 |
| Православие.Ru | Максим Александрович и Александра Александровна Никитины | 14.11.2019 |
Максим и Александра Никитины переехали в деревню каждый по своей причине и в разное время: Максим — из Саратова, Александра — из Москвы. Но всё, что они делали и делают в своей жизни, происходит по благословению старца. В том числе и то, что они делать не планировали.
Никитины
Максим Александрович:
— Наш переезд из города в деревню начался задолго до того, как возникло само это решение. Мать пришла к вере и привела за собой в храм всю семью. Постепенно возникло осознание, что деревенский образ жизни более приличествует православному человеку, чем городской. Когда мне было 17 лет, я отправился летом в паломническую поездку. Провел месяц в деревне. Потом приехал в Зосимову пустынь и встретил там земляка, диакона. Он говорит: «Оставайся, поживи здесь!» И я остался ещё на месяц в Зосимовой пустыни. Мне там очень понравилось, в монастыре. Через месяц вернулся домой, в Саратов, и говорю: поехали жить в деревню.
Пошли к настоятелю нашего прихода брать благословение на переезд. Он говорит: «Я этот вопрос решить не могу. Езжайте в Оптину пустынь, к отцу Илию». Поехали; отец Илий благословил нас в Калужской области дом покупать. Мы всё делали постепенно. Мне оставалось ещё год учиться, я получал специальность художника-модельера; через год сначала уехали отец с братом, а мы с мамой — спустя месяц. Я за это время ещё успел водительские права получить. В Саратове мы обменяли трехкомнатную квартиру на двухкомнатную, на разницу жили первое время. Потом и эту квартиру продали, когда строились на новом месте.
Деревня и город — это небо и земля. Но небо в данном случае — деревня. Город на тебя давит и сковывает, а здесь ты дышишь полной грудью. Когда мы только переехали в Бурнашево, у нас из удобств один свет был. За водой на родник ходили. Обогрев — печка. Этот дом был в двух километрах от монастыря, потом мы в другой перебрались, поближе. Там уже рядом водопровод лежал, но никто из деревенских к нему не подключался, все на колонку ходили — привыкли так жить. Это 2000-й год был. Мы первые купили десять метров трубы и врезали. А потом уже, глядя на нас, и остальные воду в дом завели.
Когда мы поселились поближе к храму, сразу пошли на послушание в монастырь в Клыково. Отец наш занимался хозяйством, а мы работали в монастыре. А потом отец с мамой развелись: отец принял монашество, а мы стали заниматься фермой. Как деревенские живут — коровка, свинка, козочка. Правда, потом подсобное хозяйство выросло в ферму — не то чтобы мы сами к этому стремились…
Деревенские на нас посматривали косо. Это, в общем, понятно — приезжих нигде не любят. А после того, как у нас скотина расплодилась, стали открыто недолюбливать. И это как раз непонятно — деревенские ведь знают, что такое держать скотину, знают, что это тяжёлая работа. А мы к этому труду вообще непривычные, никто нас ничему не учил, сами всё постигали методом тыка. Потом уже я отучился на зоотехника. Те, кто живут всю жизнь в деревне, знают все тонкости этой работы с детства — почему бы самим не завести большое хозяйство? Лень.
Я женился в 32 года. До 25 лет я не видел себя отцом семейства, а когда дозрел, схватился за голову: скотины уже куча, а деревенские девушки работать не хотят. Никого днём с огнём не найдёшь. И даже если находились какие-то варианты, отец Илий про всех говорил: «Нет, не та. Нет, не та». Всем миром приводили мне невест — все были не т. е. А потом отец Илий прислал к нам Сашу.
После нашей свадьбы мама приняла монашеский постриг с именем Венедикта, но отец Илий благословил её остаться дома, без неё мы бы не справились с хозяйством. Сейчас фермой занимаемся мы втроем; с приходом в нашу семью Саши стало проще с реализацией продуктов. Она ведёт Инстаграм, занимается продвижением нашей фермы в сетевом пространстве. У нас появились постоянные покупатели. Я два раза в неделю езжу в Москву — развожу заказы. Это тяжёло, конечно, потому что уходят почти сутки — а тем временем на ферме копится работа. В этом году впервые у нас появились работники, а раньше после поездок в Москву я сам убирал навоз за двое суток из-под 20 коров.
