Генерал Геруа

Часть III

Часть I

Часть II

Революция и последнее наступление

Б.В. Геруа был из тех офицеров, которые далеко не радостно приняли Февральскую революцию. Тем более что для него лично она началась с трагедии, а именно: его друг, начальник штаба Отдельного гвардейского кавалерийского корпуса генерал А.Г. Винекен совершил самоубийство. Причиной стало неприятие крушения монархии. Интересно, что после объявления об отречении только двое армейских командиров направили верноподданнические телеграммы в адрес монарха (не считая более позднего личного письма от В.И. Гурко): генерал Ф.А. Келлер и командир Отдельного гвардейского кавалерийского корпуса генерал Хан Нахичеванский. Однако ссылаясь на воспоминания Н.А. Епанчина, современные историки утверждают, что лично Нахичеванский саму телеграмму не отправлял: пользуясь правами начальника штаба, за него это сделал А.Г. Винекен. Впрочем, командир корпуса, мягко говоря, не оценил такого рвения, что и подтолкнуло начальника штаба к такому поступку [1].

Вершина военной карьеры Б.В. Геруа — исполнение должности начальника штаба 11-й армии с мая по начало сентября 1917 г., пришлась на период революции. Вопрос о дальнейшем продвижении решился ещё в начале года: после пройденной аттестации обрисовалась перспектива принять командование гвардейской пехотной дивизией, однако события марта-апреля 1917 г. внесли коррективы. С приходом в военное министерство А.И. Гучкова началась чиста кадрового состава армии, которая преследовала, среди прочих, две значимые цели: во-первых, обеспечить политическую лояльность армии Временному правительству, во-вторых, содействовать очищению командного состава армии от тех, кто не отличался военными талантами и вызывал ненависть у солдатской массы. В условиях ослабление власти в армии и стране в результате революции, а также усиления уже существовавшего раскола по линии офицеры — солдаты общую идею можно оценить как рациональную, однако её исполнение внесло раскол в офицерский корпус и способствовало лишь ослаблению армии как единого механизма. Перемещение множества отличившихся ранее командиров на более высокие должности дало скорее негативный эффект. Его причина на языке современной социологии может быть описана в рамках т.н. «принцип Питера»: «В иерархической системе каждый индивидуум имеет тенденцию подняться до уровня своей некомпетентности». Другими словами, перед начальниками дивизий, командирами корпусов или командующими армиями стоят разные задачи, требующие разные компетенции. Если человек, например, хорошо командовал корпусом, то это не значит, что он справится с армией [2]. Тем более необходимо время, чтобы освоиться на новой должности. Соответственно, резкое изменение командного состава привело к тому, что, как минимум, в краткосрочном периоде компетентные командиры превратились во временно некомпетентных.

Более того, в революционных условиях приходилось быстро искать новые способы обеспечения боеспособности армии, поскольку старые, основанные на дисциплинарной власти и жёсткой иерархической структуре, уже не всегда работали. В конечном счёте речь шла о преодолении раскола между солдатской массой и офицерским корпусом, формировании обновлённых стимулов продолжения войны. При этом для солдат принципиальным являлся вопрос справедливости, который мог пониматься по-разному. Например, если довериться документам штаба 11-й армии относительно различного рода беспорядков, то очень часто в основе конфликтных ситуаций лежал именно этот мотив. Например, в конце апреля солдаты 7-го Финляндского стрелкового полка при отводе в тыл отказались участвовать в занятиях, потребовав оставить это время для отдыха и приведения в порядок, заявив: «если же нас находят недостаточно подготовленными в строевом отношении, то пусть отведут в глубокий тыл». [3] В середине мая некоторые подразделения 6-го Туркестанского полка воспротивились переходу в новый район из-за недостатка пулемётов, неполных рядов и отсутствия летней одежды. [4] Вскоре 6-й и 7-й туркестанские полки отказались сменять части гвардейской дивизии (Павловский и 2-й гвардейский стрелковый) на фронте впредь до приведения ею окопов в надлежащий вид. [5] В других случая неповиновение объяснялось слабым продовольственным обеспечением [6]. Так, в мае весьма характерную телеграмму генерал А.Е. Гутор направил в штаб Юго-западного фронта: «Представляя при сим рапорт командира 17-го армейского корпуса от 5 сего мая за № 1002 и присоединяясь вполне к изложенному в нём, ходатайствую о принятии всех мир к возможно скорому удовлетворению наиболее существенных материальных нужд армии, т. е. питая, обуви, платья и белья и чтобы тем устранить самую острую нужду, дабы она не била в глаза» [7].

