Прикарпатская Русь под владением Австрии

Глава 5

Оглавление книги

V. Движения поляков в 1795—1846 годах и их последствия для галицкой Руси

Второй и третий разделы Польши совпали по времени с великой войной, потрясшей почти всю Европу. Французская революция с её призывами против монархической власти, избиением аристократов и издевательствами над королевской семьёй возмутила правительства других европейских государств, особенно австрийский двор, узами родства соединённый с французской правящей династией. Леопольд II надеялся помочь своему шурину (королева Франции Мария-Антуанетта была сестрой Леопольда II) и стремился в связи с этим скорее заключить союз с Пруссией. Но пока готовилось соглашение относительно военных действий, Император Леопольд II умер (28 февраля 1792 года). Его преемником стал сын Франц II, которому сам же Людовик XVI, принуждённый якобинцами, объявил войну 20 апреля 1792 года. В союзе с Австрией вступила в войну Пруссия, а вскоре и другие государства — Англия, Голландия, Испания и Сардиния.

Между Францией и Польшей установились теснейшие связи со времён барской конфедерации [50], вследствие чего теперь, после третьего раздела, поляки стали массами прибывать в Париж. В их числе был Домбровский, предложивший план составления из эмигрантов польского легиона в Италии, усиления его перебежчиками из галицких полков австрийской армии и организации волнений славянских народов Австрии [124, 16]. Франция согласилась с этим планом, и вскоре в Италии собралось около 5000 польского войска. Одновременно при помощи французского посланника в Царьграде был организован отряд для вторжения в Галицию из собравшихся в Молдавии эмигрантов. Его возглавил бригадир Дениско, имевший сношения с галицкой шляхтой — Валерианом Дедушицким, Рациборским и Тшецеским. Дениско вступил в Покутье с 2000 эмигрантов, но был разбит.

Австрийские власти напали на след галицкого заговора и вынудили Рациборского (посредством палок) открыть соучастников, которые чуть было не поплатились жизнью за свой патриотизм [163, 166—422; 111, 355—372]. Между заговорщиками выделялся геометр Горжковский, задумавший по якобинскому образцу вырезать шляхту, чтобы освободить народ.

Несмотря на неудачу Дениско, Домбровский составил план нового похода из Молдавии в Галицию, но его пришлось отложить, так как Австрия и Франция заключили мир в Кампо-Формио [51] 17 октября 1797 года.

Война с Францией возобновилась только в 1799 году. На этот раз союзницей Австрии была Россия, войска которой прошли к основному театру военных действий через Галицию. Поскольку польские легионы стояли в Италии, то Австрия, опасаясь, что галичане не станут воевать с поляками, выслала галицкие полки на Рейн. Узнав об этом, Франция поручила Князевичу составить на Рейне другой польский легион, который вскоре заполнился поляками и дезертировавшими из галицких полков русскими [124, 38].

Домбровский предложил Наполеону соединить рейнский польский легион с французской армией в 20−30 тысяч человек и направить эти войска в Чехию, чтобы оттуда они вторглись в Галицию. Наполеон этого плана не одобрил. Поляки надеялись, что Наполеон, по крайней мере, в мирном договоре, который должен был быть вот-вот заключён, условится с Австрией и Россией об уступках для их отечества. Но эти ожидания не оправдались. При заключении Люневильского мира в 1801 году [52] Наполеон даже не вспомнил о Польше. Тогда в польских легионах вспыхнуло недовольство: в один день 300 офицеров оставило французскую службу, и многие из них возвратились в Россию. Чтобы освободиться от хлопот, которые могли причинить недовольные легионеры, Наполеон выслал часть их на остров Сан-Доминго.

Войны с Францией стоили Австрии многих территориальных убытков и серьёзно ослабили её. Чтобы, несмотря на это, обеспечить за Австрией значение великой державы Европы, Франц II принял 11 августа 1804 года титул Императора Австрии. В это же время Адам Чарторыйский советовал Императору Александру I обратить оружие против Пруссии и провозгласить себя королем Польши. С проектом восстановления Польши соглашался и австрийский эрцгерцог Карл, советовавший уступить новой Польше западную Галицию и оставить за Австрией лишь восточную её часть. Симпатии поляков склонились тогда на сторону России, которая, как они надеялись, восстановит независимость их отечества. Но едва окончилась новая война Австрии и России с Наполеоном неудачной для них битвою под Аустерлицем [53] и Прешбургским миром [54] (1806), в котором Австрия понесла громадные территориальные потери, поляки стали свои надежды опять возлагать на Наполеона, готовившегося к войне с Пруссией. Для образования нового польского ополчения при Рейне, комплектовавшегося перебежчиками из прусской армии, Наполеон разрешил пригласить Домбровского из Италии и велел ему составить воззвание к прусским полякам, чтобы они брались за оружие для борьбы за свою независимость.

После поражения Пруссии, которой не помогла и помощь России, по Тильзитскому миру на захваченной Францией прусской территории было создано Варшавское княжество, охватывавшее 1850 кв. миль с 2 000 000 жителей, под властью саксонского короля Фридриха Августа как наследственного монарха.

Возникновение Варшавского княжества подняло польские патриотические настроения в Галиции; в тоже время новое польское государство думало лишь о присоединении других частей прежней Речи Посполитой. Случай к этому представился, когда Австрия в 1809 году объявила войну Наполеону, рассчитывая на помощь покоренных Францией испанцев и немцев, у которых пробудилось тогда национальное сознание. Австрия надеялась вернуть потерянные ранее провинции Венецию, Истрию и Тироль. Чтобы опередить поляков, австрийский эрцгерцог Фердинанд д’Эсте с 35 000 войска перешёл 14 апреля реку Пилицу, 19 апреля разбил под Рашиным войска князя Понятовского и 23 апреля вступил в Варшаву. Но при атаке Праги ему не повезло, и с этого момента начинаются бедствия австрийцев.

Поляки, составив три корпуса под командованием Домбровского, Понятовского и Зайончка, перешли в наступление. Фердинанд д’Эсте потерпел поражение при горе Кальварии и вынужден был начать отступление. Поочередно попали в руки поляков Коцк, Седльцы, Люблин, Сандомир, Замость. 25 мая поляки заняли Ярослав и взяли в плен австрийского генерала с 500 солдатами и офицерами. 28 мая они вступили во Львов и нашли там радушный прием [77].

За две мили до города ожидали жители Львова генерала Рожнецкого, на пути которого сыпали цветы, и окружённого молодежью торжественно ввели его в город. Особенно восхищались польские женщины, махавшие платками и восклицаниями славившие победителей. Возмущение галицких поляков против австрийского правительства и его приверженцев было столь велико, что русскому митрополиту Ангеловичу в сопровождении каноника Гарасевича пришлось спасаться бегством в Карпаты. За верность Австрии правительство в последующем отличило обоих: Ангеловича орденом Леопольда, Гарасевича — таким же орденом и титулом барона фон Нейштерна.

7 июня Иосиф Понятовский в штабной квартире в Тржесине над Саном сформировал польско-национальное управление для Галиции, состоявшее из Станислава Замойского, Матушевича, Иосифа Вельгорского, графа Яна Тарновского, Франца Грабовского и Левицкого. В силу договора 1808 года между Наполеоном и Александром I в Эрфурте, Россия была обязана в случае войны Франции с Австрией помогать первой. И действительно, 35-тысячное русское войско перешло Буг и приближалось к Сану как союзник поляков, но оно продвигалось вперед медленно и, по-видимому, больше сочувствовало Австрии, чем Франции. Во всяком случае, в решительной битве под Вржавами русские не оказали помощи полякам. Австрийские войска опять стали занимать потерянные позиции, и национально-польское правительство вынуждено было оставить Львов и переместиться сначала в Жолков, потом в Люблин. Помощь от французов, о которой просил Понятовский, не прибыла, хотя Наполеон поручил Понятовскому занимать от имени Франции отвоеванные у австрийцев земли и водружать там французских орлов. По приказу Наполеона Понятовский быстро перешёл в Моравию, и тогда русские войска заняли большую часть Галиции. Их штаб-квартира была в Тарнове.

