Генерал Геруа

Часть I

В текущем году в серии «Белые воины» выходит в свет одиннадцатая книга — «Генерал Геруа». Основой книги стал двухтомник Генерального Штаба генерал-майора Б.В. Геруа (1876−1942) «Воспоминания о моей жизни», который вышел в Париже в 1970 г. Книга ни разу не переиздавалась и пользуется большой популярностью у современных исследователей Новейшей истории России. Предлагаем читателям РЛ фрагмент вступительной статьи К. Пахалюка.

+ + +

Борис Владимирович Геруа — один из тех офицеров, которым обычно не посвящают отдельные монографии. Он представитель той части русского офицерства, которая была взращена на службе Генштаба и закалена в огне Первой мировой. Автор публикуемых мемуаров оказался слишком молодым для нахождения на первых ролях в годы войны, но достаточно талантливым, чтобы стать причастным ко многим славным страницам боевой истории русской императорской армии. Его поколение опалено кровавыми огнями революции и Гражданской войны, а значительную часть жизни провело вдали от объекта единственной и истинной любви — Родины, которая отринула их идеалы и обрекла своих детей на мучительную ностальгию и обращённое к прошлому переживание одновременно славных и трагических, но всё же лучших лет жизни.

Возможно, именно это подтолкнуло Бориса Владимировича на создание ценных воспоминаний, которые чем-то схожи со многими другими ностальгирующими творениями «товарищей по несчастию», а чем-то — отличны. Это отличие — в редком уровне анализа и жестокой честности по отношению к себе. Безусловно, мемуары — это слово, сказанное уже после, призванное заклясть прошлое и подчинить его рациональному взору, объяснить и растолковать, рассказать о жизненном пути, но они же позволили его имени закрепиться в памяти потомков, а нам — сохранить память об этом достойном офицере и его глазами увидеть наиболее трагичную эпоху нашей страны. На протяжении всего повествования кажется, что в мемуаристе борются две тенденции: с одной стороны, он — русский офицер, представитель привилегированной корпорации, пытающийся на страницах возродить потерянную Россию, воздать должное тем, чьи имена в стране советов вычёркивались из истории. С другой — Геруа-учёный, который стремится не столько вспоминать о себе (вообще упор на своё эго нехарактерно для эмигрантских офицерских мемуаров), сколько дать анализ произошедшему, выступить не просто как свидетель и участник, сколько как учёный.

Ранние годы

Кем был Борис Владимирович Геруа? Во многих моментах его можно назвать «средним», если, конечно, иметь в виду военную элиту империи. Он происходит из военной семьи с французскими корнями. Прадед Клавдий Геру переселился из Франции в Россию при Екатерине II, стал членом Академии художеств. Его сын Александр (дед нашего героя) пошёл на военную службу, снискал славу в войнах против Наполеона и сыграл важную роль в спасении царской семьи во время декабристского восстания, чем заслужил благодарность и расположение молодого Николая I. Отец мемуариста, Владимир Александрович Геруа, сделал предсказуемую карьеру сына приближённого ко двору генерала: он хоть и не оставил своего имени в пантеоне военных героев, но прожил достаточно спокойную жизнь, под конец которой получил чин генерал-майора и Минскую местную бригаду в командование.

Первую часть жизни Б.В. Геруа можно назвать в какой-то степени типичной для тех многих офицеров, кто был немного «выше среднего» с точки зрения достатка и социального положения. Родился он 9 марта 1876 г. в далёкой туркестанской Аулиеате (ныне Тараз, древнейший город Казахстана). Сначала обучался дома, потом началась учёба в Первом кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Судя по мемуарам, здесь он был ни первым, ни последним, ни «тихоней», ни душой кампании. На тот момент семью Геруа нельзя было назвать богатой, о стеснённости в средствах автор пишет вплоть до момента поступления в Николаевскую академию Генерального штаба. Однако высокий чин деда позволил ему в 1884 г. быть зачисленным в пажи кандидаты Высочайшего двора, т. е. стать кандидатом на поступление в элитный Пажеский корпус, куда его и перевели в 1890 г[1].

