 |
| Православие и Мир | Дарья Болотина | 23.02.2018 |
Первый Кубанский «Ледяной» поход Добровольческой армии — сегодня, пожалуй, наиболее известный эпизод во всей истории Гражданской войны в России. Продолжавшийся с 9 (22) февраля по 30 апреля (13 мая) 1918 года, он нашёл отражение в бесчисленных мемуарах участников, литературных произведениях, исторических исследованиях и научно-популярных работах. Почему же именно к этой теме вновь и вновь обращаются все — и молодые исследователи, и зрелые учёные, и энтузиасты-любители, и маститые специалисты?
Художник Владимир Киреев. «Ледяной поход — сквозь времена» (фрагмент)
Икона Белой России и Белой борьбы
Все начинающие историки — с конца 1980-х гг., когда тема Белого движения впервые перестала быть запретной, и до сего дня, когда подросли новые поколения исследователей, лишь теперь открывшие для себя историю Белого Дела — обращаются к 1-му Кубанскому походу, от него, как от печки, начиная изучение Гражданской войны. События этого похода исчерпывающе изложены по дням, а то и по часам. Ему посвящены стихи, песни, романы, кинофильмы. Опубликованы документы, воспоминания, множество статей и монографий.
Кажется, о «Ледяном» походе сказано уже всё, что можно, но интерес к нему не угасает, несмотря на то, что за годы, прошедшие после снятия запретов на изучение Белого движения, его проблематика превратилась чуть ли не в «общее место». Почему же? Причина проста: этот поход — концентрированный образ, икона Белой России и Белой борьбы.
В истории Гражданской войны, или Русской смуты, как точно определил её генерал А.И. Деникин, 1-й Кубанский поход играет ту же роль, которую в общей истории России играет само Белое движение.
В последние годы, после того, как обстоятельства похода стали достаточно широко известны не только в Русском Зарубежье, но и в самой России, появилась тенденция к обесцениванию истории «Ледяного» похода. Нет нужды объяснять, кому выгодно внушить современному российскому обывателю: если в истории России Белое движение играет ту же роль, что и «Ледяной» поход в истории самого Белого движения, то и Белое движение — краткий, закончившийся поражением, мало изученный не ангажированными историками эпизод.
К сожалению, подобные мысли на разные лады повторяют не только сторонники коммунистического реванша и лица, не желающие знать отечественную историю, но и те, кто просто историю знает плохо, и особенно люди, жаждущие всевозможных «согласий и примирений» белых с красными (невозможных в принципе, как невозможно согласие Христа с велиаром, но активно пропагандируемых с разных сторон). Муссирование подобных идей необходимо для того, чтобы, умалив в глазах русских людей икону Белой борьбы, умалить и значение самой борьбы, а исследователей и певцов Белого Дела представить всего лишь «ангажированными историками», якобы раздувающими мелкий «в исторической перспективе» эпизод.
Однако и непосредственные участники, и историки 1-го Кубанского похода адекватно оценивали его обстоятельства. «В стратегическом (и тактическом) отношении поход этот не представляет особенного интереса. — писал в 1925 г. адъютант Корниловского Ударного полка поручик Н.П. Ухтомский. — Его ценность для истории антибольшевистского движения лежит в плоскости моральной и политической, где он оказался, действительно, могучим фактором развития Белого движения на Юге России»[1].
Художник Дмитрий Шмарин. «Ледяной поход»
Арена борьбы за души людей
Почему же так важен этот «фактор» и само Белое Дело, тем более для нас, спустя 100 лет после 1-го Кубанского похода? Да потому, что Гражданская война со стороны Белой армии была, прежде всего, войной в защиту национальной культуры, в защиту православной веры и высших духовных ценностей. Сегодня, опять-таки, с разных сторон предпринимаются попытки нивелировать это обстоятельство, а то и изобразить белогвардейцев и их вождей «февралистами», «масонами» и т. д. — что не имеет под собой исторической почвы, но разрушающе действует на умы русских людей, десятилетиями лишённых возможности знать, изучать, понимать и переживать собственную историю.