Общий исход войны, начатой Австрией, был для неё крайне неблагоприятен. По Шенбрунскому миру [55] от 17 октября 1809 года Австрия потеряла одну треть своих владений: Сольноград и часть Верхней Австрии, Горицию, Триест, Краину, Истрию, часть Каринтии и Хорватии, некоторые земли Чехии, всю западную Галицию вместе с Замостским, Тернопольским и Збаражским округами. Западная Галиция (не в нынешнем значении — ибо она включала Краков, Сандомирщину по Пилицу и четырехугольник между Бугом и Вислой) вместе с Замостским округом была присоединена к Варшавскому княжеству, Тернополь и Збараж (400 000 жителей) получила Россия в награду за помощь, оказанную Наполеону.

Ко всему и экономика Австрии находилась к тому времени в самом плачевном состоянии. Из-за многолетних неудачных войн население Австрии обнищало, и Галиция должна была, кроме рекрутов, доставлять ежегодно венской государственной казне десять с половиной миллионов гульденов золота. Правительство изъяло из монастырей, костелов и церквей золотую и серебряную утварь, заплатив за неё процентными облигациями. Оно пустило в обращение на 1060 миллионов гульденов бумажных денег, вследствие чего они упали до 8% нарицательной стоимости. В феврале 1811 года правительство объявило банкротство и пыталось при помощи новых ассигнаций поднять их курс, по крайней мере, до 20% нарицательной стоимости, но ассигнации также падали в цене. Согласно Шенбрунскому мирному договору Австрия должна была присоединиться к так называемой Континентальной блокаде и закрыть свою границу для английских товаров. Это ещё больше подорвало её экономическое состояние. Чтобы хоть как-то залатать дыры в бюджете, в Галиции была продана частным лицам бóльшая половина государственных имений.

9 декабря 1811 года в Варшавском княжестве, увеличенном новыми приобретениями, собрался сейм. Торжественный молебен перед его открытием было поручено совершить униатскому (неслыханное дело!) холмскому епископу Цехановскому [44, 204−207]. Заседая в сенате, Цехановский произнёс речь, в которой припомнил историю православной русской Галиции, гарантии Владислава III 1443 года, Сигизмунда Августа 1568 года, Сигизмунда III 1595 года, постановления беспрерывного Четырехлетнего сейма и, наконец, прибавил: «Уже исчезли прежние предрассудки, Русь видит себя равною с братьями-поляками. Я передам эту радостную весть моей пастве, чтобы она и в последующих поколениях верна была отечеству, одарившему её равными с прочими братьями преимуществами».

Какова же была причина такого благоволения к унии? Как раз во время работы сейма шла усиленная подготовка к походу Наполеона на Россию. Генерал Сокольницкий советовал французскому императору идти с армией не прямо на Москву, а сначала на Киев. Наполеон отклонил этот план. Когда Наполеон стоял под Смоленском, князь Иосиф Понятовский опять предложил ему послать часть армии на Украину и привести в волнение тамошнее малорусское население [138, 1885, 30]. Наполеон не согласился с этим. Князь пал на колени и просил о 100-тысячном войске, с которым хотел занять Украину. Император разгорячился и пригрозил упорствующему расстрелом. Уходя, князь сказал: «Этот человек погубит себя и нас…» Когда поход Наполеона на Москву закончился поражением, среди поляков всё больше стало укореняться мнение, что Россия может быть покорена лишь в том случае, если у неё будет отнята Украина. Этот взгляд имел важные последствия для умственной жизни украинцев и галичан, так как в нём лежит источник позднейшего так называемого украинского сепаратизма [56].

По этой причине поляки стали иначе относиться к униатам и в Галиции, и в своём королевстве [57], созданном на Венском конгрессе в 1815 году [58]. В тоже время латинское духовенство не смогло скрыть своего недоброжелательства к греческому обряду, а около 1820 года даже отказывало галицко-русским священникам в праве пользоваться религиозным фондом, заставив митрополита Михаила Левицкого направить по этому поводу особое письмо во Львовскую губернию [9, 1893, 149−150].

При всём этом большинство польского образованного сословия старалось сблизиться с униатскими священниками, льстило молодым поповичам, посещавшим школы, и внушало им польское патриотическое чувство. Перелом в отношении поляков к унии последовал, собственно, со времени Костюшко, и теперь заискивание перед униатским духовенством лишь усилилось. Молодое поколение отпрысков галицко-русских священников и мелкой русской шляхты, не находя поддержки национального духа в родной словесности и в государственных учреждениях, легко примыкало к польской среде, проникалось её воззрениями и стремлениями и отчуждалось от своего народа. Связь с Киевом и остальной Россией была порвана. Русские книги в австрийскую Русь не доставлялись, местная же галицко-русская литература, начавшая развиваться в конце XVIII века, заглохла с прекращением русского преподавания во Львовском университете.

В то время, когда Костюшко писал свой манифест к малороссам, униатский священник Михаил Гарасевич был приглашён на должность редактора первой польской периодической газеты в Галиции «Dziennik patriotycznych politykow» (1794—1797) [121, 435]. Это издание вскоре прекратилось, но в 1809 году возникли два новых: «Gazeta lwowska» и «Rozmaitosci». Сотрудниками их были также ополяченные русские галичане. Русское слово исчезло из среды интеллигентного сословия; чиновники и священники стыдились говорить по-русски, считая эту речь холопской.

Поддержке русской национальности в Галиции мешала неопределенность «рутенизма»[59], понимавшегося поляками и самими же русскими галичанами только в религиозном смысле, т. е. в значении принадлежности к славяно-униатскому обряду. В то время русский галичанин считал себя прежде всего униатом, разговорный же его язык и литература были для него маловажным делом. Он не совестился и польское, и немецкое, и мадьярское слово считать своим родным. Не имея собственного национального сознания, галичане, входя в польское общество, бессознательно подвергались его влиянию.

Поляки, начавшие ещё после первого раздела Польши отказываться от прежних порядков, приведших их отечество к утрате независимости после последнего раздела, горячо принялись за попечение о науке, изящной словесности, воспитании молодого поколения и об экономическом состоянии. В Австрии и Пруссии их угнетали, не позволяя подняться их национальной деятельности. Но с 1815 года у поляков вновь появилось свое королевство, лишь персональной унией соединенное с Россией. Причём в литовских и малорусских землях, входивших прежде в состав Речи Посполитой, школы и госучреждения были польские. Император Александр I, будучи ещё наследником престола, сблизился с молодым поляком князем Адамом Чарторыйским, тогда же проникся симпатией к полякам и, сделавшись российским государем, восстановил польское управление в западной России почти во всей его давней полноте. Дозволено было полное восстановление Литовского статута [60] с сеймиками для выбора судей и различных чиновников. Все важнейшие отрасли управления перешли в руки поляков, и Император Александр I вынашивал даже идею восстановления Польши в её целости, то есть в границах до первого её раздела, но был в этом намерении остановлен русскими людьми, к числу которых принадлежал также историк Николай Карамзин. В своей статье «Мнение русского гражданина» [53, 1869, 303] Карамзин прямо и мужественно объяснял своему государю, что всецелое восстановление древнего польского королевства не согласно ни с законами государства, ни со священными обязанностями царя, ни с его любовью к России и к самой справедливости. «Восстановление Польши, — говорил Карамзин, — будет падением России, или сыновья наши обагрят своею кровью землю польскую и снова возьмут штурмом Прагу».

В 1803 году в России было учреждено отдельное Министерство народного просвещения и образованы шесть учебных округов. Попечителем Виленского учебного округа, включавшего восемь юго-западных губерний, был назначен князь Адам Чарторыйский, сумевший сосредоточить в своих руках всё управление учебным делом. От него был зависим ректор Виленского университета [61], от ректора зависели директора гимназий, от них — руководители уездных школ, а от последних — учителя школ приходских [62].

