 |
| Православие и Мир | Андрей Максимов | 27.06.2019 |
«Муж смотрит футбол, ему завтра утром на работу. Если вы подойдете и скажете: „После первого тайма спать, завтра тебе рано вставать!“, такое возможно? Сколько ваша семья продержится? Почему с ребёнком так можно?» Как не потерять отношения с ребёнком, почему нельзя обвинять его в лени, как помочь ему найти призвание, можно ли развить его гармонично и всесторонне и что делать накануне ЕГЭ — рассказывает педагог, журналист, писатель, теле- и радиоведущий Андрей Максимов.
Мы чётко делим мир на два клуба — взрослых и придурков
— Вы занимаетесь психологическим консультированием, говорите с родителями о воспитании уже пятнадцать лет. Какой вопрос чаще всего вам родители задают?
— «Почему мы с ребёнком стали врагами?» Он был такой замечательный, и вдруг в 13, 14 или 15 лет это произошло. Что случилось?
Януш Корчак говорил: «Я не знаю, как незнакомые мне мамы воспитывают незнакомых мне детей». Мне очень нравится эта формулировка. Но ответ всегда в том, что в ребёнке никогда не видели человека — он терпел-терпел и всё, перестал.
— Что значит — «не видеть человека»?
— Есть такой известный принцип: относись к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Если дети будут общаться с нами так, как мы с ними — постоянно будут делать замечания, указывать, как нам жить, чем заниматься, внимательно следить, чтобы мы не забыли надеть шапку в мороз — мы сойдем с ума через два дня.
Мы четко делим мир на два клуба — прекрасных взрослых и придурков — это дети, которые, как многим кажется, даны нам, чтобы их воспитывать и направлять туда, куда нужно. Мы не видим в них живых людей, мы их не понимаем.
Дональд Винникотт, британский педиатр, который много занимался детской психологией, тридцать лет проработал врачом-акушером в лондонской больнице, и через его руки прошла половина жителей Лондона. Он говорил, что, как только рождается ребёнок, мама думает: «Боже мой, мой ребёнок ещё ничего не знает, я его всему научу». А младенец знает такое, что нам и не снилось — как жизнь зарождалась — только он ничего не может нам сказать. О том же пишет Соловейчик: как можно говорить ребёнку «Ты ничего в своей жизни не сделал»? Он родился!
Важно относиться к ребёнку как к человеку, у которого есть опыт. С первой минуты рождения у него появляется опыт страдания, свой опыт, он другой. Дети — это люди, у которых можно учиться. В отличие от взрослых, которые руководствуются социальной логикой, у детей божественная логика, они очень логичны.
Корчак говорил: «Процесс воспитания — это процесс обучения родителей детьми и детей родителями». Если это понимать, будет одна история. Если ты считаешь, что тебе дан придурок, который не знает, как жить, и сейчас ты его воспитаешь, и начинаешь давить, то где-то в подростковом возрасте будет взрыв.
— Но какие-то границы ребёнку надо выставлять?
— Кто дал родителям такое право и почему? Ведь это человек, такая же Божья единица. Я недавно читал лекцию в институте психоанализа, попросил тех, кто чувствует себя счастливым, поднять руку. Четыре руки. Тогда я спросил: «Чему вы все учите своих детей? Быть такими же несчастными, как вы? Если у вас не получилось построить счастье, зачем вы так себя ведёте?» Какие границы? Обо всём надо договариваться.
Есть две формы взаимоотношений с детьми — это собственный пример, который может быть как положительный, так и отрицательный (в семье алкоголиков рождается либо алкоголик, либо совсем не пьющий человек), и разговоры. Больше ничего нет. А то, что мы называем педагогикой — это дрессура. Если льву давать мясо и иногда его бить, он будет прыгать через огненное кольцо, но как только ты перестанешь это делать, он прыгать перестанет.