Однако все стремления представить белых не как защитников Православия и национальной русской культуры разбиваются о простейший и бесспорный факт: большевики открыто заявляли о своём атеизме и деятельно утверждали богоборчество, воздвигнув самое масштабное в истории гонение на православное христианство.
Следовательно, белогвардейцы как противники богоборцев в любом случае выступали защитниками Православия вне зависимости от степени личного благочестия каждого отдельного защитника.
Кроме того, большевизм (коммунизм) не только старательно разрушал храмы, убивал священников, уничтожал всё связанное с христианской верой, но и жёстко насаждал новую, свою собственную лжерелигию: «Тоталитарный характер большевизма, его стремление овладеть умами, сердцами, всеми сторонами жизни народа является проявлением намерений коммунизма утвердить в народе новую, обезбоженную и, вместе с тем, обесчеловеченную псевдоцерковь, которая в условиях секуляризованного общества XX в. принимает характер тоталитарного государства»[2].
«Белый» плакат. 1919 г.
Ещё точнее охарактеризовал большевизм, или, по его собственному выражению, «революционную одержимость», крупнейший религиозный философ Русского Зарубежья и идеолог Белого движения Иван Ильин:
Иван Ильин
«Да, сокровенный и глубочайший смысл революции состоит в том, что она есть прежде всего — великое духовное искушение; суровое, жестокое испытание. Это испытание вдвинуло во все русские души один и тот же прямой вопрос: Кто ты? Чем ты живёшь? Чему служишь? Что любишь? И любишь ли ты то, что „любишь“? Где твоё главное? Где центр твоей жизни? И предан ли ты ему, и верен ли ты ему? Вот пробил час. Нет отсрочек, и укрыться некуда. И не много путей перед тобою, а всего два: к Богу и против Бога»[3].
Эта необходимость в условиях Гражданской войны, прежде всего, совершить религиозный, этический, нравственный выбор во многом предопределила и то, что сама война (Русская смута) оказалась не столько полем политического, экономического и т. п. делания, сколько ареной борьбы за души людей. И, если для красных их выбор стал чудовищным духовным соблазном, то тем ярче явился высокий духовный — праведный и нравственно-трезвый, не поддавшийся прелести — выбор белых.
В результате Белое движение, и 1-й Кубанский поход как концентрированное его выражение, практически целиком оказалось принадлежащим сфере Духа. Поэтому его историю, развитие, особенности и плоды следует рассматривать, прежде всего, с позиций духа, а более конкретно, с позиций православной духовности, поскольку именно православное христианство на протяжении столетий определяло духовно-историческую физиономию России и русского народа.
Офицерская рота Добровольческой армии, февраль 1918 года
Христианский пафос Белого движения
Внутреннее содержание Белого движения заключает в себе целостную христианскую картину мира. Один из участников легендарного «Ледяного», полковник И.Ф. Патронов, описывая ключевые характеристики своих соратников по Белой борьбе, определил их так: «Настоящий идейный тип добровольца отличался прежде всего скромностью и отсутствием каких-либо претензий. Такой доброволец был доволен уже тем, что попал в Корниловскую армию, шёл, куда назначали, и довольствовался тем, что давали.
Могила такого неизвестного добровольца заслуживает едва ли не большего почитания, чем могила неизвестного солдата, ибо насколько второму в его подвигах присуще было стадное начало, привитое ему организованной силой государства, его опекуна и хранителя, насколько же первый должен был быть высокий индивидуалист, действующий только собственным порывом и самоотвержением, на свой страх и риск против окружающей его враждебной стихии"[4].
Решимость принять на себя все тяготы похода и перенесение этих тягот и лишений стали для белых воинов подлинным Крестоношением[5], христианским подвигом (подвижничеством).
