 |
| Православие и Мир | Протоиерей Николай Соколов | 20.03.2013 |
Предлагаем вашему вниманию беседу настоятеля храма во имя святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее протоиерея Николая Соколова с прихожанами о Великом посте и жизни в Церкви.
Канун праздников всегда связан с ожиданием, с какими-то моментами, которые еще не изведаны, но желаемы и неизбежны. Может быть, кто-то и не хотел бы, но мы все к чему-то идем. Движение — жизнь, жизнь оканчивается когда-то, и самый важный момент человека — это переход в вечность. С момента нашего первого вздоха мы уже движемся к этому кануну вечности, и церковные дни нас в какой-то момент соединяют с той вечностью, к которой мы идем.
Фото Марии Темновой
Да, Господь милостью своей даст нам еще пожить, может быть, и год, и два, может быть, больше гораздо кому Господь даст. Мы же и страдаем, и мучаемся, переживаем. Иногда смерть внезапно наступает. Но, тем не менее, мы к этому идем. И в церковном понимании мы все находимся накануне, перед Богом стоящие, ибо никто не знает своего дня и часа, один Господь — сердцеведец.
Для чего мы приходим в храм? Чтобы открыть сердце Богу. Для чего мы общаемся друг с другом? Чтобы быть ближе друг к другу, а если друг к другу ближе, то и к Богу ближе. Если я вас не люблю, как я могу Бога любить? Если я не переживаю за каждого из вас, а вы, надеюсь, хоть немножко за меня, то как мы можем сказать: «Господи, Ты же нас любишь. Где же любовь? В чем она проявляется?».
И в канун Великого поста мы должны измерить в себе вот эту любовь Божию, которая должна быть в нас, которой так нам всегда не хватает. Мы скажем, что мы Бога любим. Я буду лицемером, если скажу: «Я Бога люблю». Я пытаюсь Бога любить. Я себя настраиваю на то, что я Бога люблю, я заставляю себя прочесть правила, вести себя внешне хотя бы более-менее пристойно, чтобы меня приход не осудил.
Но если это во мне внутри, а Бог смотрит не на красивую рясу и красивую прическу, или взгляд, вид, а вот сюда, в сердце? Что у тебя здесь? Какой огонь горит: веры, любви и надежды, или абсолютно противоположный — огонь преисподней греховный? И вот эти дни, когда мы вместе собираемся накануне, мы это должны каждый для себя определить: «Господи, что у меня в сердце? Насколько я смог или не смог сегодня быть перед тобою достойным Твоим чадом?» Ибо мы все чада Божии.
И мы собираемся на эти наши беседы — надеюсь, не будут они пустыми для нас, — чтобы еще лучше узнать друг друга, и друг через друга познать Творца, познать Всевышнего, познать ту меру любви, которую он вложил в каждого из нас, ибо только вместе мы можем это почувствовать. Потому что у одного не хватает просто сил прийти домой и навести порядок дома, у другого не хватает прийти, почувствовать, что он такой одинокий, что он никому не нужен, третий отчаивается, что у него болезнь, что мне тяжело, что я не могу, даже пожаловаться некому, а когда жалуюсь, никто не может помочь.
И в таких ситуациях, которых в жизни очень много, любовь одного поможет другому, и даже доброе слово, сказанное искренне от сердца, даст тот плод, который нам не будет известен, но будет известен Богу.
Бывают такие случаи в жизни, что делаем добро, и вдруг оно открывается нам через много лет. Почему так получилось? А вот как получилось, что я же, оказывается, вот то-то и то-то сделал.
Хотите, расскажу одну вещь про себя? Хотя скажут: «Батюшка — эгоист, все про себя, да про себя». Но сегодня вечером мне задали такой вопрос: «Расскажите на примерах собственной жизни о том, как жилось православным в советское время в эпоху Хрущева и Брежнева, и других генсеков, когда хотя бы гонения Церкви закончились. С какими сложностями, ограничениями вы сталкивались? Как к вам относились знакомые невоцерковленные люди?». Тут много вопросов такого плана. Что-то отвечу, что-то, может, забуду, но постараюсь.
