 |
| Православие и Мир | Протоиерей Дмитрий Смирнов | 21.05.2013 |
Протоиерей Димитрий Смирнов в своем мультимедийном блоге беседует с председателем попечительского совета благотворительного фонда «Наш дом» Артёмом Артёмовым — о «плохих» семьях, социальных сиротах и детских домах.
Артем Артемов: У нас сейчас детские дома, 90% детей, которые находятся в детских домах, это дети, у кого есть живые родители, которые лишены родительских прав. То есть вообще большее количество, огромное количество, число детей — это и от которых отказались в роддоме (половина где-то), но их усыновляют. В возрасте до трех, до пяти лет их очень много усыновляют, их остается очень мало. Как правило, какие-то изъяны по здоровью или еще что-то. А те, которые уже во взрослом возрасте находятся в детских домах, это от шести и выше, до 18 лет, это дети, у кого есть родители, но которых лишили родительских прав.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Я в курсе дела, да.
Артем Артемов: Такой не было ситуации до революции, после. Вот она началась сейчас, недавно. Изъятие без родительских прав. Критерии изъятия — насколько они оправданы, насколько вот эта шкала, по которой судят родителей, насколько эта шкала действительно актуальна для нашего общества?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Занимаясь как раз вот такими семьями, а у нас есть такое направление в нашей деятельности, в общем, 95% - это оправдано. А в 5% можно некоторым образом эту семью, разрушающуюся, поддержать, и она воскресает.
Артем Артемов: Ну, тут случай — ювенальная юстиция, она. Ну, мы не берем ее целиком, а вот именно в этом контексте, она несет ту нагрузку, которую она должна нести — оздоравливать общество? Я правильно понимаю?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Когда я в проблему близко не вникал, мне тоже казалось, что каким образом чиновник решает, вообще, за родителей? Когда стал знакомиться с этими родителями, понял, что чиновник в данном случае прав. Хотя он больше руководствуется как бы своим пониманием ситуации. И бывает, что семью можно спасти, но у чиновника нет для этого ресурсов. У него только есть один рычаг — это прекратить пребывание этого ребенка в этой семье.
Бывает и другое. Тоже очень печальный факт, которого тоже не должно быть, это злоупотребление. Вот тут — сколько угодно, потому что чиновники, которые в этой области трудятся, и вообще, вот в образовании у нас — это самые низкооплачиваемые. Поэтому, в общем, там, если есть возможность, источник какой-то денег, то злоупотребления очень, так сказать, ну, просто очень приближенно. И вот то, что связано с иностранным усыновлением, тут уже целый возник криминальный бизнес. Это тоже нужно изъять.
А вот, если смотреть в общем, то отношение чиновников к этой проблеме абсолютно трезвое, понятное, абсолютно оправданное. Потому что, в основном, из-за пьянства родителей, или, если мать-одиночка, ее одной, и так далее.
Единственное, что вот у нас такая форма, в одном из детских домов: когда мама трезвая, мы ее даже брали на работу, туда же, в детский дом. Как она запивает, мы ее в машинку, отправляем в город. И ни слова плохого о маме. И потом, по мере взросления, ребенок как бы проблему понимает, относится с сочувствием. Очень важно сохранить вот эту связь, и чтобы ребенок понимал, что его не бросили, а это вот такие обстоятельства.
Вот у меня в другом детском доме есть такая семья — муж и жена, они — дети сильно пьющих родителей. И это отразилось на их возможностях социальной адаптации и умственных способностях. А парень абсолютно сохранный, и сейчас он стал уже понимать, что его папа и мама сильно отличаются от всех остальных людей. Он это очень тяжело переживал, больше года. Но сейчас как-то стал с этим мириться и, в общем, иначе стал к этому относиться. Сначала он не понимал, почему они его не навещают, например, и так далее. Поэтому все так, в процессе.