В масштабах всей армии этот вопрос пытались решить не только за счёт смены руководства, но и путём введения централизованной системы комитетов и военных комиссаров. Предполагалось, что именно на этом уровне удастся контролировать политические настроения в войсках, а также решать многочисленные конфликтные ситуации. Проблема заключалась, однако, в том, что эта система резко ограничивала власть офицеров, причём сами комиссары и представители комитетов начинали вмешиваться в решение оперативных вопросов. Вместо поиска взаимного языка в конечном итоге нарастало взаимное отчуждение. И вопрос здесь не только в неумении офицеров работать по-другому. Так, в мае 1917 г. в 11-й армии командующий генерал А.Е. Гутор старался заигрывать с представителями солдатской массы, в то время как Б.В. Геруа скорее искал различные тактические способы ограничения их влияния. Например, «я принял меры, чтобы мои посетители не засиживались в моём служебном кабинете. Достигнуто это было тем, что я приказал очистить комнату от стульев, оставив только свой собственный и один для очередного настоящего докладчика». Показательно, что и командующий, и его начальник штаба, если довериться воспоминаниям последнего, не проявляли — каждый по-своему — излишнего рвения в том, чтобы действительно договориться с представителями солдатских масс.

Конечно, вопрос о взаимоотношениях солдат и офицеров является более глубоким. Если некоторые части в полном составе записывал в состав «ударных», то в других происходил раскол, в рамках которого офицеры сохраняли влияние на боеспособных солдат. Например, в разгар наступления 28 июня в 10-м гренадерском Малороссийском полку произошёл раскол: группа солдат до 500 человек во главе с двумя офицерами (подпоручиком Максимовым и прапорщиком Пильвинским) выступили против продолжения наступления. Однако на общем собрании полковой комитет принял совершенно иную резолюцию в поддержку Временного правительства и с просьбой («не желая чтобы нас смешивали с трусами, изменниками Родины и не желая покрывать позорным славное боевое знамя полка») выделить себя (в составе 4 рот) в самостоятельный 10-й гренадерский полк, а остальных разжаловать. [8] Более сложная ситуация сложилась в лейб-гвардии Павловском полку, офицеры которого 31 июля, признавая свою неспособность обуздать солдат, попросили сформировать из своей среды отдельный ударный полк. [9]

Другая проблема, тесно связанная с перестройкой легитимности, лежала в области поисков тех механизмов организации повседневной работы армии, которые позволили бы противодействовать её разложению и привели бы к победе. Их поиск происходил на фоне ослаблений позиций офицерского корпуса, нарастания открытого недовольства войной, перестройки отношений в армии на более «демократических началах». Многие руководители, включая Верховного Главнокомандующего А.А. Брусилова, полагали, что успех предстоящего наступления станет движущим фактором в изменении психологии солдатских масс. А офицеры в массе продолжали надеяться на то, что появление фигуры сильного, военного лидера сможет переломить ситуацию. В июне-августе такие надежды возлагались на генерала Л.Г. Корнилова. При этом на фоне крушения старой системы подчинения выход искался в усилении мер агитации, которой занимались не только военные комиссары, но и сам военный министр А.Ф. Керенский, за что получил прозвище «главноуговаривающего». Определённые надежды возлагались на комиссаров, а также лояльные полковые, дивизионные и прочие комитеты. Так, корпусное командование, сталкиваясь с неповиновением, неоднократно просило выслать «для уговоров» представителей из армейского комитета [10]. А в конце мая 16-й Финляндский стрелковый полк пытался отказаться выступать на позиции, однако полковой комитет вынес постановление о незаконности подобного желания [11]. Заметим, что определённую сложность для войск 11-й армии представляла стихийная «украинизация» частей. Например, 14 (27) июня в Умани 14-й запасной пехотный полк объявил себя «украинским» и заявил, что теперь будет подчинять Киеву и Генеральному украинскому комитету [12].

