«Православие было последним, на что я обратил внимание»

Протоиерей Алексий Потокин родился в 1956 году в Москве. Окончил в 1979 году МФТИ. Работал в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ) им. Жуковского. В 1986 окончил аспирантуру ЦАГИ. Крещение принял в 1982 году. В 1990 рукоположен в диаконы, в 1991 — в священники. Служил в храме иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыно. С 1997 — помощник настоятеля. С 2012 по состоянию здоровья за штатом. Женат, имеет дочь и троих сыновей.

— Слово «интеллигентный» скорее относится к поведению, а не к образованию. Родители мои и дедушки-бабушки вышли из совершенно разных социальных слоев: по линии отца все родственники были из народа, с Волги, а по линии матери — дворяне. Родители проектировали и строили здания, отец был директором института по проектированию высших учебных заведений — ГИПРОВУЗа. Огромное количество вузов по всему Советскому Союзу построено им, за границей он тоже строил.

Люди творческие, родители и меня с детства дрессировали — учили играть на фортепиано, французский я начал изучать раньше, чем в школу пошел. Точно так же дрессировали брата, который моложе меня на 9 лет. К языкам он оказался способнее, французский знает в совершенстве. Такая у родителей была установка, и я считаю, что она правильная. Ребенок от семи лет и до совершеннолетия называется отрок, то есть слуга. Его можно и нужно дрессировать, помня при этом, что когда он вырастет, может отказаться от всего, чему его учили.

Почему дрессировать? Да потому что мне не нравилось учиться музыке, я ругался, проклинал родителей, но в более солидном возрасте, ближе к тридцати годам, я от души их поблагодарил: всё, что они заставляли меня делать, мне пригодилось. Но объяснить ребенку, что ему это в будущем пригодится, невозможно! Это делается через силу.

Главная польза от таких занятий — ребенок учится трудиться, а труд я считаю главным талантом человека. Легко трудиться, когда тебе нравится, гораздо важнее уметь трудиться, когда это тебе не нравится, тяжело, когда нет аргументов, зачем и для чего. Сейчас от всех только и слышишь: да это мне не нужно, нигде не пригодится. Всё нужно!

В Евангелии сказано, что горе человеку, который зарывает свой талант. Это не наказание — человек сам будет горевать, переживать, как утрату, что-то, что в него было заложено, не осуществилось. Поэтому полезно учиться разнообразному труду. Если просто говорить ребенку: «Не делай плохого, не шали, не безобразничай», ничего не получится — он будет шалить и безобразничать. По моему мнению, мать всех пороков — праздность. Человек не может не есть. Нет нормальной пищи — он будет есть что-то малосъедобное, лишь бы утолить голод. Тем более необходимо питать душу. Без питания — воспитания — она будет собирать всё что угодно.

— У вас дома не принято было по вечерам читать друг другу вслух?

— Такой традиции не было, но родители много читали и часто к месту цитировали классиков. Например, когда дома начиналась горячка в ожидании каких-то событий, отец мог спокойно процитировать:

Так часто человек в расчетах слеп и глуп.

За счастьем, кажется, ты по пятам несешься:

А как на деле с ним сочтешься —

Попался, как ворона в суп!

Для меня чтение всегда было чем-то естественным и необходимым. Мне очень повезло в институте — мои друзья были из разных городов Советского Союза, круг чтения у всех отличался, и оказалось, что он интересен для каждого. Мы обменивались впечатлениями, открывали друг другу новых интересных авторов. Очень важно доверять людям, и когда доверие есть, чтение ускоряется. Вот в институте на старших курсах мы иногда читали книги друг другу вслух.

— Классику или самиздат?

— Разные книги читали. Я не понимаю, почему большевики не запретили Салтыкова-Щедрина. Да если его внимательно прочитать, и всем православным станет стыдно. Многие и сейчас верят так, как Грустилов. А почитайте Чехова. Никто так не обличает фальшь человека. «Ревизор» Гоголя — обличение всех. Посмотрите на смену режимов в нашей стране. Гоголя никто не понимал. Он всем говорил, что Хлестакова нужно играть как честного порядочного человека. А до сих пор все играют Хлестакова как вруна.