К сожалению, те люди, которые работают у нас в органах опеки, у них нет возможности просто реально на вот такой скрупулезный индивидуальный подход. На них слишком велика нагрузка. А тут нужно с каждой семьей именно так разбираться, ну, вот как какой-то доброжелательный двоюродный брат разбирался бы со своими кузенами. Понимаете? Тогда будет смягчающая ситуация.
И вот мы создали такую группу, которую назвали таким редким словом, как «опека» при приходе, и восполняем эти функции. Приходим к семьям, которые числятся в опеке, предлагаем свою помощь. Большинство из них даже не открывают нам дверь, но те, которые открыли — удается изменить ситуацию к лучшему. Помочь.
Двух детей мы сейчас взяли в свой детский дом, потому что у них по пьянке случился пожар, они там медленно это восстанавливают. Мама приходит. Дети мечтают, когда же они пойдут домой, хотя уже за год они привыкли к совершенно другой жизни. Но все равно, то, что они знают, что они не брошены, что есть семья, что мама приходит, для них это наиважнейшая составляющая.
Поэтому просто вот так лишать семьи — это просто наносить сильнейший удар по душе ребенка. И вот если создать какие-то такие подходы на этом материале и сделать это достоянием всех людей, которые этим занимаются, я думаю, что можно детей не делать такими несчастными. Потому что у них и протест бывает, и такой бунт, и, в общем, обида на весь мир, и так далее.
Потому что часто. Ну, вот у нас один мальчик, например, как он к нам попал? Он совершенно голодный, как барбос, пришел к храму. Он просил есть. Ну, взяли его. Сейчас он уже взрослый, чуть не с меня ростом. И он долго бунтовал, почему его не отдают в обычную школу. Но мы ему все равно не говорили: «Знаешь, ты — умственно отсталый», — а наоборот тянули его. А сейчас он достиг такой возможности, что мы его взяли в гимназию, он уже три месяца ходит счастливый. Понимаете? Он исправил свое поведение, он старается просто насмерть. Что он через несколько лет догнал, потому что он много лет вообще не учился.
Понимаете, тут очень важно к каждому дитяти подходить из той ситуации, в которой он живет. Имею в виду его внутреннюю ситуацию и внешнюю, и так далее. Если этого удастся достичь, то, конечно, во многом какая-то большая часть этой проблемы будет решена.
Артем Артемов: Детские дома, как альтернатива вот этих плохих семей, где пьют, колются, убивают друг друга и так далее, это альтернатива? Или это попытка этой альтернативы?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Нет, это, конечно, альтернатива, но не панацея. Конечно, идеально — это хорошая семья, интеллигентная, осознающая свой долг перед этим существом, человеком маленьким, и перед Богом, и со всей ответственностью — берут на себя этот подвиг. Вот это как бы идеал. Но детский дом — он просто дает возможность меньшими силами управляться с этим. Потому что можно взять больше детей, легче найти энтузиастов.
Допустим, самый ближайший у нас детский дом — там 20 парней. Найти 20 семей для каждого из них у меня нет возможности. А вот создать небольшой детский дом получилось. Поэтому в этом смысле это как некий суррогат.
Ведь школа — тоже суррогат, в силу того, что родители современные не могут знать биологию, алгебру, русский язык на таком уровне, чтобы преподать своим детям. На самом деле, это, вообще-то, дело родителей — учить своих детей. А мы так привыкли, что школа, а школа существует у нас в России всего 100 лет. Поэтому учили каждый, что знает сам. Это нормально. Так, собственно, и дети заточены самой своей природой. Но вот, для того чтобы развиваться интенсивней, нужны школы — дополнительные знания, дополнительные люди, которые знают нечто большее, чем родители.
И в этом смысле на один детский дом можно набрать таких энтузиастов, у которых такая неизбывная любовь к детям, потому что дети все травмированные, с ними трудно, все дети трудные. Представляете, в семье 20 человек, все дети трудные? Поэтому, конечно, ситуация не идеальная.