Однако перестройка армии не могла осуществиться в одночасье, особенно в условиях внешнего давления как со стороны пропаганды противников, так и большевиков, представители которых активно пользовались антивоенными настроениями. Возможный успех всецело зависел не от упований на изменчивость «массовой психологии», а от той жёсткости, с которой вводились новые институты управления, и от систематичности проводимой работы. В этом плане показательно, что, когда в начале мая 1917 г. Б.В. Геруа приехал в штаб 11-й армии, он обнаружил последний в совершенно разложившемся состоянии. Было бы странным ожидать высокой боеспособности войск, если офицеры, призванные вести их к победе, абсолютно халатно относились к исполнению обязанностей. Отсутствие ежедневных докладов и даже оперативной карты в оперативном управлении наглядно свидетельствуют о степени разложении, которое едва ли можно списать на революцию и поведение нижних чинов. Последующие полтора месяца перед наступлением ушли на то, чтобы наладить штабную работу. Кроме того, Б.В. Геруа предпринял меры, направленные на противодействие антивоенной агитации в запасных частях, которая особо активно происходила в месте их дислокации в Кременце. Так, уже 3 (16) мая он отдал приказ о выводе оттуда запасных частей, дабы революционная городская обстановка не воздействовала на вновь прибывших [13].

Несмотря на нарастание революционной ситуации и образование системы комитетов, порядок в 11-й армии весной в целом сохранялся, о чём косвенно свидетельствует и относительно невысокий уровень дезертирства [14]. В это время войска готовились к общему наступлению. Новый Верховный Главнокомандующий генерал А.А. Брусилов получил шанс подтвердить свои полководческие таланты. Основной удар в отличие от планов 1916 г. теперь возлагался на войска Юго-западного фронта, а именно его центр — 7-ю и 11-ю армии, которые должны были взломать оборону противника и выйти к Львову. В целом войска Юго-западного фронта превосходили противника в численности (1 млн солдат против 300 тыс.) и в огневой мощи (6828 пулемётов против 4022 у немцев, 3497 орудий у нас против 2695 орудий у противника). Непосредственно 11-я армия (имея около 177 000 солдат) противостояла 2-й австро-венгерской армии (77 тыс. человек), причём на направлении главного удара превосходила её в шесть раз [15]. К сожалению, главной проблемой была неустойчивость частей, из-за чего численное превосходство оказалось скорее «бумажным», нежели реальным. Воздействие активной провоенной агитации хватило буквально на несколько дней боёв. И то её влияние во второочередных частях было мизерным. Например, накануне наступления в 625-м пехотном Пляшевском полку солдаты не только отказывались наступать, но и обещали переколоть своих же артиллеристов, если те откроют огонь (поскольку в ответ немцы также начнут стрельбу). Схожая ситуация сложилась и в соседнем полку 101-й пехотной дивизии. Спустя некоторое время, 23 июня, ручной гранатой, брошенной в офицерскую землянку, солдаты пытались убить командира полка [16]. Тогда против 625-го полка был брошен отряд конницы с артиллерией и броневиками, который подавил мятеж и добился выдачи зачинщиков.