Обращают внимание некоторые особенности повествования о ранних годах, а именно стремление не просто рассказать о жизненном пути, но и вплести его в историю этих учебных заведений. Наиболее отчётливо это чувствуется в описании традиций Пажеского корпуса — само ощущение принадлежности к сообществу пажей (а ведь поступить в корпус могли только дети и внуки обладателей трёх высших чинов по Табели о рангах, а также представители титулованного и древнейшего дворянства) имело большое значение для мемуариста. Безусловно, Б.В. Геруа являлся носителем определённой корпоративной этики, ему было важно чувствовать себя частью элиты, определённых «элитных корпораций» (сначала пажеский корпус, затем — Гвардия, потом — сообщество генштабистов), хотя в жизни это и не выливалось в снобизм. По крайней мере, мемуарист постоянно осуждает его в своих сослуживцах (особенно в среде генштабистов) и тем самым обозначает для себя определённую дистанцию. Вероятно, она существовала и в реальности.

Кроме того, эти главы в большей степени содержат тёплые воспоминания об офицерах-воспитателях и начальстве, нежели об учебных буднях. Возможно, это связано с тем, что в будущем сам Геруа стал преподавателем, а потому оглядываясь в прошлое, начинал задумываться о тех воспитательных методах, которые испытал на себе. Возможно, это отражает особый склад мировоззрения человека, связавшего жизнь с иерархичной военной системой. Возможно, внимание к психологическим особенностям начальства и их влиянию на полковую жизнь является результатом восприятия «социальной мифологии» того времени, когда социальные процессы интерпретировались сквозь призму психологического фактора, причём наибольшую популярность имели представления о психологии масс и рассуждения об умении этими коллективными чувствами управлять.

Так, мы мало что узнаём о жизни в Первом кадетском корпусе, за исключением неприятной для самого мемуариста ученической традиции различных балаганов, где заправляли ученики старших курсов («подонки» кадетского общества). Сожаления о том, что этот «революционный институт» не выводился, дополнялись упоминанием, что, как правило, зачинщиков исключали. Эта любовь к дисциплине и строгости проявляется и том, как автор даёт весьма подробные и психологически многогранные характеристики двух наиболее запомнившихся офицеров-воспитателей — В.Г. Новосёлова и Н.Ф. Карлштадта. Тепло отзываясь об обоих, Б.В. Геруа симпатизирует, скорее, первому из них, который «был молчалив и давил на нас спокойно, ровно и беспристрастно. руководил своими воспитанниками невидимо, достигая результатов разными педагогическими приёмами, которые не бросались в глаза». Н.Ф. Карлштадт принадлежал к другому психологическому типу, он «задорно энергичен, подвижен, много и громко кричал, точно командуя, и раскатисто хохотал зычным басом. Перед назначением к нам Карлштадт управлял выпускным классом в строевой роте, где снискал себе известность своими популярными беседами и вульгарными анекдотами»

Любопытно, что сопоставление этих двух офицеров-воспитателей в определённой степени структурно схоже с тем, как Б.В. Геруа сравнивает двух директоров Пажеского корпуса, при которых ему довелось учиться, генералов Ф.К. Дитерихса и Ф.Э. Келлера. Несмотря на тёплое и уважительное отношение к обоим, симпатии у Геруа лежат к первому, прежде всего за его строгость и эгалитарность: «Ф. К. Дитерихс поставил всех на одну доску. Учебные отметки, поведение и характер служили единственным мерилом для выдвижения. Раз навсегда, например, было установлено, что в старшем специальном классе после назначения фельдфебеля, который выбирался не только за ученье, но и за волевые и внешние качества, два (или три) камер-пажа назначались к Императрице (или Императрицам) строго по старшинству баллов. Никакая маменька и никакой папаша из светского Петербурга не могли заставить Дитерихса сделать исключение для их сыновей из этого твёрдого правила». В этом плане критика боевого генерала Ф.Э. Келлера была направлена на его излишнюю фамильярность с кадетами и мягкость, например, баловство в рационе или биде в умывальной. Эти меры мемуарист называет «либеральными» и «товарищескими». Не меньшая критика раздавалась в адрес того, что тот большое внимание обращал на светские манеры, отчего могли страдать в плане продвижения и выдвижения талантливые пажи. При этом Геруа признаёт, что сам выиграл от этой системы, однако «это не мешает мне усомниться в моральной пользе такого отказа».

