Пока ты идёшь, надо не сворачивать

Фамилия Семака знакома даже далеким от футбола людям: единственный пятикратный чемпион России в составе трех клубов, бронзовый призер чемпионата Европы, член клуба Ста российских бомбардиров, с мая 2018-го — главный тренер «Зенита». Но Семак не только одаренный спортсмен, он ещё и многодетный отец, два года назад взявший ребёнка из детского дома, руководитель благотворительного фонда, глубоко верующий человек, родной брат которого стал иеромонахом. Корреспондент «Правмира» Настя Дмитриева поговорила с легендой российского футбола о его жизни за пределами поля.

Если ты берёшь передышку, не факт, что вернёшься

— Вы родом из футбольной семьи: ваш папа играл за область, старший брат тоже в футболе. То, что вы стали заниматься футболом, — это преемственность или личный выбор?

— Это был мой личный выбор. Папа, действительно, любитель футбола, хотя на профессиональном уровне не играл, но свою любовь к этому спорту привил детям. Надо признать, что на тот момент развлечений у деревенских жителей было немного, и футбол был как раз основной частью. Все мальчишки в школе играли в футбол, и, естественно, это все увлекало. Зимой хоккей. Больше ничего практически не было, кроме пряток, наверное.

Поэтому семья была спортивная, одни мальчики у нас были, пятеро детей в семье. Из них трое, включая меня, играли на профессиональном уровне. И два брата, которые могли легко играть, как профессионалы, но выбрали для себя другой вид деятельности, не связанный со спортом.

В детстве

— Когда вам стало понятно, что будете футболом в жизни заниматься?

— Я достаточно упёртый. И когда первый раз попал в секцию футбола, мне очень понравилось заниматься. Хотя все остальные мальчишки были старше года на два. Мне понравился тренер, с которым было приятно общаться. Он многому меня научил и преумножил то, что заложил отец.

— Сергей, у вас много исключительности в карьере. Вы — самый молодой капитан команды, один из немногих, кто до 18 лет забил свой первый гол, единственный пятикратный чемпион в составе трех клубов. Остались ли ещё не взятые рубежи, которые хочется покорить?

— Их очень много. Рубежи — это, конечно, интересно, но более важен тот путь, который ставит тебя в сложные условия, и ты должен из этих условий выбираться с честью и достоинством, стараться добиться максимально возможной цели. Той, которую ты перед собой ставишь. Иногда получается до неё добраться, иногда нет, но сам путь очень важен, интересен и захватывает. Это то дело, в котором я продолжаю уметь что-то делать, как мне кажется. Но будущее покажет, насколько хорошо.

— Позиция главного тренера тоже была целью?

— Нет, мало того, когда я играл, мне казалось, что как раз работа главным тренером очень далека от меня. Я понимал, насколько это сложно, и пытался от неё отдалиться. Когда закончил свою карьеру игрока, был выбор: что дальше, куда идти и чем заниматься. Я решил остаться в футболе, стал ассистентом, помощником главного тренера. Впоследствии, действительно, это уже начало нравиться.

Полное понимание пришло, когда я стал исполняющим обязанности тренера на пару матчей. Тогда смог по полной ощутить, что это такое. Это очень тяжело, но интересно. Это та работа, которая заставляет много волноваться, переживать. Она отнимает много сил, но, с другой стороны, доставляет огромное количество радости, если видишь результат, плоды работы.

— Главный тренер «Уфы» и главный тренер «Зенита» — в чем разница?

— Разницы большой нет. Работа главного тренера есть работа главного тренера. Ты всегда отвечаешь за результат, за команду. Понятно, что отношение к «Зениту» иное: амбиции у клуба выше, ажиотаж вокруг команды гораздо больше. Игроки уровнем выше, многие требуют индивидуального подхода. Я стараюсь уделять этому большое внимание.

— Вы сказали, что были в точке выбора: оставаться в футболе так или иначе, или что-то другое выбирать. Что ещё могли выбрать?

— Семью, передышку. Карьера игрока была продолжительная, и, конечно, семья мечтала, чтобы хотя бы на какой-то период я взял время на отдых, побыл с ними. Но это палка о двух концах: если ты берешь передышку, не факт, что вернешься и тебе найдется место там, где ты этого сам хочешь. И, как правило, где игроки заканчивают, там им предлагают какую-то работу, в клубе или тренерском штабе.