Командование Юго-западного фронта (главнокомандующий А.Е. Гутор и начальник штаба Н.Н. Духонин) неудачно выбрало способ осуществления основного удара («решили против стыка неприятельских армий бить тоже стыком, что раздваивало удар в направлении на одну цель — Львов»), линию базирования атакующей 11-й армии, а также сосредоточило в своём подчинении излишне крупные резервы. После двухдневной артподготовки 18 июня началось наступление. Из-за перебежчиков оно не оказалось неожиданным: рано утром австрийцы обрушили мощный артиллерийский огонь на наши позиции. Однако благодаря поддержки нашей артиллерии войска 11-й армии к вечеру смогли взломать оборону у с. Конюхи и взять пленных. Наступление соседней 7-й армии завязло. 19 июня войска генерала И.Г. Эрдели продолжили развивать успех, причём 49-й корпус генерала В.И. Селивачева у Зборува разбил 19-ю австро-венгерскую дивизию. В этом бою состоялось «боевое крещение» Чехословацкой стрелковой бригады, созданной из чехов-военнопленных. У д. Езержанка она прорвала позиции противника и захватила в плен порядка 4500 человек (в основном сдавшихся добровольно славян). Любопытно, что до 1939 г. 2 июля (т.е. 19 июня по старому стилю) являлось Днём рождения чехословацкой армии [17].

К сожалению, на эти два дня пришёлся пик успехов 11-й армии. Войска понесли потери, некоторые части, успешно сражавшиеся 18 и 19 июня, полагали, что выполнили свой долг, а потому не должны развивать успех [18]. Однако командование фронтом возлагало надежды на дальнейшее развитие успеха. Так, Эрдели был передан 5-й Сибирский корпус, который 22 июня неудачно пытался наступать (причём, входившая в его состав гренадерская дивизия вообще отказалась идти в атаку). Попытка 23 июня перейти в общее наступление всей армией не принесла успеха. Брошенный из резерва Гвардейский корпус из-за низкого состояния боевого духа не сумел добиться успеха

Неожиданный успех южнее одержала 8-я армия генерала Корнилова, которая сумела продвинуться вперёд, захватить более 7 тыс. пленных и повторно взять Галич. К 6 июля потери трёх армий составили 2 тыс. офицеров и 56 тыс. солдат, однако в основном они легли на наиболее боеспособные ударные части. К 1 июля общие трофеи фронта составили 834 офицера и 35 809 солдат, 93 полевых и 28 траншейных орудий, 403 пулемёта, 44 миномёта и 45 бомбомётов, 2 аэроплана. [19]

При этом противник сумел подтянуть резервы (включая дивизии с французского и итальянского фронтов) и 6 июля перейти в контрнаступление против левого фланга 11-й армии в общем направлении на Тарнополь. Несмотря на то, что немцы в целом численно уступали, на участке прорыва они добились превосходства в солдатах в 2,5 раза, а в артиллерии — в 17 раз. Для господства в небе с запада была переброшена истребительная эскадра. Утром 6 июля на русские позиции 6-й Гренадерской и 6-й Сибирской стрелковой дивизий немцы обрушили 340 тыс. снарядов. Это привело к панике среди войск, которая стала быстро распространяться по фронту. Солдаты, по сути, отказались сражаться (17-й корпус бежал, в направленном на поддержку 49-м корпусе многие части взбунтовались, а 1-й гвардейский корпус самовольно ушёл в тыл), а потому армия стала отступать [20]. 8 июля планировался контрудар, однако к вечеру армия самовольно ушла за р. Серет. В этот день началось общее наступление противника, которое привело к тому, что все успехи первых дней были утеряны, а линия фронта стала перемещаться на восток. 9 июля А.Е. Гутор был заменён на генерала Л.Г. Корнилова, на место И.Г. Эрдели пришёл П.С. Балуев. 10 июля главнокомандующий запретил на фронте митинги и собственной властью ввёл обратно смертную казнь. Уже 12 июля был оставлен Тарнополь, а 15 июля Юго-западный фронт откатился за р. Збруч, по которой проходила официальная граница Российской империи. Противник попытался её форсировать, однако благодаря манёвру трёх корпусов под начальством генерала Селивачева был остановлен и отброшен назад.

