 |
| Православие.Ru | Павел Кузенков | 11.06.2018 |
О Византии, чьей духовной и политической наследницей во многом является Россия, очень распространены мифы и ложные представления. Что якобы это было отсталое и неразвитое государство, восточная деспотия с застывшей мёртвой культурой. Сегодня, в день падения Константинополя (29 мая по ст. стилю), мы публикуем вторую часть беседы об этих мифах и о Византии с кандидатом исторических наук, преподавателем Сретенской духовной семинарии Павлом Кузенковым.
Часть 2
Часть 1: Россия теснейшим образом связана с Византией, но знает о ней очень мало
Византийская церковь не была частью византийского государства
— Есть такой распространённый миф, что Византия была деспотией, деспотическим государством.
— Сначала надо разобраться со словом «деспот». Изначально так в античной Греции обозначали домохозяина. Так было и позже. Т. е. деспот, говоря по-русски, — это просто владыка, владелец чего бы то ни было, без каких-то негативных коннотаций. Но в европейской культуре где-то с XVIII века «деспот» начинает обозначать тирана. Происходит подмена понятий. И слово «деспот» начинает резать слух европейца, например, в здравице епископа: «Ис полла эти, деспота!» («Многая лета, владыко!»). Дескать, у православных одна сплошная деспотия.
Таким образом, деспот — это по-русски просто хозяин: человек, который ответственен за подведомственные ему территорию и людей. Люди, которые находятся под властью императора, ему послушны и подчинены. Но в таком подчинении нет никакого признака насилия. Поэтому для тогдашнего греческого уха деспотия — это просто нормальная власть.
— Под деспотией имеют в виду чаще всего произвол одного человека, что-то вроде самодурственной и жестокой монархии.
— Это назвалось тиранией и осуждалось как извращение власти. Императорская же власть определялась именно как «законное правление» (ἔννομοςἐπιστασία). В римско-византийской законодательной традиции есть закон, изданный ещё императором Феодосием II (V в.) и вошедший в кодекс Юстиниана (VI в.): если постановление императора противоречит законам, оно не исполняется. То есть император должен соблюдать законы и править справедливо. За это он отвечает перед Богом. Любопытно, что император стоял над законами — он был ничем и никем не ограничен, но это ограничение — чтобы его законодательные акты соответствовали законам — Феодосий II наложил на себя сам, заявив: «Нет ничего более прекрасного, нежели если император действует по законам».
— А была в Византии система сдержек и противовесов?
— Ну конечно, мощнейшая! Во-первых, всегда существовал сенат, который назывался по-гречески синклитом. В определённые моменты большую роль играли народные массы и армия. Наконец, Церковь всегда была независимой и никогда не находилась под контролем государства.
— Император не являлся фактически главой Церкви?
— Никогда! Это было бы грубейшим нарушением церковных канонов, которые запрещают любому мирянину вторгаться в церковные дела, а император считался хотя и непростым, но мирянином. Глава же Церкви — Христос.
Собор святой Софии
— Это так по церковным законам и нормам, в идеале. А как дело обстояло фактически?
— Фактически сложился консенсус: поскольку Церковь находится в миру, то император действует в ней как представитель светского общества. В частности, от лица всех мирян он участвует в избрании патриарха. Сначала Синод представляет три кандидатуры, а император выбирает одну из них. Он созывает Вселенские Соборы, устанавливает границы епархий — которые, как правило, совпадают с административными границами. Вот его участие в церковной жизни, и это важное участие. Но если по какой-то причине церковная иерархия возражает императору, он не имеет права своим решением, например, сместить патриарха или епископа. Точнее, он, конечно, может его арестовать и сослать, но это немедленно вызывает бурную реакцию в обществе, и он рискует потерять власть и даже жизнь. Да такое и происходило неоднократно, когда императоры вызывали жесточайшую смуту, силой действуя против духовенства. Особенно отличились в этом отношении иконоборцы и униаты. Но это были яркие примеры неподобающего поведения, которое решительно осуждалось.