Мне повезло: Спаллетти меня пригласил помощником, и я решил попытаться заняться именно этим делом, чтобы понять, мое это или не мое. Окончательно для себя, наверное, решил, что да, это то, чем хотел заниматься, только после ухода в «Уфу». Это ведь не только «хочу — не хочу», вопрос в другом: насколько получится или не получится. Важно всего себя вкладывать и смотреть, есть ли результат.

— Семья легко поддержала ваше решение?

— Достаточно легко. Отложили все на потом. Я объяснил, что работа тренерская сложная, но если отказаться от этого предложения, другого может не быть.

— Не страшно откладывать на потом? Потом иногда не случается.

— Страшно. Но решение всегда нужно принимать.

Брат начал с футбола, а стал иеромонахом

— С футболом вы с детства, а с верой в Бога? Вы родились в коммунистической стране. Как вы пришли к Богу?

— Да, с этим сложнее. Мне кажется, что Бог всегда был рядом со мной, главным образом, благодаря молитвам моей бабушки, которая оставалась верующим человеком даже в годы гонений. У неё всегда была икона, она многое рассказывала о вере.

Конечно, сложно было, потому как пропаганда в школе велась и была достаточно жесткой. Тем не менее, был и пример перед глазами. И то мнение бабушки, которое она никогда никому не навязывала, а просто жила, я бы сказал, монашеской жизнью в миру, всегда вызывало у меня искреннее восхищение. Полагаю, что не только у меня, а у всех моих братьев. До сих пор вспоминаю и понимаю, насколько сильной она была.

— Как её звали?

— Вера.

— Родители тоже благодаря ей пришли к вере?

— Родители тоже сталкивались с социумом. В то время было очень сложно быть верующим человеком в полном понимании этого слова.

— Может быть, в деревне легче было?

— Нет, было сложнее. В округе, наверное, километрах в 40−60 не было ни одного храма. Когда-то церкви были практически в каждой деревне, но в советское время все они стали разрушенными и неработающими. До ближайших было сложно просто добраться, не то что постоянно посещать.

— Вы веру впитали с детства, получается? Не было какого-то четкого момента, когда вы поверили в Бога?

— Бог всегда был рядом. Но вот именно общение, приход, православная жизнь со всеми её праздниками и составляющими, с причащениями появилась у меня гораздо позже, уже в осознанном возрасте. Поэтому я прошел длительный путь от того, когда, как говорят, Бог в душе или сердце, и до воцерковленной жизни уже верующего человека. Это абсолютно разные вещи. С высоты прожитых лет понимаю, насколько начальный мой путь и виденье на тот момент отличались от нынешнего или от правильного.

— Правильное — это какое?

— Я не думаю, что, не посещая церкви, не имея духовного наставника, не живя жизнью православного человека, на все 100% можно удовлетворить душевные потребности, мои в том числе.

Мне необходимо общение с духовным наставником. Я себя хорошо чувствую, регулярно посещая храмы, где я ощущаю себя, как дома.

— Вы проживали когда-нибудь кризис веры?

— Нет, такого не было. Не могу похвастаться, может быть, регулярностью причащений — и ввиду рабочего графика, разъездов, и ввиду той сложной жизни, которая всегда сопровождает быт большой семьи. В этом отношении есть большой потенциал для работы над собой. В остальном, кризиса, который мог бы как-то меня отвернуть от Церкви, никогда не было.

— Я знаю, что ваш родной брат в монастырь ушел, да?

— Да, младший брат — иеромонах.

— У него это был закономерный путь, ещё начиная с детства с бабушкой?

— Предрасположенность, да. Начинал он спортивную карьеру, играл профессионально в футбол. Через какой-то определенный момент осознал, чего ему хотелось бы в жизни. И решил резко все изменить, о чем не жалеет. И я очень рад тому, что он выбрал. Он занимается тем, что ему нравится, и счастлив. Это самое важное.

— Вы принимаете, как старший брат, это решение полностью?