Все науки в этих учебных заведениях преподавались на польском языке. В гимназиях и уездных училищах был преподаватель русского языка, но он считался учителем второстепенным, на уровне с учителями иностранных языков и рисования. В Вильне при университете была семинария для образования латинского и униатского духовенства. В Кременце был лицей, в Киеве — высшая польская школа. Василиане содержали 11 учебных заведений, в которых учили по-польски. Польское направление народного просвещения в Волыни и Подолии действовало, конечно, и на русских галичан.

Прусский канцлер Гарденберг писал 7 ноября 1814 года одному из английских министров, что польское королевство, управляемое конституционным образом и соединенное персональной унией с Россией, причинит Императору России немало затруднений [124, 213]. Это предсказание исполнилось. Когда Александр I не удовлетворил желание поляков относительно присоединения Литвы, Волыни, Подолии и Украины к конгрессовой Польше [62] и не хотел отказаться от своего права быть верховным толкователем законов, поляками овладело недовольство. В польской армии, среди студентов Виленского университета и помещиков юго-западного края стали образовываться тайные общества, целью которых было подготовить поляков к восстанию против России. Эти общества вошли в контакт с русскими заговорщиками, известными впоследствии под названием декабристов.

В начале 1825 года в Житомире состоялся съезд польских и русских заговорщиков под названием «славянского собрания». Из поляков в нём участвовали маршал волынской шляхты Пётр Мошинский, Станислав Карвицкий, Николай Ворцель, Людвик Собанский, Мартин Тарновский, Вацлав Ржевуский и Фома Падура, секретарь губернского маршала. Из русских были самые влиятельные заговорщики — оба Муравьевы и Рылеев. На заседании выступил Фома Падура с речью, в которой доказывал необходимость «для дела общей свободы» восстановить независимость Малороссии и изъявил свою готовность вести в этом направлении пропаганду малорусского народа, напоминая ему его прежнюю казачью славу. Все присутствующие — и поляки, и русские — одобрили эту мысль, больше же всех восхитился ею Вацлав Ржевуский, сын гетмана Северина Ржевуского, воспитывавшийся в Вене и путешествовавший по Востоку. Он был восторженным любителем казацких песен, одевался по-казацки, устроил на своем дворе что-то в роде казачьего «коша»[63] и называл себя «атаманом Ревухой».

Вацлав Ржевуский пригласил после этого собрания Падуру в свой «кош» и принялся вместе с ним за распространение среди южнорусского населения мысли о независимости Малороссии [137, 34]. Вскоре после этого (14 декабря) заговор был раскрыт, а одновременно открылись и связи поляков с декабристами, и сделалось известным существование польских тайных обществ. В связи с этим были арестованы около 20 помещиков волынской губернии [39, 291−306], в их числе и Пётр Мошинский, Станислав Карвицкий, Ржевуский и Падура. Двое последних после двухлетнего заключения были отпущены на свободу и вновь принялись за задуманное ранее дело, основав в Саврани Подольской губернии школу малорусской поэзии под названием школы лирников. Ржевуский писал музыку для новосочинённых песен. Когда их лирники были подготовлены, они пустили их в народ. Туда же отправился и сам Падура с лирою в руках, чтобы петь малороссам о казацкой славе. В Полтаве удалось ему найти слушателей среди учеников гимназии и познакомиться с Иваном Котляревским. «Херувимская твоя песня, — сказал Котляревский Падуре.— Наша история отражается в ней, но она не оживёт, не оживёт!»

Во время восстания 1831 года Ржевуский примкнул со своими 220 казаками к повстанцам и погиб в сражении на Дашовских полях [64]. Падура опять попал в тюрьму, а освободившись, переселился в Галицию. Свои стихотворения он издал во Львове в 1842 году и в Варшаве в 1844 году. Его песни пелись русскими учениками и семинаристами в Галиции и пробуждали в них любовь к простонародному языку и казацким преданиям. Некоторые из них поются ещё и теперь в Галиции и не только поляками, но и русскими.

Готовившееся в 1820-х годах восстание, несмотря на то, что многие тайные общества были раскрыты, вспыхнуло (по подстрекательству французских республиканцев) в конце 1830 года, и это не замедлило отразиться на Галиции.

Австрийское правительство в силу протокола Венского конгресса от 7 апреля 1815 года обязалось дать своим полякам представительство во власти и национальные учреждения в соответствии с политическим устройством Австрии и нуждами польского народа и самого австрийского государства. Согласно этому постановлению польский язык как предмет обучения был разрешён, как было сказано выше, в начальных народных школах и гимназиях. Распоряжения правительства издавались на польском и немецком языках. Впрочем, во всех государственных учреждениях делопроизводство велось по-немецки и на том же языке шло преподавание в гимназиях и в университетах.

В 1817 году возобновился сейм, но права его были весьма ограничены. Членов сейма из трёх сословий: магнатов, шляхты и представителей мещанства — горожан Львова, назначало правительство. Собирался сейм ежегодно на три дня, принимал к сведению предложения правительства, составлял адрес Императору, в котором мог выразить свои пожелания, и выбирал членов станового выдела. Так как предназначением его было, собственно, принятие к сведению постановлений (постулятов) правительства, то его и назвали постулятовым сеймом. Сейм не имел никакого влияния ни на управление, ни на просвещение края.

Немецкая школа и немецкий университет во Львове (с 1817 года он имел лишь три факультета: юридический, философский и богословский) сблизили польскую молодежь с немецким духом. Она охотно предавалась чтению немецких романтиков Гёте и Шиллера, не меньше — Байрона и Шекспира (в немецком переводе) и проникалась взглядами философии Канта [139]. В польском обществе в Галиции книг читали мало, почти совершенно ничего не писали, и лишь один польский театр оживлял культурную жизнь. В 1795 году из Варшавы прибыл Богуславский со своей труппой и давал представления в саду Яблоновских. Австрийское правительство в первые годы своего правления учредило во Львове постоянный немецкий театр, и потому с неудовольствием смотрело на польские представления, а в 1804 году запретило всякие, даже частные, польские театральные представления во Львове.

Наполеоновские войны заметно ослабили Австрию, и правительство, опасаясь раздражать поляков, позволило им в 1810 году создание постоянного театра во Львове с восемью представлениями в месяц (потом с 12-ю), однако при условии, чтобы благотворительное заведение графа Скарбека (приют для бедных детей) содержало немецкий театр. Эта обязанность отягощала приют до 1872 года, пока по настоянию поляков не была устранена. Вслед за тем немецкий театр во Львове вовсе прекратил своё существование.

Помимо театра, национальную жизнь поляков поддерживал учрежденный в 1817 году Институт Иосифа Максимилиана Оссолинского во Львове [65]. Этот патриот купил в закрытых Иосифом II монастырях множество латинских рукописей, приобрёл в собственность закрытый монастырь кармелиток, перестроил его и с разрешения правительства основал в нём институт с музеем и библиотекой, снабдил его необходимым штатом служащих во главе с директором и учредил при своём институте стипендии для развития польской науки и словесности. Однако институт начал активную деятельность только после событий 1830 года. До этого момента польский элемент в Галиции едва дышал, но всё-таки он был в более выгодном положении, чем русский, потому что польские книги всё же приходили из-за границы, и поляки могли своих заграничных писателей считать своими собственными и питаться своей народной духовной пищей. Напротив, между Россией и галицкой Русью не было никаких отношений, и русские галичане были лишены русской литературы. Пребывание в Галиции русских войск во время наполеоновских войн было слишком кратковременным для того, чтобы могло завязаться близкое знакомство. Немцы подозрительно смотрели на взаимоотношения между галицко-русским народом и русскими воинами, к тому же русские офицеры вовсе не интересовались состоянием страны, образом жизни и настроением галичан [15, 8].