В этом — одно из самых ярких отличий византийской практики от русской, когда у нас великие князья и цари прямо назначали митрополитов и Патриархов. Более того, со времён Петра наше духовенство давало клятву верности престолу, что, вообще говоря, являлось нарушением не только канонов, но и библейской заповеди. В Византии духовенство не приносило клятвы императору: клирики служили Богу и только Богу. Они не получали зарплат от государства, не находились с ним ни в каких формальных отношениях. С современной юридической точки зрения можно говорить, что Церковь была отделена от государства — хотя и была неотъемлемой частью византийского общества. Церковные и государственные институты действовали согласно — но независимо.
Вообще, независимость — важнейший инструмент церковной миссии и проповеди. Неслучайно самыми популярными наставниками всегда были отшельники. Если духовенство зависимо от власти, оно не воспринимается в качестве авторитетной силы. Учить, поучать может только беспрекословный авторитет, обладающий полной свободой. Следует признать, что это помешало нашей Церкви правильно сыграть свою роль в предреволюционный период. Зависимость от государства фатальным образом сказалось на её авторитете. А в советский период гонимая государством Церковь авторитет вновь обрела.
— Но разве плохо, если Церковь будет иметь влияние на государственные дела и государственных людей? Будут более нравственные законы, смягчатся нравы.
— Самое важное — не потакать «властям предержащим». Показывать, что у Церкви есть своя программа и свои принципы, напоминать государству и его представителям о границах добра и зла. Обличать их время от времени и публично наставлять. Таким был механизм поддержания церковного авторитета в Византии — вспомним Иоанна Златоуста, образца святителя на все времена.
О византийском коварстве
— Если продолжать разговор о мифах вокруг Византии, то ещё распространён миф о якобы особом византийском коварстве.
— Возникновение этого мифа напрямую связано с культурной пропастью, которая в средние века разделяла Запад и Восток. В глазах западноевропейских рыцарей и даже наших русских летописцев, людей, можно сказать, бесхитростных, греки казались воплощением коварства. Но с чем это было связано? С тем, что византийская армия, как правило, воевала не числом, а уменьем. Искусство византийской стратегии — это искусство победы малой кровью и малыми силами, при максимальном сбережении людей. Успеха стремились достигать с помощью военной хитрости или дипломатии. Поэтому византийцы были мастерами политической интриги. Политика воспринималась ими как шахматная игра.
Конечно, для средневековой рыцарской культуры, для русских дружинных обычаев это выглядело низостью: там была своя культура — культура поединка, честной силовой борьбы. Вспомним Святославово: «Иду на вы!» Но византийцы уже не могли позволить себе этой роскоши, свойственной задорным молодым нациям, не жалеющим своих сил. В этом смысле Византия больше похожа на Китай.
— А как же представления, имеющие скорее внутренний характер — византийские интриги при дворе, особое коварство во внутренних межэлитных столкновениях?
— Высокая политическая культура неизбежно приводит к тому, что возрастает напряжённость скрытой борьбы за власть. Она уже не выплёскивается в грубые потасовки и резню, а принимает форму изощрённой интриги, подковёрного соперничества элит. Тем более что при византийском дворе очень большую роль играли женщины. Византийская цивилизация в целом характеризуется высокой ролью женщины, которая почти во всём считалась равной мужчине. Заметим, что даже на фресках в Святой Софии император почти всегда изображается рядом с императрицей — причём симметрично, на равных. Ни один приём не мог состояться без августы — либо жены, либо, если император — вдовец, его дочери или невестки. Ну, а там, где женщины, — там эмоции и страсти. Кроме того, во дворце было немало евнухов, мода на которых пришла из Персии ещё во времена Диоклетиана. Евнухи считались людьми талантливыми, но крайне властолюбивыми и злопамятными, склонными к интриганству.
Впрочем, по сравнению с интригами какого-нибудь мадридского, парижского или лондонского двора византийские интриги не представляют ничего выдающегося. А по части жестокости они вообще далеко отстают: сплошь и рядом источники говорят о сановниках, которые после осуждения за измену и даже бегства за границу получали прощение и занимали самые высокие должности в государстве.
— А как же ослепление? Жестокое очень действие.
— Что такое ослепление? Это устранение опаснейшего претендента на престол без его убийства. Можно, конечно, навсегда засадить конкурента в темницу, как несчастного Иоанна Антоновича, а можно ослепить и оставить жить в монастыре.
Внутренний мир средневекового человека совсем другой, чем наш
— А почему нельзя просто оставить жить в монастыре? Зачем нужно ещё и ослеплять?