Дрессура — это когда нам наплевать на желание человека. Разговор — это когда мы пытаемся его понять. Разговор может остаться в человеке навсегда. Сейчас появилось огромное количество отвратительнейших французских книг по дрессуре типа «Французские дети не плюются едой». В этой книжке приводится пример воспитания: мальчик не поздоровался с женщиной, которая пришла в гости к маме. Мама взяла и заперла его в комнате на два часа, чтобы он запомнил, что с женщиной надо здороваться. Маме не пришло в голову спросить: «Почему ты не здороваешься? Может, что-то случилось?»
— У вас есть книжка «Как перевоспитать трудных родителей». Трудные родители — это те, кто воспитывает дрессурой?
— Трудные родители — это люди, которые не видят в ребёнке человека, которые не понимают, как ему тяжело жить.
Родители, как им кажется, рожают своих детей для себя, а на самом деле они их рожают для мира. Ребёнок — это человек мира, а не твоя собственность.
Если ты относишься к ребёнку как к своей собственности, он, как любой раб, в конце концов, будет бунтовать или спиваться, у него нет другого выхода.
Но ведь что такое ребёнок, особенно для женщины? Это человек, который создан из её плоти и крови, просто из её тела, это существо, которое сначала ей абсолютно верит. Он может стать её ближайшим другом, если не относиться к нему как к некоему существу, которому нужно указать, как ему жить. Когда приходят мамы и рассказывают о конфликте с ребёнком, я думаю: это же твоя плоть и кровь с тобой конфликтует, до чего же надо было довести ситуацию, чтобы вместо дружбы возник этот конфликт?
— Бывает ли так, что подростковый возраст у ребёнка наступил, а конфликта с родителями нет?
— Очень часто. У моих детей ничего такого не было, хотя мы ждали. Вся эта подростковая «Играй, гармонь» может спровоцировать обострение каких-то качеств в человеке, но родить новых не может. Если в человеке нет злобы и хамства, они не могут появиться из-за наступления подросткового возраста. Но если есть, они, возможно, проявятся.
На самом деле я убеждён, что подростковая история придумана взрослыми. А самый сложный переходный возраст у человека — это четыре года. Никто на это вообще не обращает внимания. Корчак говорил, что мы живём в таком мире, где все большое более значительно, чем маленькое.
— У ребёнка в этом возрасте самый серьёзный кризис?
— От нуля до трёх лет для ребёнка мама — это мир, мама — это всё. Мама — это кормить, защищать, понятно, зачем она есть. После трёх лет вдруг выясняется, что есть папа, зачем — непонятно. Дальше обнаруживается масса других людей. Эта, грубо говоря, социализация очень сложно проходит именно в этом возрасте три-четыре-пять лет. Поэтому Песталоцци говорил, что человек должен выбрать призвание в 6−7 лет. Он три года давал на эту социализацию.
Поиск призвания — это вообще важнейший вопрос. Это то, на что не сориентированы ни школа, ни родители, хотя это главное для ребёнка.
Из чего состоит человеческая жизнь, если мы говорим про здоровых людей? Любовь и работа. Найти любовь мы ребёнку помочь никак не сможем. Работу, призвание можно помочь найти. Поиски призвания — это поиски счастья, а не поиски зарплаты.
Но у нас на это никто не нацелен. Огромное количество родителей всерьёз считают, что ребёнок должен хорошо учиться, получать хорошие отметки. Это меня просто потрясает, потому что, во-первых, чтобы получить хорошую отметку, главное — нужно выстроить отношения с учительницей, а не хорошо знать предмет; во-вторых, оценка вообще не имеет никакого отношения к делу.
Великих людей, которые плохо учились, но совершили настоящий переворот в деле, которым они занимались — тысячи. Вспомним 26-е из 29-ти место Пушкина по успеваемости среди учеников лицея или абсолютно ужасные характеристики Эйнштейна, особенно по физике — очень много таких примеров. Родители почему-то нацелены на оценки, вместо того чтобы сосредоточиться на увлечении ребёнка. У нас даже нет слова «призвание» в системе образования, у нас есть «профориентация». Призвание и призыв — это однокоренные слова. Призвание — это то, ради чего Господь тебя призвал на Землю.