В таком состоянии Галицию застало восстание 1830 года. Австрия могла не опасаться своих поляков, так как они были слабы в экономическом и интеллектуальном отношениях, русские же, и вообще всё крестьянство, были вполне лояльны венскому правительству. Австрия и в дальнейшем искала симпатии крестьян. Указ от 14 октября 1815 года запрещал кому бы то ни было, кроме самих крестьян, покупать крестьянские земли, а львовское казначейство 22 октября 1815 года внесло даже неосуществившееся, впрочем, предложение признать крестьян собственниками занимаемых ими земель [124, 201].

Когда в северной (российской) части Галиции разыгрывались кровавые события, Австрия заняла по отношению к ним нейтрально-сочувствующую позицию. Губернатор Галиции князь Август Лобковиц, являвшийся на сейм в кунтуше и утверждавший, что он поляк, смотрел сквозь пальцы на помощь, оказываемую полякам в Конгрессовце их галицкими собратьями. При венском дворе образовалась полонофильская партия, в которой самую активную деятельность вела эрцгерцогиня София, мать правившего Императора Франца-Иосифа I. Поляки из Галиции, а также кое-кто из русских галичан отправлялись через границу добровольцами в польское войско. В Конгрессовце военные действия разыгрывались вблизи Варшавы. На Волыни, около галицкой границы, пробовал возбудить восстание Дверницкий, пришедший сюда 29 марта 1831 года через Буг вблизи Поречска.

Расположив свой штаб в Дружкополе, Дверницкий вместе с графом Чапским и Стецким призывал к восстанию волынских помещиков, но почти без успеха: удалось собрать лишь небольшие отряды повстанцев. Сам Дверницкий, удерживаемый русским генералом Ридигером, не мог ни пробраться в глубь Волыни, ни пройти через неё в Подолию и вынужден был держаться около пограничной линии, чтобы, в случае натиска русских, уйти в Австрию. При Боремле его атаковал Ридигер и заставил отступить в Австрию [32, 146−148; 42, 238].

Во время отступления, когда Дверницкий с остатком своего отряда проходил через Почаев, василиане ничего не жалели для его угощения и жертвовали ему деньги, а многие из них, оставив иночество, пошли с ним в мятеж. После этого Дверницкий ещё раз пробовал пробраться через Волынь в подольскую губернию, чтобы соединиться там с мятежниками, но опять был вытеснен Ридигером в пределы Австрии [2, 276; 51, 1898, 8−9].

В отряде Дверницкого находился в качестве военного врача известный затем и в Галиции Владимир Терлецкий. Он бежал из Дубна в Галицию, нашёл приют в доме корсовского помещика графа Комаровского и оттуда вместе с несколькими другими повстанцами был отправлен на подводах, от одного помещика к другому, на границу Царства Польского, где восстание было ещё в полном разгаре. В Нароле граф Лось раздал им ружья, снабдил всем необходимым, одним словом, снарядил в поход, и с проводником отправил на границу. Пограничная австрийская стража не чинила им никаких препятствий и ограничилась только тем, что после уже благополучно совершенного ими перехода через границу стала кричать: «Хальт, вер-да?» (Стой, кто идет?) [51, 1898, 8−9]. Перебравшись через Вислу, Терлецкий определился в конный полк, названный «русской яздою» Карла Ружицкого, в котором служил поручиком Михаил Чайковский (Садык-паша). С этим полком впоследствии, когда восстание кончилось, Терлецкий переправился через Вислу в Галицию и был переведён австрийскими властями в Подгорье близ Кракова.

8 сентября 1831 года сдалась Варшава, и польские войска, не попавшие в плен, искали убежища в Пруссии и в австрийской Галиции. Ещё 18 августа генерал Раморино с 10 000 войска и 40 пушками перешёл под Хваловицами австрийскую границу. Галиция наполнилась беглецами, к которым австрийское правительство относилось весьма снисходительно. Во Львове губернатор Лобковиц приглашал бывших повстанцев на пиры, балы и всячески демонстрировал им свою благосклонность. По улицам города гарцевали на своих конях польские офицеры, приводя в восторг польских дам [102, 378−382].

Собравшись во Львове, виднейшие польские эмигранты совещались о дальнейшей судьбе своего отечества. Общим было желание, чтобы члены варшавского сейма переместились бы куда-нибудь за границу и представляли там верховную власть польского народа. Депутаты от эмигрантов поблагодарили губернатора за гостеприимство, а галицкая шляхта учредила в честь австрийского императора несколько стипендий для учащейся молодёжи. Но так как всех эмигрантов (их было около 30 000) невозможно было устроить в Галиции, то правительство советовало им отправиться в другие страны, потому что в случае дальнейшего их пребывания в пределах Галиции могли возникнуть недоразумения с Россией. Они и уехали большей частью во Францию.

Провал мятежа 1830−1831 годов нанёс польскому делу в России очень чувствительный урон. Конгрессовая Польша потеряла свою конституцию и своё войско. Её управление в 1832 году было преобразовано, хотя всё-таки сохраняло свой прежний польский характер. Языком школы и всех учреждений остался и в дальнейшем польский, но в делопроизводстве всего юго-западного края был введён русский язык. Виленский университет был перенесён в Киев, а в Вильно оставлена только медицинская академия с ветеринарным отделением, просуществовавшая до 1842 года. На Волыни были закрыты кременецкий лицей и польские школы, а вместо них открыты русские. В 1831 году Почаевский монастырь был отнят у василиан и передан православным с переименованием его в лавру. Он стал местопребыванием волынского православного архиерея и его консистории. В подольской губернии были секвестрированы имения Адама Чарторыйского, Вацлава Ржевуского и других. В Саврани, на месте школы украинских лирников, устроено военное поселение [3, 238]. Во всем юго-западном крае в учебных заведениях увеличилось количество еженедельных уроков русского языка и приказано историю и математику преподавать на русском языке. Вообще русское правительство, наконец, взялось за укрепление русского элемента в областях, которые поляки считали своими.

Впечатление, произведённое разгромом польского восстания, отразилось и на отношении к религии. Кое-кто из униатов и даже поляков-католиков стал понемногу принимать православие и становиться на русскую сторону. Около 200 католических монастырей было закрыто. В 1834 году на соборе униатской иерархии было решено немедленно ввести в униатскую церковь утраченное со временем православное устройство: иконостасы, утварь, священные облачения и использование православных книг московской печати. В начале 1838 года униатские дела были переданы из Министерства внутренних дел в ведомство Обер-прокурора Священного Синода. Наконец, после смерти в 1838 году униатского митрополита Булгака, уже в следующем, 1839 году последовало всеобщее воссоединение униатской церкви юго-западного края с православной [66].

Тогда с православной церковью воссоединилось около 1,5 миллиона униатов, в том числе свыше ста тысяч на Волыни и в Подолии [26, 126−129]. А 4 декабря 1840 года последовало распоряжение о введении в действие русского свода законов в юго-западных губерниях.

Воссоединение униатов Литвы, Подолии и Волыни с православной церковью поразило римскую курию и воздействовало на галицкую Русь. Совсем недавно, только в 1822 году, Рим, по-видимому, ещё носился с мыслью латинизации униатов, так как 30 июля этого года позволил принимать в орден василиан латинян [103, IV, 617]. Теперь он иначе смотрел на унию. Августин Тейнер, статский референдарий в коллегии de propaganda fide по делам восточных униатов-католиков, обратился в двух письмах (от 5 июля 1840 года и от 15 января 1842 года) к львовскому униатскому священнику отцу Михаилу Малиновскому с предложением, чтобы он представил ему откровенное и подробное изложение нужд униатов в Холмской, Львовской, Перемышльской, Мукачевской и Пряшевской епархиях. Малиновский, отвечая на требование, составил это важное для судьбы унии письмо около Светлого Воскресения 1842 года [121, 501−616]. В нём автор обращал внимание римской курии на гонения униатов латинянами во время польской Речи Посполитой, на унижение, испытываемое униатской церковью со стороны польского духовенства, на захват униатских церквей и их имений, и на всякого рода обиды, наносимые униатам. «Униаты привыкли, — откровенно сказал Малиновский, — видеть в католической церкви не свою мать, а мачеху; уния стала могилой для их национальности» [121, 504]. Эти свои убеждения высказывал отец Михаил Малиновский всегда и всюду и, наконец, стал их жертвой, когда в 1882 году польским политикам удалось убедить римские круги, что униатский обряд в Галиции должен быть уничтожен, и получить в Риме carte blanche [франц.: неограниченные полномочия] на перевод униатов Галиции в латинство).