— Да, я его принимаю, хотя родителям было сложнее, возвращаясь к тому, насколько они пришли к Богу. Его поступок во многом помог всей нашей семье. Я думаю, это Поступок с большой буквы, который вынудил родителей и братьев посмотреть немного по-другому на монашескую жизнь. Это очень хорошо.

Конечно, было недопонимание, что значит быть монахом. Первая реакция родителей — все, он ушел в монастырь, и они больше его никогда не увидят.

— «Спасать» не хотели его?

— Да, они очень переживали. Когда приезжали в обитель, говорили: «Мы его увезём отсюда». Настоятель отвечал: «Вы его не у меня, вы его у Бога забираете. Это его решение». И все-таки прошло определенное время, родители пришли к осознанию того, что они так же могут приезжать, могут навещать, могут общаться. В принципе, ничего не изменилось в плане контакта и общения, что для них, конечно, было самым важным фактором.

Сочетать футбол с христианством несложно

— Ваши родители по-прежнему живут в Луганской области. События между Россией и Украиной на вашей семье лично отразились? На вашем общении с родными и друзьями, которые там остались? Такая линия разрыва у многих прошла.

— Да, я прекрасно понимаю. Видимость происходящего отличается: что видим мы и что видят люди, которые живут по ту сторону границы, в непризнанных республиках. У всех есть определенные точки и соприкосновения, и непонимания, потому что когда дело доходит до полномасштабных боевых действий, очень сложно найти правых и виноватых.

Война обнажает, с одной стороны, самые хорошие качества людей, с другой стороны — самые плохие. Или человек — герой во всем понимании этого слова, или накопившаяся боль и обида на всех выплескивается в возможность безнаказанно совершать какие-либо действия, на которые в обычной жизни человек не способен.

Поэтому с кем-то из родственников продолжаем общаться. Кто-то живёт на территории непризнанных республик, кто-то — на территории Украины. В моём понимании, вопрос может урегулироваться только политическим путем. Политика не бывает чистой, тем не менее, любые вопросы в отношении военных действий вызывают у меня резкое отторжение, и мне очень жаль людей, которые страдают.

— А футбол может быть чистым?

— Он понятен и чист. Если брать глобально, наверное, всё-таки есть минусы. Футбол и придумали, возможно, для того, чтобы отвлечься от более важных и глобальных рассуждений, от понимания всей важности существования.

Но нельзя так однобоко мерить: вот это белое, а вот это черное. Есть серое, есть много других цветов, есть много хорошего.

И футболисты — люди публичные, это вид спорта, который вызывает чувство гордости за свою страну, чувство патриотизма, уважения. Это тяж`лый вид спорта, тяж`лая работа как таковая. Поэтому есть за что уважать футболистов.

— Футбол — большой бизнес. Сложно его сочетать с христианством?

— Несложно. Надо всегда стараться поступать правильно и быть честным.

Фонд появился шаг за шагом

— Я знаю, что вы не только воцерковлённый христианин, венчанный в Церкви, но и председатель благотворительного фонда «Иоанновская семья». Как это случилось?

— Это история долгая, но, как говорится, во всём есть промысл. В юности моя супруга Анна всегда хранила икону святого праведного Иоанна Кронштадтского. И когда мы переехали в Санкт-Петербург, стали интересоваться, где находится ближайший храм. Нам рассказали об Иоанновском монастыре на Карповке. Туда мы и пришли. Как оказалось, пришли туда, куда нужно: обитель основал сам Иоанн Кронштадтский, там и был он погребён 110 лет назад, там и находится сегодня его усыпальница.

Мы познакомились с протоиереем Николаем Беляевым, старшим священником обители, который стал нашим духовным отцом и крестным нашего ребёнка. И под его чутким руководством пошла дальнейшая наша жизнь — семейная, супружеская, церковная.

Я рад, что встретил такого замечательного батюшку на своём пути. Это важный вопрос: найти своего духовного отца, который бы тебе подходил, который бы тебя понимал и очень правильно и чутко направлял. Конечно, живя в Казани до этого, в других городах, мы также общались с батюшками, ходили в храм, но такой привязки в плане наставничества нигде не было.

— И как появился фонд в вашей жизни?

