвестна широкой публике поляков и русских, польская же и русская неизвестны широким кругам чехов. Лишь языковед может изучать главные славянские языки и их наречия, для прочих же учёных такой труд является бессмысленным. Поступая по указанию Коллара, славянские учёные были бы знатоками диалектов, но мало знали бы из прочих отраслей человеческого познания. Сегодня дела обстоят так, что славяне в большей части общаются между собой посредством немецкого языка, и скорее немецкий язык сделался «общелитературным» славянским — как бы в предзнаменование, что славяне должны потонуть в немецком море.

Но в своё время идея Коллара о литературной общности славян потрясла весь славянский мир и заставила учёных всех славянских народов обратить внимание на проблемы славянства. Она воздействовала на австрийскую Русь и утвердила её в намерении ввести свои областные говоры в словесность.

Мысли Дубровского и Коллара нашли научное объяснение и развитие в трудах Шафарика. Его «История славянских языков и литератур» [90], «Славянские древности» [147], «Славянское народоописание» [148] составляют эпоху в истории славистики.

Словацкие литераторы и политики Людевит Штур, Иосиф Гурбан, Михаил Годжа, Главачек и другие защищали свой народ от мадьяризации, входили в сношения с чехами, а также старались склонить угро-руссов к защите славянской национальности. Мадьяры опасались славянского возрождения и решительно выступили против этого движения среди словаков. 20 сентября 1836 года венгерское наместничество приказало распустить «общества различных наций» в школах Венгрии. Когда в 1842 году несколько словацких крестьян в Комарове за свою привязанность к народной речи были побиты палками мадьярскими чиновниками, Веспримский комитат оправдывал эту экзекуцию оскорблением достоинства мадьярского языка. Словацкий язык стали изгонять из школ и из протестантских церквей.

Мадьяризация охватывала сначала лишь словацких католиков, но впоследствии захватила и протестантов, особенно когда в 1840 году инспектором лютеранской церкви был избран мадьяр граф Зай, сын словацкого помещика. В мадьяризации он видел торжество интеллигенции и конституционной свободы, а в славянстве — только деспотизм. Желанием этого протестантского деятеля было увидеть в Венгрии через 25 лет лишь один народ — мадьярский.

На вождей словацкого движения посыпались доносы, будто они тяготеют к России и думают об общеславянской державе под предводительством России. Стоявший во главе студенческого движения Штур был предан судебному преследованию, но оправдан; гонениям подвергся также и Коллар. Мадьярская печать обрушилась на словаков, а граф Зай призывал к крестовому походу против славян. «Венгрия, — говорил он, — после падения Польши сделалась оплотом Европы против кнута. Все жители Венгрии должны учиться по-мадьярски, а не по-славянски».

В 1842 году 200 словаков, в большей части духовных лиц, подали петицию Императору с жалобами на притеснения и с просьбой о защите. Эта петиция осталась без ответа. В защиту словаков выступила газета «Augsburger allgemeine Zeitung»; в Липске в 1843 году появилась брошюра о притеснениях в Венгрии [76], да и в Чехии пробудилось сочувствие к гонимым соплеменникам. Чешский аристократ, молодой граф Лев Тун в 1843 году издал маленькую брошюру «О положении словаков в Венгрии» [159], которая немало попортила крови мадьярам. Тун призывал чехов помогать своим словацким братьям в неравной борьбе против врагов славянства. Ему возражал мадьярон Пульский, признавшийся, что предпочитает лучше быть немцем, чем славянином в случае, если бы мадьярский народ должен был погибнуть в борьбе с иноплеменниками.

Мадьяры Семиграда прониклись такими же патриотическими чувствами, как и их соплеменники в самой в Венгрии. Против мадьяр выступали румыны Семиграда, имевшего тогда свой отдельный сейм и отдельное управление. Семиградские мадьяры стояли в тесных сношениях с мадьярской оппозиционной партией и добивались унии Семиграда с Венгрией. Правительство в 1836 году было вынуждено распустить тамошний сейм и определить местом совещания нового сейма немецкий город Сибин (Германштадт). Правительство, воспротивившись притязаниям семиградских мадьяр, старалось опереться на тамошних саксонцев и румын, во главе которых стояли их епископы Андрей Шагуна и Иоанн Лемений. Румыны затребовали на сейме 1843 года для себя прав как для отдельной нации, а когда их желание не удовлетворили, они стали проникаться всё большей ненавистью против мадьяр.