Песталоцци придумал метод природного соответствия, когда надо найти в ребёнке то, что ему нравится, и этим заниматься. На этом основана моя система поиска призвания. Когда ко мне приходят родители, мы долго с ними говорим про то, как помочь ребёнку его найти. Это всегда можно сделать. К сожалению, до восьмого-десятого класса такая задача в школе не стоит, а это самое главное.
Сын разрезал жуков, а потом стал юристом
— То есть важны не оценки ребёнка, а наличие какой-то доминанты развития?
— Оценки совершенно не важны, ребёнок должен понимать, что мы вместе с ним должны найти его призвание. Мы его найдём, и он будет его осуществлять. Если оно ему не понравится, мы его изменим, и он будет осуществлять другое. Если мы занимаемся этим, наплевать на оценки и на всё остальное; если мы этим не занимаемся, тогда другая история.
— Мне кажется, что сейчас мировая педагогическая система идет немножко в другом направлении — вся система Liberal Arts рассчитана как раз на позднюю профессиональную ориентацию. Считается, что надо выбирать профессию, специальность сильно позже. В бакалавриате ты получаешь какое-то общее образование, например, общее гуманитарное, а потом решаешь — историк ты, филолог или психолог.
— В пять лет ты не понимаешь, что будешь психологом, но понимаешь, гуманитарий ты или техник, понимаешь, например, что тебе нравится исследовать. Я часто привожу в пример сына своей знакомой, который разрезал жуков. Мама купила микроскоп. Потом ребёнок сказал, что хочет препарировать и других животных. Но в результате он стал не биологом, а юристом, потому что нашёл в этой профессии применение своей дотошности, исследовательскому таланту. Речь идёт не о том, что вы ребёнку в пять-восемь лет должны выбрать будущую работу, а о том, чтобы выбрать направление, и он должен по нему двигаться. Он куда-то придёт сам.
— Сложно в пять лет понять, какие у тебя взаимоотношения с математикой.
— Очень легко. Есть люди, которые любят цифры, есть люди, которые их не любят. Одни дети сидят и считают, другие — рисуют. Математик, физик, журналист — это устройство головы. Если родители внимательно следят за своим ребёнком, они это увидят. Можно исходить из того, что Бог всех создаёт разными. А можно — как наша школа — считать, что все одинаковые, и всех учить всему. Песталоцци называл эту систему антипсихологичной.
Есть известный американский эксперимент, когда исследовали реакции только что родившихся детей, которым от роду минут 40. К мозгу детей присоединяли датчики и воздействовали разными способами: свет, классическая музыка, рок-музыка, лай собак, шум волны. Все дети реагировали на разные сигналы по-разному. Фантастический опыт!
Или другой эксперимент, когда совсем маленьким детям, которым полтора года или меньше, показали мультик, в котором некое существо поднимается в гору, одно существо ему мешает идти в гору, а другое помогает. Мультик длится 1,5 минуты, а потом детям дают на выбор две игрушки — «хорошую» и «плохую», ту, которая помогала, и ту, которая мешала. Все дети берут ту, которая помогала. Откуда они знают, что помогать — это хорошо? Им никто этого не говорил. Почему они любят тех, кто добрый? Значит, что-то в них уже есть, значит, в них уже что-то заложено.
Самая главная проблема — не социализация ребёнка, а потеря дружбы и общения с родителями. Я часто привожу один и тот же пример, он очень показательный: когда маленький ребёнок падает, первое, что он делает — смотрит на маму. Если она говорит: «Ой, какой ты молодец, как ты красиво упал!», он начинает смеяться. Если мама говорит: «Ай-ай-ай!», он начинает плакать. Он воспринимает мир через маму. Абсолютное стопроцентное доверие, а потом оно куда-то исчезает. Это самая главная проблема.