В чем суть хлестаковщины? В нашей стране огромное количество людей верит в ложь, причем, когда человек, верящий в ложь, становится начальником, всё это вранье обнаруживается. Городничие врут и понимают, что врут, и вдруг в их компании оказывается человек, который во всю ерунду, которую говорит, верит.

Посмотрите: царская власть — они все верили, что любят народ, а народ при этом был неграмотный. Приходит Керенский — пустейший человек, но он искренне верит в свободу. Все увлекаются, верят в его ложь, «городничих» сдувает, но как только Керенский сам становится «городничим», приходят другие демократы и либералы, которые считают, что демократия только для определенного класса, а остальные вроде как насекомые и потому страну от них нужно вычистить. И они сами, и все вокруг верят в такую «справедливость».

Как только хлестаковы во главе с Лениным становятся «городничими», сразу видна их ложь — начинается насилие, террор. Приходит новый хлестаков — Хрущев, — и злых «городничих» сдувает. А потом новые хлестаковы сдувают Хрущева. И так до сих пор. Прочитайте это произведение правильно, и оно лучше любой публицистики объяснит вам, что с нами происходило и происходит.

А самая обличительная книга — та, которая раньше была в каждом доме, а на Западе и в Америке, если я не ошибаюсь, и сегодня лежит в каждой гостинице — Библия! Особенно обличительно Евангелие. Страшнее книги про нас нет.

— Вы крестились ближе к 30 годам. Наверное. как раз этой книги в вашем доме не было?

— Моя семья пережила сталинский режим. И некоторых родственников отца репрессировали как кулаков, и мамин отец отсидел в тюрьме. На допросах и в тюрьме деда так били, что когда он вернулся, дети его не узнали. Поэтому в доме была привычка всё скрывать и прятать. Мне бабушка лет с трех-четырех внушала: никому не рассказывай то, что слышишь дома. Моей матери она тоже говорила: ничего ему не рассказывай. Но мама что-то рассказывала. Например, что мой дед воевал в Первую мировую, и она в детстве видела, как моя бабушка разрезала его георгиевские кресты и выбрасывала их в реку, чтобы не нашли. Никаких дореволюционных фотографий в доме не осталось.

С другой стороны, мой отец искренне верил в коммунизм, жил им и надеялся на него, и когда началась перестройка, появились публикации о репрессиях, он по-настоящему страдал и говорил: нет, коммунизма мы не построим. Переживал это как личную трагедию. Он был крещен, в детстве ходил в церковь, но потом принял «правду» партии.

В нашем доме не было ни Библии, ни молитвослова, но однажды я в шкафу наткнулся на три книги: «Галерею святых» Гольбаха, «Забавную библию» Таксиля и «Библию для верующих и неверующих» Ярославского. Я понятия не имел, что это за книги, имена авторов мне ни о чем не говорили, но из любознательности прочитал все три и понял, что мне врут. Впервые узнал, что говорили Христос, святые — авторы их цитировали, чтобы посмеяться над ними, — но я не поверил тональности этих книг — насмешливости, пренебрежению. Как я уже сказал, бабушка еще в раннем детстве наставляла меня: не верь ни одному их слову. Отложились в моем сердце ее слова, хранили меня. Так что познакомили меня с верой именно эти книги, которые я прочитал еще в школе.

Обычно мы книги читаем по чьему-то совету, но если ты сам копаешься в книжном шкафу и находишь что-то интересное, происходит настоящее чудо — открываешь для себя новый мир. Много дала мне и книга «Крушение инженерных сооружений». Была и такая у отца — строители читают не только о том, как надо строить. В той книге подробно рассказывается, как рушились мосты и здания из-за ошибок, всё с фотографиями. Толстенная книга, но до чего же увлекательная! Я, естественно, задумался: а как в человеческой жизни? И понял, что все наши построения, пусть самые умные, имеют необыкновенную слабость, и если жизнь эту слабость выявляет, всё легко рушится.