Сложно сказать, каких из этих оценок придерживался автор непосредственно в годы учёбы, но мы можем предположить, что на способ изложения повлияли последующие революционные события, хаос которых заставил ещё более ценить дисциплину и порядок, а в начальстве — справедливость и требовательность. Отсюда, кстати, подробное описание различных практик устройства дисциплины, включая и систему «подтяжек», когда ученики старших курсов занимались военным воспитанием младших товарищей. Оно заключалось в обучении строевому шагу, постоянных индивидуальных докладах и рапортах, где особое внимание уделялось выправке: «Малейшая неисправность в одежде, недостаточная отчётливость поворота, вялость шага, неуменье рассчитать расстояние так, чтобы принимающий рапорт пажа мог подать ему руку — что было традицией, — вело к короткому окрику: „Явитесь ещё раз!“ с указанием ошибки». Подобная система, иррациональная с позиции «гражданских», на физическом, телесном уровне заставляла пажей впитывать особенности военной дисциплины и военного товарищества, ведь каждый из учеников младших классов знал, что через некоторое время сам будет на месте своих «воспитателей».

Существовали и другие правила, отделявшие «старших» от «младших» (обращение на Вы, раздельные места в курилке, запрет проходить мимо кровати старших), однако все они вовсе не приводили к возникновению таких негативных явлений как, например, раскол или дедовщина. Наоборот, перед нами очень точно обрисован особый социальный институт, нацеленный на воспитание подлинных отношений товарищества и очерчивающий пространство именно служебных отношений, которое отграничивалось от иных форм взаимодействия: «При встречах где-нибудь в обществе, в домашней обстановке, все эти искусственные грани стирались и восстанавливалось дружеское „ты“. Служба была службой — дружба дружбой. Правило, знание которого оказывалось потом полезным при первых же шагах молодого офицера».

Впрочем, отмечая, что уровень образования в целом Пажеском корпусе был выше и более систематичным, нежели во многих других аналогичных учебных заведениях, Б.В. Геруа отмечает многие недостатки, а именно и поверхностность военной подготовки, и слабый уровень преподавания ряда предметов, особенно математики и истории. Причина — формализм самих преподавателей, неготовность (как в случае с преподавателем истории Р. Менжинским) подняться над посредственным учебником, ориентация учеников на зубрёжку, нежели на понимание и самостоятельную работу. Несмотря на это выпускники Пажеского корпуса имели привилегии при последующем распределении. Неудивительно, что мемуарист подчёркивает именно эти недостатки, поскольку уже спустя десять лет, заняв должность профессора Николаевской академии Генштаба, он стал одним из борцов за обновление системы военного образования, где было бы меньше бумажного догматизма и больше практики.

Начало пути (строевого, боевого и научного)

Действительная военная служба Б.В. Геруа началась осенью 1893 г. с переводом в специальный младший класс. В 1895 г. он был выпущен из Пажеского корпуса и произведён в подпоручики лейб-гвардии Егерского полка. Воспоминания о первых годах строевой службы опять начинаются с характеристик командиров и опять с противопоставлений (по линии требовательность vs формализм), а также подчёркиванием психологического фактора. Первый год он служил под началом графа П.П. Шувалова: «Это был человек умный, просвещённый, в высшей степени серьёзный и дельный, в отношениях с офицерами доступный и внимательный. Образец командира. Работать с ним было легко, и никто не жаловался на его несомненную требовательность». В заслугу ему ставились повышение уровня подготовки в стрельбе и борьба с различными шулерскими приёмами для «улучшения» отчётности. Его «антиподом» стал следующий командир полковник А.И. Чекмарев: «Службу Чекмарев, впрочем, знал, хотя нёс её формально и без блеска, с добросовестностью заведённого на долгий срок исправного автомата. Сердце у него больше лежало к хозяйству, к полковой швальне». Отсюда и поразительное влияние командира на саму службу в полку: «Андрей Иванович боялся простуды и сквозняков, носил шарф на шее, не расставался с калошами и при малейшем дуновении ветра поднимал воротник пальто. Постепенно, с его приходом, и полк точно надел калоши и поднял, нахохлившись, воротник, закрывающий лицо. Таково влияние командира! Привитая графом Шуваловым строевая бодрость сменилась ровным и бледным исполнением служебного долга и уставов. Пробуждённый было интерес к стрельбе заглох. Творчество и инициатива в гомеопатических дозах смели прорываться только в хозяйственной области».

Впрочем, как свидетельствовал Б.В. Геруа, истинными носителями полковых традиций являлись фельдфебели, причём фельдфебеля 1-й, «государевой», роты знал сам император: «Ротные командиры могли меняться, младшие офицеры — тем более, а фельдфебель оставался на своём посту бессменно, до глубокой старости, пока позволяли здоровье и силы». Конечно, критический анализ не пошёл дальше, дабы поставить под вопрос собственно роль, постоянно меняющихся и во многом не отличающихся рвением, офицеров в воспроизводстве полковых традиций.

