 |
| Православие и Мир | Андрей Зайцев | 16.07.2014 |
Рецепт, предлагавшийся доктором Чеховым для излечения от страшной болезни, был жесток и прозаичен — работать. В выходце из таганрогских крестьян было что-то от немецкой педантичности — на его столе всегда был идеальный порядок, а сам он немного напоминал другого своего персонажа — «человека в футляре».
Недавно закончился ХХ век — для многих из нас это было столетие, к которому плохо применимо понятие «прошлое». Слишком много вещей не отпускает нас до сих пор. Нерешенные проблемы не позволяют идти дальше, а потому предлагаю читателю вместе посмотреть на судьбы тех, кто жил в России чуть больше ста лет назад.
Это будут самые разные люди — писатели, политики, представители Церкви, может быть, даже целые сословия. Надеюсь, эта серия портретов поможет нам лучше узнать самих себя и, наконец, усвоить уроки истории. Первым героем стал Антон Павлович Чехов, который верил, что Россию в ХХ столетии ждет счастье и мир.
+ + +
В 1901 году во втором номере журнала «Русская мысль» были опубликованы строки, в которых было сформулировано настроение для всего ХХ века:
«Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь».
Пожелания Маши — одной из «Трех сестер», придуманных Антоном Чеховым, не сбылись, и уже наши современники могут выражать свои надежды на будущее словами из этой пьесы. Слишком много людей в прошлом веке переносили страдания, которые не привели к счастью, но оказались не нужными с нормальной точки зрения.
Антон Чехов — первый герой серии очерков о людях ХХ века — вряд ли мог себе представить, во что выльется борьба за «светлое будущее человечества».
Он вообще не любил массовое движение за что-то. 30 мая 1888 года в письме к издателю Алексею Суворину 28-летний писатель формулирует свое творческое кредо:
«Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как Бог, пессимизм и т. п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили или думали о Боге или пессимизме. Художник должен быть не судьею своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем».
В прошлом столетии многие люди не прислушались к совету Чехова. Весь ХХ век в России стремились решать за других вопросы счастья, Бога или социального устройства. Писатель всего год не дожил до первой попытки осчастливить людей с помощью революции.
ХХ и начало ХХI века в России все еще проходит под знаком другого чеховского персонажа — Лопахина, желающего поделить вишневый сад на дачные участки. Этот образ часто ассоциируют с нуворишем, для которого нет ничего святого, но этот купец опасен другим — он не создает своего мира, а разрушает чужой.
Сам Чехов был человеком другого склада — он любил жизнь во всех ее проявлениях, не считал деньги злом, в шутку называл себя «марксистом» (по имени издателя Маркса, которому продал права на свои сочинения), но стремился преобразить окружающую действительность, заполняя пустоту. На свои деньги Чехов содержал несколько библиотек, помогал людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию.
При этом писатель не рассматривал жизнь в качестве борьбы за существование и не произносил громких слов о страдании за народ. По свидетельству Максима Горького, Чехов не терпел разговоры о «судьбах России» и отвлеченные философские беседы. Напротив, всегда умел мягко поставить на место человека, который пытался говорить не о том, что ему действительно интересно, а о «социальных язвах», которые, по мнению собеседника, должны были интересовать Чехова.
В еще одном письме к Суворину в 1890 году писатель выразил самые распространенные недостатки российского менталитета:
«Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше „чести мундира“, мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых».
Рецепт, предлагавшийся доктором Чеховым для излечения от этой болезни, был жесток и прозаичен — работать. В выходце из таганрогских крестьян было что-то от немецкой педантичности — на его столе всегда был идеальный порядок, а сам он немного напоминал другого своего персонажа — «человека в футляре». Многие отмечали чеховскую закрытость — писатель был ровен со всеми, не любил оставаться один, но при этом почти никого не пускал в тайники своей души. Иван Бунин вспоминал, что мать и сестра Чехова никогда не видели его плачущим.
Этой способности обуздывать страсти волевым усилием, которая была у Чехова (некоторое время писатель увлекся рулеткой и придумывал различные способы выигрыша в казино, но усилием воли он смог вовремя остановиться и не стать игроманом), не хватало ни многим чеховским героям, ни России в ХХ веке.
В литературе о писателе часто можно прочитать о том, что он был певцом русской интеллигенции, но, боюсь, современным интеллигентам очень бы не понравился человек с сильной волей, отсутствием партийных пристрастий (подобно Василию Розанову, Антон Чехов печатал свои рассказы в журналах с противоположной направленностью).
Еще одной чертой Чехова, с которой было бы очень трудно жить в ХХ веке, было полное отсутствие фанатизма. Писатель не был атеистом, но он не был и верующим, если под этим словом понимать воцерковленность или особую любовь к Церкви. В его повестях и рассказах представители духовенства смогли занять адекватное место.
В конце XIX — начале ХХ столетия Церковь занимала очень небольшое место в жизни человека, она перестала быть центром жизни большинства людей, и Чехов смог описать жизнь епархиального архиерея, приходского священника или дьякона глазами человека извне.
В отличие от Лескова или Помяловского Чехов не давал читателю зарисовок из семинарской или священнической среды, но только ему удалось показать трагедии служителей Церкви так, чтобы они стали понятны любому человеку:
«Замучил голод, Павел Михайлович! — продолжал отец Яков. — Извините великодушно, но нет уже сил моих. Я знаю, попроси я, поклонись, и всякий поможет, но. не могу! Совестно мне! Как я стану у мужиков просить? Вы служите тут и сами видите. Какая рука подымется просить у нищего? А просить у кого побогаче, у помещиков, не могу! Гордость! Совестно!».
Это из рассказа «Кошмар», который опровергает все разговоры о том, как хорошо жило духовенство при царском режиме. При этом Чехов не делает из этого никаких социальных выводов, не призывает к переустройству общества. Верный своему принципу, он дает убийственные зарисовки, предоставляя читателю самому сделать нужные выводы.