Но изначально я хотел (детский дом наш — это бывшее здание детского сада) спланировать так, чтобы там была квартирная система, чтобы по четыре человека ребята жили как в одной семье. Пять семей — пять кухонь, пять игровых. Детки тоже собрались по возрасту, старшие — младшие. Тоже очень важно, чтобы ни в коем случае не было детского коллектива, а от старшего к младшему. И там определенные правила игры возникают. И тогда вновь поступающий человек — мы уже знаем, на какое место его поставить, в какую семью лучше. А в этой семье, в идеале, есть и папа, и мама. Но они посменно: папа отдыхает, мама сегодня дежурит. Это не обязательно навязывать, что это будет твой папа, а это мама.
Но это оказалось не по силам создать, просто даже в материальном плане, такую вещь. Когда мы затевали детский дом, денег было много, а когда начали, уже кризис случился. В общем, сейчас воплотить педагогические такие идеи нет возможности. Мы довольствуемся тем, что есть.
Результат, в общем, неплохой, потому что если вы посмотрите на наших детей, то увидите: у них вид не детдомовский. И как они общаются — совершенно не по-детдомовски, а по-семейному. Я считаю, что это самое главное, чтобы была атмосфера совсем другая, чем в казенном учебном заведении.
А в казенном — конечно, там и 300 детей. Ну, если 300 детей — это уже не семья, там без дисциплины, как на подводной лодке, просто невозможно. И поэтому детки там готовятся к тюрьме, конечно. Ну, 90% там и оказываются. 40% - после окончания, в первый год, еще 10% - во второй, и так далее, по 10%. Социализируется только каждый десятый. Государство тратит миллиарды, в результате получаем людей, которые могут жить только в тюрьме. Неэффективно. А такие маленькие — для государства, понятно, неподъемно.
Усыновление, с точки зрения финансовой, самое эффективное. Но мне непонятно, почему государство не дает деньги усыновителям. Он же берет этого ребенка себе, ребенок государственный. Надо ему дать. 100 тысяч жалко, что ты тратил на него, ну дай 50 — половину. А на другую половину создай аппарат контроля. Вот и все. И, не вкладывая лишнего рубля, можно реально уменьшить, сначала уменьшить, потому что сразу так ломать все детские дома — это, конечно, нельзя. Нужно именно так: по одному, по готовности.
Это должен быть какой-то человек, кровно заинтересованный не в какой-то цифре, не цифра должна руководить действиями, а именно, ну как говорят, интересы детей. Но это должно быть не бумажно так, декларативно, а именно через сердце. И тогда все, я думаю, можно будет сделать.
Ведь мать — это же профессия, почему человек не может получать деньги? Нам же все время внушают: дети — это самое дорогое, наше будущее, еще всякие такие вещи говорят. Ну, если будущее, так надо в будущее что-то вкладывать.
Артем Артемов: Да, на содержание ребенка в детском доме выделяется такая-то сумма, а приемной семье — 12 тысяч рублей они получают, ну, как детские вот эти деньги, которые в разы меньше, чем та сумма, которая в детский дом.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Ну да. Вот это категорически неправильно.
Артем Артемов: А вот я заготовил несколько вопросов, они, единственное, могут показаться провокационными, но они обычные.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Ну, и на здоровье.
Артем Артемов: Просто у нас такое общество, что они стали провокационными. Первый вопрос: труд детей, которые в детских домах, возможен или невозможен? Им же запрещено, по инструкции, убирать кровать, мыть посуду за собой, и так далее. Это я беру государственные детские дома. Там есть такая инструкция, на самом деле. Санэпидем — я не помню, кто писал ее. Потому что это может быть вредно, может быть еще что-то. Дети не работают, дети не трудятся. Это первый вопрос. Второй вопрос — система наказаний и поощрений в детских домах.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Ну, тех, которые написали эти инструкции, нужно повесить. И забыть о них. Потому что если мы хотим воспитывать настоящих людей, они должны все это уметь.