Как средство для поддержки униатов Малиновский предлагал:

а) галицкому (львовскому) митрополиту дать титул кардинала или патриарха;

б) учредить два новых епископства в Тернополе и Станиславе;

в) запретить переход из униатов в латинство и приказать латинскому духовенству одинаково почитать греко-восточный обряд и римский;

г) признать, что отступление униатского церковного обряда от первоначальной его чистоты и уподобление его латинскому обряду было не в пользу унии, и лучше будет восстановить в униатской церкви первоначальную чистоту греко-восточного обряда; таким образом, будет возможно воздействовать на православных Востока и привлечь их в унию (впрочем, необходимость сохранения в неприкосновенности восточного обряда была признана самой конгрегацией в заявлении от 13 июля 1803 года);

д) следует устранить существующую несправедливость в том, что униатских священников не допускают к должности законоучителей в учебных заведениях; законоучителей назначают только латинские консистории, униатские же не имеют в этом деле никакого голоса.

Митрополит Михаил Левицкий и перемышльский епископ Иоанн Снегурский обнародовали 10 марта 1841 года пастырские послания с заявлением, что они твёрдо будут стоять за унию, и воззванием к пастве последовать их примеру. Митрополит Михаил составил молитву об укреплении в католической вере, которую приказал каждую неделю после литургии произносить вслух [88, 1844, 21].

Советы Малиновского были приняты во внимание, и в 1848 году митрополит Левицкий получил титул примаса Галиции (этот титул прежде мог присуждаться лишь латинскому архиепископу), а затем был произведён в кардиналы. Переход из униатского обряда в латинский был также запрещён, но только в 1863 году под влиянием политических событий 1848 года греко-славянский обряд в Галиции получил от правительства и другие привилегии.

Римско-униатские настроения среди младшего поколения русских галичан стали между тем ослабевать. В это время в Вене во Пряшевского епископа был посвящен Иосиф Гаганец. Чин посвящения совершался в часовне императорской палаты в присутствии Императора Фердинанда I и всего императорского двора. При принесении присяги рукополагаемого на латинском языке были, как обычно, произнесены слова: «Persequor hereticos et schismaticos (буду преследовать еретиков и православных)». Православные воспитанники венской семинарии соблазнились этим. Между ними возник спор, как понимать эти слова. Один из латинских семинаристов (поляк из Тарновской епархии) утверждал, что их следует понимать в буквальном смысле. Тогда один из галицко-русских семинаристов, Фома Полянский (впоследствии учитель и директор гимназии), крикнул в гневе: «Ехsecrabilis sit ecclesia, quae talia jubet! (проклята будь церковь, учащая такому)». Известие о таких словах, произнесённых униатским семинаристом, поразило латинскую иерархию и государственных лиц. Но они поступили весьма осторожно. Колеблющегося молодого униата определили после окончания курса в 1844 году в богословское заведение Фринтанеум, где учителями были придворные капелланы, сами доктора богословия, а настоятелем — придворный приходник (Burgpfarrer). Полянскому читали лекции по церковной русской истории и доказывали, что хотя со времен Керулария греческая церковь находилась в расколе с римской, однако же Киевская митрополия не порывала своих отношений с папой и никогда открыто не отпадала от Рима [33, 1886, 105−108].

Теперь ведение униатских дел находилось в руках новообразованного ордена змартвыхвстанцев [67] (1841), о котором будем говорить позднее, а пока возвратимся к польской эмиграции, которая, хоть и находилась далеко от пределов России и Галиции, всё-таки продолжала оказывать влияние на южнорусский народ.

Эмиграция считала себя представителем польского народа и верховной властью, которой должны были беспрекословно покоряться все поляки. Она разделилась на две партии: Чарторыйского и демократов. Чарторыйский, в прошлом друг императора Александра I и министр России, затем один из виднейших руководителей польского восстания 1830—1831 годов, ещё на варшавском сейме 1831 года разошёлся во взглядах с демократами; теперь на чужбине вражда усилилась. По его мнению, восстановление независимой Польши могло произойти лишь при помощи великих держав, какими были: Франция, Англия, Австрия и Турция. Убедить эти государства в том, что для равновесия между ними необходима самостоятельная Польша, и склонить их к войне за интересы поляков было главной задачей его политики. На его стороне было большинство галицкой шляхты, желавшей видеть его своим королём [110, 551].

Но в эмигрантской среде превалировали другие воззрения. Демократы считали, что вольная Польша могла быть восстановлена лишь путём всеобщей мировой революции на развалинах России, Австрии, Пруссии и других великих государств. Поэтому они выработали для себя следующие задачи: повсюду возбуждать неудовольствие и подстрекать все сословия населения против их правительств [118; 95; 96] В манифесте 1832 года, соответствующем настроению большинства польских эмигрантов, говорилось: «Европа снимает с себя последнюю одежду узкого самолюбия и умирающего прошлого. Она расстается на веки с прежними понятиями и всякого рода преимуществами. Теперь может существовать лишь демократическая Польша. Представителем Польши может быть лишь тот, кто хочет соединить интерес Польши с интересом человечества, кто хочет в Польше видеть миллионы счастливых, вольных и благами природы пользующихся жителей, без различия сословий и вероисповеданий, а не горсть привилегированных, живущих трудом других».

В 1832 году польские демократы соединились во Франции в одно общество, которое, по мере того, как возрастало количество членов, делилось на секции. Одна из секций имела право старшинства и управляла другими. Такой была в 1834 году секция в Пуатье, развернувшая активную деятельность в отношении Галиции. Однако нецентрализованное управление политической эмиграции оказалась неэффективным, и поэтому в 1836 году было создано единое правление из представителей всех секций под названием «Централизация». Она располагалась сначала в Пуатье, а с 1840 года — в Версале. Демократическое эмигрантское общество высылало на Познанщину, в Галицию и, отчасти, в Россию тайных агентов с литературой польско-патриотического и революционного содержания. В России агитация шла вяло по причине строгих полицейских мер, предпринятых русским правительством. А вот в Галиции и на Познанщине агитация имела громадный успех. Общаясь с карбонариями [68] и всякого рода заговорщиками, польские эмигранты изучили разнообразные приемы агитации, пропаганды, влияния на людей в психологическом отношении, подпольной работы и прочие революционные приёмы.

В 1833 году эмигрант Заливский из Галиции пробовал возмутить население в Конгрессовце, но его деятельность не имела успеха. Сам он был арестован австрийскими властями и в 1837 году приговорён к 20 годам тюрьмы. Когда появились первые агенты из Франции, австрийское правительство приказало польским эмигрантам, оказавшимся в Галиции после восстания 1830−1831 годов, удалиться в Америку. Эта мера была вынужденной, так как в 1833 году во Львове замечалось некоторое «брожение умов», и полиция узнала о тайных собраниях и распространении революционных книг и брошюр. Молодёжь запела польские патриотические песни [138, XV, 78], стали слышаться воззвания к избиению шляхты [138, XV, 97].

Вскоре появились и тайные общества, устроенные по примеру карбонариев. Пять заговорщиков составляли кружок, предводитель которого был связан с предводителем другого кружка, так что остальные члены кружка не знали заговорщиков других кружков. В случае раскрытия одного кружка, другие кружки оставались в безопасности. Несмотря на такую предосторожность, полиция время от времени узнавала о них и производила массовые аресты. Это, однако, никак не устрашало других составлять новые общества. В сходках принимали участие и женщины, переодевавшиеся в мужеские костюмы. Они образовали своё отдельное общество «Товарищество сестёр». Вот названия некоторых обществ: Соединенные карбонарии, Товарищество польского народа, Конфедерация (основанная Малиновским в Тарнове с террористическим уклоном с девизом «резать шляхту»), Молодая Сарматия и прочие.