И родителям, и детям я всегда говорю одну страшную вещь: дети обязаны помогать родителям, когда им плохо (например, когда они состарились), но дети не обязаны их любить и уважать. Любовь и уважение родители должны завоевать у ребёнка.
Если родители не уважают ребёнка, если они не видят в нём человека, они должны очень хорошо понимать, что в результате дети будут воспринимать их точно так же. Один человек приходил ко мне на консультацию с проблемой любовного треугольника, и я у него по ходу спрашивал: «У вас есть дети?» — «Да, сын». — «Хороший?» — «Да, всё хорошо, хорошие отношения». — «Вы его наказываете?» — «Так особо не наказываю, но если двойка, то пять ударов ремнем». Я спрашиваю: «Как вы поощряете?» — «За хорошую оценку 1000 рублей». Я говорю: «Вы понимаете, что когда вы попросите пресловутый стакан воды, умирая, то вам сын скажет: „1000 рублей“, потому что он привык к этому? Вы его к этому приучаете». Самое печальное, что родители не понимают, что дети их зеркалят.
— От одного из студентов-первокурсников, которых попросили чем-то помочь, я услышала фразу: «А что мне за это будет?»
— Это же откуда-то всё берется. Значит, дома не говорили, например: «Вымой посуду, пожалуйста, потому что мама устала», а говорили: «Вымоешь посуду — я тебе что-то дам». Так выстраиваются эти вещи. Я считаю как православный человек, что грех — привнесённое понятие. Можно стараться жить без греха, жить нормально, но как быть, когда тебе всё время его привносят родители, когда тебе показывают пример невозможной жизни?
Моя жена когда-то давно брала интервью у очень известного человека, и он попросил свою дочь, школьницу: «Ты не могла бы с нами сфотографироваться?» Она сказала: «Четыре пары колготок». Что сказал папа, знаменитейший человек? Он сказал: «Три». Нормально? Папа торговался с дочкой, чтобы она сфотографировалась с ним. Дальше она идёт в институт и говорит: «Что мне за это будет?» Потому что она знает, что таковы законы. Вот и всё.
Если у вас в семье растёт 15-летний грубый, плохо воспитанный, плохо говорящий с вами человек, вы должны посмотреть в зеркало, а не на него, и понять, что в вас не так.
— Как быть, если ребёнок грубит, отвечает хамством?
— Если ребёнок хамит, то он откуда-то знает, что это принесёт результат. Откуда ребёнок знает, что результата добиваются хамством? Он это где-то видел, возможно, дома. Надо с ним разговаривать, объяснять: «Мне это неприятно».
Все дети любознательны, но в школе учат сидеть смирно
— Сейчас начинается самый нервный период — ОГЭ, ЕГЭ, экзамены, конец школы. Как поддержать ребёнка?
— Прежде всего, надо понимать основы: у нас есть хорошие учителя и хорошие школы, но в целом наша школа ничему не учит. Кроме того, ЕГЭ ни разу не является оценкой знаний, он является оценкой нервного состояния.
— Почему вы считаете, что школа ничему не учит?
- У меня есть два педагогических опыта с двух сторон. Один опыт я получаю на консультациях, когда ко мне приходят родители — мне кажется, что педагогическая наука перешла из школы в семью. У нас уже давно почти нет учителей-новаторов, все сейчас происходит в семье. Второе — я бесконечно преподаю студентам. То, что школа ничему не учит, я вижу. Они хорошие, умные, интересные ребята, чудесные люди, но они ничего не знают.
Все зарубежные исследования, на которые сейчас так любят ссылаться, говорят о том, что для того чтобы сделать карьеру в XXI веке, нужны три главных качества: креативность, умение работать в коллективе и умение оценивать себя и свои возможности. Знаний в этой системе нет. Никто не говорит, что нужно много знать, чтобы сделать карьеру.
