 |
| Православие.Ru | Павел Кузенков | 31.05.2018 |
Византийская империя во многих отношениях была предшественницей России в духовном, культурном и политическом плане. Тем не менее мы до сих пор знаем о ней очень мало, хотя знание её истории, возможно, предостерегло бы нас от многих ошибок и в прошлом, и в будущем. О Византии и её значении для России мы решили побеседовать с кандидатом исторических наук, преподавателем Сретенской духовной семинарии Павлом Кузенковым. Сегодня мы публикуем первую часть беседы.
В советское время Византию почти стёрли из памяти
— Насколько хорошо мы сегодня знаем Византию и её историю?
— Это вообще довольно драматичная история — распространение знаний о Византии не только у нас, но и в европейской культуре в целом. Довольно долго, вплоть до XX века, европейская культурная традиция отторгала Византию. Особенно постарались французские просветители, для которых Византия ассоциировалась с ненавистной монархией Бурбонов и мрачным клерикализмом. Англичанин Гиббон, ученик энциклопедистов, описал историю Византии как эпоху упадка и разложения великой Римской империи.
Такое же отношение, как ни странно, имело место и в России. Пётр Первый очень не любил Византию. Он не раз прямо говорил, что «монархия Греческая» — дурной пример того, как можно погубить страну, если дать волю ханжам и монахам и забыть про воинское дело.
Мифический имидж Византии как «государства-неудачника», якобы разложившегося из-за показного благочестия, двуличия и аморализма, подпитывался реалиями европейских католических монархий XVIII—XIX вв.еков. Самих византийских авторов почти не знали, хотя мало-помалу издавали и переводили. Это была очень специальная область знаний, где к тому же господствовали всякого рода предубеждения.
Определённый прорыв наметился благодаря немецкому «Корпусу писателей византийской истории». Эта серия издавалась лучшими немецкими историками в Бонне в течение всего XIX века. Изданные там тексты включил в свою знаменитую греческую патрологию аббат Минь. С Византией стали знакомиться более внимательно, её стали изучать — прежде всего, в Германии, Франции и России. Это были три главных центра изучения Византии.
Мир начал узнавать Византию и понимать, что она — совсем не то, что представлялось ещё недавно. Более того, многие учёные стали рассматривать её как одно из самых успешных в мировой истории государств, которое просуществовало более тысячи лет в крайне сложной обстановке. Византология оказалась востребованной в политической сфере, где существовал запрос на так называемые византийские стратагемы — модели успешного решения задач в заведомо безвыходных ситуациях. Особенно это интересовало англичан, когда они столкнулись с угрозой утраты своей огромной империи. Как, потеряв военную мощь, сохранить господство? В этом, собственно, и заключается одно из главных «ноу-хау» византийской цивилизации — сохранение лидерства малыми силами, без крупных побед и завоеваний, в окружении зачастую куда более сильных и агрессивных конкурентов. Сейчас мы бы назвали такой тип доминирования «мягкой силой».
К сожалению, в нашей стране изучение Византии, так успешно развивавшееся в начале XX века, фактически пресеклось по известным нам причинам. В советское время империя, да ещё и православная, не могла вызывать энтузиазма. Византия подпала под то, что римляне называли damnatiomemoriae (стирание памяти — лат.). Её не то чтобы осуждали — просто старались не замечать или замечали мельком и лишь в негативном смысле. В частности, резко осуждались планы царского правительства о взятии Константинополя, которые, согласно мифологии того времени, стали причиной бессмысленной бойни русских солдат на полях Первой мировой. Нечего и говорить, что Православие как фундамент византийской цивилизации не способствовало её изучению в атмосфере воинствующего атеизма.
Однако после Великой Отечественной войны, вместе с определённой реабилитацией Православия и ростом интереса к русской истории, вновь возникает и некий интерес к Византии. Вдруг возрождается основанный ещё в 1894-м году академический журнал «Византийский временник», с обложкой, не отличающейся от дореволюционной. В Институте истории Академии наук СССР образуется византийская группа, на историческом факультете Ленинградского университета открывается кафедра византиноведения и т. д. Видимо, Советская власть пыталась искать какие-то корни, которые были бы более надёжными, чем пролетарская идеология.
— Но ведь это были, наверно, достаточно отвлечённые научные штудии и занятия?
— Это был своего рода «политический заказ». После войны вокруг СССР в Восточной Европе сложился военно-политический блок, в который вошли несколько исторически православных стран. Возможно, тогда советское руководство задумалось о воссоздании некоего подобия «византийского мира на московской платформе». Планировалось даже провести в Москве новый Вселенский Собор. Однако этот проект, прежде всего в силу того, что совместить коммунистическую идеологию с византийским наследием оказалось невозможно.