Угро-руссы состояли исключительно из крестьян, среди них не было лиц дворянского сословия и мещан, и поэтому они не могли принимать участие в политическом жизни Венгрии и находились в совершенной зависимости от мадьярских помещиков, свободно судивших своих крестьян. Сеймовый закон от 1836 года уменьшил панщину и признал за помещичьими прислужниками право карать неугодных крестьян не более как тремя днями ареста. Помещичий суд был окончательно устранён только в 1849—1855 годах, и только с этих пор угро-русские крестьяне, как свободные граждане, могли оказывать влияние на политику.

Иное положение занимали в Венгрии немецкие ремесленники и купцы, жившие, в основном, в городах, и, кроме того, в своих отдельных поселениях в северной и южной Венгрии и в Семиграде. Лишь саксонцы в Семиграде стояли за свои национальные права, венгерские же немцы легко склонялись к мадьярству и вместе с мадьярами вели борьбу против «панславизма». Не выступая против политических устремлений мадьяр и даже льстя им, немцы в Венгрии не забывали, однако, своей национальности, имея в немецкой литературе и в беспрерывных торговых сношениях с Германией живо и беспрерывно бьющий источник для питания немецкого чувства. Немецкость венгерских городов внушала мадьярам опасение, поэтому Кошут в 1842 году не советовал своему правительству включать Венгрию в немецкий торгово-пошлинный союз, ибо в таком случае невозможно было бы омадьярить немецкие города. «Наши города, — говорил Кошут, — немецкие; промышленность также немецкая. В случае присоединения Венгрии к немецкому пошлинному союзу никогда не сможет возникнуть у нас своё мадьярское мещанство» [160].

Оппозиция против Меттерниха возникла также в Чехии — отчизне австрийского чиновничьего сословия со времён Марии-Терезии. Из Чехии чиновники-немцы и коренные славяне шли в Галицию, Италию, Семиград и другие провинции. Здесь процветали ремёсла и всякого рода промышленность, из чего возникло благосостояние, а вслед на ним и просвещённое мещанское сословие. Со времён битвы на Белой Горе [82] до царствования Иосифа II Чехия имела немецкий характер; дворянство и мещанство были преимущественно немецкими, чешская же народность, состоявшая из одних крестьян, была подавлена. Германизация и централизация, предпринятые Иосифом II, дали в Чехии результат, обратный желаемому венским правительством. Чехи были настроены оппозиционно, и в противоположность навязываемому им немецкому они стали больше любить свой язык и усерднее развивать его литературу. Многие из дворян и духовенства, задетые реформами Иосифа II, перенесли свою горечь также на покровительствуемый Иосифом II немецкий язык и стали ему предпочитать чешский. На сейме 1792 года возникла народно-чешская партия, которая настаивала на правах чешского языка, однако усилия чешских патриотов оказались напрасными. Единственным их приобретением была кафедра чешского языка в Пражском университете. Но переход дворян, в большой части немецкого происхождения, в чешский лагерь продолжался и дальше. Покровителями чешской словесности становились графы в другие вельможи, как например: Штернберги, Дейм, Ностиц, Тун, Лажанский и др. Чешский краевой выдел назначил в 1829 году Палацкого краевым историографом. В 1830 году была основана «Чешская Матица» для распространения просвещения в низших сословиях народа. В 1839—1841 годах были предприняты меры для основания Чешского музея (научного общества). В начале 1831 года по просьбе графа Дейма в доме князя Карла Шварценберга Палацкий прочитал перед собранием влиятельнейших магнатов цикл лекций о чешском государственном праве и о его изменениях с 1627 года.