«Робинзон Крузо» — в детстве одна из любимейших моих книг. Советская цензура вымарывала из книг всё религиозное, и в том детском пересказе, который я читал, было написано, что он только одну книгу спас с тонущего корабля и читал ее все годы, но какая это книга, я узнал позже. Это Библия!

— Но прошло еще много лет, прежде чем вы стали верующим?

Свой путь к вере я считаю счастливым. У меня было и положение в обществе, и перспективы, и прекрасные друзья. Не от скудости я пришел к вере. Но потом посмотрел внимательнее — и в дружбе многого не хватает — не потому, что друзья плохие, а мы сами не такие, — и в науке. И в книгах вроде всё говорится, но немножко под строкой. Душа искала. Много я перепробовал — и на восточные религии смотрел, и на мусульманство, и на католичество, и на протестантизм.

Отец мой был двенадцатым, последним ребенком в семье, и некоторые из его братьев и сестер были сугубые атеисты (как тогда говорили, воинствующие безбожники), а некоторые, наоборот, очень религиозны. Одна сестра знала наизусть все церковные службы. Еще помню брата отца, Василия Алексеевича, и его жену Марию Ивановну. Они оба верили в Бога, но верили так мрачно, что я про себя решил: православие не для меня.

Поэтому когда я начал искать веру, православие было последним, на что я обратил внимание. И оказалось, что я просто неверно его понимал. Это тоже очень важный опыт. Когда я хожу в воскресные школы, еще куда-то, должен свидетельствовать о своей вере. Но сначала надо разубедить людей в их лжи. Если я про вас ничего не знаю, мне легко что-нибудь о вас узнать, но если я наслушался сплетен, а сейчас все сплетники, и про людей сплетни собирают, и про Бога. Скажите, от кого я могу услышать правдивый рассказ о вас? Кто может о вас честно и порядочно рассказать?

— Друзья, родственники.

— Нет, вы ошибаетесь. Только вы. То же самое с верой. Мы собираем тысячу мнений, а вера предлагает человеку непосредственное знакомство с Богом. Многие ходили за Христом и верили Ему не потому, что им кто-то рассказал, а потому что они сами услышали Его и поняли. Христос именно к этому призывает.

Если я наслушаюсь о вас от других, скорее всего, у меня будет ваш карикатурный портрет, а места для настоящего образа не останется. То же самое с верой. Люди сейчас крепко верят в свой ум, интеллект, в свою интуицию. У них есть свое представление о вере. А для начала надо, чтобы это представление в нас замолчало. Чистый лист! Что такое встреча? Ничего не было, и я встретился. А если встречаемся после того, как я уже выслушал тысячу доносов и сплетен, это трудно назвать встречей. У меня было предвзятое мнение не только о вере, но и о священниках — я видел нескольких и был убежден, что все священники лицемеры и что я никогда не пойду в Православную Церковь. Но однажды мой близкий друг сказал мне: «Я слышал, есть один замечательный священник. Пойдем посмотрим». Я увидел и понял, что одного священника достаточно, чтобы совершенно примириться с верой.

— Это был отец Георгий Бреев?

— Да. Начался путь очень тяжелый, через отказ от своих убеждений, а отказываться от убеждений всегда противно. Невозможно осознавать себя дураком! Мое воспитание, склад ума требовали во всем разобраться. Как некоторые говорят, разложить всё по полочкам. Мне было уже под 30, отец Георгий давал читать книги, и с тех пор я понял, что одна из глубочайших книг — молитвослов. Вообще вера наша захватывающая, вначале всему находишь объяснения, то, что раньше рассыпалось, становится понятным.