Так за внешними обстоятельствами открывается глубоко православное мировоззрение, духовный выбор, свойственные не только одному походу, но и Белому движению в целом.
Не случайны поэтому символические вехи 1-го Кубанского похода. Его начало принято относить на субботу 9/22 февраля 1918 г., накануне Недели о мытаре и фарисее, когда в Православной Церкви впервые звучит великопостное песнопение «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче..» В этот день основные силы Добровольческой армии покинули Ростов, в то время как 1-й Офицерский полк ещё вёл арьергардные бои, двигаясь правым берегом Дона. Однако окончательное решение о походе было принято уже в воскресенье, 10/23 февраля, в станице Ольгинской. Поэтому выступление в поход можно отсчитывать именно с Недели о мытаре и фарисее. Окончание же 1-го Кубанского приходится на понедельник 30 апреля (13 мая) 1918 г., следующий за Фоминой Неделей. Таким образом, события похода полностью укладываются в важнейший период церковного года — период пения Постной Триоди, с захватом праздника Пасхи — Светлого Христова Воскресения, и Светлой Седмицы.
Знак 1-го Кубанского похода
Христианский пафос Белого движения также нашёл зримое, художественное отражение в военной форме, специально разработанной для частей Добровольческой армии, принявших участие в 1-м Кубанском походе — Корниловского, Марковского, Алексеевского полков, и в наградных знаках. В белогвардейской униформе преобладали чёрный — цвет траура (и покаяния), красный — цвет мученической крови, самопожертвования, но и Воскресения Христова, белый — также цвет Воскресения, надежды, цвет Христа, Победившего смерть.
В наградных знаках наиболее частыми, кроме изображения Креста (что характерно и для дореволюционной русской традиции), стали символы тернового венца, напоминающего о страданиях Христа на Голгофе за людские грехи, и Адамовой головы (черепа со скрещёнными костями под ним), знаменующей бессмертие, освобождение от смерти через искупление Спасителем, Его бесценной Кровью, падшего человеческого естества. Причём наиболее известной наградой, включавшей изображение тернового венца, является Знак Отличия 1-го Кубанского («Ледяного») похода. И недаром именно его внешний вид стал основой для многих других (почти полностью повторен в Знаке Отличия Военного Ордена за Великий Сибирский поход, отразился в полковых знаках Корниловского Ударного, Алексеевского конного и Марковского пехотных полков, Марковского и Алексеевского артиллерийских дивизионов и др.). С какой бы стороны мы ни посмотрели, 1-й Кубанский поход, его сущность, его духовный смысл, его символика наилучшим образом выражают всё Белое движение!
Бескорыстный подвиг без надежды на оплату
При этом уже упоминавшийся нами поручик Н.П. Ухтомский писал: «Этот поход [1-й Кубанский «Ледяной"] не был естественным развитием тех задач, которые были сформулированы Добровольческой армией. скорее он явился следствием их невыполнимости в существовавших условиях. Вожди уходили в поход почти без надежды на возвращение: «Мы уходим в степи, — писал генерал Алексеев своим близким перед походом. — Можем вернуться, только если будет милость Божия. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы..» Последними словами генерал Алексеев дал вполне точное исчерпывающее определение значению не только Кубанского похода, но и самого факта возникновения Добровольческой армиив том виде, в котором она зародилась на Дону»[6].
Ухтомский — крайний справа
Аналогичное мнение высказывал другой свидетель похода — публицист Н.Н. Львов, следовавший с Добровольческой армией в обозе, но не принимавший участия в боях. Та же цитата из письма М.В. Алексеева сопровождается у него комментарием: «В этих словах заключается весь смысл Кубанского похода и, больше того, — Белого движения. Ибо не в успехе, не в одних победах, а вот в этом зажжённом светоче и заключалось наше предназначение»[7]. Кстати, даже сам факт многократного цитирования данного высказывания генерала Алексеева отражает приоритетную важность данного мнения для тех, кто так или иначе стремился к осмыслению Белого движения.