Рассказывая о службе в лейб-гвардии Егерском полку, Б.В. Геруа совмещает две вещи: с одной стороны, он представляет себя как часть элитарного сообщества «офицеров-егерей», что является предметом гордости, с другой — пытается дать и определённый критический взгляд, который бы при этом не дезавуировал то положительное, что было связано с «егерями». В первом случае мемуарист подробно останавливается на особенностях службы, взаимоотношениях между офицерами, представляя развёрнутую обобщённую, картину полковой жизни. Во втором прибегает к нарративному, т. е. повествовательному, изложению, рассказывая различного рода истории. Такая форма позволяет обозначить важные недостатки и избежать необходимости самостоятельно формулировать негативные оценки. Так, Б.В. Геруа упоминает, что из подготовки войск на рубеже веков ещё не были изжиты устаревшие тактические привычки эпохи русско-турецкой войны 1877−78 гг. При этом относительно низкий уровень подготовки проявлялся на манёврах. Во время одних из них начальник штаба Петербургского военного округа генерал Г. Р. Васмундт устроил разнос многим генералам, однако командующий округом вел. кн. Владимир Александрович подытожил: «Я могу прибавить, что манёвр разыгрался отлично: пехота наступала, кавалерия скакала, артиллерия стреляла. Благодарю вас, господа!». Эта формула действовала расхолаживающе на командный состав, как свидетельствовал Геруа: «Командиры рысили к своим частям, думая о разносе Васмундта и похвале Великого Князя. После шести слов его резюме длинная и мелочная критика начальника штаба казалась расплывчатой и ненужной…».

Служба в лейб-гвардии Егерском полку длилась 6 лет. За это время Геруа несколько раз назначался батальонным адъютантом, командовал различными ротами, получил чин поручика, а в 1899 г. его назначили заведующим офицерской библиотекой. С этим периодом связано и другое примечательное событие, а именно участие в написании юбилейной истории полка[2]. С этого эпизода началась карьера мемуариста как учёного. В 1901—1904 гг. Б.В. Геруа прошёл курс военной академии Генштаба, проявив себя не только в постижении основ штабной деятельности, но и в военно-исторических исследованиях. Два курса он окончил «по 1-му разряду», получил чин штабс-капитана, затем был дополнительный 3-й курс, награждён премией имени генерала А.Н. Леонтьева за лучшую по исполнению стратегическую тему, а также годовым окладом жалования по чину[3].

Из всех своих однокашников по «академической скамье» именно Б.В. Геруа сделал одну из наиболее блистательных карьер. Исключения составляют разве что С.Л. Марков (герой Первой мировой, ближайший помощник А.И. Деникина, один из лидеров Белого движения) и генерал П.А. Половцев (в годы войны командир Татарского конного полка, затем начальник штаба «дикой дивизии» при её начальнике вел.кн. Михаиле Александровиче, в 1917 г. стал начальником Петроградского ВО, руководил разгоном июльской демонстрации большевиков). Значительное большинство выпускников академии в годы войны состояли командирами пехотных полков, не продвинувшись дальше начальников штабов дивизий или корпусов. «Карьерный пик» большинства из них пришёлся на революционный 1917 год. Однако это были достойные люди: 18 человек (Е.О. Монфор, Н.С. Махров, Н.И. Левизов, Д.К. Лебедев, В.Г. Козаков, Л.В. Квитницкий, Н.С. Елизаров, А.В. Дорошкевич, В.Н. Полтавцев, С.Д. Прохоров, А.П. Ревишин, Н.Г. Семёнов, В.Н. Сокира-Яхонтов, Л.И. Савченко-Маценко, А.А. Якимович, А.О. Штубендорф, И.Н. Шевцов, В.В. Чернавин) наряду с Б.В. Геруа стали кавалерами Георгиевского оружия. Четверо (К.А. Моровицкий, И.Н. Пионтковский, П.А. Маркодеев и В.Е. Вязьмитинов) получили орден Св. Георгия 4-й ст., причём последний — за успешное командование 136-й дивизией в боях под Ригой в августе 1917 г. А ещё восемь (С.Л. Марков, П.А. Половцов, И.М. Белоусов, В.П. Бреслер, Ф.И. Ростовцев, Я.В. Софонов, М.П. Чеглов, А.Н. Шуберский) удостоились обеих наград. Из тех, кому удалось сделать в определённом роде схожую карьеру, можно назвать, Л.К. Александрова (в 1917 г. получил чин генерал-майора, в революционные годы став у красных начальником штаба Петроградского ВО), Н.В. Запольского (в 1917 г. некоторое время занимал должность начальника штаба 7-й армии) и Н.А. Берха (в 1916−17 гг. — ген-квартирмейстер Румынского фронта). Любопытной оказалась судьба В.М. Четкова: в годы войны командовал артиллерийской бригадой, дослужился до полковника. После войны — в РККА, известный учёный-артиллерист, удостоился двух орденов Ленина, а в 1944 г. ему было присвоено звание генерал-лейтенанта.