На своем примере скажу так, что я реально не видел, когда Церкви закрывались, потому что я родился уже в послевоенную эпоху. Церкви при мне открывались, шла реставрация, ремонт. Были нестроения в Церкви, как и сегодня бывает, к сожалению, но реальные гонения, когда священника советская власть — повторяю, не приход, не архиерей, не благочинный, а советская власть — выгоняла из храма, просто как было в 30-е годы, и были репрессии явные, такого не было.
Было желание лишить некоторых священнослужителей с длинным языком, как у меня, может, такого, которые много говорили пастве, и хотели рассказать о том, что они переживают, чтобы паству узнать, — изолировать их от паствы. Но это была особая работа специальных служб. Отец Димитрий Дудко, известный вам. Помните?
Вот я присутствовал, когда его запрещали, когда его переводили с места на место, и как, в конце концов, он остановился в нашем селе Гребнево, где я родился и вырос, как он там собирал свою паству, под сенью лип рассказывал, говорил, какие были потом инциденты и провокации на его службах.
Это все жизненно, в принципе, и, как вы помните — кто-то, может, помнит, кто-то не помнит, — закончилось это все его арестом и определенным временем пребывания в заключении. Это уже советское время, послевоенный период, то, что я помню этого человека.
Другие были священники, которые также открыто — я говорю сейчас именно о священниках — исповедовали то, что не согласовывалось, скажем, с официальной политикой, и в таком случае тоже подвергались определенным репрессиям, не ярко выраженным, но существенным. Когда тебя переводят с места на место, конечно, это делало не церковноначалие, хотя подпись ставил церковный епископ, но поймите, что не он переводил, а переводил так, как ему указывали в свое время, а по-другому было нельзя.
По-другому было нельзя совершенно поступать, потому что даже самые высшие сановники Церкви были определенным образом связаны с определенными структурами, которые заставляли их действовать так, как им хотелось. Не каждый мог позволить себе идти открыто на крест, хотя были такие и среди архиереев. Я сейчас не буду их называть, кто-то их знает, кто-то не знает, были такие.
Для меня очень ярко запомнился момент, когда выступили с письмом против официальной политики того периода известные вам Глеб Якунин — может быть, слышали — и отец Николай Эшлиман. Эти священники тоже не были мне чужды по своему месту проживания, так скажем, потому что оба они где-то были рядом, служили на приходах, которые я знал, и отец Николай даже был дружен с моим дедушкой в свое время, и служил на приходе у нас в Гребнево.
Фото Марии Темновой
Так что это были интересные времена, когда голос Церкви звучал не в унисон с властью, так скажем, а бывали и моменты, которые заставляли сказать, что Церковь имеет свой свободный голос, и это было отрадно. Да, их было очень мало. Может быть, было и больше, мы просто об этом не знаем. Конечно, их было больше, но тогда их гасили в самом начале. А кто уже сумел выйти за пределы «железного занавеса», кого услышали там, тем уже нельзя было ничего сделать. И таких людей я знал.
Вы знаете, все они испили свою чашу горьких страданий, переживаний. Мы сейчас вступаем в период, когда мы должны никого не осуждать. Один Господь властен своим судом над людьми, но поступки, которые люди совершают и совершили, мы должны реально говорить — правильные они или неправильные. С политической точки зрения того момента, периода, люди поступали, в общем то, зрело и правильно, как они сами считают. Но с точки зрения определенных структур, в том числе и церковноначалия это было неправильно, потому что они этим подставляли, создавали ситуации, в которых могли пострадать ни в чем неповинные люди из их окружения, из других приходов и так далее.