— Фонд появился шаг за шагом. Сначала это был благотворительный фонд «Великий пастырь Иоанн Кронштадтский», который в 2009 году готовил мероприятия в рамках 100-летия со дня преставления Всероссийского пастыря, потом праздники, которые готовились к 25-летию прославления отца Иоанна в лике святых. Нас привлекали по мере возможности участвовать в организации различного рода мероприятий и торжеств. Брать на себя определённую долю нагрузки, ответственности за происходящее и помогать тем, чем можешь, — это вполне естественно.

Иоанновский приход очень интересно устроен. Все постоянные прихожане объединены в общины — по профессиональному или другому принципу, где каждый занимается своим делом. Есть, к примеру, община «Патронаж», участники которой помогают в уходе за пожилыми и немощными людьми, есть община «Гиппократ», в которую объединены медики, предоставляя прихожанам медицинскую помощь. Юридическая опека, помощь многодетным семьям, организация праздников — деятельность, которая также объединяет прихожан в разные общины. Есть община, которая занимается молитвенной помощью, и множество других направлений организованной взаимопомощи людей друг другу.

Благотворительная программа «Иоанновской семье — 10 лет»

В целом таких общин уже 45. В их числе есть также община «Лепта», созданная для помощи в серьезных финансовых ситуациях. Одно дело — одному человеку собрать, грубо говоря, 500 тысяч, а другое дело, когда есть 20 человек, которые могут по 20 тысяч пожертвовать. Это гораздо легче, проще и менее ощутимо для бюджета отдельной семьи. Деятельность всех общин координируется отцом Николаем.

— Ваша роль — помогать финансово? Или вы принимаете стратегические решения как руководитель?

— По-разному бывает. Стратегические решения принимает Совет фонда. Наша работа разноплановая: это и нравственно-патриотическое воспитание для подрастающего поколения, и организация всевозможных мероприятий, к примеру, праздничных выставок, конкурсов, способствующих объединению «Иоанновской семьи» — большого содружества, в которое входит более 300 участников по всему миру: это храмы, монастыри, часовни, гимназии, приюты, братства, сестричества, благотворительные фонды, общества и иные православные организации, посвященные святому праведному Иоанну Кронштадтскому — как в России, так и за рубежом (в целом в 22 странах).

— Когда вы с Анной встретились, она была уже глубоко верующим человеком, или вы вместе какой-то путь прошли?

— Мы прошли определенный путь, у нас примерно похожие ситуации, за исключением периода детства. Если у меня примеров таких не было, то Анна жила рядом с храмом, который никогда не закрывался. её отец — регент церковного хора.

— Вы ещё детским домам помогаете. В детские деревни SOS ездите, верно?

— По возможности. Сейчас меньше времени. Было больше свободного времени, когда я был помощником, футболистом. Почаще удавалось собираться, а сейчас сложнее. Но если у меня есть возможность как-то поучаствовать — с удовольствием.

Детские деревни SOS — это очень интересно: там ведь дети живут в условиях, приближённых к семейным. Дети разных возрастов, старшие заботятся о младших, они ходят в обычную школу. И становится проще интегрировать детей, у которых нет родителей, в наше общество. Они всё понимают, они начинают о ком-то заботиться, с кем-то дружить. Это всё правильно, на мой взгляд.

Всегда боишься перегнуть палку, если ребёнок приёмный

— Когда появляется приемный ребёнок в семье, это всегда связано с процессом адаптации. У кого-то он проходит дольше и сложнее, у кого-то быстрее и легче. Для вас лично, как главы семьи, как он проходил?

— Он проходил непросто, но исходя из того, что мы слышали, могло быть все гораздо хуже. У нас средний вариант. Не всегда шло все гладко, но огромных сложностей и трудностей, слава Богу, не было. Адаптация была достаточно тяжелой для детей, для самой Тани.

— А для вас?

— Скажем так, я ожидал и готовился к более серьезным трудностям. Были тяжелые периоды, когда приходилось много разговаривать, размышлять, рассуждать, объяснять. Всегда боишься перегнуть палку именно по той причине, что ребёнок приемный. Свои дети поймут, потому что уверены, что ты их любишь. А приемный ребёнок может подумать: «Ага, если меня он может наказывать, значит, не любит», сразу сравнивает с другими. В этом определенные сложности. Но понимание рамок должно существовать. Поэтому приходилось иногда проявлять жёсткость, придумывать какие-то наказания, которые помогали как-то воздействовать.