Так я во всём «разобрался», прихожу к отцу Георгию и говорю: «Батюшка, я разобрался в том, как жизнь устроена!». И сразу почувствовал, что он не радуется. Задело меня равнодушие духовного отца — ведь человек должен радоваться, когда ему рассказывают, как устроен мир, — но я виду не подал, а предложил: «Хотите, расскажу?». Уже теперь я как священник его понимаю — когда прихожанин хочет тебе рассказать, как устроена жизнь, надо набраться терпения и предоставить ему себя, чтобы он тебя мучил. Отец Георгий так и поступил, и я начал рассказывать.

Рассказываю, а он не радуется. Я ему еще более «значительные» вещи объясняю — как всё происходит, что с нами будет, — и никакого эмоционального отклика. Я уже раздражен, но сдерживаю раздражение и спрашиваю: «Что, не так?». Он обрадовался, закивал головой: «Да, не так!». Он думал, что и я обрадуюсь правде, а я еще больше расстроился и вспылил: «Ну тогда я ничего не понимаю!». И вот тут он меня обнял и сказал тепло-тепло: «Алексей, дураками и умрем» И меня отпустило. Это не значит, что нельзя понимать, но в понимании есть некая тайна. Если вы мне не расскажете о себе, а я вам о себе, мы будем дураками. Нищета наша в том — и к сожалению, и к счастью, — что мы не самодостаточны, нам нужны другие.

Крестился я не сразу — год или два просто ходил на службы, читал книги, которые давал мне отец Георгий. Кстати, брат мой еще дольше, года три или четыре, ходил на службы, читал книги, прежде чем крестился. Он сам искал истину, независимо от меня, сам познакомился с отцом Георгием, сам с ним советовался, и я не вмешивался.

— Я понимаю, что очень трудно словами объяснить, чем именно поразил человек при первой встрече.

— Почему же? Мне нетрудно. Я сразу понял, что он не будет меня мучить, заставлять. Впервые я увидел священника, который оставляет человека в свободе. Ведь из-под палки настоящие чувства не рождаются, только если ты сам захотел любить, верить, это будет подлинно. Не сразу начинаешь понимать Евангелие, вначале следишь за сюжетом, в слова не особо вдумываясь, а слова поразительные: «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин, 8, 31−32)". Вера предлагает человеку ожить, обрести свободу. У каждого своя встреча с верой, она непредсказуема, главное, чтобы был не вымысел, а реальность. По-моему, Симона Вейль говорила: я поняла, что настоящая и подлинная красота — это реальность. Всё Евангелие об этом.

Не сразу я понял службу. Особенно сложным было для меня всенощное бдение: много читают, много поют, а о чем? Прочитал текст, слова вроде все понятны, а всё чужое. Первый праздник, который я понял — Сретение. На службе читается Евангелие о человеке, который увидел Спасителя! Увидел и понял, что это Спаситель, и произнес такие удивительные слова: я сегодня свободен, Ты меня отпустил, могу идти куда хочу, и вижу, что все люди со мной свободны. (Если меня отпустили, а вас держат в подвале, это не свобода).

Я пережил веру как встречу одного с другим, и это определило мое дальнейшее понимание того, что есть вера. Вера — это знакомство с другим. Пока я с вами не поговорил и вы со мной не поговорили, мы друг друга не знаем. Начало знакомства — я стал доверять вам, вы мне. А знаете, какой признак доверия? Вы становитесь беззащитным — вы открылись, и я могу сделать вам больно. Мы все по жизни закрыты. Если я только и думаю о том, как бы мне не сделали больно, у меня не будет друзей. Кто хочет иметь друзей, должен быть открыт для боли. Собственно, так и жил Христос — Он был открыт для смерти, говорил: давайте Я буду с вами взаимен, буду вам другом. Дружба со Мной приводит Христа на Крест.