Но у нас тоже прокуратура приходит — трусы на батарее: «Кто стирал?» Получается, прокуратура, вместо того, чтобы заниматься ловлей людей, которые, так сказать, приносят вред обществу: «кто выстирал штанишки?». Дети? Нельзя.
Понимаете, есть законы хорошие — их надо выполнять, а есть законы плохие — их не надо выполнять, и даже вредно. Поэтому нужно их обходить и так далее. Я знаю о таких инструкциях, естественно. Это, конечно, форменное безобразие.
Дети должны. В школе мы учились и штопать, и вышивать, и строгать, и пилить, и сверлить — и все это очень важно. До сих пор, хоть я уже пенсионер, это все, все эти навыки пригождаются.
А если хотим сделать действительно таких уродов, которые не способны даже что-то для своей семьи сделать, ну тогда — да, чисто тюремное воспитание. Нет, дети должны все. И уметь пользоваться стиральной машиной, и водить автомобиль, и пользоваться компьютером, и сверлить, забивать — это все надо обязательно делать. Человек должен к жизни готов быть.
Потому, что я столкнулся с таким явлением, что мальчики из детских домов не знают, чем вермишель отличается от макарон, например. Они не знают, как открывать ключом дверь. Понимаете? И вот его выпускают, ему квартиру дают, но это в Москве, и вот он оказывается не в состоянии дверь ключом открыть. Я уже не говорю о том, чтобы ее закрыть — у него нет такого навыка. Ну, как в детском доме: зашел, вышел, и так далее. А все должно превратиться в навык. Он должен уметь готовить не менее трех супов и пяти вторых. Мы этому учим. И они это делают с удовольствием, в виде игры, им это все очень интересно. Почему их этого лишать? Никто же их не эксплуатирует, не ставит на какой-то поток. Но они и чистят снег.
И вообще, у нас один мальчик, он сам захотел, он отремонтировал целую комнату. По-моему, это прекрасно. Просто там мужик такой хороший работал у нас, маляр, он смотрел, как он это делает, стал ему помогать. И тот ему уже поручал, и он уже в конце этой комнаты чему-то научился. Это же на всю жизнь. Если он женится, жена будет рада, я думаю. Мы для нее стараемся, и для его будущих детей.
Наказание — это тоже, конечно, совершенно необходимая вещь. Но сирот бить нельзя, это, конечно, категорически. Хотя я допускаю, в отдельных случаях, но не чаще чем один раз, и не больше чем один раз стукнуть, когда, ну, что-то там. Ну, может быть, с ножом полез на директора детского дома. Отнять нож, да и дать по роже — один раз. Не то, что колотить ногами, сказать: «Ну, это вообще..» — чтобы это и для него, и для всех остальных было, что это вот вопиюще, об этом даже думать нельзя.
А так наказывать можно и нужно, но по этому поводу нужно каждый раз педсовет собирать: чего лишить или от чего отстранить, какую провести беседу. Но это всегда должно быть спокойным тоном и до тех пор, пока вот не дошло. Вот мы по глазам видим, что он осознал. Я считаю, что педагогически правильно — любое преступление ребенка должно быть обязательно замечено, и обязательно по нему приняты меры. В данном случае очень видно, как действует неотвратимость, тогда он как-то лучше понимает правила игры. Если — то так, то так, или обещали наказать, это не выполнили — то, конечно, это усложняет потом педагогический процесс.
Артем Артемов: Смотрите, у нас святая Русь, православие, уже сколько веков. Рядом с нами находятся кавказские страны, северокавказские: начиная от наших республик, которые входят в Россию, заканчивая теми, которые входили в Советский Союз. И с другой стороны.
Протоиерей Димитрий Смирнов: А, еще я скажу: Волга впадает в Каспийское море.
Артем Артемов: Да.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Поделились информацией.
Артем Артемов: С другой стороны у нас Европа. И слева, и справа нет детских домов как таковых, там очень маленькое количество. Северокавказские республики — там отсутствуют детские дома, там единственное — по состоянию здоровья или что-то в этом роде.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Я знаю.