После выпуска из Академии Б.В. Геруа надел форму офицера-генштабиста, став частью сообщества, которое представляло, по его же словам, отдельную касту, обладавшей преимуществами в карьерном продвижении. Интересная деталь: описывая взаимную нелюбовь «строевиков» и «генштабистов», мемуарист признаёт многие недостатки, присущие тому сообществу, которому он принадлежал. Он называет генштабистов кастой, которая оберегает привилегии, включая занятие ключевых должностей в армии и военном министерстве. При этом на начальных должностях молодых генштабистов настолько загружали канцелярской работой, что это превращало их из «мозга армии» в простых канцеляристов. Непродолжительные цензовые командования различными частями и подразделениями не исправляли ситуации.

Однако было бы неверным видеть в Геруа лишь военного интеллектуала, о чём свидетельствует хотя бы то, что сразу по выпуску из академии весной 1904 г. он добровольно уехал в Маньчжурию, став участником русско-японской войны. В мемуарах он отмечал, что добровольцами вызвался весь курс, однако определены были в командировку только первые 30 по старшинству балов. Это был его первый опыт нахождения на театре военных действий, правда, не на передовой, а сначала при штабе Маньчжурской армии (с 31 октября 1904 г. и.д. помощника старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера), а затем — при штабе Главнокомандующего (формально — с мая 1905 г., причём в июле занял должность обер-офицера для делопроизводства и поручений управления ген.кварт. при главнокомандующем). Здесь он работал по линии Генштаба, выполнял отдельные поручения Главнокомандующего, затем получил назначение в разведывательное отделение, где систематизировал информацию о противнике. За одну осуществлённую лично им разведку получил орден Св. Анны 4-й ст., «аннинское оружие». За участие в Мукденском сражении награждён Св. Станиславом 3-й ст. с мечами и бантом, а по итогам войны украсился ещё и Св. Станиславом 2-й ст. Два боевых ордена для штабного офицера и ещё «зелёного» генштабиста было свидетельством, как минимум, благорасположения начальства, а также признанием зарождающихся штабных талантов.

Межвоенный период: между строем и кафедрой

Война для молодого Генштабиста стала периодом прежде всего получения первого практического опыта, апробирования той «теории», которую он получил на академической скамье. Неудивительно, что по окончании японской кампании, получив распределение в Киев помощником по строевой части начальника штаба 42-й дивизии, Геруа пробыл здесь полгода, с радостью уйдя на год отбывать ценз командования ротой в 168-й пехотный Миргородский полк.

Фигура противопоставления, хоть и разбавленная детальными описаниями, является одной из любимых у Геруа. Именно она позволяет ему формулировать жизненный опыт, превращать воспоминания в связанный текст, увлекательный нарратив. В кадетские и пажеские годы учёбы друг другу противостоят дисциплина и фамильярность, для последующих 15 лет службы характерна борьба «нового» и «старого», «мёртвого» и «живого». Так, «живой и талантливый» Н.И. Сухотин выводит из спячки Академию Генштаба, которая впала в неё при Г. А. Леере. «Груз старого опыта» (турецкой войны 1877−78 гг.) мешает воспринять изменения в военном деле, а уже в годы русско-японской негативно давит на А.Н. Куропаткина: бывший начальник штаба у выдающегося М.Д. Скобелева слишком сильно цепляется за изжитые шаблоны. Подобная метафорика не является случайной, по крайней мере, её активно использует значительная часть общественности для описания и осмысления тектонических изменений в жизни России. В годы мировой войны именно она структурирует в публичном пространстве осмысление происходящих изменений, центральное же место занимает концептуальная метафора «освобождения»: освобождение славян из-под «немецкого ига» (что раскручивала официальная пропаганда) коррелирует с освобождением России от «немецкого засилья» (это придаёт легитимность мерам по переделу немецкой собственности), а параллельно и либеральные, и правые публицисты пишут об освобождении страны от «старых порядков». К началу 1917 г. это формирует основание для принятия самой идеи революции.