После этого интерес к Византии на государственном уровне пропал, он остался лишь в рамках упомянутых вами академических штудий узкого круга специалистов. В народе о Византии никто не имел никакого понятия. Существовали разве что полумифические, полукарикатурные образы, вроде бесподобных Смоктуновского и Тереховой в фильме «Русь изначальная». Что Юстиниан, что багдадский халиф — это всё казалось из одной и той же оперы, какой-то восточный колорит.
Главный парадокс заключался в том, что Россия, как ни одна другая цивилизация, теснейшим образом связанная с Византией, всегда знала о ней очень мало.
— Это в советское время?
— И в советское, и в постсоветское. Да и в досоветское время Византию тоже только-только начинали узнавать. Даже Константин Леонтьев, автор известной концепции «византизма», признавался, что о подлинной Византии он не знает почти ничего. Интерес оживился, как ни странно, благодаря тому, что открылся доступ к достижениям западной науки. Российские учёные вдруг увидели всё то огромное богатство, которые за прошедший век было наработано по этой теме за рубежом, где интерес к Византии неуклонно возрастал.
Большую роль в этом сыграли выставки византийского искусства, с большим успехом прошедшие по всему западному миру. Вообще, искусство — один из самых главных способов продвижения той или иной культуры или цивилизации в современном мире. А Византии в этом отношении очень даже есть что показать. В лучших музеях США и Европы регулярно проходят посвящённые Византии выставки под звучными названиями: «Век духовности», «Слава Византии», «Сокровища византийского искусства», «Небо и земля» и т. п. В 1990-е годы они получили довольно широкий резонанс, и возникла своего рода мода на Византию, которая отчасти пришла и в нашу страну.
Но для России Византия, конечно, нечто большее, чем просто роскошь и величие. Об этом свидетельствует тот неожиданный резонанс, который вызвал фильм владыки Тихона «Гибель империи. Византийский урок», вышедший в 2008-м году. Конечно, это была, скорее, притча на византийскую тему, попытка внесения темы Византии в российское информационное пространство. Но фильм вызвал настоящий культурный шок. Многие и многие люди открыли для себя неведомый, но такой похожий на наш мир, не восточный и не западный, с великой и трагической историей.
— В целом, как вы считаете, знания о Византии сегодня находятся на удовлетворительном уровне или нет?
-Увы, на далеко не удовлетворительном. На сегодняшний день в России нет византинистики как полноценной исторической дисциплины. Хотя практически во всех странах мира, более-менее развитых, есть целые институты, которые специально занимаются Византией, даже в Дании и Словакии. А в нашей стране не существует ни одного полноценного факультета, где занимались бы византинистикой. Лишь на филологическом факультете МГУ им. Ломоносова есть смешанная кафедра византийской и новогреческой филологии, да ещё отдельные очаги — в Петербурге, Екатеринбурге и нескольких других городах. И всё. Самое печальное, что совсем недавно, а именно после выхода «Византийского урока», предмет «византология» был изгнан из программ отечественных духовных школ, где он благополучно существовал даже в безбожные советские годы.
— Почему же сложилась такая ситуация?
— Учёный всегда, а сегодня в особенности, находится на службе у общества. Он не может заниматься тем, что интересно ему лично, но лишь тем, что востребовано в данной конкретной «научно-политической» ситуации, за что ему готовы платить те, у кого есть деньги. Сегодня в России деньги на науку распределяют чиновники и «иностранные агенты» в обличии НКО. Для первых Византия непонятна и скучна, для вторых — опасна. Вот и получается замкнутый круг: в обществе нет запроса на изучение Византии, потому что русский человек ничего о ней не знает, а не знает он потому, что у науки (да и в искусстве, культуре, СМИ) нет запроса от представителей общества. Достойно удивления то, с какой настойчивостью мы игнорируем, даже нарочно отсекаем свои собственные цивилизационные корни. Предпочитаем изучать какие-то экзотические вещи, но не замечать то, в чём укоренена наша тысячелетняя государственность, что жизненно важно для нас самих. Утешает, впрочем, то, что живую Византию можно увидеть каждый день в любой православной церкви.
«Хроническая античность» или более высокая стадия развития?
— Почему к Византии испытывали такое отчуждение в западноевропейской культуре, помимо политических причин?