Отец Георгий не только давал мне книжки, но и приходил ко мне домой, а я к нему. Для меня сразу стало очевидно, что если мы общаемся только в храме, это неполные отношения. И с годами мое мнение не изменилось. Считаю, что на службе мы священники и прихожане, а в обычной жизни должны быть друзьями. Нам понятнее человеческие отношения, земные. Они создают тело для духовной жизни.

— А многие считают, что со священником надо держать дистанцию. И некоторые священники на этом настаивают.-

Определенная дистанция нужна, но на службе. На службе не место дружеским отношениям, потому что отношения с Богом не должны быть чувственными. Плохо, если человек млеет при молитве, плохо, если он на службе ищет душевных отношений с духовником. Но кто сказал, что такие отношения вообще не нужны? Христос со своими учениками был и на Тайной Вечере, и на трапезе.

Боюсь обидеть многих, в том числе священников, но я считаю, что вера — дело глубоко личное, таинственное. Вот смотрю на апостолов — Петр беседует с Христом о личном, говорит, как любит Христа. Он от Христа отрекся, а Христос его прощает, говорит ему: паси овец Моих. И уже в конце этой великой беседы Петр видит, что рядом Иоанн Богослов, и спрашивает: «Господи! а он что?» (Ин., 21, 21). А Господь ему отвечает: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною» (Ин., 21, 22). Так же в дружбе. Личные отношения у нас с каждым будут особенные, ни у кого похожих не будет. Поэтому когда веру представляют как общественное деяние, моя душа протестует. Мы встретимся с Христом, будем Ему рады, вместе попразднуем, но каждый по-особенному. Вера — не принудительное единомыслие, не хождение строем.

— Безусловно, но если люди интересны друг другу, один может потянуться за другим, чтобы потом пережить именно личную встречу с Богом. Нередко муж и жена крестятся одновременно или друг за другом и потом вместе воцерковляются. У вас в семье как было?

— Супруга моя была крещена в детстве, мама учила ее читать псалмы, «Живый в помощи Вышнего» она знала наизусть, но что там написано, они с мамой не понимали и не собирались вникать. Когда я решил стать священником, духовник мне сказал, чтобы я с ней обязательно посоветовался, спросил, согласна ли она. Если бы сказала, что не согласна, я не стал бы священником. И детей.

Я очень ранимый человек, и если меня к чему-то принуждают, у меня внутри всё протестует. Считаю, что самый простой способ воспитать своих детей — это быть счастливым со своей супругой. Тогда они поймут, зачем жить. Если же дети видят, что родители друг друга не понимают, грызут, уничтожают, то сколько бы я им ни говорил, что надо учиться, трудиться, они не поверят. Если у родителей есть взаимность, ребенок будет учиться. Хочется учиться жизни, когда жизнь нравится. И если тебе Бог мил, другому тоже захочется быть с Ним. Я был убежден, что если моя вера красива, приносит блаженство, то и дети поверят.

Дочь я крестил только через год после того, как крестился сам. Отец Георгий спросил меня: «Почему не крестишь Наташу и не причащаешь?». А я говорю: «Да посмотрел в святцах — Наталья только одна и та мученица. Не хочу, чтобы она мучилась». Как он смеялся! И я с радостью понял, какой же я дурак! И опять меня отпустило. Крестил и сразу решил обвенчаться с женой. Отец Георгий сказал: «Нет, подожди». И только лет через семь он сказал, что пора венчаться, и мы обвенчались.

Я водил детей в храм, причащал, но понимал, что придет время, когда они от всего этого откажутся, а потом сами будут искать веру. Все люди отказываются от своих родителей, а потом опять принимают их в свою жизнь. Я в этом убежден. Все отказываются от Бога, а потом ищут Его.

— Вы отказывались от родителей?