Хорошо, я пойду на арену, меня будут терзать. А зачем будут терзать мою жену, моих детей или моего прихожанина, которого я люблю, или прихожанку, с которыми я связан? Тоже об этом надо было думать всегда.
Итоги всего этого, к сожалению, моменты разлучения с официальной церковной властью, когда люди были под запрещением, привели многих к окончательному разрыву с той церковной политикой и с тем церковным миром, к которому они были приписаны и причислены.
Судьбу отца Глеба Якунина вы все знаете, он сейчас протопресвитер Киевского патриархата у лжепатриарха Филарета. Судьба отца Николая Эшлимана более трагична, потому что человек уже ушел из жизни, Царство ему Небесное. Он был лишен сана, так как, к сожалению, время такое было, что пришлось расстаться ему со своей семьей, с матушкой, и в дальнейшем он завел новую семью, и не мог уже быть священником.
Вы знаете поговорку «у попа одна жена». Если священник считает возможным завести другую семью, то он лишается сана, идет под запрет. И вот такая ситуация была у отца Николая. Это дивный, хороший человек с хорошим и дивным сердцем, прекрасный оратор, человек, к которому по-настоящему тянулись люди, и который не боялся говорить слово Божие всем и вся.
При мне он крестил людей, которые очень высоко стояли в партийном отношении в то время. Это были люди и из Москвы, и из Сибири, и из Дальнего Востока. К нему просто приезжали, здесь под Москвой, он жил в Алешкино, район там Планерный. И к нему было паломничество в свое время. Но жизнь сложилась так, что в конце жизни он был вне сана, уже вне Церкви. Не знаю, как сложились последние дни его жизни, принес ли он покаяние, был ли он отпет по-церковному, не знаю, просто не знаю. Поэтому суд на Божие усмотрение оставим.
В своей жизни я реальных гонений не испытывал. То, что я вам сказал свои впечатления, это было о тех, кого я знал. Но я, работая при советской власти в центральном аппарате патриархии, видел, как подвергались гонениям многие другие, которые приходили и по разным причинам жаловались на те или иные события, что в тех или иных епархиях предали их.
В своей жизни я был свидетелем только одного, как говорят католики, аутодафе — акт веры, сожжения — но, слава Богу, не человека. Это было где-то в 1980 году, уже Брежнев был у власти, и серьезным было то, что Церковь уже смирилась с тем, что живет в определенной эпохе молчания, патриарх Пимен, что мог, делал, что мог, говорил, но не все можно было сделать. Будучи его референтом, мне приходилось общаться со многими власть имущими людьми, в том числе и в Совете по делам религий, представителем министров СССР.
И вот однажды, придя туда с бумагами на доклад, или пробыв там какое-то время, я вышел во двор и ожидал, когда мне принесут подписанные документы. И во дворе я увидел костер, который полыхал на заднем дворе. Это Неопалимовский переулок, рядышком с нами совсем здесь. Костер был размером, наверное, как два-три таких стола, за которыми мы с вами сидим.
Это была какая-то большая железная ванна, и там полыхали какие-то книги, свертки, журналы, а рядом стояли большие ящики. Рядом никого не было, и я понял, что там горит то, что в этих ящиках. Когда я подошел, я увидел Библии, изданные брюссельским издательством где-то в 80-х годах, которые прислали сюда десятками-сотнями для раздачи верующим бесплатно. Они приходили на таможню, с таможни они попадали, как видите, куда, а дальше они попадали уже туда с пламенем костра.
Что меня дернуло, я не помню, но я просто схватил Библию, которая первая лежала у костра, и спрятала сюда ее себе за пазуху. Мне это грозило очень большими неприятностями, если бы узнали, но как-то никто не увидел. Двор был пустой. И я принес домой, показал супруге эту книгу, и до сих пор, читая Ветхий Завет, я открываю ее, спасенную из костра. То есть страдало Священное Писание, сам Господь страдал за нас. Кое-что доходило до нас, кое-что нет, но вот такие вещи случались.