Переезд из города в деревню — не для каждого легкий выбор. Но, к счастью, не перевелись ещё старцы на Руси — едёшь, спрашиваешь. И поступаешь по воле Божией — может, и не надо тебе в деревню. Все же не могут уехать из города. Хотя почему нет? Русь же так крестили.
Александра Александровна:
— Шесть лет назад 13 октября мы с мамой приехали в школу-пансион Плёсково к отцу Илию (он там постоянно бывал под Покров). Мне было 19 лет. Я хотела спросить про одного своего друга: ждать его — не ждать, моё — не моё. Батюшка сказал: «Езжай в деревню Бурнашево. Там живет Максим с матерью Ириной — это твой будущий муж». Отец Илий знал их много лет, был их духовным отцом. Говорит: «Он будет любить тебя всю жизнь». Я удивилась. Говорю: «Ой, как же так, деревня». Но мама сказала: «Давай съездим, мы всё равно ничего не теряем».
Мы в тех краях раньше часто бывали, ездили постоянно к отцу Илию в Оптину пустынь. И вот отправились в очередную паломническую поездку — заехали в Шамордино, заехали в Оптину, а потом и в Бурнашево. Нам было известно название деревни — ни номера дома, ничего больше. Там рядом мужской монастырь Клыково; зашли, разговорились с девушкой в церковной лавке. И оказалось, что папа Максима подвизается в этом монастыре иеромонахом. Наша собеседница сказала: «Да я их знаю, давайте, я им позвоню!» Нам объяснили, как ехать, и мы поехали.
Соседи показали нам дом; к нам вышла мама Максима, тогда ещё Ирина. В дом сначала не пустила, сказала: «Ну, пойдемте, я вам хозяйство покажу». Она повела нас в поле, показала коров. Их было чуть меньше 10, и с ними был телёнок. Я говорю: «Какой хорошенький! Можно, я его поглажу?» Ирина держалась поначалу довольно сурово, а с этим телёнком как-то оттаяла. «Пойдемте, — говорит, — чай пить». Мы зашли в дом, там нас встретил Максим, мы познакомились. Максиму на тот момент шел 32-й год. Меня разница в возрасте не очень смущала — главное было человека увидеть.
Отец Илий спросил: «Они понравились друг другу?» Даже несмотря на то, что Максим очень долго искал жену, старцу важно было убедиться, что это не насилие над нами, что мы оба желаем этого брака. 2 ноября мы с Максимом познакомились, и батюшка благословил нас венчаться после Святок. Мы доверились батюшке в этом вопросе. И хорошо, что не стали откладывать; у меня почти сразу после свадьбы умер дедушка — но он успел порадоваться за меня.
Родители купили нам дом в деревне, мы очень быстро сделали там ремонт. Дом Максима и ферма находятся в деревне Бурнашево, а мы поселились в деревне Богдановка, это буквально через речку по мосту перейти. Я сразу начала работать на ферме, кормила телят; коровы у нас паслись на привязи — мы их отвозили на поле и там привязывали. Свекровь учила меня делать продукты — масло, творог, йогурты. Летом папа купил нам машину, и мы начали понемногу реализовывать нашу продукцию, чтобы ферма приносила какой-то доход.
С высоты своего 6-летнего опыта жизни в деревне я понимаю, что выехала на юношеском максимализме. Я просто такой человек — никогда не фокусируюсь на каких-то трудностях, у меня всегда всё хорошо, даже если плохо. Было по-разному, были и сложности. Но у нас тёплый дом — душ, туалет, Интернет, так что в бытовом плане тяжёло не было. Надо было просто перестроиться на деревенский ритм жизни, более медленный после Москвы. Здесь всё так размеренно, даже на машинах люди ездят медленно. Мне первое время ужасно хотелось в Москву; но мы часто туда ездили, потому что я заканчивала институт, — это было одним из условий при заключении брака. Было сложно, потому что когда я училась на четвертом курсе, уже родился Никита; надо было совмещать и материнство, и хозяйство, и учебу. Преподаватели не понимали, как я учусь; мы выезжали на том, что девочка-москвичка уехала в деревню поднимать народное хозяйство, нужно её поддержать.
