Церкви пора повзрослеть

Об имидже РПЦ, православных активистах и чувствах верующих

Скандалы, сотрясающие РПЦ два последних года стремительно истончают прослойку людей, симпатизирующих церкви, — считает протодиакон Андрей Кураев. В интервью «Московским новостям» он рассказал, почему эти скандалы происходят так часто и как РПЦ собирается преодолевать общественную обструкцию.

— В одном из своих постов вы не так давно написали, что церковные иерархи выбрали курс на «беспощадную роскошь», и это убавило Церкви симпатий. Что вы подразумеваете под «курсом на роскошь»?

— Я имел ввиду даже не сам факт тех или иных атрибутов элитного статуса духовенства, а апологию этого факта. Некоторые официальные представители Патриархии за последние два года неоднократно озвучивали тезис о том, что у епископов должно быть все дорогое — и машины, и часы, и резиденции. Иначе, дескать, крутые пацаны не поймут. Это было сказано официально. Может быть сейчас, когда появился папа римский Франциск, эта позиция изменилась. Может быть, те спикеры и жалеют о том, что такое было сказано. Но никакого внятного публичного дезавуирования тех деклараций не было. Но люди это помнят.

— Но если провозглашать курс на аскетизм, продолжая при этом ездить на лимузине, не будет ли это странным?

— Не будет, потому что разрыв между проповедью и жизнью — это вечная и понятная общечеловеческая слабость. Но оправдание своего греха превращает его почти что в Богоборчество. Мы все знаем, что мы не идеальны, и Церковь сама себя считает больницей, в которой все больны, включая главного врача. Но когда врачи начинают заявлять, что их собственные болезни стали добродетелями, то это уже откровенный перебор. Приведу простой, но грубый пример: в Голландии есть движение гомосексуалистов больных СПИДом, объединенных в некое «движение гордости». Человеку, который просто болен СПИДом, можно посочувствовать. Но если человек заражает других и горд этим, возникает вопрос о его нравственной вменяемости.

— Власть в последнее время откровенно навязывает обществу традиционные ценности, ссылаясь при этом на церковь. Не убавляет ли это симпатий РПЦ?

— Люди все разные. Далеко не для всех является аксиомой то, что Церковь должна находиться в какой-то стерильной зоне и быть изолированной от государства и общества. Есть люди, для которых личностная независимость очень важна, но есть и те, кому психологически легче, когда им предлагаются какие-то культурные сценарии и модели поведения. Их скорее тревожит ситуация неопределенности.

— Есть ведь люди, которые, получив ориентиры, начинают их насаждать остальным и перегибают палку. Вот, например, последние предложения депутата Мизулиной.

— Не помню, что такого ужасного она предложила в этой связи.

— Ну, например, штрафы за разводы.

— По-моему прекрасная идея. Иногда какие-то меры принимаются не для того, чтобы решить проблему, а чтобы обозначить отношение общества. Понятно, что антигейский закон не будет работать. Он был принят для того, чтобы показать, что в общественном сознании сохраняется понятие о норме. Также и здесь. Почему нарушение обетов перед обществом — брак ведь заключается перед лицом общества и скрепляется именем Российской Федерации — должно оставаться без последствий? За нарушение скорости на дороге платить обществу надо, а за торможение в самом главном — в семейной жизни — нет? Если деньги будут не просто идти в бюджет, а поступать в фонд помощи детям из неполных семей, что в этом плохого?

— Если общество в целом не против традиционных ценностей, чем объяснить протест против создания кафедры теологии в МИФИ?

— Мне не известно о протесте студентов как таковых, en masse. Кто замерял их реальные настроения?

— Настроение студентов очень наглядно проявлялось в соцсетях.

— Если верить комментариям в соцсетях, кажется, что из дома в рясе лучше не выходить — закидают тухлыми помидорами. Но выхожу и, напротив, люди говорят добрые слова. Тут то же самое. Хотя есть огромный провал со стороны инициаторов идеи, которые не объяснили адекватно, что это будет за кафедра. Можно было провести несколько пробных лекций, рассказать, кто будет преподавать. Во всех университетах есть проблема — как реально соблюдается право выбора студентов в мировоззренческой области? Ведь нет философии вообще. На любой кафедре философии преподают люди, у которых есть свои симпатии, свои философские и профессиональные убеждения. Есть марксисты, фрейдисты, кто-то стоит на позициях экзистенциализма. Много ли есть кафедр, где существует реальный плюрализм, где идеалисты и материалисты работают в рамках одной кафедры? Почему в таком случае не быть кафедре богословия в МИФИ, которая существовала бы в условиях конкуренции с кафедрой философии?

— Что вы думаете о законе «о защите чувств верующих». Насколько он сегодня нужен?

— Появление этого закона — это часть современной западной правовой системы. Речь идет о «hate crimes», преступлениях ненависти, направленных не против конкретного человека, а против группы людей или идеи. Если газета публикует тезис «все негры — козлы», кто может подать иск? Понятно, что вопросы такого рода оскорблений должны как-то регулироваться.