— Потому что друзья его освободят, и будет гражданская война, тысячи убитых. Впрочем, далеко не всех свергнутых императоров ослепляли — вспомним Михаила VII Дуку, ставшего митрополитом, или Иоанна VI Кантакузина (XIV в.), который после смещения с престола прожил многие годы как монах Иоасаф, занимаясь литературой и богословием.
Между прочим, мы знаем случаи, когда ослеплённые правители считали, что их ослепили по их грехам, начинали много молиться и беседовать с Богом. Таков был наш великий князь Василий Васильевич Тёмный. Ослепление он воспринял как некий дар Божий, помогающий отойти от мирской суеты и приготовиться к смерти. Следует помнить, что внутренний мир средневекового человека был совсем не похож на наш. Для него смерть — это только начало настоящей жизни. Главная цель любого христианина — попасть в Царство Небесное. А император — всего лишь временный наместник Христа. Но придёт Христос, восстановится Царство Божие, и вот тогда-то и начнётся нормальная империя.
Этот параллелизм Царства Христа и царства христиан постоянно подчёркивается. Они пытаются предугадать те формы, в которых будет развиваться политическая жизнь уже после Воскресения. Это будет жизнь на этой земле во главе со Христом. Царство будущего века, Царство Христа будет соединением этих двух начал — государства и Церкви. Но в грешном земном мире мирское и духовное разобщено, и любая попытка соединить их до Второго Пришествия катастрофична. Как только государство берёт на себя функции Церкви, Церковь вырождается в часть аппарата принуждения. И наоборот, как только сама Церковь берёт на себя функции государства, её проповедь превращается из духовного наставления в грубый приказ. Ни в том, ни в другом случае не достигается главная цель — воспитание нового человека. Корень греха — волевое начало. Не тело, не ум, а порочное воление приводит ко греху, и уврачёвано оно может быть только через уврачевание самой этой свободной воли. Поэтому свобода — необходимое условие спасения человека, и христианство по праву может быть названо религией свободно постигаемой Истины — т. е. веры. В этом контексте любая теократия как форма правления фальшива и антицерковна. Бог и так правит миром, но попытки выдать Его за главу земного государства приводят к страшным последствиям. Царствие Христово не от мира сего, и Он возглавит Своё Государство только по Втором Пришествии.
Поэтому Византия не была теократией, и государственная власть там не принадлежала Церкви. Но она не была и светской монархией в нашем смысле. Это был уникальный синтез двух начал: начала духовного и начала мирского, которые органически соединялись в симфонической двоице царства и священства, императора и патриарха. Самое сложное, но и самое важное — соблюсти между ними баланс, равновеличие и независимость обоих.
— А что можно сказать про распространённые представления о якобы культурной отсталости византийцев?
— Как мы уже говорили, византийцы уже в самом начале своей цивилизации, то есть в ранее Средневековье или позднюю Античность, имели настолько высокий уровень цивилизации, что развивать её ещё дальше было уже очень трудно. Яркий пример — храм Святой Софии. Ничего подобного до него не существовало, на долгие века он стал эталоном и своеобразной визитной карточкой Византии как цивилизации.
С другой стороны, их культура, как раз благодаря своему богатству, на своих поздних этапах может показаться вторичной. Но это свойственно абсолютно любой цивилизации на её поздних этапах. То же самое можно сказать, например, про позднюю Античность, которая по сравнению с Античностью ранней может показаться эпигонской. Это же, кстати, характерно и для нашей сегодняшней цивилизации. Сегодня любой учёный обязан знать всё, что написано до него, и научная работа должна содержать целые подвалы ссылок на литературу. Если бы в таких условиях творили, например, Платон или Аристотель, создавать свои труды им было бы сложнее.
Впрочем, хотя цитат в разных византийских сочинениях и правда много, но творческое начало вовсе не угасло — скорее, дремало, сокрытое под пластами мыслей классиков. Но как только появлялась новая задача, новый вызов, оно просыпалось к жизни. Как это и произошло в XIV веке, когда в Византию приехал из итальянской Калабрии монах-философ Варлаам. Он подверг уничижающей критике византийский исихазм — и тут же в ответ появилось тонкое и изощрённое учение святителя Григория Паламы, которое мы до сих пор не очень хорошо знаем, потому что Византия вскоре погибла и не успела его широко транслировать. Многие богословские трактаты этой эпохи ещё не изучены должным образом.