Артем Артемов: На всю Армению 1000 детей всего лишь. А в России куча, огромная куча. Почему?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Почему? Нет ничего проще. Потому что это окраины, и советская власть туда не простиралась. Там был такой, ну, под красным флагом обычный такой закавказский и кавказский коррупционный режим, где все решало кумовство и деньги. И процветал нелегальный, с точки зрения Советов, бизнес. Поэтому у людей и скопились деньги, которые они потом использовали, чтобы стать крупными бизнесменами сейчас, и так далее.
Поэтому вмешательство в такие сферы, как семейные, оно было в самом начале, в 20-х годах. Потом их оставили в покое. Ну, только в войне было обострение с выселением народов, потому что этому были причины, и я не хочу о них говорить. Они были. Если бы не было этих причин, то тогда бы и в Америке немцев не сажали во время Второй мировой войны. Была определенная боязнь.
И конечно, там сохранился семейный уклад. Это не ислам, хотя ислам передается из поколения в поколение через семейный уклад. Но некоторые исламские традиции и окраска этого всего исламом осталась. Но к семье относятся как святыне. Москва, как центр России, была сознательно разрушена большевиками, и семья, в том числе, потому что по учению марксистско-ленинскому семья должна была вообще отмереть. Поэтому первое на планете государство, где аборты с 22-го года вступили в полную силу, те акушеры-гинекологи, которые были против этого, эту всю плеяду русских акушеров ликвидировали физически и вырастили новую. Аборт стал главным контрацептивным средством.
Отношение к детям у армян, у наших кавказцев совершенно другое. Там детей любят. Современный, я не могу назвать русским такого человека, а советский человек, когда он куда-то уезжает на три месяца, он заводит себе другую семью там. И бросает этих, деньги не шлет. Более того, у нас 90% мужчин вообще не платит алиментов, даже при разводе. А армянин будет слать деньги своим детям до последнего. Так же сделает кавказец. Совершенно другое, для них дети — это всё. А у нас это выломано, вырвано, расстреляно, уничтожено.
И совершенно возникла другая ментальность. Если после войны у нас всех племянников собрали, двоюродных, троюродных и так далее, их брали в свои семьи, сами были голодные, но делили последний кусок хлеба, то теперь дети судятся с родителями, готовы родную сестру, родного брата — на его паспорт взять кредит и совершенно ничего в этом смысле не волнует, потеряли смысл и совесть полностью. Совершенно такое же отношение детей, поэтому их бросают. Более того, это не только тот, кто бросает, а для каждой юной леди, которая оказалась беременной, найдется 15 советчиков, не только родная мать, когда по отношению к ребенку будет: «Зачем тебе это надо?» Под таким давлением взрослых людей, которые чисто биологически остаются авторитетом, такой результат. Поэтому если это переменить на то, что было до этого в святой Руси, то тогда, конечно, что-то будет и меняться.
А то целенаправленно разрушалась семья. Женщина интересна государству была исключительно как работник и ударник коммунистического труда, но уж никак не мать. Это всё никого не интересовало. Родила одного, остальное все аборты. Это государству не нужно. Государству нужно сейчас. Баб ставили шпалы забивать, а мужики, чтобы бесплатно валили лес в лагерях. Вот это нужно, это и изволь.
Артем Артемов: Пришли от следствия к причине. Что детские дома и аборты — это следствие. Причина же в другом, причина — в отсутствии семейных ценностей.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Да. Они абстрактно остались. Для многих людей у нас, по статистике 65%, главная ценность для них - это семья. Но семья какая? Муж, жена и ребенок. В редких случаях, кто чуть-чуть побогаче. Потому что, что такое советская власть? Это сплошная бедность, кроме членов Политбюро. Даже министры жили не богато. Не каждый министр имел собственный автомобиль. Это бедность. Член Политбюро, он всё имел, это каста неприкасаемых. Поэтому двое детей — это уже роскошь, трое — это уже сумасшествие, четверо — так уже не бывает. А пятеро — это нужно их расстреливать. Такое было отношение у общества.