Летнее наступление 1917 года окончилось неудачей, однако было бы ошибочным считать, будто русская армия была неспособна сражаться или по крайней мере держать фронт. Возврат смертной казни положительно подействовал на устойчивость войск. Более того, на первый план выдвинулся генерал Л.Г. Корнилов, который в конце июля занял должность Верховного Главнокомандующего. С его именем связывались надежды на возрождение армии. Среди тех, кто был готов оказать ему поддержку, оказался и Б.В. Геруа, который стал участником заговора Корнилова против Керенского. Как известно, в конце августа плохо подготовленное выступление провалилось, ключевые фигуры были арестованы. Геруа также отстранили от должности, однако он сумел скрыть участие в заговоре. После непродолжительного расследования ему предложили в командование корпус, от чего мемуарист в условиях развала армии отказался и выбрал более спокойную должность преподавателя в Николаевской академии.

Вместо эпилога

Выше мы изложили основные вехи боевого пути Б.В. Геруа, останавливая внимание прежде всего на тех событиях, которые задают общий контекст описываемому в мемуарах. Однако в заключение стоит несколько общих слов о том, как предстаёт собственно война в этих воспоминаниях. Безусловно, мемуарист не изменил своей приверженности останавливаться на характеристиках различных офицеров, как непосредственного начальства, так и ряда подчинённых. Здесь легко угадывается стремление отдать дань памяти достойным офицерам, что характерно и для многих других эмигрантских мемуаров. Отсюда проистекает и критика многих выдвижений и фактов награждений офицеров за весьма «сомнительные» подвиги. Не стоит это сводить это лишь к тому, что сам Геруа так и не стал кавалером именно ордена Св. Георгия, а в бытность командиром 123-го полка он вместе с боевыми товарищами был обойдён заслуженными наградами. Даже получение Георгиевского оружия задержалось на год. Чувство несправедливости, которое неоднократно проскальзывает на страницах воспоминаний, является отражением более широкой социальной проблемы, и в этом чувстве Б.В. Геруа был однозначно не одинок. Общий корень заключался в том, что существовавшая наградная система и практика награждения (поиск ответа на вопрос: «как из общей массы выделить конкретного героя?») с трудом отвечали условиям массовой войны, где роль конкретной личности далеко не всегда удаётся чётко выделить. А что если в это дело вмешивается личностное соперничество, пристрастное отношение начальства (сюда же добавим и то, что одни командиры были щедры на награды, а другие — скупы) или порою излишне вольное пожалование наград императором в «изъятие» из всех законов? Особое озлобление вызывали случаи, когда боевыми наградами (т.е. орденами с мечами) очень быстро украшали различного рода штабных офицеров, в то время как строевые командиры могли несколько месяцев провести в окопах и остаться обойдёнными. Вопрос здесь не столько в том, что действительно достойные оказывались забыты, а недостойные различными ухищрениями получали «заветные крестики». Проблема в той массе офицеров «посередине», которая выполняла свой долг (в каких-то моментах блестяще, в каких-то — не очень) и в разной степени могла претендовать на награды. Наградить всех невозможно (это нивелирует сам смысл отличия), наградить лишь некоторых значит вызвать вопросы, почему выбрали именно этого, а не другого офицера. Ведь под существовавшую «номенклатуру подвигов», прописанную в Статуте Военного ордена, при должном рвении и канцелярско-бюрократических усилиях могло быть подвёрстано далеко не самое «героическое» поведение, в то время как истинный подвиг оставался нередко, по крайней мере официально, предан забвению. Даже рассказывая о том, за что сам он получил Георгиевское оружие, Геруа подчёркивает условность официальной формулировки и самого отличия.