Чешское государственное право стало знаменем для феодального чешского дворянства, говорившего на немецком языке, но сочувствовавшего славяно-чешской народности. Под покровом этого знамени чешские станы (сейм) домогались расширения автономии своего края и создали немало затруднений венской придворной канцелярии. Этим влечением аристократов воспользовался Палацкий и в своем письме «Об изменениях в чешском государственном праве» графу Фридриху Дейму писал: «Битва на Белой Горе 1620 года сломала клонившееся тогда к упадку феодальное устройство нашего отечества и ускорила централизацию власти, а та, в свою очередь, породила свою противоположность — общественное мнение. Наше общественное мнение симпатизирует национальному принципу, ставшему противовесом централизации. Если чины (станы Чехии, по сути — аристократия, ибо в сейме значительный перевес имело дворянство) хотят иметь влияние в государстве, то они должны держаться одного из трёх: 1) центральной государственной власти и выступать против общественного мнения; 2) общественного мнения и бороться с центральным правительством или 3) опираться на национальность, которая только и может примирить центральную власть с общественным мнением».

Таким образом, говорил Палацкий чешской феодальной шляхте, она лишь в том случае станет могущественным политическим фактором, если проникнется чешским национальным чувством, если будет себя сознавать принадлежащей к славянскому народу, а не обособленным космополитическим сословием. Национальное чувство оживляло чехов, и оно постоянно укреплялось со времён Иосифа II. С течением времени стали более явными разногласия между чехами и дейч-бемами (Deutschböhmen — немцочехи). Чешскими националистами стали вышедшие из крестьян и мещан писатели. Их поддерживали крестьяне, становившиеся под их влиянием всё более грамотными и образованными, и, наконец, всё увеличивавшееся чешское население по городам [83].

Образованные сословия чехов переставали использовать немецкий язык и употребляли исключительно чешский; устраивались национальные балы, на которых присутствующие обязаны были говорить только по-чешски; в городах расклеивались всевозможные объявления на чешском языке. Чешский патриотизм притягивал и аристократию, которая, хотя и не говорила по-чешски, но всё-таки сочувствовала чешскому движению. Молодой граф Лев Тун, хотя и не владел совершенно чешским языком, в написанной по-немецки и изданной в 1842 году брошюре «О современном состоянии чешской литературы и её значении», призвал австрийское правительство не препятствовать свободному развитию национальностей, а помогать осуществлению «этого единственно либерального принципа»[84]. «Могут быть державы, существование и могущество которых зависимы от национального единства населения, но этот закон не обязателен для Австрии», — писал он в своём сочинении.

Против славизма чехов выступали немцы и мадьяры. Это противостояние породило, особенно после 1840 года, горячую полемику в газетах, брошюрах и различного рода изданиях [110, 560—562]. Чехов, конечно, упрекали в тяготении к царской России, но они, со своей стороны, настаивали на своём австрийском патриотизме. Несмотря на это противоречие и некоторого рода отчуждение между чехами и дейч-бемами, пражский сейм всё-таки единодушно защищал автономию края. Выступая против «чиновничьего государства», чешские станы (сейм) выдвигали следующие требования [133]:

1) национальное краевое управление под верховной властью Австрии;

2) ежегодно собирающийся сейм;

3) свобода печати для чешских изданий;

4) отдельное финансовое управление (бюджет) для Чехии;

5) полное и добросовестное восстановление законов Иосифа II о веротерпимости.

Для осуществления этих требований (как этого требовал голос народа) должны были объединиться поместное дворянство и мещанство и стараться отстранить от публичной жизни безземельное, низшее дворянство, которое поставляло правительству основные контингенты чиновников. В то время общепризнанным эталоном политической деятельности, как для чешской аристократии, так и для мадьярской, было поведение аристократии английской [85]. Вытекающие из викторианского идеала политические выводы применительно к Чехии и сформулировал историк Палацкий.

Требования чешских станов, предложенные императору в 1845 году, были отклонены придворной канцелярией 23 июля. В ответ на это чешский сейм, по предложению графа Дейма в том же 1846 году, назначил комиссию для защиты прав станов. Сейм требовал больших для себя прав, и отношения между венским правительством и станами обострились. В заседании 27 мая 1847 года граф Ламберг выдвинул следующие требования Чехии: 1) участие станов во всех государственных финансовых операциях; 2) ежегодное обсуждение станами государственного бюджета; 3) ограничение власти чиновников и уменьшение излишней отчетности; 4) гласность и открытость судопроизводства; 5) уравнение всех сословий перед судом. С упрёками против правительства выступили также графы Дейм, Эрвин, Альберт Ностицы и Франц Тун. В таком состоянии застал Чехию 1848 год.