Наша школа ничем принципиально не отличается от церковно-приходской школы XVIII века. Она отличается наличием компьютеров, но это внешнее. Наша школа вбивает в головы людей знания — но это не работает, знания не вбиваются.
Человек не может получить информацию, если она ему а) не нужна, б) не интересна. Просто не может, потому что он так устроен.
Есть хорошие учителя, и есть дети, у которых хорошие родители. Эти дети в 10 лет поняли, чем они будут заниматься, и в этом они преуспевают, они много об этом знают. Благодаря этому троллейбусы ещё как-то ходят по улицам, хотя ракеты уже не летают. Результаты того, как у нас учат детей, мы уже начинаем ощущать, и будем ощущать и дальше.
Я бесконечно говорю родителям, пишу в своих книгах: «Если вы хотите, чтобы ваш ребёнок был образованный, счастливый, никто, кроме вас, за это ответственность не несёт». Школа? Ещё раз говорю, есть хорошие учителя, которые понимают, что ребёнка надо научить учиться, мыслить, делать выводы, что, если ребёнок говорит что-то неожиданное, это здорово.
Это то, из-за чего Песталоцци стал педагогом. Есть такой персонаж в мировой педагогике — дедушка Песталоцци, никто не знает, как его звали, его имя не сохранилось, он был священником. Маленький Песталоцци к нему приезжал на лето, и тот его учил, рассказывал про жизнь, про природу, про пчёл, про Бога, и внуку было ужасно интересно, он деда обо всём расспрашивал. А потом Песталоцци поступил в школу, и ему стало дико скучно, его это поразило: почему с дедушкой было так интересно, а со школой нет.
То же самое происходит у нас — все дети любознательные, все они задают вопросы, делают выводы. Потом ребёнок приходит в школу, и там с ним делают странную вещь — учат, в какой позе нужно сидеть за партой — смирно и аккуратно сложив руки. А ведь движение рук — это проявление эмоций. Как только тебя так посадили за парту, твоя активность убита, и всё. Дальше тебе начинают говорить: выучить от сих до сих наизусть.
Когда моему сыну было шесть лет, мы поехали в Михайловское, там был очень хороший экскурсовод, сын невероятно полюбил Пушкина, просто его обожал, повесил на стену портрет. В третьем классе снял. Я спрашиваю: «Что случилось?» Он говорит: «Пушкин, ужас какой! Всех остальных поэтов прошли и больше не надо учить. А Пушкина учить до конца школы». Довели человека. Когда это изменилось? Когда он посмотрел спектакль Туминаса «Евгений Онегин», он был в десятом классе. Сын пришёл домой и сказал: «Какие хорошие стихи писал Пушкин». Школа абсолютно гуманитарному ребёнку не объяснила, что Пушкин писал хорошие стихи.
— Выходит, родителям нужно выстраивать свою, совершенно параллельную систему обучения?
— К сожалению.
— Школа вообще нужна? Может, на домашнее обучение детей переводить?
— Школа всё равно нужна. Она учит социализации, учит взаимоотношениям с начальниками, с дураками, с коллективом. Если ребёнок в маленьком возрасте решил быть физиком и ходит в кружок физики при университете, он может учиться экстерном, потому что он социализируется там. Если он ещё не нашёл своего призвания, тогда эти уроки социализации надо где-то получать. Я проводил опрос среди знакомых детей в Израиле, спрашивал: «Зачем вы ходите в школу?» Все говорят: «Учиться». В России все отвечают: «Общаться». Дети всё прекрасно понимают.
— Израильская система обучения сильно отличается от нашей?
— Принципиально. В обычной израильской школе ребёнок получает три-четыре оценки в четверти, а не в день. И есть дикий перекос: ребёнок всегда прав. Это тоже плохо.
— Если ребёнок себя как-то не так в школе ведёт, значит, все претензии к учителю?