— Я и институт выбрал по этой причине, эгоистической, даже человеконенавистнической. Устал от дома, от воспитания, от порядка, и искал, как бы мне отделаться от родителей. А в физтехе даже москвичи живут в общежитии. Учатся там шесть лет, и вот за эти шесть лет я заезжал домой только во время каникул и то ненадолго! С родителями своими примирился очень поздно, и не потому, что они изменились. Я начал взрослеть и одновременно с моим взрослением родители «умнели». Многие слова, которые они мне говорили, стали мне понятны спустя годы и даже десятилетия. Поверьте, это не поздно. Мне открылось, что и после смерти близких людей наши отношения с ними могут меняться, потому что все живы.

Также мой выбор определило нежелание, чтобы кто-то меня протежировал. Насмотрелся еще в детстве на подхалимаж и холуйство (отец, как я уже говорил, был большим начальником), и оно мне было не по душе, решил, что сам постараюсь обойтись без этого. Но я понимал, что если пойду по родительской стезе, карьера мне обеспечена и очень быстро, но они всё время будут вмешиваться. И я избрал область, в которой они ничего не знали и не имели никаких знакомых.

— Не пожалели?

— Ни в коем случае. И образование в физтехе прекрасное, и самое главное — институт дал мне глубоких и преданных друзей. Считаю, что разобраться в вере может только человек, который познал дружбу, потому что вся наша вера — это рассказ об отношениях.

— Можно сказать, что до этого вы любить не умели? Или это слишком категорично?

— И сейчас не умею. Сказал Христос: «Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф., 5, 37). Вы умеете говорить правду? Я нет. Всё, что я говорю, — неполное, нецелое, часто непрочувствованное. Даже когда исповедуюсь, чувствую, как моя душа изворачивается, прячется, лукавит. Не получается говорить честно, невозможно это для меня. У меня есть другой выход — моя вера позволяет мне сказать: Господи, прости, я даже исповедоваться не умею.

Любовь - это отношения. Я могу к вам очень хорошо относиться, но к себе отношусь намного лучше. Как я к вам отношусь? Ответьте, пожалуйста — мы же беседуем!

— Не так, как Господь заповедовал.

— Я отношусь к вам преступно! При таком отношении я всегда вас предам. Понимаю, что любить хорошо, но не умею. Да, Бог меня любит, простил и еще простит, но я быть честным в наших с Ним отношениях не могу. Поэтому и называет Он нашу жизнь не пьедесталом, а путем. В пути идут, знакомятся, меняются, и это здорово! Если я скажу, что умею, знаю, люблю, я останусь таким навсегда. Есть один критерий подлинности: будьте совершенны. Вы можете сказать, что в чем-то совершенны? Уже смешно.

— Вы стали священником еще в советское время. Решились оставить престижную работу. Это была ваша инициатива или отец Георгий предложил?

— Отца Георгия назначили настоятелем храма в Царицыно, который предстояло восстанавливать из руин, и он спросил, не хочу ли я ему помогать. И я подумал, что если не хочу, то у меня какая-то полувера. Раз зовут на такое поприще, как отказываться? Говорю: «Я ничего не знаю, совсем не образован». Он отвечает: «У тебя такое образование! Дам книжку, поучишься». Дал, я научился читать по-церковнославянски. Сначала был алтарником, потом он предложил: «Давай диаконом, только посоветуйся с супругой». Она согласилась, но я поставил отцу Георгию условие: «Хочу остаться на работе». Он сказал: «Пожалуйста! Я служу по субботам и воскресеньям, приходишь сюда диаконом, а пять дней у себя».

Рукоположили, стал служить, а через какое-то время отец Георгий спрашивает: «Хочешь священником?». А я даже не понимал, что священник помогает больше, чем диакон, растерялся: «Как же я помогать буду?». Он говорит: «Что, не хочешь?». — «Хочу». — «Ну, иди, советуйся с супругой». Пошел советоваться, а отца Георгия в этот раз не спросил, могу ли я быть пять дней на работе и только два дня в храме. Рукоположили меня, прихожу, он улыбается и говорит: «Всё, теперь работу оставляй». Это было для меня неожиданно. 1991 год, отношение к Церкви уже смягчилось, но институт был закрытый, режимный. Подал заявление об уходе, вызвали меня в первый отдел и сказали: «А мы всё про вас знаем и всегда знали». Знали, но виду не подавали.