Другая важная особенность воспоминаний (не только этих) заключается в определённой дистанции от войны. Так, Геруа, подобно и другим офицерам-эмигрантам, ничего не сообщает о нижних чинах, для него они — подчинённые, воинская масса, лишённая своего лица. Они всецело принадлежат своему полку, являются предметом заботы командира, могут иметь молодцеватый или разнузданный вид (непорядок в частях Геруа всецело приписывает влиянию командиров, однако это не объясняет того, почему разложение в 1917 г. затронуло и прежде образцовые полки), их героизм и стойкость в условиях отсутствия управления называется автором чудом. Характерно и то, что именно в рамках театральной метафоры Геруа описывает первые впечатления от нахождения на передовой в октябре 1914 г.: «Шло наступление каких-то наших частей, и нам сверху оно было видно как на ладони. В бинокль можно было следить за постепенным успешным продвижением длинных пехотных цепей, за перебежками резервов. Всё это представлялось огромной моделью поля сражения, оживлённой движущимися крошечными фигурами солдат, игрушечными повозками и орудиями. Освещённая приятным розовым светом заката, картина эта не говорила об ужасах войны и — если бы не разрывы шрапнелей — напоминала бы манёвры мирного времени. Мы чувствовали себя в положении зрителей в театре, наблюдавших представление из царской ложи бельэтажа» (С.). Ужасы войны ограничиваются описанием первого случая столкновения со смертью некоего раненого австрийского солдата, который умер фактически на руках Б.В. Геруа, а также похоронами в общей могиле австрийских и наших солдат, погибших в боях на подступах к Кракову.

Вероятно, здесь мы сталкиваемся с особым стилем письма, которое представляет войну в виде некоего соревнования. Геруа, и как военачальник, и как военный теоретик, концентрирует внимание на управленческих, штабных, оперативных вопросах. Выбранный им язык создаёт определённую дистанцию между автором и войной, превращая последнюю в оперативную игру, в которой привилегированная роль отводится именно руководству. Многие боевые товарищи-офицеры вырисованы с высокой психологической точностью (здесь раскрывается уже авторское восприятие войны), однако забвению придаются те миллионы солдат, которые и составляют эти корпуса и дивизии, которые сражаются и одерживают победы, за подвиги которых командиры претендуют на награды. Конечно, этот язык придуман вовсе не Геруа, он доминирует в целом в ностальгирующих военных мемуарах эмигрантов, равным образом как в годы войны он был призван возвести дистанцию между офицерами и тем фактом, что каждый их приказ имеет конкретную стоимость в виде человеческих жизней. Излишний сентиментализм был бы нефункционален с точки зрения боеспособности армии, однако оборотная сторона этого языка — привычка смотреть на нижних чинов как на боевой материал. Точно такой же оборотной стороной любви к муштре является подмена, когда только по внешним признакам (звучное «ура», молодцеватый и подтянутый вид) пытаются оценивать боевой дух и моральное состояние войск. И отсутствие послевоенной рефлексии на этот счёт весьма симптоматично.

Разгром корниловского выступления оказался «пирровой победой» Керенского, поскольку нанёс удар по той военной силе, которая могла бы противостоять революционизированию страны и укреплению позиций большевиков. Не будет преувеличением сказать, что провал вызвал смятение в среде офицерства, генералитета и представителей корпуса генштабистов, в частности. В общественном пространстве они стали восприниматься как «реакционеры» [21], а сам офицерский корпус, по крайней мере, та его часть, которая выступала с консервативных позиций, оказалась лишена своих лидеров и политического представительства. Нарастало разочарование в возможности при данном раскладе спасти Россию. В этом плане показательно, что Б.В. Геруа хоть и избежал ареста за причастность к «корниловскому мятежу», однако в сентябре 1917 г. он ушёл с должности и.д. начальника штаба 11-й армии, отказавшись принять какую-либо часть на фронте. Он вернулся на профессорскую кафедру Николаевской академии Генерального штаба и уехал в столицу, где вскоре обосновался и его брат А.В. Геруа. Армия разваливалась, большевики объявили перемирие, на юге пока только зарождалось Белое движение.