Изначально было так: ругаешь — ребёнок сидит и смотрит, как будто выключается. Думаешь: «Ну, чем бы таким интересным зацепить, чтобы человек понял?»

Это целая история. Но сейчас это всё прошло. Иногда даже, когда нахулиганит или что-то сделает не очень приятное, поспорит, например, с младшей дочкой, говоришь: «Таня, ну тебе же 12 лет, а ей 5 лет». Иногда я ничего не говорю, но, когда расстраиваюсь, она очень сильно переживает, ей как можно быстрее хочется помириться с мамой, с папой. Она очень чуткий ребёнок.

Я думаю, первый этап прошёл. Сейчас наступает период, когда девушка у нас будет взрослеть, и этот переходный возраст, думаю, тоже будет непростым. Все вопросы будем решать по мере их поступления.

С Таней. Фото: Валерий Зайцев для ТД

— Было, что руки опускались?

— Нет. Сложности были, но так, чтобы уж опускались. Нужно понимать: ты решил, вышел на эту тропу, значит, ты должен её придерживаться. Пока ты идёшь, надо не сворачивать. Свыше твоих сил испытаний в жизни не даётся. Надо, взявшись один раз, продолжать идти вперед. Не получается, падаешь — опять встаёшь, идёшь дальше. Такие моменты, я думаю, у всех бывают: ошибки, стрессы, нервы — всегда присутствуют. Все мы люди живые. Но нужно не опускать руки.

— За что у вас в семье наказывают?

— Наказания разные. Можем поставить в угол того, кто перевозбудился и начинает вести себя слишком буйно. То, чего я больше всего не приемлю, — это хамство, неуважение к взрослым. Но тут всё зависит от того, как ребёнок воспринимает наказание. Для кого-то сказанное строго слово — уже стресс. А кому-то нужно подумать, постоять в углу 10−15 минут, чтобы чуть-чуть прийти в себя.

Разные есть споры по поводу того, можно ли детей наказывать, скажем, ремнём или ещё как-то. Я уверен: если наказание неизбежно, то есть по-другому никак, то важно, чтобы оно было осознанным и адекватным — чтобы ребёнок понимал, за что. Ты предупредил, допустим: «Я тебя посажу на стул, и ты будешь сидеть на нем в углу полчаса». Чтобы была последовательность. И стараться, по мере возможности, не наказывать, исходя из эмоционального своего состояния.

— Получается так?

— Иногда получается, иногда нет. Стараемся, учимся.

— Ремнем бить можно?

— Это совсем крайняя мера.

— Говорят, что ремень — это родительское бессилие.

— Да. Хотя вопрос сложный. Вспомните, как раньше воспитывали. Были и розги. Вопрос в том, переходишь ли ты некую грань, за которой не можешь себя контролировать. Если ты говорил — раз, два, три, четыре — без толку, потом спрашиваешь: «Что выбираешь: ремень или угол?» Супруга мне рассказывала, что в её семье такое практиковалось: был выбор — ремень или полчаса в углу стоять. Выбирали ремень, потому что полчаса простоять невозможно.

Но всё это на начальном этапе. Когда ребёнок становится более взрослым, 10−12 лет, то бесполезно — воспитание уже заложено. Это мы говорим о возрасте, может быть, от 4−5 до 7 лет, когда всё закладывается, и ребёнок проверяет на прочность родителя, изучает пределы допустимого: а насколько он строг, а будет ли наказание и так далее.

— Как это вообще — быть папой восьмерых детей? Я не могу представить.

— Это здорово, во-первых, конечно. Я сам рос в большой семье, где было пятеро детей. Сейчас у меня восемь, это здорово, и это счастье.

Сергей и Анна Семак с детьми. Фото: Антон Рудзат, sobaka.ru

— Тогда это было более привычно.

— Да, привычно. Но кроме того, что дети — это счастье, они приносят огромный позитив, меняют нас. Они делают нас лучше, терпимее. И, конечно, ответственность никто не отменял — за воспитание и за жизнь. То, что получится вложить в души детей, то мы получим в более зрелом возрасте.