— Конкретный пример. Моя близкая знакомая — учительница в израильской школе. Ребёнок плюет на пол. Она его ведёт к директору. Директор вызывает папу. Что говорит папа учительнице? «Ну, ты как-то так преподавай, чтобы ему было интересно, чтобы он не плевал» (там все на «ты», в иврите нет обращения на «вы» к одному человеку). И на это нечего возразить. В любой момент, хоть в 12 часов ночи, родители могут учительнице позвонить и сказать: «Как-то мой сын плохо сдал английский. Ты плохо преподаёшь? Что-то он скверно учится». Дети всегда правы — это перекос, и мне кажется, что это неправильно. Но когда учитель всегда прав — это тоже перекос.
Говорите, что вы его любите и это не зависит от ЕГЭ
— Очень важно уметь не требовать от ребёнка того, что не делаешь сам. Вернее, стремиться самому соответствовать своим требованиям, а не от ребёнка этого добиваться.
- Когда меня мамы спрашивают: «Как понять, надо по отношению к ребёнку так поступать или нет?», я говорю: «Очень просто. Сравните, с мужем бы поступили так?» Муж смотрит футбол, ему завтра утром на работу. Если вы подойдете и скажете: «После первого тайма спать, завтра тебе рано вставать!», такое возможно? Сколько ваша семья продержится? Почему с ребёнком так можно? Муж сидит в субботу, пьёт пиво и смотрит футбол, отдыхает. Это полезно? Нет, но он отдыхает. Муж может отдыхать, а ребёнок, который сидит и играет в компьютерные игры, пусть лучше пойдёт погуляет, подышит воздухом, потому что досуг должен быть полезный. У взрослого не должен, а у ребёнка должен.
Мы с этого начали наш разговор, это и приводит к конфликту родителей и детей — когда ребёнок понимает, что родители живут по одним законам, а он по другим. Я очень люблю рассказывать случай, который сам наблюдал — в магазине детских игрушек мальчик говорит: «Мама, ну, купи мне машинку». Мама говорит: «Сережа, у тебя уже 25 машинок, я не могу тебе больше покупать». Что отвечает Сережа? «Мама, у тебя столько колготок, и ты всё покупаешь и покупаешь». Они же всё видят. Люди могут покупать себе столько вещей, сколько хотят. Значит, я могу покупать столько машинок, сколько хочу. Если я не могу этого делать, значит, я не человек. Если я не человек, тогда я кто? Я тигр и начну вас всех грызть.
— Вернёмся к сумасшедшему времени экзаменов и прочих итогов учебного года: как помочь детям это пережить?
— Есть дети, которые понимают, чем они будут дальше заниматься. Им нужно изо всех сил стараться сдать профильный ЕГЭ так, чтобы поступить в институт, потому что это важно. Но им гораздо проще, потому что у них есть цель. Детям, у которых нет цели, очень тяжело. И самое главное, что должны делать родители, это говорить, что они их любят. Когда я говорю об этом родителям, они часто недоумевают: это же и так понятно — раз это мой ребёнок, я его люблю. Но об этом надо говорить.
Говорите ребёнку, что вы его любите и что от его успеха в сдаче ЕГЭ в вашем отношении к нему ничего не изменится.
Если вы хотите, чтобы дети были счастливы, надо всё время говорить им о том, что вы их любите.
ЕГЭ и всё прочее — это абсолютная ерунда по сравнению с психическим здоровьем ребёнка. К этому так и надо относиться. Не надо ни в коем случае говорить ребёнку: «Это важный момент в твоей жизни, решающий». Надо облегчать это. «Всё в руках Божьих, проскочим, проедем».
— Есть дети, которые бесконечно переживают по поводу своих успехов и неуспехов, и их надо постоянно успокаивать, а есть дети не то чтобы с устойчивой психикой, но с другим отношением к проблеме: «Не буду учиться, и что? И отвалите от меня!»