Конечно, мы далеки от мысли обвинить Б.В. Геруа в принятии революционной риторики. Как образованный человек своего времени, он говорил на языке свой эпохи. Возможно, причина здесь и в том, что, будучи человеком живым, творческим, хоть и лишённым харизмы (каковой отличался тот же П.Н. Врангель, блестяще окончивший академию Генштаба, но не пожелавший расстаться со строевой службой), Б.В. Геруа пошёл по наиболее свойственному для его характера пути — пути штабиста, тем самым обрёк себя на нахождение долгое время на вторых ролях. И там, где ожидалась работа живой мысли, мозга армии, он зачастую встречал людей косных, ограниченных, склонных к бюрократии и канцелярщине, для которых «бумажка» приобретала «священное значение». Отсюда и попытки, хотя бы в мемуарах, отгородить себя от значительной части этого сообщества. Только так можно объяснить характеристику командира полка Н.Ф. фон Стааля: «В нём совершенно отсутствовали встречавшиеся иногда неприятные черты штабного офицера — академика: самомнение, заносчивость и фокусничество». Однако это общее разочарование вылилось не в слепое недовольство, а в постоянное стремление к живой работе, военному творчеству, а при невозможности — выливалось в эскапизм, проявившийся в уходе на научно-преподавательскую работу.

Обратите внимание как структурны схожи два этапа в его межвоенной карьере, и как оба они структурируются противопоставлением «старого» и «нового». В 1907 г. Геруа вернулся в штаб 42-й дивизии, однако уже через год он со скандалом (об этом чуть ниже) он ушёл на должность преподавателя Киевского военного училища. Об этом времени он не пишет многое, лишь отмечая: «Работа меня интересовала и мне удавалась. Культурная среда преподавателей была приятна. Не мешал и большой заработок, равнявшийся, примерно, содержанию бригадного командира». Спустя чуть больше года, в декабре 1909 г., он получил чин подполковника и назначение на должность помощника делопроизводителя в Главное управление Генштаба в отдел 2-го обер-квартирмейстера, который заведовал разведкой. Однако и здесь он прослужил всего два года, и 1 февраля 1912 г. был назначен экстраординарным профессором Николаевской академии Генштаба.

Обратим внимание как борьба «старого» и «нового» структурирует память о службе в штабе 42-й дивизии в 1907—1908 гг. Её начальник генерал Н.А. Епанчин пытался внедрить новые способы подготовки: так он стал сначала требовать еженедельных выездов офицеров «в поле» и решений различных задач на месте, затем — еженедельных лекций на военную тематику. Геруа активно включился в эту работу, что не понравилось начальнику штаба дивизии генералу А.С. Лукомскому, который видел в этом необоснованное повышение роли и самостоятельности новоприбывшего капитана. Ситуация ухудшилась из-за скандала, когда Геруа дал одному сослуживцу новое мобилизационное расписание из секретного шкафа для необходимой работы. Этот офицер в итоге потерял данные ему документы и стал отрицать вообще, что брал их. В итоге в приказе по дивизии выговор объявили Б.В. Геруа. Всё это послужило причиной ухода, по крайней мере, так мемуарист излагает эту историю.