Князь Ухтомский так определил историко-политическое и духовно-психологическое значение Белого движения:
«Действительно, в охватившей Россию тьме, среди хаоса, обуявшего всех духовного маразма нужно было, чтобы сохранить у самого русского народа веру в Россию, в русского человека и его духовно-исторический идеал, необходимо было зажечь и сохранить для будущего хотя бы один светильник духа, горящего жаждою самоотречения, бескорыстного подвига и жертвенной готовности для своей Родины и ея исстрадавшегося народа»[8].
Но самым известным, как бы подводящим итоги всем рассуждениям данного порядка, является, очевидно, высказывание главнокомандующего Добровольческой армией (впоследствии ВСЮР) А.И. Деникина: «Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину, — это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обречённых на колонизацию пришельцев с Запада и Востока»[9].
Завершить же рассуждения о значении в истории России Белого движения вообще и 1-го Кубанского («Ледяного») похода в частности хотелось бы фрагментом мемуаров уже упоминавшегося полковника И.Ф. Патронова. В декабре 1924 г. в Белграде, воспоминая беспримерный поход Добровольческой армии, он писал:
«С тех пор прошло 7 лет. Как мало прожито, как много пережито! Ни один период из 3-летней Великой войны или последующей — Добровольческой эпохи не встаёт перед глазами с такой ясностью и резкостью, как Кубанский поход.
Вряд ли когда-либо на Великой войне приходилось переносить столь продолжительные физические и моральные испытания. Но зато они вспоминаются участниками нашего похода с благоговейным чувством благодарности и уважения к нашим вождям и тихой грусти о погибших боевых товарищах. Мы имели счастье принадлежать к той небольшой группе, которая, по выражению генерала Алексеева, зажгла светоч, дабы была хоть одна светлая точка среди охватившего Россию мрака, которая этим положила основание всему Добровольческому движению.
Как всякое начало больших патриотических движений, I Кубанский поход отличается тем, что это был бескорыстный подвиг без надежды на оплату чинами, окладами, местами. Всё это явилось позже после второго Кубанского похода, когда был взят Екатеринодар, расширилась база и отовсюду потянулась к нам как рядовая, так и сановная интеллигенция. В I походе ничего этого не было и всякого об том предупреждали, как предупредил и меня ген.[ерал] Марков. И те, кто пробирался к нам через опасные большевитские[10] кордоны (многие погибли в пути, не дойдя до нас), горели одними чувствами — любви к Родине, преданности и веры в Корнилова и ненависти к большевизму.
Светоч, зажжённый нами, горел, то ярко вспыхивая, то темнея, ещё 3 года и, наконец, потух с Крымской катастрофой. Нас постигли великие разочарования, и все мы очутились вне Родины.
Какие же причины этого?
Их много, как и во всяком сложном явлении. Присяжные политики объясняют их по-своему: «Не было демократических лозунгов, реакция победила дело», — говорят левые группы типа Милюкова. «Не был ясно выдвинут лозунг „За Веру, Царя и Отечество“, и народ не понимал, за что ведётся борьба», — возражают на другом политическом полюсе. С нашей же точки зрения, т. е. первопоходников, главная причина наших неудач заключается в том, что многомиллионная Россия дала ничтожный процент людей, которые были бы проникнуты теми же побуждениями и идеями, которые обуревали нас в конце 1917 года. Россия в массе не пошла за тем светочем, который мы зажгли. Она предпочла остаться во мгле, как метко назвал Уэльс[11].
Не только не разбирающееся в событиях и идущее по влечению первобытных инстинктов крестьянство не пошло за нами, но и городская интеллигенция по своей дряблости, инертности осталась глуха. Она предпочла прятаться по углам и подвалам, покорно идти в че-ку под расстрел, наконец, на службу к новым хозяевам России, чем взяться за оружие. Но даже из тех, кто пошёл за нами и наполнял наши ряды в 1918—1919 гг., далеко не все руководствовались нашими Корниловскими идеями. Доминировали общечеловеческие побуждения: получение места, должности, чина, вознаграждение себя за понесённые убытки от революции и т. п. Добровольческое движение рано выродилось, не успев возмужать и расцвести.