Выстраивать такую систему защиты, несомненно, надо, но тут есть червоточинка в виде слова «чувства». Эта категория не вербализуема и не проверяема. Если я заявлю в суде, что были оскорблены мои чувства, кто может выступить экспертом? Как мне кажется, этот закон был принят в попытке умиротворения российских мусульман. Во всем мире мусульмане торопятся демонстрировать свои оскорбленные чувства самыми радикальными методами. Государство пробует их успокоить и хочет сказать «мы понимаем проблему и в состоянии справиться с ней сами, не дожидаясь ваших самосудов». Сложность тут в том, что как и в случае с 282-й статьей, один житель Дагестана подаст в районный суд на издание и тот вынесет вердикт, оспорить который будет очень трудно. У нас нет прибора, способного замерять глубину оскорбленности.

— Как быть с формулировкой в таком случае?

— Будем ждать, когда ситуация сама доведет себя до абсурда. Тогда, может быть, последует реакция.

— А как вы относитесь к другому явлению в околоцерковной жизни — так называемым православным активистам. Кто эти люди и зачем они нужны Церкви?

— Появление энтеообразных — это вещь и ожидаемая и печальная. Понятно, что при бурном росте всего, что связано с религией и Церковью, рано или поздно должен был появиться и такой антропологический типаж крайне самоуверенных людей, которые «знают, как надо». Печально то, что они получили поддержку со стороны некоторых церковных чиновников весьма высокого ранга.

— Вы верите вообще в искренность веры этих людей?

— Я думаю, что много чести о них столько разговаривать.

— Тогда давайте поговорим об иеромонахе Илии. Откуда в Церкви берутся такие люди? Есть ведь кто-то, кто несет ответственность за таких молодых священнослужителей.

— Трудно сказать, когда это началось, скорее всего, еще с царской поры. Для епископа прирученный монах рядом с ним — удобное домашнее животное. Он не семейный человек, не будет ни на что отвлекаться, он в абсолютной и полной зависимости. Поэтому епископам выгодно штат епархии наполнять монахами. Монашество их в чем-то условно, потому что объем их работ и занятость в епархии не позволяет предаться монашеским трудам, которыми занимаются монахи в реальных монастырях. Но зато у них карьерная перспектива: со временем они сами могут стать начальниками и ради этого готовы терпеть много чего. Понятно, что это не самая здоровая часть нашей церковной жизни. В фильме «Остров» Лунгина такой типаж есть. Там есть три монаха — старец, святое исключение из нормы, игумен отец Филарет — нормальный нутряной монах и отец Иов — дурное исключение из нормы, монах карьерно-паркетного типа. В монастыре в глубинке такие не водятся, а в столичном монастыре это вполне закономерный типаж. Последний протопресвитер русской царской армии Георгий Шавельский писал о предреволюционной Церкви: «Трудно представить себе какое-либо другое на земле служение, которое подверглось бы такому извращению и изуродованию, как архиерейское у нас. Стоит только беглым взглядом окинуть путь восхождения к архиерейству, чтобы признать, что враг рода человеческого много потрудился, дабы, извратив, обезвредить для себя самое высокое в Церкви Божией служение». Проблема не вчерашняя, так что ахать и возмущаться немножко поздно. Тут дело не просто в чьей-то персональной вине.

— Из-за этой проблемы общество начинает воспринимать Церковь как карьерный лифт и источник какого-то запредельного дохода.

— Илия не скрывал, что его бизнес нецерковного происхождения. У него был автосервис. Проблема в том, что он с этим бизнесом не расстался, но заработал он это вне церкви.

— Может ли что-то сделать Церковь с молодыми карьеристами в своих рядах?

— Сейчас в церкви идет период укрепления бюрократии. С одной стороны необходимая вещь — слишком много было неформально оговоренных вещей при Алексии II. У Церкви в России нет опыта самоуправления. Синод управлялся и контролировался государственными чиновниками, в советское время ни шагу без власти нельзя было вступить. Сейчас мы уже 20 лет в свободном полете. Пришла пора, когда нужно наладить дисциплину, но невозможно это сделать без создания контролирующих аппаратов. Значит, появляется целая прослойка номенклатуры. Идеальная среда для появления перспективных сереньких кардинальчиков.

— Есть ли какие-то тенденции в духовной жизни общества. В последнее время участились случаи перехода в другие конфессии?

— Я не вижу сокращения числа прихожан, даже больше за последние два года стало. Но истончается слой людей, которые церковной жизнью не живут, но на культурном уровне считают себя православными и относятся с симпатией к Церкви. У них появился аргумент, который многие годы будет тормозить врастание в Церковь: «как же мы туда пойдем, там ведь», а дальше известный перечень: «Pussy Riot», квартиры, часы, лимузины и гелендвагены и так далее. Жаль, что из-за этой мелочевки они так и не дадут себе шанса стать другими.

— Есть ли какой-то выход для Церкви сейчас?

— У Церкви 2 тысячи лет истории за плечами. Убежден, что и впереди не меньше. Любые, казалось бы безвыходные сегодняшние ситуации рано или поздно завершаются. Впрочем, быть может, Господь и не желает, чтобы мы из этой ситуации вышли быстро и без умудрения. Может быть, именно Церкви нужно, чтобы мы прошли через период общественной порицания. У нашей Церкви огромный опыт гонений, но еще никогда в истории у нас не было опыта именно общественной обструкции. В позднесоветские времена скорее было некое сочувствие, а сейчас стало сложнее, и надо научиться жить в условиях неидеальных. Мы должны научиться предвидеть, как наши действия будут выглядеть в глазах недружелюбных, в глазах тех, кто не намерен прощать наши ошибки. 90-е были для нас инкубаторскими. Этот период кончился, надо взрослеть.

http://mn.ru/society_faith/20 130 709/351051559.html