Вот вам хоть несколько примеров из того периода жизни, который мы все переживали.
Один раз мне пришлось самому топить какую-то печку, и там мне дали сжечь массу каких-то старых документов, не помню даже, с чем они связаны — с историей, с архивами и так далее. И когда я кидал, там потом были какие-то старые, рваные, драные иконочки, никуда их не денешь абсолютно. И я кидаю, и вдруг одна икона у меня падает. Я вижу, что она рваненькая. Что ж такое? Значит, надо ее дожечь. Я пытаюсь, и вдруг какое-то чувство, что не надо этого делать, совершенно непонятное для меня.
Я беру — литография начала XIX века, Владимирской Божией Матери, самая простенькая. Рваная. Я перевернул ее, смотрю дальше там: «Благословение старца Алексия Зосимовой пустыни, 1922 год», и подпись: «Смиренный аз Зосима».
Схимонах Алексий, затворник Зосимовой пустыни.
Кто такой Алексий из Зосимовой пустыни, какую-то иконочку кому-то он давал, и почему-то она оказалась в этой груде хлама, которую нужно было сжечь. Я взял ее, собрал и положил себе, убрал.
Прошло 25 лет, и вот я здесь с вами вместе, в том месте, где старец Алексий 28 лет был диаконом. Как понимать это? Эта иконочка у меня до сих пор есть, как личная иконочка, которую я вшил в свой молитвослов, но она очень хрупкая, старенькая. Я в следующий раз покажу вам ее, принесу, просто чтобы вы поняли, что я не для красного словца сказал это, правда. Вот такие моменты бывают в жизни.
Почему случается так, что какую-то иконочку подбираешь, которая должна сгореть? Я же другие иконы сжигал. Там, правда, были, помню, Феодор Стратилат, какие-то мученики были, Спасителя изображения, но совершенно старые, ясно, с ними уже нельзя было что-то сделать. С иконами ведь что? Либо по воде пускают, либо сжигают, и пепел в непопираемое место. Принято так делать. Кстати, имейте в виду, старые просфоры хорошо бы съесть, но раз невозможно есть по разным причинам, надо просто сжигать или пускать по воде.
И вот эта иконочка для меня явилась смыслом того, что промысл Божий — у каждого, и ни один не оставлен милостью Божией. Поэтому сегодня в канун поста мне хотелось, чтобы каждый посмотрел на свою душу, увидел те, может, мельчайшие крупицы милости Божией к нам, которые мы не замечаем. Так проходим, принимаем, как должное — поели, попили, слава Богу, пошли. А что за этим стоит? Может быть, какое-то радостное событие.
Или говорят: «Батюшка, помяните, пожалуйста, вам конфетки дам, шоколадку». Я говорю: «Хорошо». А может за этим стоит скорбь или радость человека, правда? А ведь за этим стоят целые события, иногда история, и такая мелочность как будто бы, а из этих мелких-мелких событий складывается на всю жизнь, без этого невозможно. Поэтому вот и хорошо, что можем собраться вечерами перед Великим постом, послушать покаянный великий канон Андрея Критского, где мы все разбираемся по полочкам, начиная с Адама до наших дней.
Мы такие же, как и были наши предки: и Адам, и Ева, и Каин, и Авель, и Давид-царь, да и все. Человек не меняется, абсолютно не меняется, он такой, как Господь его создал. Мы можем быть очень начитанными, эрудированными, но суть-то остается та же самая: перед Богом мы стоим обнажены и наги, такие, как только вышли из чрева матери, такими же к Нему и вернемся. Какая у нас будет одежда, зависит от нас. Мы поем: «Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою». И Господь, верю, благодатью своей эту белую ризу даст всем любящим его. Спасибо.
— В советские годы молодежь шла на пасхальную службу сквозь ряды комсомольцев, которые их осмеивали. Это был своего рода подвиг?