Членами тайных обществ состояли студенты университета и гимназий, воспитанники духовных семинарий, городские чиновники, помещики и подофицеры (унтер-офицеры, младший командный состав в австрийской армии), особенно из перемышльского полка Маццугели.

В школах было достаточно материала для демократического движения, так как мещане и жители посадов и местечек, особенно в западной Галиции, охотно отдавали своих сыновей в гимназии, желая, чтобы они стали священниками, особенно с тех пор, как буллой от 16 августа 1822 года папа Лев XII допустил до капитульных должностей каноника и епископа в Польше лиц нешляхетского происхождения [103, IV, 619].

Агенты эмиграции улавливали в свои сети даже русско-униатских семинаристов и священников. Во львовской русской духовной семинарии появились революционные книжки, которые семинаристы прятали под полой. Выходивших на прогулку семинаристов эмигрантские агенты Ценглевич и поэт Лозинский приглашали в бернардинский кляштор и там внушали им революционные идеи [5, 1888, 59]. Узнав об этом, губерния приказала митрополиту проводить в семинарии лекции об австрийском патриотизме. Лекции эти читались раз в месяц по четвергам одним из наиболее способных семинаристов, представлявшим в своих рассуждениях благодеяния австрийского правительства для галицкой Руси [5, 1888, 59].

Несмотря на предпринимаемые правительством меры, революционные мысли продолжали распространяться в русской семинарии. Один из ректоров семинарии (священник Николай Городинский) даже входил в правление одного из тайных обществ, а семинарист Климентий Мохнацкий был членом этого общества. К другим обществам принадлежали русские семинаристы Гречанский, Охримович, Покинский, Кульчицкий, Мейский, оба Минчакевичи, Крижановский, Гадинский. Один из них, Гречанский, в 1838 году выдал своих товарищей старосте в Стрые, и они были арестованы. Два семинариста, Лапчинский и Кущикевич, основали вместе с Людвиком Вильгельмом «Союз свободных галичан» с девизом: «Независимая Польша, вон аристократия, уничтожение панщины, равенство имений, существующий строй истребить огнём и мечом».

«Товарищество польского народа» в 1836 году направило в Царство Польское агентов, которым было поручено убить царя Николая I во время смотра войск в Калише [69]. Эти агенты были арестованы по доносу бывшего польского офицера Беренса. В 1839 году по Львову разнеслись слухи о новых готовящихся убийствах и покушениях. Вследствие этого австрийская полиция усилила свою бдительность, и, напав на следы некоторых тайных кружков, приняла меры предосторожности. Самая ненадёжная рота полка Мацугели была разоружена; один батальон полка Лемминга переведён из Самбора в Перемышль. В 1841 году правительству было известно уже обо всех революционных организациях, начались аресты их членов. Богатые помещики сами указывали правительству революционных агентов [122, 22]. Русское население будоражили, главным образом, Ценглевич и некий Попель. Первый из них воевал в польском войске в 1831 году, затем служил чиновником магистрата в Самборе. В 1836 году его арестовали, но он бежал из тюрьмы и скрывался среди крестьян в Золочевском и Жолковском округах. Ценглевич составлял для них, по примеру Падуры, песни на малорусском наречии, подчеркивая в них тяжелую долю сельского народа, нужду, панщину, подати, рекрутчину и прочее. Некоторые из его песен такие как «Ой, доля моя, доля», «Дайте, братья, в руки косы» поются до сих пор. В 1839 году его опять арестовали и приговорили к 20 годам тюрьмы.

Действия полиции не остановили революционного движения, брожение умов продолжалось. Надвигались грозные события. Даже аристократическая партия Чарторыйского, к которой принадлежали члены шляхетского сейма, стала склоняться на сторону демократов, и в 5-й статье решений сейма за 1845 год предложила правительству выкупить у помещиков крепостных.

По планам «Централизации» в 1846 году одновременно во всех польских областях должно было вспыхнуть восстание. Слова «восстание», «отчизна», «независимая Польша» с давних пор волшебно действовали на поляков. К мятежу стали готовиться и демократы, и социалисты, и аристократы, не разбирая, кто, как и с какими целями намерен вести дело. Но прежде чем восстание вспыхнуло, возник спор о руководстве мятежа. Галицкая шляхта хотела, чтобы им управлял будущий «король» Чарторыйский, но на это возражали демократы: «Польское дело есть от природы революционное, монархизм же противен революции» [97].

Мерославский требовал диктатуры, но демократы решили, что восстанием должно управлять «национальное правительство» (rzad narodowy), в которое избрали Алцъята, Либельта, Весоловского, Горжковского и Гельтмана. На Познанщину в конце 1845 году прибыл Мерославский. В феврале 1846 года Краковское национальное правительство издало манифест к полякам, начинавшийся словами: «Час восстания уже пробил, вся Польша движется и соединяется. Нас двадцать миллионов».

Губернатором Галиции в то время был эрцгерцог Фердинанд д’Эсте, а его помощником — вюртембержец барон Криг фон Гогенфельден, в молодости приехавший в Галицию с родителями. Криг был другом селян и русских, эрцгерцог же симпатизировал шляхте. Первый требовал усиления вооруженной силы в Галиции, второй считал эту меру излишней [110, 551]. Директором полиции во Львове был тогда Захер-Мазох, развернувший со старостами Брейнлем в Тарнове и Мильбахером во Львове бурную деятельность. Старосты во всей Галиции получили секретные указания и, ещё до того, как восстание вспыхнуло, приглашали к себе тайно крестьян, приказывая им каждого призывающего их к борьбе за свободу Польши арестовывать и доставлять властям [89, IV, 114].

Начало восстания в Галиции назначено было на 18 февраля, и в тот же день в западной ее части в помещичьих дворах появились вооруженные отряды шляхты и других заговорщиков, призывая крестьян присоединиться к ним для борьбы за отчизну [156; 73]. Тут-то и обнаружилось, как ловко сумело австрийское правительство склонить галицкого крестьянина на свою сторону. Бартошов-Головацких и Килинских времён Костюшко уже не было — вместо них появился Якуб Шеля.

Когда 18 февраля шляхта призвала мазурских крестьян в западной Галиции к восстанию, крестьяне бросились на заговорщиков, некоторых побили, стали их вязать, укладывать на возы и доставлять в таком виде старостам. Первый подобный факт случился в Лысой горе вблизи Тарнова. Здесь восставшие агитировали собравшихся в корчме селян присоединиться к ним. Холопы ответили, что охотно будут биться за отчизну и пойдут на австрийское войско, если им дадут оружие… Но едва они получили оружие, тотчас бросились на панов, повязали всех и привезли старосте Брейнлю в Тарнов.

В Тарновском округе крестьянин Якуб Шеля вместе со своим сыном Сташком, зятьями, шуринами, родственниками и многими отпускными солдатами образовал шайку, которая совершила больше всего убийств. Кто-то пустил слух между мазурскими крестьянами, что правительство платит за убитого пана 10 гульденов золотом, а за живого 5 гульденов. Это поощряло крестьян к большей свирепости. Больше всего шаек было в Ряшенском округе, где и погибло наибольшее количество шляхты. Польские холопы выдумали тогда презрительное прозвище для шляхты — «цяраха». Генерал Легедиц оградил Ряшевский округ с западной стороны военным кордоном, чтобы сохранить тарновскую шляхту от совершенного истребления. «Галицкая резня» продолжалась от 19 до 22 февраля и охватила, кроме Ряшевского и Тарновского, также Бохенский, Ясельский, Ново-сандецкий и Сяноцкий округа. Всего оказалось две тысячи жертв.

Во Львове волнения происходили с 14 по 16 февраля и были быстро подавлены, причём были произведены многочисленные аресты. 25 февраля Феофил Висневский ещё пробовал возмутить население, но безуспешно. Военные силы для подавления восстания пришлось употребить лишь в западной части Галиции, так как сюда вторглись большие отряды польских повстанцев из Кракова. Туда был выслан с особенными полномочиями генерал Бенедек, который, собрав большинство военных сил вокруг Велвчки, разбил 26 февраля мятежников под Гдовом и помог генералу Коллину взять приступом Подгурже возле Кракова. 3 марта австрийское войско вступило в Краков, куда прибыли также прусские и русские войска. Мятеж был совершенно подавлен.