Законы арифметики оказались против нас. Незначительное число добровольцев и пошедшие за нами казаки не могли привести к порядку и умиротворить всю Россию. Для успеха дела необходимо было, чтобы появился Наполеон, который сумел бы использовать на общее благо не только человеческую доблесть и высокие качества, но главным образом человеческую подлость и низшие качества, который смог бы из трусов и обывателей сделать героев. Наполеон не явился. Ген.[ерал] же Деникин делал ставку только на доблесть, на самопожертвование. Он всё время как бы находился под гипнозом I Кубанского похода.
Ныне, когда вся Добровольческая эпопея окончилась неудачей, можно ещё услышать мнение, что всё это было напрасно, не нужно, что для России было бы полезнее, если бы гражданской войны совсем не было. С нашей точки зрения, это узкое или партийное заблуждение. Наша 3-летняя борьба значительно ослабила большевиков и, стало быть, значительно ускорила их неминуемое падение.
Благодаря нашей борьбе тысячи русской интеллигенции имели возможность попасть за границу и спастись от советского рая.
Но ведь, говорят, тысячи погибли. Да, погибли, но они всё равно погибли бы в красных застенках. Ведь если бы хотя бы половина замученных и убитых без сопротивления обывателей взялись своевременно за оружие, то давно уже не существовало бы советской власти. Но они предпочли быть жертвенными животными во славу III Интернационала, нежели защищаться. Они не учли даже того, что гораздо легче умирать с оружием в руках, нежели беспомощными, безоружными узниками.
В политическом отношении мы, первопоходники, руководствовались идеями Корнилова: во имя спасения России примирение всех групп и партий — для общего фронта против большевиков. Это примирение до сих пор не достигнуто, и надежд на него нет. Рассеянные ныне в эмиграции, мы горды сознанием исполненного долга и не надеемся даже на благодарность потомства, ибо для наличия такой благодарности необходимо великое моральное возрождение народа, а это возможно лишь в течение многих лет. Потеряв здоровье, став инвалидами (я лично потерял глаз), мы нисколько не сожалеем об этом, предпочитая быть инвалидами эмигрантами, чем здоровыми подданными III Интернационала. Некоторые из нас, в том числе и я, были даже настолько счастливы, что видели большевиков лишь в бою или пленными, но совсем не видели их владыками, ни одной минуты не испытали прелестей социалистического рая. Разве это уже не награда за наши труды?"
Примечания:
[1] ГА РФ ф. 5881 оп. 2 д. 219 л. 2.
[2] Митрофанов Георгий, прот. Духовно-нравственное значение Белого движения // Белая Россия. Опыт исторической ретроспекции: Материалы международной научной конференции в Севастополе. СПб.;М.: «Посев», 2002. С. 8
[3] Ильин И.А. Государственный смысл Белой Армии // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 тт. Т.9−10. М., 1999. С. 282. /Курсив И.А. Ильина. — Д.Б./
[4] ГА РФ Ф. 5881. Оп. 2. Д. 556. Л. 61−62.
[5] Ср.: Мф. 10,38; Мф., 16, 24−26; Мф. 19,26; Мк. 8, 24−25; Лк. 9, 24−26.
[6] ГА РФ ф. Р-5881 оп. 2 д. 219 л. 13. /Курсив мой. — Д.Б./
[7] Львов Н. Свет во тьме // Зарождение Добровольческой армии. М., 2001. С. 361
[8] ГА РФ ф. Р-5881 оп. 2 д. 219 л. 13 — 14. /Курсив мой. — Д.Б./
[9] Деникин А.И. Очерки. Т. 2. С. 238.
[10] Так в тексте.
[11] Имеется в виду книга Герберта Уэллса «Россия во мгле»