Что сохранилось до сих пор? Ничего, кроме «понарожали», многодетная мать в спину не слышит от нашего народа. Вот это надо потихонечку. И меняется, слава Богу. Как-то и в сериалах стали эту тему иначе показывать. А так, вообще-то, нужно вот это возвращать. Причина — в отношении, вообще, к детям. Раньше это считалось благословением Божиим. А теперь дети — это бандиты, от которых надо предохраняться, потому что дети тебя объедят, дети тебя лишат всего, дети тебе не дадут реализоваться и всякое.
Человек считает, что быть журналисткой — это лучше, чем быть матерью. Значит, что-то в их голове такое сильное произошло? В Европе, вообще, можно встретить объявление: «В этом подъезде сдаются квартиры, но без детей». Потому что-то, что связано с детьми, соседи не хотят ни видеть, ни слышать. Домашние животные, пожалуйста — собачки, кошки, но чтобы детей не было в нашем ареале. Человек думает только о себе: «Я поживу свою часть жизни, умру, а дальше..». А дальше турки будут жить, если это Германия, или марокканцы или алжирцы, если это будет Франция и так далее, пакистанцы в Великобритании.
У нас тоже это понятно, что если у чеченцев по 8 детей сейчас, как там растет, там кровная месть сошла на нет, раньше она регулировала во многом население и потом антисанитария. Сейчас же все достижения науки есть и в Чечне. Поэтому, конечно, это наше будущее — Кавказ, ислам. Только вопрос, когда это будет. Что говорить «понаехали»? Они здесь живут, и эта земля их. А те, кто вымирает, они должны уступить место, либо опять стать самым плодовитым народом в Европе, как было 100 лет назад. У русских было всегда больше всех детей, больше всех. 15, 20 человек — это не было что-то из ряда вон, если в среднем было 8.
Представляете, какие были семьи, когда не было никаких. Все рожали дома, никаких тебе ультрафиолетовых лампочек, никакой дезинфекции, никаких антибиотиков, их в природе не было. Выжил? Живешь. Не выживаешь — умер. Это каждая женщина проходила. Был естественный отбор, выживали самые могучие и с точки зрения иммунитета. Сейчас это все закончилось.
Рождаются такие дети, которые, вообще, не могли бы жить — по килограмму, по 800 грамм, тратятся миллионы на то, чтобы сохранить жизнь человеку. А какое будет потомство от него? И так далее. Это человечество само себя загнало, я имею в виду, русская его часть. То, что в Европе, я не очень хорошо знаю. Но смотрю, что у нас происходит. Поэтому то, что у нас такое отношение к детям, то, что их бросают, это следствие, вообще, просто нелюбви к ним. Они не нужны, от них предохраняются. А тут еще эти сироты.
Поэтому, конечно, кричат: «С 12 лет надо уже в тюрьму», — а лучше с пяти, тогда, вообще тихо будет. Раз из неблагополучной семьи, все равно в 90% случаев он попадет в тюрьму, прямо с 5 лет в тюрьму, пусть не выходит, там срок наматывает, тем более, у нас это традиционно. С Николая Ивановича Ежова — один срок кончился, второй добавляли. Можно и так. Народ возненавидел сам себя, потому что не любит своих детей. В Чечне такого я даже не представляю, просто не представляю. Любят, и особенно мужчины. У нас мужчины, вообще, индифферентны.
Артем Артемов: У нас постулат государства и при президенте уполномоченного по правам человека, так далее, и тому подобное — это «ребенок всегда прав». Это, правда, это может такое быть?