Сам А.С. Лукомский изображает эту историю несколько иначе, дескать сам Н.А. Епанчин был недоволен Геруа, поскольку тот забыл исполнить его приказание личного свойства: рядом со штабом дивизии располагался монастырь с парком, причём начальник дивизии получил разрешение настоятеля совершать там прогулки. Потому он распорядился сделать там калитку, о чём Геруа забыл. Формальной же причиной стало небрежное исполнение служебного распоряжения Н.А. Епанчина: «он поручил Геруа организовать манёвры и расставить мишени, причём выяснилось, что Геруа на местности не был, что кроки были составлены неверно, что мишени были расставлены отвратительно»[4]. Геруа объяснял это загруженностью по работе и тем, что доверил расстановку мишеней одному из офицеров, который и допустил оплошность. Сам Лукомский утверждает, что спас Геруа вообще от гнева начальника дивизии, который хотел добиться отчисления того вообще из генштаба. Учитывая военный опыт и научные заслуги мемуариста, мы сомневаемся в том, что он не справлялся с порученной ему работой. Более того, как показывает послужной список, Б.В. Геруа четырежды назначался временно исполняющим должность начальника штаба дивизии (дважды при начальнике Ф.В. Мартсоне, дважды при только что прибывшем Н.А. Епанчине)[5], замещая тем самым полковника Е.П. Карцева[6]. В декабре 1907 г. начальником штаба стал А.С. Лукомский и назначения прекратились. Это даёт основание предположить, что, скорее всего, речь шла о служебном конфликте, завязанном на привычке Геруа к автономии, самодурстве Епанчина (по свидетельству Лукомского, тот «считался блестящим офицером Генерального штаба, но человеком с отвратительным характером», а назначение на должность начальника дивизии была для него, бывшего директора Пажеского корпуса, опалой)[7] и стремлении самого Лукомского упрочить свою власть как начальника штаба.

К сожалению, Б.В. Геруа не написал многое о своей работе в Генштабе (может это связано с определённым разочарованием?), хотя и сделал немало интересных аналитических заключений о его устройстве. Замечаний, правда, скорее критического характера. Например, когда на должности начальника Генштаба оказывались фактически случайные люди, а основная работа держалась на обер-квартирмейстерах и начальниках отделов. Отметим, что одним из итогов работы Б.В. Геруа стало составление подробного справочника о вооружённых силах Болгарии, который спустя несколько лет, дополненный, вышел отдельным изданием. Это было стандартизированное описание, сосредоточенное на организационно-штатной структуре вооружённых сил и подробном описании их устройства, а также сравнительном анализе уставов. Особый интерес к последним, вероятно, проистекал из того, что они опирались на французские аналоги, а сам Геруа выступал в то время на переход именно к французской системе организации армии[8].

В ГУГШ мемуарист долго не задержался, уйдя в 1911 г. на должность профессора в Николаевскую академию Генштаба. Здесь он провёл 3,5 года, защитив диссертацию и став одним из тех реформаторов высшего военного образования России, которые объединились вокруг фигуры полковника Н.Н. Головина и получили максимальную поддержку со стороны нового начальника Академии генерала Д.Г. Щербачёва (к слову, одного из лучших русских военачальников Первой мировой). Спустя год службы его перевели на должность экстраординарного профессора, а «за отличия» вне очереди присвоили чин полковника[9].

Во время преподавания в Академии Б.В. Геруа выпустил (помимо упомянутого обзора болгарской армии) две книги. Одна из них была посвящена тактике технических войск, с которыми связана интеграция технических новинок в развитие вооружённых сил. Основой книги послужил соответствующий курс, который он читал в младшем классе Николаевской академии. В частности, на основе сравнительного анализа опыта России, Франции, Германии, Австро-Венгрии и подробного изучения опыта последних войн (прежде всего, русско-японской) Геруа подробно анализирует тактику сапёров, понтонёр, железнодорожных войск, авиации и подразделений связи. Несмотря на определённый схематизм, представленный анализ привлекает внимание рядом положений, которые оказались актуальны в годы мировой войны. Так, Геруа подчёркивает роль телеграфной связи, призывая к её гибкой организации за счёт рассредоточения технических средств между штабами так, чтобы обеспечивалась связь не только «сверху — вниз», но и «снизу — вверх»[10]. Для Геруа очевидна необходимость использовать связь во время маневренных операций, чему необходимо учиться уже в мирное время, а также приводить полевые уставы в соответствие с новыми требованиями: «Имея в виду руководящую роль старшего штаба по распределению задач и средств связи, следует решительно признать практикующееся у нас бесхарактерное включение, в приказах, телеграфных отделений в состав колонн, без указания задач, совершенно бесполезным. Обдуманные распоряжения техническими средствами связи должны составлять особый пункт приказа или — ещё лучше — отдельное приказание. Войскам же нужно знать только одно: где и когда будут открыты станции»[11].