— Помимо прочего, это связано с особенностями византийской культуры. Западноевропейцам в Новое время и правда было трудно её понять. Ведь в Византии доминировала другая культурная традиция, которая с большой точностью воспроизводилась из века в век. Например, часто мы не можем с уверенностью определить, написано ли то или иное произведение в V или в XIV веке. А ведь это 11 веков! Представьте, что в России в XXX веке кто-то будет писать стихи языком Пушкина.
Хотя, конечно, византийская культура совсем не исключает творческой мысли и развития. Только оно имеет специфическую форму, ему присущ даже некий азарт подражания и перевоплощения. Если сравнивать Византию с Западной Европой, то, действительно, хорошо видно, как быстро всё меняется в Западной Европе с X по XV век. Но великие культуры как могучие деревья. Когда дерево маленькое, легко видеть, как быстро оно растёт, но столетние дубы из года в год все те же. Западноевропейская культура была тогда молодой, её рост в то время очень заметен. А византийская культура — культура, которой тысяча лет, она уходит корнями в античную Грецию. И, конечно, её метаморфозы заметить уже труднее. Но это не значит, что она менее развита. Наоборот, это как раз признак более высокой степени развития.
Да, для западных европейцев было характерно презрительное отношение к Византии. По этому поводу один немецкий профессор даже придумал едкое выражение: «хроническая Античность». Имеется в виду, что все нормальные европейские культуры пошли дальше, через Средние века в Новое время, а византийцы так и остались в Античности. Дескать, это такая вот форма консервации и бесплодия.
Однако когда культура — да и не только культура — достигает оптимума, дальнейшее движение может обернуться уже утратой и деградацией. На мой взгляд, в современном бурно изменяющемся мире становится как никогда ясно, что самая важная задача общества — не развитие само по себе, а сохранение уровня, что само по себе невероятно сложно. И Византия — один из самых ярких примеров способности удерживать свой оптимум.
Теперь, наверное, все понимают, как легко даже самая развитая цивилизация может утратить свои достижения. Мы же в России это делаем с особым упоением, разрушая «до основания» собственную культуру. А византийцы к своей цивилизации относились очень бережно, очень её ценили. Им было свойственно деликатное умение любить свою даже древнюю традицию, постоянно её оживлять. Более того, она никогда и не умирала. В Византии не было музеев, не было министерств культуры и образования — древняя культура была органичной частью повседневной жизни. Египетские обелиски и античные статуи стояли на оживлённых улицах, а сочинения, написанные тысячу лет назад, знал каждый образованный человек. Но всё это вовсе не означало остановки в развитии. Возьмём византийскую церковную традицию. Она сформировалась к X веку и с тех пор, казалось бы, не менялась — но это только на первый взгляд. Если мы всмотримся более внимательно, то увидим весьма интенсивное развитие. Всё время пишутся новые богословские сочинения, развивается богослужение, церковная музыка, архитектура, меняется фресковая живопись, иконопись и т. д. Это и называется живой традицией.
При этом нет и речи о каких-то «реформах». Для византийцев, как и вообще для зрелых культур, любые радикальные новшества — это всегда плохо. «Новым делом» называли, в частности, государственный переворот. Но естественное, плавное обновление и развитие в русле канона, в стиле сложившейся традиции, всегда приветствовалось и воспринималось как «возрождение старины».
Византийская интеллектуальная культура — культура постоянного чтения старых книг и живого их обсуждения, иногда даже слишком живого, с точки зрения тех же европейцев. «Чем они там вообще занимаются, эти греки? Им надо с турками воевать, а они богословием тешатся. Всё давным-давно уже решено святыми отцами!» Да, действительно, святые отцы всё решили. Но мы-то должны их понять. Мы не можем просто взять догматическую формулу и заучить её. Она должна быть нами осмыслена. Это — обязательное условие античной интеллектуальной культуры, которая требует от человека понимания того, о чём он говорит. Понимания, а не слепого воспроизведения кем-то когда-то выработанных мнений. Если бы византийцы были просто консерваторами, ретроградами, они неминуемо столкнулись бы с несоответствием старых рецептов новым задачам, и Византия погибла бы очень быстро.
Византийский и русский мир
— Чем византийский опыт может оказаться важным для нас?
— Византия, многое потеряв в военной и экономической мощи, тем не менее очень долго сохраняла огромный авторитет в духовной и интеллектуальной сфере. Был даже предложен такой термин — «византийский мир». И это как раз то, что присмотрели себе из византийского наследия англичане после того, как рухнула Британская империя и на её месте было создано «Содружество наций». Британцы попытались найти те инструменты, какими можно сохранять влияние, потеряв политическую власть. А ведь византийцы мастерски пользовались этой возможностью. Возьмите отношения Византии и Руси. Русь никогда не была частью Византийского государства, никогда не подчинялась императорам, но в течение без малого 500 лет Русская Церковь была органической частью византийского Православия. И русская средневековая духовная культура неотделима от греческой.