Нет, это не подвиг, нормальное проявление. А как же еще идти-то? И потом, мы старались как-то пройти с бабушкой, с дедушкой, с какими-то людьми, которые нас просто вели. И, конечно, если мы шли со взрослыми, нас пропускали, отдельно детей, конечно, не пускали.
— А если раньше прийти, пускали.
— Раньше приходили. Мы приходили, допустим, служба пасхальная начинается в 11 вечера, мы приходили в 9 часов.
— А в Обыденский храм всегда можно было пройти без проблем.
— Можно, такие храмы были редки, но там тоже были оцепления, было все.
— А, оно просто позже выставлялось.
— Милостью Божией все можно было. Мы служили в центральных соборах, в Елоховском соборе, где уже все было, тройное кольцо — и то люди проходили, кто ходил.
Господь малейшие наши мысли видит, если мы хотим пройти на пасхальную службу, все будут там, никто не останется. Поэтому подвига тут я не вижу особенного, просто надо было пройти. Если хочешь, то ты сделаешь — надо идти.
«Можно ли составить рейтинг искушений, которым сегодня подвергается городской житель? Как бы вы построили этот рейтинг?».
Прежде всего, не искушай самого себя своей гордыней, эгоизмом, своими взглядами на жизнь, на людей, осуждениями. Прежде всего, с себя начни. Себя поставь на первое место, начни с себя. Не искушай Господа Бога сегодня своим поведением, вот отсюда начинается. А то, что касается вокруг нас.
Вы знаете, бывает, взгляд бросишь где угодно — в метро, в газету, в рекламу, в Интернет — сплошные искушения. Но, с другой стороны, вы должны помнить, что в Евангелии сказано: «Нужно прийти соблазну». Это сказано не мной, а Господь сказал: «Нужно прийти соблазну». Иначе как проверить вас, какие вы: добрые, хорошие, злые, честные, справедливые? Но горе тому, через кого приходит соблазн. Поэтому рейтинг искушений нужно начинать с того, кто делается соблазном для людей.
Фото Марии Темновой
Вот не будь соблазном для человека, чтобы через тебя не было горя, чтобы тебе люди не сказали: «Какой ты христианин? Больше не будем в этом храме. Уйдем, больше не придем никогда сюда».
А так, в принципе, смотрите, начну, может, с самого простого. Пост считается: «Вот поесть хочется, в холодильнике всего много, как не пойти к холодильничку? Чтобы там чисто было, хорошо. Надо все там очистить. Может быть, поститься? Ну, хорошо, недельку попощусь, а уже там трудно будет, там это все, все». И вот в малейшие такие моменты начинается искушение.
То же винопитие. Вот я сам священник, приглашают батюшку: «Там будет вторая неделя, уж простите пожалуйста, там у нас день рождения, тут у нас то-то, се-то, нужно немножко, чуть-чуть где-то что-то». Тоже ведь надо. Обидеть людей не хочется, а искушение уже есть. И так во всем, если возьмем любую сторону жизни, начиная с еды и питья, что самое простое.
Один мой священник, с которым я служил, очень добрый, говорил: «За питье и еду никто не сидит в аду. Сидят за плохие вещи». Ну, поел-попил, ты же себе сделал плохо, если ты сам же говорил — я буду поститься. Ну, и все, Господь-то видит. Поэтому Господь никого не осуждал, Он ел и пил со всеми вместе, еще и Его осуждали, что пил и ел с грешниками.
Но нужно для себя сказать: «Если глаз твой искушает тебя или рука, отсеки ее». Поэтому, опять-таки, рейтинг я не буду вам составлять никому, но сам для себя продумай, что тебя в этой жизни — не в посте, а просто в жизни — больше всего искушает, и отсюда начни борьбу с этим.
Может быть, даже не сразу. Скажи: «Господи, я не смогу. Ой, такой грех, такая похоть, невозможно».