Если бы я в первые годы только служил, это был бы сплошной позор. Службу я не знал, Священное Писание тоже целиком не понимал. Но приходилось разгребать мусор, выламывать и выносить станки, и этот труд позволял чувствовать себя хоть немного полноценным. Когда всё время делаешь только то, чего не умеешь, это так стыдно. Первые три-четыре года я ничего не читал, кроме церковной литературы, ничего не смотрел и не слушал. Даже распада СССР я не заметил. Такое событие мимо меня прошло, не до этого было. Только вникал в церковную службу, учился говорить проповеди, чтобы не сказать с амвона глупость, не опозорить Церковь. Многое не получалось, часто ошибался, но я сразу себе сказал, что если не ошибусь, ничего не пойму, ничему не научусь.

— А как отец Георгий реагировал на ваши ошибки?

— Я был еще диаконом, пришла Пасха, и вдруг оказалось, что на пасхальной службе диакон должен всё время ходить со свечой. Уже привык, что в одной руке требник, в другой орарь, а тут свеча, крестный ход, я службу не знаю, всё время смотрю в служебник, за свечой не слежу, и вдруг вижу — воск от красной свечи потоком поливает лицо отца Георгия. Он виду не подал. И когда в алтарь пришли, он сразу стал снимать воск, но мне ничего не сказал. Я себе тогда дал слово, что тоже не буду мучить людей, которые что-то не знают и не умеют. Он очень долго меня жалел.

Самые грубые ошибки я совершал не когда был унылый и печальный, а когда был вдохновлен Православием. Во время одного такого вдохновения, когда я парил, и мне хотелось как можно больше помочь отцу Георгию, сделать его счастливым, мы служили вместе на какой-то великий праздник. Он благословляет Дары, и я благословляю. Отец Георгий смотрит на меня: «Ты что делаешь?». Переосвящать Дары преступно, но вот дурь может охватить. Такой урок! Понял я, как легко человек из дурака превращается в идиота. И происходит это скорее, когда восхищен.

— Трудно было исповедовать? Не боялись по неопытности дать неверный совет?

— Есть два вида дураков: которые знают, что они дураки, и которые не знают. Какие опаснее, очевидно. Для меня было очевидно, что я не понимаю людей и не могу их исповедовать. Спросил у отца Георгия, что делать, он посоветовал: «Если что-то не понимаешь, так и скажи человеку». Мне не стыдно говорить людям: я не знаю, что вам ответить. Если я отдавал себе отчет, что не могу ответить на вопрос, мы спокойно шли к отцу Георгию. Мне не стыдно советоваться.

С годами я понял. Не обижайтесь, но мало кто серьезно говорит о вере, чаще задают вопросы второстепенные. Никого Бог не интересует, а интересует, что муж пьет или жена какая-то «не такая». На эти вопросы отвечать несложно, на них в Евангелии есть ответ. Кроме того, приход у нас очень большой, нагрузка у священников огромная, многих людей я знаю уже давно, а когда долго общаешься с человеком, начинаешь его лучше понимать.

До сих пор считаю себя молодым священником. Отец Георгий мне говорил, что священником человек становится после того, как 10 лет послужит, и это меня тоже освободило. Я не валял дурака, но понимал, что пока только готовлюсь к служению. Мое дело как священника — подвести человека к Богу, а не объяснить ему всю его жизнь. Хорош тот священник, который в конце концов оказывается человеку не нужен, и человек может сказать: Господи, я тебя слышу, понимаю.

— Отец Георгий тоже говорил мне, что чаще прихожане просят житейского совета, а не духовного.