Возникает вопрос, почему русская иерархия, русские князья не противились этому, не настаивали на создании особой, «национальной» культуры и довольствовались ролью учеников греков? Очевидно, дело в том, что культурный уровень и авторитет византийцев был настолько высок, что не было ничего унизительного в том, чтобы опираться на их опыт и читать в переводах греческих святых отцов. В христианстве нет национальных границ. Идея деления Церкви по национальному признаку — по сути, антихристианская идея, ибо во Христе нет ни скифа, ни эллина. Поместные Церкви — именно местные, а не национальные, хотя в богослужении могут использовать национальные языки. Так, Русская Церковь изначально использовала славянский богослужебный язык, но до XV века была одной из митрополий Константинопольского патриархата.
Российское государство во многом повторило судьбу Византийской империи. Та тоже постоянно теряла окраины, в том числе в силу национальной эмансипации. Народы, входившие в состав огромной державы, развивались, воспринимали всё, что им давали ромеи (как византийцы сами себя называли — «римляне» по-гречески), и отпадали от них, потому что переставали нуждаться в опеке. К этому можно относиться с сожалением, пытаться подавить «сепаратизм», силой восстановить порядок. Но это чревато ещё большими проблемами, накоплением обид и ненависти. Гораздо эффективнее другой механизм, который можно назвать «общекультурное пространство». Мы — разные народы и разные страны, но одно культурное целое: единая семья православных христиан. С помощью брачных союзов и общей церковной традиции византийцы вполне успешно создавали и поддерживали это поле своего культурного влияния, намного превышавшее политические границы империи.
— В понятии «византийский мир» есть очевидные параллели с «русским миром».
— Сегодня никто толком не понимает, что такое русский мир. Если мы в это понятие вкладываем узконациональное содержание, то понятно, что такая концепция нежизнеспособна. «Русский мир» как ностальгическое постимперское понятие тоже будет вызывать отторжение. А вот если мы будем иметь в виду только культурное содержание, в первую очередь опирающееся на христианские начала, восходящие к единому византийскому корню, опираться на общие духовные ценности и представления о добре и зле, на общих святых и героев — тогда этот концепт оживёт и будет весьма действенным. Культурно-цивилизационный потенциал России огромен — и это многократно усиленное нашим опытом развитие потенциала Византийского мира.
— Но будет ли это работать в условиях уже секуляризованного общества?
— Будет, потому что даже секуляризованное общество воспитывается на моральных нормативах и представлениях, выработанных христианством. Сейчас эти нормативы — что такое хорошо и что такое плохо, кто герой и кто антигерой — мощно транслирует через свои инструменты культурного влияния англосаксонская протестантская культура. Но под ними уже начала исчезать внутренняя почва. А в странах восточно-христианского мира им вообще не за что зацепиться, у нас плохо укореняются американские идеалы. Наша нравственная топика другая. У нас, например, нет присущей германцам идеи борьбы абсолютного добра с абсолютным злом посредством магии.
— А популярность, в том числе у нас, книг о Гарри Поттере?
— Детям вообще нравится всё волшебное. И, конечно, с ростом новых информационных технологий влияние западных ценностей будет расти по экспоненте. Но пока что опросы показывают, что в России — да и в других православных странах — с большим отрывом доминируют традиционные ценностные ориентиры. Впрочем, если в течение ближайших 50 лет эти ценности не найдут подкрепления в виде актуальных практических и культурных форм, наша история будет проиграна. Мы потеряем Православную цивилизацию.
В этом и была главная сила византийской цивилизации. Она умела транслировать христианские ценности с помощью культурных форм. Собственно, только благодаря этому Русь стала христианской страной. Ведь если бы греки просто сказали «вот Евангелие, живите, как там написано», это мало кого бы заинтересовало. Но христианство вошло в византийскую культуру — музыку, зодчество, литературу, поэзию. Вспомним эффект, который произвело на послов князя Владимира богослужение в храме Святой Софии. Согласно летописи, они сказали князю — «Не ведали мы, на земле ли были или на небе. Подлинно, Бог обитает здесь!» Красота — самое убедительное доказательство истины. Для нормального человека что красиво, то хорошо и привлекательно, что уродливо — то дурно и отвратительно. Конечно, есть красота внешняя, броская и временная, и есть красота внутренняя, непреходящая. Но византийское христианство было красиво во всех отношениях — а значит, с точки зрения наших предков, было религией правильной. Казалось бы, примитивно, но очень точно. И сейчас красота русских храмов, икон и песнопений играет огромную роль в распространении Православия.