— Нет таких, если мы сейчас говорим про здоровых людей. Иногда родители боятся, что если детям разрешать делать то, что они хотят, они будут целые дни лежать на диване, читать книжки или играть в компьютерные игры. Нет таких людей, которым доставляет удовольствие многодневное лежание на диване. Если ребёнок так себя ведёт, значит, не нашлось его призвание, дело не в психике, а в том, что у него нет цели. Призвание — это то, что вытаскивает человека из состояния такой тоски.
Историю двигали негармонично развитые люди
— С чего начинать искать призвание? Если непонятно, что ребёнку интересно.
— Во-первых, нужно договориться с ребёнком: «Мы с тобой ищем твое призвание. У нас такое совместное дело». Это не решается одним разговором. Мы долго объясняем ему, что такое призвание, ему неоткуда эту информацию получить. Мы объясняем, как нехорошо, глупо жениться по расчету. Так же глупо искать по расчету работу, которая приносит деньги, но не любовь. Это может месяцы занять, но мы понимаем, что мы с ребёнком делаем одно общее дело — мы ищем призвание.
Дальше мы ему задаем разные возможности. Затем наступает наиболее ответственный момент, когда ребёнок получает сложное творческое задание. Например, мой сын хотел быть артистом, а потом он стал лучшим нападающим Таганского района по футболу, пришёл ко мне и сказал: «Папа, меня берут в ЦСКА профессионально заниматься футболом, но я должен отказаться от театра». Я, наступив на все части тела, сказал: «Решай сам». Если это твоё дело — ты будешь беситься, рвать, но ты захочешь это делать.
Я в десять лет почему-то захотел написать пьесу про тяжелую жизнь негров в Америке, хотя я там никогда не был. Это было очень трудно. Много персонажей, большой объём, я злился, у меня не получалось, но мне это очень нравилось. Вот это более сложное творческое задание — это самое главное в определении призвания.
Если это дело человека, то он, преодолевая всё это, будет этим заниматься.
У меня была очень хорошая учительница по литературе, которая дала нам задание написать сценарий фильма по любому рассказу Тургенева. Представляете, сценарий фильма в девятом классе? Я помню, как я сходил с ума, спрашивал у папы, как это. Два дня я не вставал из-за стола, бесился, не ел, мама очень нервничала. В результате я понял, что мне это очень нравится. Папа дал мне свою пишущую машинку и сказал: «Ты теперь писатель, пиши на машинке». Было тяжело, но мне нравилось. А какой-то мальчик не смог этого сделать, потому что это оказалось не его дело. Все знают — если это твоё дело, то оно делается.
— Если ребёнок в блокнотике рисует человечков и ему это вроде нравится, мы ему усложняем это задание? А если он сливается и говорит: «Нет, что-то это не про то», — значит, это не его?
— Да. Хотя он может слиться, потом вернуться, так тоже бывает. Желание вытягивает, мы это знаем очень хорошо. Подлинное желание даёт невероятные силы. Самое главное — не обвинять ребёнка в лени. Я не устаю повторять, что лень — это качество умного человека, лень — это нежелание делать то, что ты делать не хочешь. Ни один человек не ленится делать то, что ему интересно. Если ребёнок ленится рисовать, значит, это просто не его дело.
— Это очень интересно, потому что я вижу на своих детях, как сложно удержать какую-то выбранную цель.
— Потому что нет такой задачи. Потому что есть совершенно странная задача воспитать гармонично развитую личность. Мы как-то забываем, что таких людей, за редким исключением — Леонардо да Винчи, Ломоносов — очень мало. Историю двигали негармонично развитые люди, которые полностью погружались в одно занятие, занимались физикой или литературой, как сумасшедшие занимались живописью, как безумные писали какую-то прозу. Крайне мало гармонично развитых людей, все остальные — это люди очень упёртые. Это было в те века, когда не было такого количества информации, а сейчас что говорить? Если сейчас ребёнку в пять-шесть лет интересно заниматься химией, он не прочитает «Войну и мир», но зато он, возможно, будет Менделеевым.
С Андреем Максимовым беседовала Анна Данилова