Первым следствием мятежа 1846 года была ликвидация вольной республики краковской, установленной на венском конгрессе 1815 года и находившейся под опекой Австрии, Пруссии и России. Она служила главным притоном для агентов эмиграции и по этой причине уже один раз (в 1836 году) была занята союзными войсками. Тогда много эмигрантов (среди них известный галицко-русской публике василианский монах Владимир Терлецкий) были насильно под военным эскортом вывезены в Триест и оттуда во Францию [51, 1889, 16]. Теперь, договором от 6 ноября 1846 года между Австрией, Россией и Пруссией, краковская Речь Посполитая была присоединена к Австрии. В Кракове к тому времени (с 1803 года) уже существовала униатская церковь, перестроенная из костела Св. Норберта [52, 255−256].

Следующим последствием восстания 1846 года были многочисленные аресты и наказания за участие в нём. Правительство распорядилось обеспечить ипотекой за счёт имений помещиков, помогавших мятежникам, все государственные убытки и военные расходы, вызванные мятежом. У некоторых помещиков правительство отняло их имения совсем [89, V, 1]. Из арестованных 31 июля 1847 года во Львове были повешены Феофил Висневский и Иосиф Капусцинский, другие заключены в крепости Моравии, Чехии, Венгрии и Тироля.

Третьим последствием восстания были новые законы в пользу крестьян, которых правительство хотело вознаградить за их верность. Уже 13 апреля был издан указ, устранявший некоторые повинности крепостных (далекие подводы и помощничьи дни). Этот указ не удовлетворил крестьян, и тогда 12 ноября 1846 года обнародован был новый, сводивший панщину к самым минимальным размерам. Но пока последнее распоряжение вошло в действие, произошли волнения 1848 года.

Четвёртым последствием восстания была возросшая ненависть галицкой шляхты и вообще интеллигентного польского сословия к австрийскому правительству. Поляки прямо обвиняли австрийских чиновников в подстрекательстве холопов к кровопролитию. То же самое говорили во французском парламенте Ларошжаклен и Монталамбер. Австрийское правительство вынуждено было 7 марта 1846 года направить всем европейским кабинетам письмо, в котором оправдывало свои действия в глазах Европы. Ненависть поляков усилилась, когда предводитель тарновской резни Шеля, переселившись в Буковину, награждён был за заслуги золотым крестом и купил поместье. Галицкая шляхта стала предпочитать австрийскому правительству русское. В Галиции стали рассказывать об одном русском полковнике в Царстве польском, который, собрав крестьян из нескольких сёл, спросил их: «Кто из вас готов так, как в Галиции, резать панов?» Выступило вперёд несколько десятков крестьян. Тогда полковник окружил их солдатами и приказал всех высечь палками.

Когда в Европе разразился скандал по поводу галицких событий, эрцгерцог Фердинанд д’Эсте отказался от должности губернатора, и в апреле 1846 года его место занял граф Рудольф Стадион. Но он, видя непримиримую ненависть поляков и не будучи в силах помочь населению, которое уже осенью страдало от голода, добровольно отказался от должности, в которую вступил брат его граф Франц Стадион.

Видя ненависть поляков, австрийское правительство решило теснее сблизиться с русским населением Галиции. В газете «Аugsburger Allgemeine Zeitung» в том же 1846 году появилась статья «От Днестра» [110, 558], обратившая внимание на жалкое положение русских жителей в Галиции.

В том же году Григорий Яхимович, с 1841 года епископ-суфраган митрополита Левицкого, стал собирать вокруг себя галицко-русских патриотов и направил венскому правительству письмо, сыгравшее важную роль в деле положения русского населения в Галиции. Вскоре (в 1846 году) в Липске на немецком языке появилась брошюра Я. Головацкого под заглавием «Zustände der Russinen in Galizien, von Havrylo Rusyn» (Состояние русских в Галиции), в которой автор советовал австрийскому правительству опираться в своей власти в Галиции на русский народ как на самый надёжный в государственном отношении элемент. И Яхимович, и Головацкий были сторонниками малорусского сепаратизма, предлагая Австрии использовать вместо бунтующих поляков галицкую Русь в качестве политического орудия против России. По их мнению, в планах австрийской политики должна была быть учтена возможность с помощью галицкой Руси склонить на свою сторону украинских малороссов.

Такое проявление малорусского сепаратизма в Галиции следует объяснять с одной стороны развитием малорусской литературы, с которой именно тогда стали знакомиться галичане, с другой же стороны — политическими соображениями этих деятелей среди русских галичан. Они видели, как с начала XIX века правительство мешало национальному подъёму их народа, не позволяя даже печатать русские книги и издавать русские газеты. Они могли наглядно убедиться, что, по причине родства галичан с великороссами, правительство предпочитало польский элемент русскому и к последнему относилось подозрительно. Поэтому неудивительно, что Яхимович и Головацкий воспользовались такой уловкой, желая помочь своему народу и приобрести ему благосклонность венского правительства любой ценой.

Взгляды Яхимовича и Головацкого, высказанные в 1846 году, связаны со стремлениями третьей, тогда ещё малочисленной партии польских эмигрантов, активно действовавшей на литературном поприще. Галичане не сознавали тогда связи своих предложений с польскими интересами, хотя и поддались влиянию этой «третьей» партии.

Среди польских эмигрантов были такие, кто не примкнул ни к демократам, ни к партии Чарторыйского, а избрали иной путь, чтобы восстановить независимую Польшу. К ним принадлежали: Янский, Целинский (уроженец Волыни и бывший ученик кременецкой школы), Семененко (сын православного офицера лейб-гвардии, женившегося на польке, которая крестила сына в латинство), Богдан и Иосиф Залеские, Стефан Витвицкий, Цезар Плятер, Велогловский, Козмян, Адам Мицкевич, Владимир Терлецкий [138, 371−378 и 627−654; 51, 1889, 19−20]. Душой этого кружка поначалу был Янский, основавший в 1835 году «Братство народной службы».

Взгляды этого братства были следующие: Польша пала вследствие грехов, вследствие испорченности высших слоев польского народа. Прежде чем думать о восстаниях и попытках восстановления Польши, нужно искоренить зло, внедрившееся в польский народ, а именно легкомыслие, самолюбие, лень, сварливость, разврат и прочие пороки. Это можно совершить лишь на религиозном, католическом основании. Только католицизм может спасти Польшу. «Служите Богу, поляки, а Бог спасет Польшу». «Ищите прежде всего царствия Божия и Божьей справедливости», — такие призывы должны служить руководством для поляков. Католицизм освободит Польшу, потому что он: 1) консервативен, следовательно, сбережёт польскую национальность; 2) только он может подвигнуть поляков к героическим, воодушевлённым действиям; 3) с его помощью можно осудить заблуждения и демократов и аристократов; 4) он научит поляков согласию и порядку, чего им до сих пор недостаёт; 5) он соединит поляков с другими славянскими народами, расположенными к свободе… Задачей поляков как католиков является взяться за укрепление и распространение власти папы так, чтобы она охватила весь мир, потому что лишь в таком мировом устройстве может воскреснуть Польша. Вторая обязанность поляков — бороться с православием и стараться, чтобы славянские народы стали католическими, так как они выступают теперь на всемирное поприще «внося в него свежие силы».

Для исполнения этих задач поляки должны образовывать свои братства и общества, которые бы действовали во всех сферах: школьной, литературной, научной, художественной, политической и военной. Прежде всего, следует позаботиться о польско-католическом университете. Поляки должны избирать своими покровителями и особенно почитать святых Яцека, Яна Кантого, Станислава и Иосафата.