У нас благословение от батюшки — рожать не меньше, чем у мамы. У мамы восемь, у меня пока трое. Между всеми детьми у нас разница около 2 лет — мне это вполне по силам. Помню, мы перед свадьбой с Максимом обговаривали: ты же понимаешь, что мы друг друга не любим. Была, безусловно, симпатия, но любовь пришла позже. Не очень долго мы её ждали: почти сразу после свадьбы я поняла, что люблю Максима. Я себя ощущаю абсолютно на своём месте, за 6 лет ни разу не пожалела о кардинальной смене обстановки. Конечно, основная нагрузка приходится на мужа; он смеётся, что уже старик и скоро умрёт, а я говорю: придётся мне другого мужа искать, чтобы вести хозяйство. То есть у меня даже мысли нет, что я вернусь в Москву к родителям.
Батюшка говорит: «Отдайте корову в богадельню», — мы отдаём, даже несмотря на то, что мы сами в стеснённых обстоятельствах, дойных коров немного. Год на год ведь не приходится. Но мы воспринимаем это как волю Божию. Батюшка не даёт нам меньше коров держать, у нас установка — увеличивать поголовье. И в этом году у нас уже появились помощники, нам самим стало тяжело справляться. А раньше мы втроем тянули всё хозяйство. Мама Максима хоть и приняла монашество, но батюшка оставил её с нами, потому что без неё мы не смогли бы справиться и с коровами, и с детьми.
Нельзя сказать, что хозяйство окупается, потому что ферма — это колоссальные затраты. Но в этом году мы в октябре уже выплатили весь долг за сено — это первый год, когда мы смогли так рано рассчитаться. По благословению батюшки нам продаёт сено в рассрочку Шамординский монастырь — у них большое хозяйство. Они даже удивились, когда летом мы принесли достаточно большую сумму денег, мы обычно зимой рассчитывались. Когда 20 коров и только 4 дойных — конечно, это никак не окупится. У нас денег хватало только на еду, коммунальные платежи, и всё. Никто не может до конца понять, как мы живём, даже, наверное, мои родители не до конца это понимают. Но если ты идёшь к батюшке с определённым запросом, он тебе говорит, что делать, а ты не делаешь — жизнь идёт наперекосяк. А когда делаешь — даже если это кажется сложным или вообще невозможным — всё складывается будто само собой. Даже с этой коровой для богадельни: у нас было всего 4 дойных коровы, а мы одну отдали. Осталось только 3. Но даже мыслей не было не послушаться: у бабушек заболела корова, они остались без молока. В глобальном смысле гораздо важнее обеспечить немощных людей молоком. Мы всегда помним, что батюшка просто так ничего не скажет. Мы же делаем хорошее дело, помогаем другим — значит, и нам кто-то поможет в определённый момент.
Мы — часть деревни. Открытых конфронтаций с жителями у нас нет, семья мужа живёт в этой деревне уже 20 лет. Мы ни с кем особо не общаемся, потому что не успеваем. На службы ездим в Клыковский монастырь, там есть ещё несколько многодетных семей — с ними мы дружим. С деревенскими я всегда предельно вежлива, здороваюсь, разговариваю — никакого московского снобизма у меня никогда не было. Но у деревенских совершенно другой образ жизни. Не всем нравится, что у нас много коров, хотя мы живём на краю деревни, никому не мешаем. Кто-то завидует — со стороны кажется, что так всё здорово, так легко. Такой успешный успех. Но я стараюсь не обращать внимания на косые взгляды.
Подготовила Анна Берсенева-Шанкевич