— Часто люди приходят в храм, чтобы познакомиться с Христом, и знакомятся, но на одну секунду. Потом оказывается, что Он так богат, и все в этом богатстве тонут — хочется, чтобы всё было хорошо, было и здоровье, и достаток. Сколько таких примеров в Евангелии! Каждый человек, приходящий в Церковь, должен в конце концов решить, какого счастья он хочет, где его сокровище. Но это он может понять, почувствовать, пережить только сам — вмешаться в его внутренний мир посторонний не может.

Что меня утешает? Христос говорит, что вера подобна семени. Вы хотите мне рассказать о себе, а я сейчас занят, устал, мне не до вас. Пройдут годы, вы умрете, и вдруг я вспомню, что человек хотел со мной познакомиться, а я не захотел. Поскребет это меня, и вот того, что поскребет, достаточно, чтобы мы встретились. Хотите, приведу самый простой пример? Человек, который всех насиловал, убивал, грабил. Это и жизнью назвать нельзя. Но достаточно было ему сказать — я хочу быть живым, отказываюсь от богатства, которое брал силой, — и он оказался жив. Что хорошего он сделал в своей жизни? Ничего! Он даже на кресте хулил Христа, смеялся над Ним, а потом вдруг понял, что так люди не страдают, так достойно, как Он, смерть не принимают, и захотел с Ним единства. Движение человека, его желание — уже благое дело, которое в вечности обязательно осуществится.

Можно быть обученным до последней ноты — все слова вежливы, поклоны точны, посты идеальны — и абсолютно равнодушным. А может человек всё время падать, считаться, и не без оснований, большим грешником, но хотеть другого, и вот если хочет другого, он будет жив.

Я чувствовал, что многое, пришедшее ко мне с верой, куда-то теряется. Приходил к отцу Георгию, беседовал, но все его слова утекали как сквозь пальцы. Помнил их, но смысла не понимал, хотя когда отец Георгий говорил, казалось, что всё ясно. А потом понял, что душа моя негодная, не схватывает она этого духа. Оказывается, тоска о том, что настоящего нет, и есть просительная молитва. И потихонечку, незаметно настоящее приходит! Удивительные есть слова в Евангелии: «Не приидет Царство Божие с соблюдением» (Лк., 17, 20).. О чем они? Я могу себя заставлять, мучить, но ничего не получится. Но в ответ на мое глупое пустое старание Бог Сам мне подаст, причем в самый неожиданный момент. Наши старания небесполезны. Не бойтесь трудиться в пропасть.

Духовная жизнь, как и светская, предполагает творческий подход. Научиться говорить искренне и молиться — самая глубокая творческая задача. Нельзя творчеству научить. Можно подготовить человека, но вера — всегда личный выбор, никому не подвластный. Это есть тайна и самое великое чудо. И когда обретаешь веру, понимаешь, что все живы: и Адам, и Ева, и Александр Сергеевич Пушкин, и наши родственники. Со всеми можно пообщаться. Люди уходят из земной жизни, но отношения наши не прекращаются.

— Независимо от того, обрел ли ушедший веру, был ли крещен?

Вы на Пасхе когда-нибудь бывали? Для меня слова Пасхи действительны. Я знаю, что Бог вошел в ад и разрушил его. Что такое ад? Это одиночество отдельно взятых людей. «Царствует ад, но не вечнует над родом человеческим». Мы сейчас одиноки, но Христос пришел всех воззвать к жизни. Когда фарисеи просили Господа, чтобы Он запретил ученикам свои славить Его, Он ответил: «Сказываю вам, что если они умолкнут, камни возопиют» (Лк., 19, 40). Какие камни? Одинокие люди. Чтобы они ожили, нужен еще один камень, живой, который разделит с ними жизнь. Христос Себя тоже называет камнем, который лег во главу угла. Он готов дружить с нами, готов идти с нами на самый край могилы. Почему ада нет? Да потому что туда спускается Христос, Он остается с нами и в гробу. Ты не одинок.

http://www.pravmir.ru/pravoslavie-byilo-poslednim-na-chto-ya-obratil-vnimanie/