 |
| Православие и Мир | Варвара Турова | 26.10.2017 |
Мне было 20 и у меня было много оправданий. Мы не женаты. Он женат. Он не сказал «какое счастье». Он не упал на колени и не стал, рыдая, целовать мой живот. Он сказал «я не представляю, как всё это будет, но решай как лучше для тебя». Нашему общему другу, как потом выяснилось, он сказал «я не представляю, что будет с Катей, если Варя родит». Катя — это жена. В том же году, позже, она родила ему ребёнка.
В общем, мне было 20, и у меня было очень много оправданий. Меня, понимаете, не поддержали, не обняли и не сказали «точно рожай, я хочу этого ребёнка». Поэтому я не сомневалась. Мне нравилось быть жертвой, несчастной девочкой, которую не поняли и не поддержали. И не обняли.
Я сделала аборт у проверенного врача, о котором все говорили, что у него золотые руки. И который вёз меня, голую и накрытую тонкой простынкой, по больничному коридору в операционную, и кому-то прокричал: «Я щас, аборт быстро шлёпну и приду!». Я залезла на операционный стол и у меня из глаза покатилась слеза. «Чё плачешь-то?», — удивлённо спросила сестра, а я ничего не ответила.
Мне было жалко себя. Не ребёнка, от которого я пришла избавляться. Мне было себя жалко, потому что меня не поддержали и не обняли. Все были виноваты. Я — нет.
Шли годы. В разных разговорах на эту тему с подругами, я говорила одно и то же — «а вот у меня нет чувства вины». Я не имела никакой возможности родить, я бы не была хорошей матерью в тот момент, и вообще, помните, меня же не обняли, не поддержали. Подруги понимающе кивали.
Периодически мне снились сны. Всего, за эти годы, их было три, каждый из них был про маленькую девочку, одну и ту же. Во сне она рождалась сразу трёхлетней, ходила недовольная по квартире и ужасно меня ругала, что у меня в квартире ничего не готово к её появлению. «Что, даже кроватки нет?! Ну ты даёшь», ворчала она на меня. А я, виноватая и пристыженная, во сне обзванивала друзей, просила кроватку, автокресло и прочее.
«У меня нет чувства вины», — говорила я в разговорах с подругами. Даже, говорю, удивительно. По идее ведь оно должно же быть. А потом одна из моих подруг спросила: «ой, а что это у тебя на руках»? А на руках, выше локтя, у меня десятки маленьких шрамов. Я, уверенная, обвиняющая того мужчину, его жену, весь мир, я, уверенная в отсутствии чувства вины, годами, долгими годами, изгрызала, исковыривала в кровь руки, повторяя «да что вы, нет у меня никакого чувства вины».
Я даже стала чуть-чуть честнее, я научилась не винить. Я стала с показной жёсткостью и честностью отношения к себе говорить другое. «Он не был виноват. Никто не был виноват. Когда женщина хочет ребёнка, её не остановит ничто. Никакие обстоятельства. Значит, я просто не хотела ребёнка. Это был мой выбор. У меня нет чувства вины». И продолжала корябать собственное тело в кровь.
Была глубокая ночь, мы почти спали, и рядом был тот самый мужчина. С тех пор прошло больше 13 лет. Я стала плакать. Он спросил: «Что случилось, Варь, ты чего?». Он испугался. Потому что ничего не случилось, а я вдруг плачу в постели. «Понимаешь, я вдруг поняла, что я сделала», — я ответила. Я как будто спала. И как будто проснулась. Вдруг.
У меня счастливая психика. Мне вообще с собою очень повезло. Мне не бывает долго плохо. А когда мне долго плохо, мой организм прячет это от меня, чтобы я не расстраивалась. Чтобы я могла говорить подругам «у меня нет чувства вины, даже странно!».
Я сказала ему: «Я вдруг поняла, что я сделала. Я убила нашего ребёнка. Это уже не исправишь. Этого никак не вернёшь. И мне больно», и заплакала. А он услышал, и понял. И поддержал. И обнял.
На другой день я пошла в церковь. Не то, чтобы я так верила в исповедь. Я и в церковь-то хожу с таким количеством сомнений в верности этих походов, что это отдельная и сложная тема. Иногда мне кажется, прижаться к дереву и рассказать ему что-то, или встать на мосту и отдать течению реки всё, от чего хочешь избавиться, ничуть, ничем не хуже исповеди незнакомому священнику, которому, скорее всего, не до меня. Я, наверное, скорее язычник, чем христианка. Но тут сомнений не было.
Я пришла в церковь, подошла к священнику, и обливаясь слезами уже не боли, облегчения, сказала: «Я не знаю как это правильно сказать, но я сделала аборт». Он ответил: «Ага, постойте минутку тут, я за книжкой сбегаю». Он сбегал «за книжкой», накрыл меня епитрахилью, и стал читать какую-то специальную молитву, которую читают в таких случаях.
Это короткая молитва. И короткий процесс. В этом процессе ты вдруг принимаешь следующие очевидные факты: Ты не Варя, ты не певица, не музыкант, у тебя нет работы, у тебя не рыжие волосы, ты не дочь Алисы и Саши, все самоидентификации перестают работать, перестают иметь значение. Кроме одной — ты убийца. Следующая часть процесса — ты не противишься этому факту, этой самоидентификации. Ты принимаешь это. И заключительная — тебя прощают. Короткий процесс. Не дольше 3 минут. У меня ушло на него 13 лет.
Я Варя, я певица, я музыкант, у меня есть работа, у меня рыжие волосы, я дочь Алисы и Саши, и я убийца. Я убила своего ребёнка. У меня есть чувство вины. Которое я приняла, и которое я никогда не смогу искупить. Меня простили. Наверное, я простила тоже. Если не простила, не заплакала бы той ночью, вдруг, спустя 13 лет.
Я не очень знаю, чем закончить этот рассказ, и тут нет никакой, так сказать, морали. Кроме одной — если получится, не будьте как я. Постарайтесь. Было бы здорово, если б у вас получилось.