Как же? Начни, прежде всего, с того, что скажи: «Господи, мне трудно, не могу я, но с Тобой смогу». Потом прийти к духовнику, сказать свой грех, обозначить его так, как именно он обозначается — грязный, смрадный, недостойный, — и тогда благодать Божия поможет преодолеть то, что самому не под силу преодолеть.
Потому что, опять-таки, многие надеются: «О, пост придет, попощусь, похожу в храм, почитаю Священное Писание, и все рассосется». Не рассосется. А в посту увеличивается искушение, я скажу. Я просто серьезно знаю, что как начинается пост, то в одном приходе, то в другом приходе, то в семье начинается такое брожение. Никогда такого и не было раньше. Господи, да что ж такое? Год жили, и ничего не было. Вот только начался пост — и сразу началось, потому что началась духовная жизнь. Вот оно — признак духовной жизни, начало борьбы, начало искушений.
Когда поплывешь — а, ладно, как есть, так есть. Ага, кому-то очень не нравится, что ты стал задумываться о своей душе, что ты стал думать о ближних, ты стал, может быть, чуть-чуть добрее, чуть внимательнее, немножко сдержаннее в своих интересах и эмоциях. Нет, давайте их расшевелим, подсунем какую-нибудь грязную книжку, какую-нибудь паршивую, какую-нибудь совершенно ненужную передачу, которая тебя осквернит, и скажешь: «Что же я такое посмотрел?».
Ближнего твоего на тебя же натравит, и скажешь: «Что ж такое, такой был хороший, а тут чего-то какую-то мне гадость сказал, чего-то мне в душу плюнул, меня оскорбил или что-то сделал мне». А этого раньше не было искушения. Значит, искушения начинаются тогда, когда начинают пытаться сделаться лучше. Но этого не нужно бояться. Монахи уходили в пустыни, чтобы не искушаться. И что там получилось? Выходит, дело в пустыне?
Вот «Добротолюбие» читаешь, там Отечник: «Один монах шел в пустыню в Великий пост, и рядом шла его мать, и вдруг она говорит: „Ой, какой-то поток, не могу перейти, сынок, перенеси меня“. Он встал, обмотался мантией, взял ее в мантию и понес. Она говорит: „Сынок, чего же ты меня даже за руку не взял?“ — „Чтобы не подумать о женщинах“, — сказал, мать перенеся на ту сторону».
Ну, что сказать? Это пишу не я, а отцы-пустынники. Значит и там, в пустыне, голова-то туда направлена, понимаешь? Если не думал об этом — ну что, маму родную взял, перевел, обнял ее, поцеловал бы еще, сказал: «Мамочка, будь здорова». Нет, он даже боялся прикоснуться к ней, чтобы не подумать о женщине". Значит, думал. Выходит, вывод такой, а если не думал — чего тогда бояться?
Поэтому, где бы ни были мы, помните: дьявол, как лев рыкающий, бегает, чтобы кого-то поглотить. Но не смущайтесь, Господь всегда говорил, что: «Я был искушаем, могу и искушаемому помощи». Поэтому обращайтесь к Богу, Господь поможет.
— С какими искушениями проще бороться? Какие сопровождают всю жизнь?
Любое искушение делается искушением тогда, когда к нему больше не возвращаешься. Вот искусился, подумал — все, Боже, чтобы я когда-нибудь в жизни? Но если ты к нему прилепился сердцем, то тебе трудно от него отстать, будь то винопитие, курение или какие-то еще другие увлечения — карты, игра, — неважно. Или просто лень — лежу и все.
Мне одна женщина говорит: «Знаете, ничего не хочу. Лежу и все, и улетаю. Куда только, непонятно, улетаю». Как быть? Тоже ведь искушение, правда? Вот борьба с искушениями — просто трудиться, мои дорогие. Ведь всегда есть труд, самый простой — помыть пол, помыть посуду дома.