— Как у вас получается находить время на них? Я иногда чувствую, что на одну свою дочку не нахожу времени.

— Сейчас невероятно сложно. У меня есть время утром, когда я стараюсь просыпаться и провожать детей в школу. Есть вечер: ужин и несколько часов, когда мы укладываем их спать. Приходится ещё «отминусовать» время, когда мы уезжаем в другой город, когда я не могу быть рядом ни утром, ни вечером. Получается совсем немного. Есть небольшой отпуск, и то предыдущий отпуск у меня «сгорел» в связи со сменой работы.

— Вы же сразу перешли из «Уфы» в «Зенит»?

— Да, у всех нормальных людей был отпуск, а у меня его не было. Поэтому ждём декабрьского отпуска, чтобы наконец-то какой-то период времени побыть с детьми.

— А получается отдыхать? Отключить телефон — и всё, до вас не дозвониться, вы с семьёй.

— Нет, отключить нельзя. Я всегда должен быть на связи. Вопросов возникает много, но хотя бы несколько часов побыть без телефона, полдня — это, в принципе, возможно.

— Несколько часов без телефона — это отдых?

— Да. Если у нас есть возможность, мы частичку отдыха, допустим, пять дней, берем себе для двоих. И дальше две недели с детьми.

— Как у вас роли с Анной распределяются? Вас же часто дома нет, вы мало времени по сравнению с ней проводите с детьми. Вы больше за стратегию отвечаете, а Анна — за тактику, принимает ежедневные решения?

— Анна у нас — за любовь, за ласку к детям, а я — за быт, за организацию. Примерно в таких пропорциях. Конечно, и ей приходится организовывать что-то, когда меня нет, какую-то часть на себя брать, и мне частичку любви давать детям.

— Гиперответственность вам мешает? Вы в нескольких интервью называли это качество.

— В чём-то, может быть, оно помогает, но больше мешает.

— Сложно что-то делегировать?

— Сложно делегировать, когда ты понимаешь, что это не будет сделано так, как ты хочешь или как это должно быть в твоем понимании.

— А так можете сделать только вы?

— Не только я. Но, конечно, это сложно — найти человека, который бы понимал тебя. Некоторым объясняешь, а всё равно делают по-другому. Или не понимают, или ты не объясняешь так, как им было бы понятно. Это не то, что кто-то непонятливый, просто вы на разных полюсах. Один человек земной, другой творческий. И не всегда прямолинейность, чёткость формулировок способствует правильному изъяснению того, что ты хочешь.

— Расскажите пример, когда вы напоролись на свою гиперответственность?

— Каждый день. У меня всё должно быть строго, всё расписано. Расписание занятий у детей должно быть чёткое — и больницы, и всё остальное. Сделать то, сделать это, встретить, доехать. Это касается, прежде всего, вопросов бытовых, организационных, семейных. Они не стоят такого расстройства, которое я испытываю. Вот это важно. Но я не могу, я вынужден реагировать.

— Возвращаясь к Тане. Когда появляется в семье любой ребёнок с инвалидностью, это многое меняет: от быта, уклада, до ценностей, в принципе. Иногда вся жизнь меняется с ребёнком на коляске. Как у вас это протекало? Насколько Танина инвалидность диктовала свои условия семье?

— Мне больше нравится термин «ограниченные возможности». «Инвалидность» — слово отталкивающее и отпугивающее. Это обычный человек, только с небольшими ограничениями в плане передвижения. Всё остальное она может делать сама.

Есть проблема с движением, и, к сожалению, эта небольшая сложность очень сильно лимитирует человека в жизни, в обществе и во многом другом, потому что у нас пока такое восприятие.

В нашем обществе на улице и в кафе не много увидишь людей на инвалидных колясках. Мне кажется, люди с ограниченными возможностями у нас зачастую даже не могут себе позволить просто прогуляться самостоятельно или зайти куда-то в помещение, жить жизнью обычного человека. Это вопрос важный, и он требует серьёзного изменения отношения социума именно к людям с ограниченными возможностями.