Удивительно, насколько плодотворной и яркой была богословская и философская дискуссия, которая вспыхнула на закате Византии. Казалось бы, надо было заниматься военным делом, думать, как обороняться от турок, — а они спорили, как правильно молиться. Но это и есть едва ли не главный топос византийской культуры — побеждает не тот, у кого много войск, а тот, с кем Бог. А Бог с тем, кто правильно молится. А правильно молится тот, кто правильно понимает заповеди Божии и соблюдает их.
Этот топос перейдёт и в нашу культуру: не в силе Бог, а в правде. Даже слова Молотова 22 июня 1941 года — «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» — не что иное, как переформулированная византийская формула победы.
Монастыри богатые, а монахи нищие
— Часто Византию и византийскую культуру также обвиняют в показной роскоши, лишь внешнем и слишком пышном благочестии.
— Богатство и благочестие в православной традиции часто рассматриваются как антиподы. Но византийский рецепт или, если угодно, секрет заключается в том, что богатство — это продукт благочестия. Неожиданно, но очень по-библейски. И не только по Ветхому, но и по Новому Завету, ибо Господь — Податель благ. Возьмите, например, послания апостола Павла — и увидите, что это был, говоря современным языком, умелый и хваткий организатор. Для него этот практический аспект церковной жизни был очень важен. А афонские монастыри? Из их документов мы видим, что богатство и процветание обители расценивалось как доброе дело монахов, а запустение — как результат богопротивного нерадения.
Вы спросите — а как же традиция аскетизма? Главная идея тут в том, что богатство не должно быть привязано к личности. Именно зависимость от богатства делает его опасным, мешающим спасению души — вспомним слова Господа о верблюде и игольном ушке. Но само по себе богатство и изобилие — великая милость, благодать Божия. Изобилие, процветание может стать прекрасной основой для благочестивой и праведной жизни. Главное — чтобы человек не привыкал к нему, не зависел от комфорта и достатка. Поэтому в богатых монастырях монахи — нищие аскеты, обеспеченные только самым необходимым.
Роскошь в Византии была как бы презентационной функцией. Если ты сановник, ты обязан вести роскошную жизнь, одеваться в дорогие одежды и жить в прекрасном дворце. На это ты обязан тратить всё своё высокое жалование — и заказы от сановников поддерживали высокий уровень ювелирного, иконописного, строительного дела, питая тысячи семей. Эта роскошь — не дань тщеславию и гордыне. Это своего рода общественная нагрузка: сановники обязаны роскошью демонстрировать важность той должности, которую занимают. То же касается и церковных облачений, и богатого убранства храмов.
Другое дело — монахи. Они как бы умерли для мира, и все мирские понятия им чужды. Монашеское одеяние — самая простая одежда, которая только может быть. Недалеко от них и простые священники, и даже епископы. В X веке Лиутпранд, посол германского короля при византийском дворе, сам епископ, удивлялся: «У нас даже крестьянин живёт лучше, чем греческий епископ». Дело в том, что в Византии Церковь не только не находилась на содержании у государства, но ещё и платила налоги. Типичное для Запада представление о том, что сан епископа обеспечивает богатство, разительно отличалось от скромной и полной хлопот жизни византийских архиереев.
Надо сказать, что экономил даже императорский двор. Например, что делали хитрые византийцы, чтобы бросить пыль в глаза иностранцам? Из всех ювелирных лавок во дворец свозились золотые изделия и прочие украшения, ими наполняли целую комнату и вводили туда посла. Конечно, изумлённый посол писал своему султану или королю: «Воевать с ними нет никакого смысла, у них только в одной комнате золота столько, что они могут купить всех наших воинов». Такая уловка помогала поддерживать престиж и сберегла множество жизней. Но в каком-то смысле византийцы сами стали жертвой собственной хитрости, поскольку их соседи, особенно на нищем Западе, стали мечтать о несметных, как им казалось, богатствах Константинополя.
Византия как христианская страна
Святитель Фотий Константинопольский
— Если Византия была христианской страной, то население там тоже было благочестивым?