Как же вели себя ввиду этих национальных устремлений австрийские, прежде всего венские, немцы, которые должны были, по мнению Меттерниха, играть в Австрии роль древних римлян? И здесь среди образованных сословий господствовало неудовольствие, особенно из-за цензуры. Поэт Анастасий Грюн (граф Антон Ауэршперг) принуждён был свои стихотворения «Прогулка венского поэта» [128] и «Развалины» [150] печатать за границей. Поэт Ленау своими песнями подогревал интерес общества к политическим проблемам. Его Polenlieder (польские песни) были благосклонно приняты публикой, и ими он создал обаяние польскому имени в Австрии до такой степени, что позднее, в 1848 году, поляки в венском и кромерижском парламенте [86] даже среди немцев могли пользоваться немалым влиянием. Как у поляков запрещённые книжки эмиграции, так и у австрийских немцев в обращении было множество брошюр и книг, печатанных за границей и порицавших внутреннее состояние Австрии, её Schlaffenthum (сонливость), Naderer und Spitzel (тайную полицию) и всякого рода неустройства. Распространением тайных книг занимались книгопродавцы, не стеснявшиеся частыми полицейскими ревизиями. Немцы требовали конституционного образа правления, и было даже время (в 1831 году), когда сам Меттерних склонялся на сторону конституционных реформ [146]. Однако замыслам этого рода воспротивился сам император Франц I.

Самые большие затруднения для Австрии национальная идея произвела в Италии. В Ломбардии и Венеции многочисленное и зажиточное мещанство, аристократия, духовенство, даже простонародье, мечтало о соединенной Италии, включающей все заселённые итальянцами части Австрии. Итальянцы обращали свои взоры к Сардинскому королю Карлу-Альберту, вставшему во главе национального итальянского движения, которому сочувствовал даже папа Пий IX. Многочисленная армия, в которой было много галицких поляков, едва была в состоянии обуздывать непокорное население.

На стороне центрального правительства были все крестьяне Империи, даже венгерские, и вообще простонародье всех австрийских краёв, за исключением Италии. У низших сословий Император и его династия пользовались большой симпатией, ибо простонародье видело в центральной власти защиту против своеволия знати. Так как военная сила состояла из простонародья, то династия могла всецело полагаться на своё войско — и это обстоятельство стало решающим фактором в 1848—1949 годах.

Перед 1848 годом австро-русское сельское духовенство не выписывало газет и не интересовалось политическими событиями. Для него было также чуждо всё, что происходило на духовном поприще у других народов. Воззрения на жизнь и вообще всё миросозерцание оно получало из вторых рук: в Галиции от поляков и немцев, в Венгрии — от мадьяр. Лишь те немногие, кто учились в Вене, и кое-кто из униатской иерархии могли иметь некоторые, конечно, неясные, понятия о стремлениях, волновавших тогда не только Австрию, а и всю Европу. Как видно из литературного наследия австрийских русских в 1830—1848 годах, их интересовала, прежде всего, славянская идея, и в этом отношении на них влияли словацкие и чешские писатели, особенно те, которые писали на немецком языке, ибо австро-русская интеллигенция этого времени, вышедшая из немецких школ, лучше понимала книжки на этом языке.

В таком состоянии застал австрийскую Русь 1848 год. Вокруг неё всё кипело от неудовольствия, раздавались призывы: свобода, конституция, равенство, национальность, попечение о народном языке. Центральное правительство, видя привязанность русского народа к династии и повиновение власти, стало склоняться на его сторону, чтобы использовать его в Галиции против поляков, а в Венгрии против мадьяр. Во всём государстве ждали упразднения панщины и любой крепостной зависимости; в литературах всех народов идеализировали крестьян и защищали селянскую добродетель, достойную лучшей судьбы. Всё это могло пойти лишь на пользу австрийской Руси.