Не меньший интерес представляют и подробные рассуждения о применении авиации — совершенно нового вида оружия. Конечно, некоторые моменты отдают наивностью, другие — предвоенной модой, как например, пиетет перед большими дирижаблями. Так, Геруа подробно сравнивает характеристики самолётов и дирижаблей, пытая выделить специфику потенциальных боевых задач. Например, аэропланы он резервирует за тактической разведкой, а большие дирижабли рекомендует придавать штабам корпусов для ведения разведки стратегической[12]. Однако нужно учитывать, что авиация была абсолютно новым и малоизвестным родом войск, с которым только начинала знакомство русская армия. А потому представляется смелой уже сама постановка вопроса о полевой независимости самолётов и дирижаблей, стратегической разведке, особенности постановки задач и воздушных боях (хотя Геруа и замечает: «но было бы увлечением представлять себе картины грандиозных „эскадренных“ боёв», что кстати, стало нормой уже спустя пять лет после выхода книги)[13].

Второй книгой Геруа стала его докторская диссертация «Манёвр как средство достижения цели боя» (отрывки из неё публикуются в приложении к изданию). Во введении он указывает на критическую значимость стратегического и тактического манёвра, способа его организации на исход боя: «Масштаб расстояний со времени Наполеона раздвинулся в такой степени, что организация решающего манёвра на самом поле сражения для значительных сил сделалась невыполнимой: необходимо заблаговременное, вне поля боя, нацеливание частей и, следовательно, создание такой группировки сил на марше, которая отвечала бы идее будущего боя»[14]. Здесь мы также сталкиваемся с той же философией, которую отмечали в мемуарах: боевой успех, подавление воли неприятеля достигается за счёт приобретения «собственной свободы распоряжения войсками, местом и временем» посредством живой деятельности армии и активности[15]. Именно таким образом (как в рассматриваемых примерах из деятельности таких военных гениев как Фридрих Великий и Наполеон) проявляется гениальность полководца, причём «правильное в основе своей, решение, правильно обеспеченное и проведённое в жизни, понижает господство случая до минимума»[16]. Сравнивая особенности оперативной мысли Фридриха Великого (манёвр Мюхельн-Россбах) и Куропаткина под Шахе, Геруа особо выделяет стремление первого преодолевать господствующие шаблоны, в то время как второй «приближает нас к идеям ведения боя заурядными генералами XVIII века»[17].

Борьба за новые, более живые практико-ориентированные методы преподавания была тяжёлой (мемуарист подробно останавливается на ней, и нам нет смысла её пересказывать) и окончилась, к сожалению, победой «консерваторов», а их оппоненты один за другим, пусть и с получением внеочередных чинов и переводом в строй, были удалены из столицы. Примечательно, что дважды, летом 1913 и 1914 гг., Геруа командировался в штаб пулемётного сбора гвардейского корпуса на должность начальника штаба.

Продолжение следует

---

[1] РГВИА. Ф, 409 П.с. 312−943. Л. 1 об.

[2] Речь идёт об издании: История лейб-гвардии Егерского полка за 100 лет 1796−1896. СПб, 1896.

[3] РГВИА. Ф. 409 П.с. 312−943. Л. 2−3.

[4] [5] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни // Вопросы истории. 2001. № 7. С. 115.

[5] [6] РГВИА. Ф. 409 П.с. 312−943. Л. 5−6.

[6] [7] Можно добавить, что осенью 1914 г., командуя 3-м корпусом во время боёв в Восточной Пруссии, генерал Н.А. Епанчин фактически «сгнобил» своего подчинённого талантливого начальника 27-й дивизии генерала К.М. Адариди, переложив на последнего ответственность за неудачный ноябрьский бой у Гериттена и обвинив его в самовольном отходе. Последовавшее судебное разбирательство в конечном итоге не нашло вины. См.: Пахалюк К.А. Генерал К.М. Адариди // Военно-исторический архив. 2013. № 3. С. 160−175.

[7] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. М., 2012. С. 183.

[8] Геруа Б.В. Вооружённые силы Болгарии (По данным к 1 января 1911 года). СПб., 1911.

[9] РГВИА. Ф. 409 П.с. 312−943. Л. 7.

[10] Геруа Б. Тактика технических войск. СПб., 1912. С. 114.

[11] Геруа Б. Тактика технических войск. СПб., 1912. С. 125.

[12] Там же. С. 174−175.

[13] Там же. С. 165.

[14] Геруа Б.В. Манёвр, как средство достижения цели боя. СПб., 1912. С. 3

[15] Геруа Б.В. Манёвр. С. 19−22.

[16] Геруа Б.В. Манёвр. С. 115.

[17] Геруа Б.В. Манёвр. С. 123.