Конечно же, свержение Временного правительства современниками не воспринималось именно как Великая Октябрьская социалистическая революция. Руководство армии пыталось сохранить фронт, страна готовилась к выборам в Учредительное собрание, которое и должно было определить устройство государства. Пришедшая насильственно к власти коалиция большевиков и левых эсеров образовала Совет народных комиссаров, который позиционировал себя как «очередное» временное правительство. Тем более что на местах далеко не везде власть захватили советы. Однако постепенно большевики укрепляли позиции, а январский разгон Учредительного собрания фактически знаменовал собой завершение государственного переворота. В условиях нарастающего хаоса позиция многих офицеров была неопределённой: армия разваливалась, Германия силовым давлением принудила молодую советскую Россию к позорному Брестскому миру, однако угроза вероятного немецкого вторжения ещё пугала многих (тем более что летом 1918 г. немцы в нарушение договора продолжали продвигаться на восток). Не стоит забывать, что большевики ещё не перешли к политике тотального террора, равным образом как и центры антибольшевистского сопротивления только начинали обозначаться.

Б.В. Геруа, как и его брат Александр, вступили в Красную Армию, видимо, полагая, что в сложившихся условиях она должна сыграть свою роль в защите страны от внешнего противника. Отметим, что в этом не было ничего удивительного: по подсчётам отечественного историка А.В. Ганина, 48,4% всех выпускников довоенной академии Генерального штаба служили именно в РККА против 44,6% у «белых» (остальные состояли в национальных формированиях). Если считать тех, кто за годы войны из числа «красных» перешёл на другую сторону, то соотношение изменится: 38,1% «старых» генштабистов на службе у большевиков, 46,1% в «белых» армиях, 15,8% - в национальных [22]. Изменение этих цифр наглядно отражает отношение генштабистов к советской власти. Братья Геруа также «вписываются» в эту тенденцию: они стали участниками белого подполья на северо-западе страны. Сам Борис Владимирович преподавал на ускоренных курсах Академии Генштаба 3-й очереди, в марте — мае 1918 г. занимал должность начальника штаба Петроградского районе и 14 марта даже направил в Высший военный совет проект декрета об образовании новой кадровой армии [23]. Это случилось сразу после подписания Брестского мира, когда на повестке дня стояла задача обеспечения безопасности западных границ Советской России и установлении «летучей завесы».

Впрочем, нельзя не признать, что в развитии Белого движения более значимую роль играл старший брат Александр Геруа (1870−1944). Весной 1918 г. он стал назначен начальником штаба Северного участка и Петроградского района завесы, на этой должности содействовал переправке офицеров в белые войска на Севере России [24]. После революции он обосновался в Румынии, где стал активным участником Русского обще-воинского союза и к началу 1930-х гг. создал некую разведывательную сеть на Юге Советской России (впрочем, её размах и функциональность вызывала большие сомнения) [25]. В мемуарах Б.В. Геруа мало пишет о своём брате, который сделал весьма неплохую карьеру. Подобное умолчание даже заставляет предположить, что всю жизнь Борис шёл по стопам брата, оставаясь несколько в его тени и пытаясь поэтому его превзойти. Так, они оба окончили Пажеский корпус и служили одновременно в лейб-гвардии Егерском полку. В годы русско-японской также на фронте, старший брат отличился и даже стал кавалером Георгиевского оружия. В 1906—1911 гг. служил в Главном управлении Генштаба (куда в 1909 г. попал и наш мемуарист). Войну А.В. Геруа начал как командир лейб-гвардии Волынского полка, затем занимал должности генерал-квартирмейстера в различных армиях, командовал дивизией, а в конце 1916 г. стал и.д. начальника штаба 2-й армии. Во время революции получил корпус, а завершил войну как начальник штаба Румынского фронта при прославленном Д.Г. Щербачёве. В эмиграции отметился рядом любопытных военно-исторических работ. Возможно, оставь он по примеру младшего брата мемуары, потомки больше бы знали об этом выдающемся русском офицере.