Протоиерей Димитрий Смирнов: По-моему, может быть прав, но в 5% случаев. А так все дети - игруны, они же страшные манипуляторы. Поэтому, нет. Ребенок должен быть управляем и направляем. У нас есть свои гимназии, те родители, которые считают, что ребенок прав, мы с ними расстаемся сразу. Это очень быстро выясняется, потому что ребенок приходит из школы и рассказывает родителям, а они почему-то сразу возмущаются. Но учитель знает, что было. А ребенок, чтобы себя обезопасить, сразу родителям дает другую картину, где он, вообще, просто архангел, а не ангел, а все остальные — это злодеи, в том числе учитель. Они уже начинают пыхтеть, приходят, мы говорим: «Было не так». — «Мой Вася не мог». Мы: «Ауфидерзейн». Уже мы не можем дальше, потому что воспитывать ребенка можно только вместе с семьей. Если у семьи какое-то другое мнение, ничего не выходит. Уже зазор. И ребенок — бац — то в этом, то в этом, он этих взрослых, как маленьких детей, манипулирует ими. Наоборот, все взрослые должны быть едины. И бабушка, и дедушка, и мама, и папа, желательно, чтобы и сосед.
В Армении, в Чечне там так — все общество знает, как надо. Поэтому, если ребенок действует, как не надо, ему скажет и сосед, и милиционер, и дед из деревни приедет. Все скажут одно и то же, а у нас нет. Поэтому ребенок такой и вырастает, очень ненадежный человек.
Артем Артемов: Если перед Вами, допустим, девушка, женщина, которая, так или иначе, выбор у нее — то ли отказаться от ребенка в роддоме, то ли, может быть, аборт сделать — для нее личные какие-то веские основания существуют, для нее кажется, что они объективные, Вы можете ей что-нибудь сказать, попытаться, чтобы она хотя бы изменила, подумала?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Мы такую работу проводили, и удалось отговорить от аборта каждую десятую, была такая программа. Поэтому, в общем, если это в государственном масштабе, мы можем сохранить жизни миллионам детей. Но почему-то государство не находит на это средств.
Артем Артемов: Или желания?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Трудно сказать. По крайней мере, оно декларирует, что оно за увеличение рождаемости. Нужно на зарплату посадить психолога и спасать — его задача. Сдельно — сохранишь, вот получаешь. Не удалось — жди следующего, и так далее, вот и все. И он будет думать, читать, приглашать священника, муллу и так далее.
Артем Артемов: Я не очень большой приверженец психологов, особенно в детских домах.
Протоиерей Димитрий Смирнов: А у нас на постоянной основе работают два психолога.
Артем Артемов: У вас, может быть, какие-то особенные? Потому что работа психолога в детских домах, в которых я был — это периферийные городки в Ярославской области, Владимирской — если есть там два, которые учат автослесарскому делу и сварщиков — они проводят у детей тесты и выявляют у них склонность именно к этим двум предметам. Других, как будто не существует.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Это механически. У нас совершенно другие задачи.
Артем Артемов: У вас, я так понимаю, индивидуальный подход.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Только. Поэтому у нас один ребенок к аккордеону, другой к иконописи, третий — спорт. Так, чтобы двое куда-то в одно. Был такой случай, когда два поступили в военно-музыкальное училище, но это так. Обычно у каждого свой какой-то путь.
Артем Артемов: Отец Дмитрий, из того, что мы разговаривали, мы затронули какие-то темы. Затронули, конечно, поверхностно, мы никуда не углублялись, но это физически невозможно за такой промежуток. Что-то из того, что я не спросил, а, может быть, Вы хотели бы сами что-то добавить по этой теме от себя?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Не знаю. Мне кажется, что главное детей любить. Любовь и глаза откроет, и подскажет, в каком направлении нужно идти. Очень важно почувствовать к этому ребенку любовь не меньше, чем к собственному, хотя бы, как минимум. Потому что-то, как относятся родители к детям у нас, это любовью нельзя назвать, к сожалению. Приходится бороться с родителями. Мы детей, которых нам приводят в школу, знаем лучше и любим больше, чем они сами. К сожалению, это не часто встречается. Так родители хотели бы то-то, то-то. Но что-то для этого делать, чем-то потеснить как-то свою жизнь, потому что дети требуют, конечно, внимания, энергии, ума, времени, денег тоже — вот это, к сожалению, не очень наблюдается.