В своё время новоокрещённые болгары спрашивали патриарха Фотия, почему в христианской империи так много людей живут совсем не праведно, тогда как в Болгарии даже среди язычников немало честных и порядочных людей. Фотий ответил: «Язычники не интересуют демонов, а вот христиане подвергаются их постоянным нападениям и искушениям». Один сбитый с пути праведник для дьявола важнее, чем тысяча мелких грешников. Исходя из этой логики, распространение христианства — долгий и далеко не равномерный процесс.
Я бы всё же сказал, что Византия долгое время была позднеантичным обществом, со всеми типичными для него пороками: мздоимство, сребролюбие, властолюбие, блудодеяние, зависть. Даже в государстве, где христианство считалось господствующей религией, люди продолжали жить, как привыкли. Но это не значит, что общество не менялось. Изменились идеалы, появились примеры истинной христианской жизни — святые. И они стали образцом воспитания для будущих поколений.
Если же говорить о специфически византийских пороках, которые в конце концов и разрушили империю, то я бы назвал эгоизм. Эгоизм индивидуальный, который усиливал расслоение общества. Эгоизм сословный, который привёл к отчуждению аристократии от простого народа. Эгоизм этнический, в ходе которого Византия переродилась из многонациональной империи в национальное греческое государство. После крестовых походов зараза национализма деформировала византийское сознание. Они стали говорить: мы — эллины, великий народ, мы — главные.
— Мы русские, а Россия — для русских?
— Похоже. Ромеи стали ощущать себя греками и отталкивать сербов, болгар, албанцев и других «варваров» — которые и сами, надо сказать, отвечали тем же. Когда-то единый византийский мир распался на несколько враждующих православных государств — и когда пришли турки, сербы, греки и болгары предпочитали смотреть, как их соседи по очереди становятся подданными султана, но даже не пытались объединить силы против общего врага. Более того: идут турки на Болгарию — и сербы с ними вместе. Идут турки на Сербию — болгары и греки идут с ними. И, наконец, турки осадили Константинополь. И болгары с сербами участвуют в осаде. И не просто участвуют — радуются его падению! Вот до такого состояния дошли православные народы. Но пришли турки — и всех помирили, поставив в положение рабов. Такова была расплата за национальный эгоизм.
Досталось по заслугам и византийской элите. Когда константинопольские богачи поднесли султану дары, сказав, что все богатства теперь его, он ответил: «Эти богатства вы должны были дать своему царю, чтобы он снарядил армию и сражался со мной». Богатства он, конечно, забрал, но их бывших хозяев не поблагодарил, а казнил как предателей.
Таков был османский стиль управления: примитивно, жестоко — но честно. Турки вообще славились среди окрестных народов своей справедливостью. Русский публицист XVI века Иван Пересветов писал, что Бог наказал греков за лживость и неспособность договариваться друг с другом. Господь отвернулся от этого народа — и к кому обратил Свой лик? К праведному басурманскому царю! Ибо тот, хотя и нехристь, не на словах, а на деле следовал заповедям Христа.
— Если вкратце, чем Россия похожа на Византию? Каковы основные параллели?
— Коротко: Россия единственное на планете государство, способное защитить сегодня традиционные ценности. Даже не собственно христианские, а общие базовые религиозные ценности, лежавшие в основе великих цивилизаций прошлого — прежде всего, Византии.
— Если Россия — преемница Византии, почему мы так мало о Византии знаем?
— Мы ленивы и нелюбопытны, как говорил Пушкин. Бывает, что наследники ничего не знают о своих предках. И это наша беда и трагедия. Если мы в этом состоянии «Иванов, не помнящих родства» будем оставаться дальше, наше будущее печально.
— Напоследок, что посоветуете нашим читателям читать в качестве введения по истории Византии?
— В первую очередь, это книга Георгия Александровича Острогорского «История Византийского государства». Написана она выходцем из России, ещё по-немецки, в Германии. После прихода к власти фашистов автор был вынужден уехать в Чехословакию, затем в Югославию. Книга была отредактирована после войны, выдержала несколько переизданий и была переведена на огромное количество языков. Характерно, что русский перевод появился одним из последних — после турецкого и украинского. Но, слава Богу, он теперь доступен нашим читателям, в сопровождении справочных приложений и более новой библиографии.
С Павлом Кузенковым беседовал Юрий Пущаев