— А чем мы отличаемся от Византии?
— Как ни странно, многим. Например, в Византии не существовало представления о государстве как самодостаточной и главной ценности. В этом заключалась языческая имперская традиция, но с приходом христианства она была переосмыслена. Государственная власть — дар Божий, её следует уважать и чтить, но лишь постольку, поскольку оно служит воле Божией: наказывает злых и помогает добрым. Христианский император считался земным образом Христа и титуловался «святым» — но по должности, а не лично. Но это не мешало его критиковать, подчас очень остро, причём самым страшным преступлением считалась тирания — служение себе, а не людям, над которыми его поставил Бог. В России же очень рано стала чрезмерно почитаться сама личность правителя, который стоял как бы в стороне от народа, от общества. Вся наша история — это история отношений между государством и обществом как изолированными субъектами, очень часто напряжённых и недоверчивых. Это нездоровое явление, признак какой-то внутренней болезни.
В Византии государство вообще не мыслилось вне общества, это был общественный институт. Императоров часто свергали — это была, наверное, вообще одна из самых опасных «профессий». Перевороты были пусть и не идеальным, но работоспособным механизмом ротации элиты. Ведь застой и бесконтрольность системы управления смертельно опасны для общества.
— А как всё это сочеталось с представлением, что император помазанник Божий?
— Прекрасно сочеталось. Император, конечно, приходил к власти по воле Божией — но провозглашал его народ, и для этого было недостаточно родиться во дворце. К власти надо было пробиваться своими силами и талантами. Был даже такой термин: «богопродвинутый» император, то есть тот, кому Бог помог продвинуться к власти. Но как только он по какой-то причине не справлялся со своей должностью, его следовало убирать.
— Кто убирает?
— Народ, армия, окружение — те, на кого он должен опираться. Важно, что Бог может выдвинуть на высший государственный пост кого угодно и откуда угодно, хоть крестьянина из глухой провинции. Так работали социальные лифты. Но если тот, кто оказался наверху, не справился, происходит свержение и переворот. Следует отметить, что, в отличие от языческого Рима, неудачливых императоров редко убивали. Как правило, их ослепляли или отправляли в монастырь.
Наша же русская идея богоизбранного помазанника, получающего власть по наследству, неизбежно создаёт тупик политического развития. В годы монархии любили вспоминать слова апостола Павла: нет власти, если не от Бога (Рим. 13, 1). Но византийцы понимали эти слова иначе: «Нет власти, не подконтрольной Богу». А следовательно, нельзя ни получить, ни сохранить власть, если не будет на то воли Промысла. А в отношении этого была поговорка: «глас народа — глас Божий».
— Но тогда это уже зависимость от народного мнения, от толпы.
— Строго говоря, под народом, который и выдвигает императора, понималась не толпа и не простонародье (демос), а т.н. «лаос» (ὁλαός). Это те, кого мы сейчас назвали бы элитой: верховный военный, политический и церковный слой. Т. е. это люди, которые знают, что к чему в государственном управлении, и не склонны к резким, непродуманным действиям, поскольку от этого зависит их собственный статус и даже жизнь. В Византии долгое время не было династического принципа преемства власти. Занять и, главное, удержать престол, просто родившись в семье царя, было сложно. Часто отец короновал сына ещё при жизни, но после его смерти тот должен был доказать, что способен управлять государством. В X в. возникла любопытная система соправительства: вместе с василевсом из царского рода правил соправитель — популярный военачальник, который считался его опекуном. Вообще, императоров, как правило, было несколько — два, три, даже четыре. Они так и изображались на монетах. Казалось бы, где же тут монархия? Но суть монархии — не в единоначалии, а в единстве начальства. Наличие нескольких императоров гарантировало, что в системе передачи власти не будет опасного перерыва. Поэтому византийские перевороты, которые были явлением довольно частым, не имели таких катастрофических социальных последствий, как династические кризисы в российской истории. Там не происходило ничего похожего на Смутное время или «Великую русскую революцию», после которых происходил слом всего государственного аппарата. Представьте себе: у вас кончились батарейки, и вы ломаете и выбрасываете диктофон.
С Павлом Кузенковым беседовал Юрий Пущаев
|
|