Этот кружок называют обычно кружком Янского или Мицкевича. Характер его, как видим, был католическо-славянофильский. В политической жизни он ничем не выделялся, но так как в его состав входили лучшие польские поэты и писатели, то сочинения их со временем произвели перелом в духовной жизни и задали дальнейшее направление польской мысли. Для приведения в действие идей кружка Янского в 1841 году был основан орден змартвыхвстанцев.

Кружок Янского и Мицкевича нашёл себе покровителей в Великопольше и на Украине. Члены его особенно интересовались возникавшей тогда украинской литературой. Мицкевич назвал малорусский язык самым милозвучным и считал Украину землей «неразгаданных предназначений, посредником и нейтральным местом между Польшей и Россией, на котором уже начали состязание поэты двух народов» [138, 1887, 99−100]. Особенно настаивал на этнографической и политической самостоятельности Украины Семененко, над которым польские демократы по этой причине подшучивали, называя его изобретателем нового русского народа в Польше [135]. Близкие отношения парижского кружка Мицкевича с малороссами, особенно с Шевченко, раскроет, может быть, переписка, до сих пор не опубликованная, особенно письма Шевченко и В. Залеского. Исследования Дашкевича, Франкo и Третьяка [16, 174; 38] доказывают влияние Мицкевича на Шевченко в отношении к политическим вопросам и крепостничеству.

В кружке киевских украинофилов в 1840-х годах был популярен малорусский перевод сочинения Мицкевича «Księgi narodu polskiego i pielgrzymstwa polskiego» [70], в котором слово «Польша» заменялось словом «Украина» и последняя представлялась порабощенной «москалем», и потому следует полагать, что парижский кружок имел влияние и на этнографические воззрения украинцев [19, 1893; 39]. Только вот католицизм никак не мог привиться у украинофилов. Поэмы Шевченко были направлены против папы и римской церкви, и потому усилия парижских эмигрантов в отношении украинофилов были не совсем удачны.

Яков Головацкий признает, что он в первый раз обратил своё внимание на украинскую словесность тогда, когда, рассматривая «Tygodnik petersburgski»[71], случайно попавший во львовскую библиотеку Оссолинских, нашёл в разделе «Библиография» название «Энеиды» Котляревского и истории Д. Н. Бантыш-Каменского. Он тотчас пожелал приобрести их [15, 54]. О Маркиане Шашкевиче известно, что ему в 1832 году помещик Княжого и советник губернии Василевский давали сочинения польских, сербских и малорусских писателей и доставляли также другие книги из библиотеки Оссолинских. У Василевского в первый раз читал Шашкевич «Энеиду» Котляревского, сборник украинских песен Максимовича, «Слово о полку Игореве»[72], «Краледворскую рукопись» и «Суд Любушин»[73], сочинения Добровского, «Славянские древности» Шафарика, письма Вука Стефановича Караджича, Раковецкого, «Русскую Правду»[74] и с тех пор стал изучать народный язык [50, 1881, 27].

Несомненно, что пробуждению малорусского духа у галичан во многом способствовали поляки. Происходило это под влиянием той самой партии, первые следы которой видим в начинании Падуры и Вацлава Ржевуского в 1825 году, дальнейшее же развитие этого духа поддерживалось пражским кружком Янского и Мицкевича. Уже тогда в Галиции пелись песни Падуры, звучали стихи Богдана Залеского, написанные на основе казацких преданий, что обращало взоры галичан к Днепру и к запорожской Сечи. Конечно, направление, которое приняло малорусское движение в Галиции и на Украине, не оправдало надежд поляков в политическом отношении. Галичане и украинцы, хотя они и прониклись любовью к своим областным наречиям и развили у себя род местного патриотизма, но от мысли восстановления Польши не воодушевились. Напротив, относились впоследствии к полякам даже более враждебно, нежели коренные великороссы.

В 1832—1846 годах на галицких русских больше других оказывали влияние польские демократы и католики-славянофилы из парижского кружка Янского, Мицкевича и обоих Залеских. Последние основали Общество «Zjednoczenie (Соединение)», издававшее до 1846 года газету «Белый Орёл». Беспристрастность исторической науки требует отметить, что и польские демократы поддерживали национальное движение русских галичан. Во-первых, помещики, посессоры имений и мандатары, сочувствовавшие демократической идее, не мешали народному просвещению и даже склоняли крестьян и посадских людей посылать своих сыновей в гимназии, вследствие чего число русских образованных людей увеличилось; во-вторых, они поощряли униатских священников, проникнутых под влиянием рутенизма надсословным духом, к общению с простонародьем и сближению, по своему примеру, с народом.

Влиянию демократов подверглось несколько лиц, сыгравших потом виднейшую роль на поприще народного возрождения галицкой Руси. Это, в первую очередь, покойный священник Иван Наумович, просветитель галицко-русского народа, и здравствующий ныне Иоанн В. Гавришкевич, настоятель церкви в Каменце Лесной.

Католики-славянофилы из среды эмигрантов не оказывали серьезного влияния на Галицию, которая составляла поприще для деятельности, главным образом, демократов и Чарторыйского. Обучение в средних учебных заведениях и в университете велось в рационалистическом направлении. Вследствие этого в Галиции до 1848 года не было и усиленной католической пропаганды. Лишь по местечкам и городам, из-за нерадения местных русских приходников, латинским ксендзам и монахам удавалось переманивать русских мещан и чиновников в латинство. Правление Иосифа II, несмотря на его либерализм, способствовало распространению римского католицизма на северо-восточных окраинах государства.

В пору занятия Буковины Австрией в этом крае не было ни одного католического костёла, ни одного католического прихода, ни одного ксендза, ни одной протестантской кирхи, ни одной еврейской синагоги. С 1778 года за счёт государства стали повсеместно строиться костёлы. В 1778 году возник католический приход Садогура, в 1784-м — в Вашковцах, в 1785-м — в Гура-Гуморе, Иштенсегиче, Фогоди Иштене, Кимпогунге, Качике, Новом Солянце, Люизентале (8 в одном годе). В 1792 году при императоре Леопольде II учреждён был лишь приход Радовцы; при Франце I учреждены: в 1794 году — Гадик-Фальва, в 1812 году — Коцман, Выжница, Арасна, Заставна, в 1818 году — Якобени. При Фердинанде I: в 1842 году — Карлсберг, в 1843 году — Андрас-Фальва. В Галиции основаны католические приходы при Mapии-Терезии и Иосифе II: в 1775 году — Радехов, в 1776 году — Пестынь, в 1777 году — Маркова, в 1780 году — Микулинцы, в 1786 году — Брукенталь, в 1787 году — Ганчова, в 1788 году — Витков, в 1790 году — Снятин. При Леопольде II: в 1791 году — Милятин, в 1792 году — Оброшин, Вайсенберг, Фельдбах. При Франце I: в 1798 году Качановка, в 1807 году — Белогора (Вайсенберг). С 1814 года по 1842 год в восточной Галиции не учреждено ни одного латинского прихода. Только в 1842 году возник приход Махлинец, в 1843 году — Фелициенталь, а в 1846 году — Велдеж [14, 614−668].

Иосиф II, желая освободить своих подданных в западной Галиции от зависимости от краковского епископа, заседавшего в сенате Польского королевства, в 1783 году учредил епископство в Тарнове. В 1807 году это епископство было закрыто, но в 1816 году возобновлено как епископство Тынецкое. В 1826 году епископ из Тынца переселился в Краков.

В это же время буллой Пия VII Sollicitudo omnium ecclesiarum от 10 августа 1814 года был восстановлен орден иезуитов. Со времени его упразднения этот орден продолжал существовать только в России, где выбирал своего генерального викария. Но так как после своего восстановления орден занялся в России открытой католической пропагандой, русское правительство изгнало иезуитов в 1817 году из Петербурга и Москвы, а в 1820 году (указом от 25 марта) — из государства в целом. Часть изгнанных из России иезуитов поселилась в Галиции, основав монастыри в Тернополе и Новом Судеце. Тернопольским иезуитам в 1830-х годах удалось перевести в латинство около 1000 униатов.