По некоторым сведениям, Б.В. Геруа отказался от предложений А.И. Андогского переехать вместе с академией в Казань и остался в Петрограде. В начале 1919 г. он перешёл границу с Финляндией. Жил в Англии, состоял в миссии представительства ВСЮР в Лондоне. [26] Даже написал пропагандистскую брошюру, доказывавшую, что Красная армия обречена на поражение. После окончания Гражданской войны обосновался в Великобритании. Занимался живописью, писал портреты, делал иллюстрации книг. В 1935 г. стал даже действительным членом Королевского общества поощрения художеств. Активно занимался портретной живописью, в частности, написал портрет генерала В.И. Гурко. Параллельно активно участвовал в жизни эмиграции: был членом совета, а с 1939 г. председателем Союза измайловцев, активно публиковался в издании «Измайловская старина». Преподавал на Высших военно-научных курсах в Париже, состоя членом учебного комитета. Умер в марте 1942 г. в Великобритании, Сент-Мери, Девоншир, где и был похоронен.

---

Примечания:

[1] Фомин С.В. Золотой клинок империи // Граф Келллер / Под ред. В.Ж. Цветкова и Р.Г. Гагкуева. Серия «Белые воины». М., 2004. С. 487.

[2] Этим во многом объясняется кажущийся парадокс, почему боевые генералы П.К. фон Ренненкампф и А.В. Самсонов, прекрасно проявившие себя как командиры корпусов русско-японской войны, не смогли справиться с командованием армиями в начальный период Первой мировой, причём опыт русско-японской войны им скорее помешал. При этом тот же генерал А.А. Брусилов, не имевший никакого командного опыта в военных условиях и минимальный строевой опыт, уже с первых дней оказался «на своём месте».

[3] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 38.

[4] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 40.

[5] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 48.

[6] РГВИА. Ф. 2148. Оп.1. Д. 981. Л.15−16.

[7] РГВИА. Ф. 2148. Оп.1. Д. 981. Л. 20.

[8] РГВИА. 2148 Оп.1 Д. 811. Л. 21.

[9] РГВИА. 2148 Оп.1 Д. 811. Л. 53.

[10] См. напр.: РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 10, 30.

[11] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 105.

[12] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 162.

[13] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 34.

[14] См.: РГВИА. Ф. 2148 оп.1. Д. 807.

[15] Нелипович С.Г. Фронт сплошных митингов // Военно-исторический журнал. 1999. №. 2. С. 38.

[16] РГВИА. Ф. 2148 Оп.1 Д. 979. Л. 170−171.

[17] Нелипович С.Г. Фронт сплошных митингов. С. 38−39.

[18] Кавтарадзе А.Г. Июньское наступление русской армии в 1917 году // Военно-исторический журнал. 1967. № 5. С. 115.

[19] Нелипович С.Г. Фронт сплошных митингов. С. 42−43.

[20] Зайончковский А.М. Стратегический очерк войны 1914−1918 гг. Ч. 7. Кампания 1917 г. М., 1923. С. 76−78.

[21] См.: Ганин А.В. «Мы ещё на несколько шагов приблизились к бездне…» Генштабисты между корниловским выступлением и октябрьским переворотом 1917 года // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 2014. № 2 (75). С. 30.

[22] Ганин А.В. С кем был Генеральный штаб во время Гражданской войны в России 1917−1922 гг. // Военно-исторический журнал. 2017. № 3. С. 4−14.

[23] Каминский В. В. Выпускники Николаевской Академии Генерального Штаба на службе в Красной Армии. М., 2011. С. 228.

[24] Ганин А.В. О роли офицеров Генерального штаба в Гражданской войне // Вопросы истории. 2004. № 6. С. 107.

[25] Галас М.Л. Русский общевоинский союз: организация, цели и идеология // Вопросы истории. 2008. № 4.

[26] Ганин А.В. Корпус офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны. 1917−1922. М., 2009. С. 196