Артем Артемов: Про детские тюрьмы я все-таки задам вопрос.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Да, пожалуйста.
Артем Артемов: На ваш взгляд, те следственные изоляторы, колонии, этапные, они имеют право на существование в том виде, в котором они есть? Это надо срочно менять? Или, если имеют, это надо как-то плавненько-плавненько где-то так оставлять и чуть-чуть видоизменять и так далее?
Протоиерей Димитрий Смирнов: Начнем с того, что я об этом серьезно не думал. Почему? Потому что знаю, что у нас все меняется очень медленно. У нас сейчас прекрасный министр юстиции. Понятно, что даже он ничего не может радикально что-то изменить, потому что там тоже определенные традиции, определенное воспроизводство и так далее. Задача вот сейчас существует. Человек украл, есть процедура. Он признался, он сидит. Понятно, что нужно думать о том и выявить больные места, почему он там сидит не неделю, что нужно для следствия, а гораздо больше времени. Зачем?
Конечно, нужно и видоизменять, нужно и строить. Потому что в следственных изоляторах скученность, ну, не такая, как была 10 лет, слава тебе, Господи, и питание все лучше стало, и обмундирование. Я сам из Швейцарии завозил одежду заключенным, потому что у них списанная военная одежда, когда-то в таком проекте участвовал. Этого, конечно, недостаточно. Конечно, недостаточно. Нужно постоянно что-то улучшать.
Но нужно еще, конечно, пересмотреть эту всю систему. Я был и в других странах: в Англии, в Америке. Но та система, которая там, мне кажется, она гораздо более бесчеловечна, чем наша. Американская тюрьма — это какой-то кошмар. Поэтому у нас внутреннее содержание тюремное более человечное, на мой взгляд, обывательский. Я, конечно, там не сидел, и ко мне люди повернуты совершенно другой стороной. Но, особенно в детских колониях (я скажу, что в ШИЗО я не бывал. СИЗО, вернее, ШИЗО — это немножко другое), не могу ничего сказать. Тюрьма производит впечатление неплохое, именно люди, которые там работают. Видишь, нормальные такие люди, вполне не лицемерные, и они любят ребят своих. Видно, желают им добра, и хотят им помочь. Учителя там замечательные в школе работают. Как-то поэтому. А главное все-таки — это внутреннее содержание. В этом все-таки какая-то доброта у этих людей есть, есть энтузиазм определенный.
А так, если мне кто-то поручит, и я буду этим заниматься, исследую, может, что-то и удастся придумать, как это все изменить. Но для этого, конечно, нужны и средства. Первое, что бы я сделал, какую реформу — это чтобы в тюрьме был обязательный труд. Потому что безделье, которым наполнено это несчастное место, это просто кошмар. У нас только в 30% тюрем, вообще, существует какая-то деятельность. Мне кажется, это совершенно необходимо, потому что, отучившись за 5 лет в среднем человек от труда, ему очень трудно просто начать ходить на работу. В таком юном возрасте, когда человек первый раз попадает, это вообще просто катастрофично. Так он легко становится рецидивистом. Вот это надо обязательно поменять. Первое.
Второе, конечно, сопровождение после тюрьмы. После тюрьмы молодого человека должна подхватывать какая-то другая система такой же заботы о нем. Чтобы его взять, чтобы узнать его жилищные условия, если такие есть. Если нет, его обязательно куда-то привести, обязательно ему дать какую-то работу, чтобы он чувствовал, что он не брошен. Иначе тут же его преступный мир опять захватит и начнет молотить в нужном ему направлении.
Артем Артемов: Спасибо.
Протоиерей Димитрий Смирнов: Пожалуйста.