А возвращаясь к вашему вопросу, технически ничего не изменилось. У нас много детей, у нас всегда присутствовали коляски. Если куда-то лететь, мы берём такую же коляску на руки. Пока ещё справляемся. А дальше уже можно будет рассмотреть и какое-то электрическое кресло для перемещения, чтобы было проще. Это поможет именно в самостоятельном передвижении.

На мой взгляд, это важно — почувствовать свободу. «Я хочу пойти погулять» — иди. Выехал подросток и поехал погулять. Заехал в кафе, выпил чашку чая, посидел, посмотрел, чувствуя себя таким же, как и все остальные. Это очень важно.

— Таня свои ограничения спокойно переживает?

— Достойно. У неё очень хороший характер, она молодец. Иногда бывает, что её обижают, на что она реагирует очень правильно. Таня такая, как кремень. Главное, она знает, что её любят, поддерживают. Это даёт ей дополнительные силы. И мы пытаемся найти увлечения, в которых бы девочка преуспевала. Что-то, что ей нравится. В Уфе она занималась скалолазанием.

— На руках?

— Да, на руках, у неё руки очень сильные. Тане нравится плавать, она ходит в бассейн. Сейчас она изъявила желание играть на фортепиано. Нам сказали, что у неё хорошие данные. Нужно её энергию направлять, она — очень энергичный ребёнок.

— Обижал кто-то за пределами семьи?

С Таней

— Бывает по-разному. И за пределами обижают люди, которым не хватает немного воспитания, наверное. И дети могут обидеть в общении друг с другом. В семье обижали наши, когда она их «доводила».

— Вы уже замечали такие острые фразы?

— Да, замечали. «Зачем тебя взяли?», «Если бы тебя не было, было бы лучше», ещё что-то.

— Как вы это проживали? Вы говорили с ними или наказывали?

— Тяжело, сложно, переживали, конечно. Но всё это осталось далеко в прошлом. Это была, с одной стороны, защитная реакция у ребёнка, эмоциональная. С другой стороны, и во взрослой жизни есть люди, которые просто не умеют контролировать свои слова. А что может контролировать девочка в три года, когда её зацепили, отобрали что-то или что-то неприятное сказали? Было разное.

— Вы как-то влияете на выбор ваших детей, чем они будут в жизни заниматься?

— Нет, стараюсь не влиять абсолютно. Стараюсь поддерживать все начинания. А так они сами себе выбирают. Кому-то балет сейчас понравился, кто-то музыкой увлекается. Спортсменов пока нет.

— А если в монастырь кто-то уйдёт?

— Если кто-то решит посвятить себя Богу, молитве, и это будет осознанный выбор, абсолютно не буду против. Главное, чтобы было понимание, а не эмоциональное решение. Нужна осознанность его принятия для того, чтобы избежать ошибок впоследствии. Ты выпустил ребёнка в 18 лет. И что, ты будешь его наказывать и учить жизни? Вряд ли он тебя уже послушает. Ждать, терпеть и любить. Отвернувшись от ребёнка, ты ничем не поможешь, это точно.

— Вы сказали, что уперты, что, если не получается, нужно вставать и ещё раз пробовать. Было ли, когда пробовали, не получилось и пришлось признать поражение?

— У меня даже мама со мной не спорила, когда я говорил, что в 12 лет поеду учиться в училище олимпийского резерва.

— Это было ваше решение?

— Да. Фактически это означало уехать в 12 лет из дома одному за 180 километров. «Я хочу», и все. Даже мама не стала спорить. Не переубедить.

— А жизнь переубеждала когда-нибудь? Вот вы были уверены, что всё будет по-вашему, вы добьётесь.

— Нет, у меня нет самоуверенности и не было никогда, что я непременно кем-то стану. Но у меня такая установка в жизни, что постараюсь сделать всё возможное, чтобы этого добиться. Я не могу гарантировать конечный результат, но могу гарантировать, что приложу максимум своих усилий. Это я могу. Значит, нужно делать то, что могу. И в этом отношении цель ставится, ты к ней идёшь, делаешь всё, что можешь.

Подготовила Анастасия Дмитриева

https://www.pravmir.ru/sergey-semak-poka-tyi-idesh-nado-ne-svorachivat/