Вот к таким искушаемым иногда прихожу. Ну, если домработница есть, там убираются, понятно. А бывает, что человек уважаемый, но дома — это же ужас. Не пройдешь, Святые Тайны некуда поставить. Я говорю: «Так вы что-то постелите хоть как-то». — «Вот, апатия, все».
Да возьми ты ведро с тряпкой, вымой все — окна, двери, полы, — вот у тебя уже апатия вся пропадет, почувствуешь усталость. И уже и все, искушения уйдут, и все. Того, кто трудится и устает, искушения не одолевают, уже не до этого — приходишь, бухаешься, и все.
Я молодость вспоминаю. Конечно, были и грехи, молодость — все было, но приходишь, когда целый день в пути, где-то занимаешься, что-то делаешь, бегаешь, вечером приходишь — какое там! Умылся и — бум! Только бы встать утром скорее, не опоздать куда-нибудь, сделать все. Когда целый день — приходишь в Патриархию и работаешь. В шесть утра — матушка говорит — встаю, приезжаю к 9 утра в Патриархию. С 9 утра до 6−7 просидишь на работе, потом вечером приезжаешь сюда, чего-то перекусишь, сделаешь, помолишься, посмотришь, что нужно у детей, и падаешь. Какие там искушения? Даже не думаешь уже.
А еще когда нужно писать диссертацию, нужно проверять работу — Боже мой. Поэтому — труд, труд и еще раз труд. Вот трудишься, делаешь что-то — для себя или для другого, и искушений будет меньше.
В свое время Александр Исаевич Солженицын призывал нас жить не по лжи, то есть жить правдиво. Это обращение относится ко всем нам, ко всем, не только к христианам. Любой человек должен жить по правде.
— Вам лично хоть один день удалось прожить не по лжи? Вот скажите мне?
Вопрос, конечно. Скажу так. Отвечу вам фразой из Патерика: «Помышления свои открывай не всем, но только тем, кто может спасти твою душу, кому открывается твое сердце». Вот скажу своему духовнику: «Ни дня я без лжи прожить не смог». Правду скажу. Честно говоря, я себя так не могу контролировать, но то, что я по правде живу каждый день — это неправда, потому, что каждый день приходится кому-то что-то сказать, от кого-то что-то утаить, кому-то сказать полуправду, не полностью правду.
Вот буквально вчера пришла женщина, говорит: «Я не могу своей дочери сказать о том, что умерла мать, не могу я ей сказать». Некоторые знают, о ком говорю. Я: «Нельзя так говорить. Вы вводите в заблуждение. Она ребенок, но она должна знать правду жизни, да — горькую правду жизни, и нужно это сказать». Ложь недопустима, особенно в отношении детей, мои дорогие.
Иногда у меня такое бывает: скажу что-нибудь такое, как бы привру немножко, чтобы интереснее было слушать вам или кому-то еще. Думаю: «А зачем я это сделал? А может быть, это кого-то смутило? А правда ли это?».
Еще совет такой: если что-то хотите сказать, то только то, что вы сами пережили, тогда это действительно дойдет до сердца. А так, говорить из того, солгал ты, не солгал, это будет буквально, так сказать, насмешкой. Помните такой персонаж Булгакова: «Поздравляю, соврамши!».
«Диавол — отец лжи», — это сказал Господь. Поэтому когда мы что-то делаем с ложью в своей жизни, то мы кому служим? Повторять не буду. За любое слово, Господь сказал, дадим ответ в день суда. А ведь больше всего грешим нашим языком, потому что часто, не обдумывая, говорим, часто просто вырывается. И когда говорят: «Как же вы сказали?», то один ответ у всех: «А так получилось».
Так, простите, от вас получилось или «так» получилось? Язык-то вам для чего дан? А для чего сознание дано? Поэтому любое слово, сказанное в этой жизни, конечно, может быть, не так, чтобы совсем, но сознательно по отношению к кому-то, особенно — ложное слово, мы дадим за него в день суда ответ. И неслучайно на Западе есть орден траппистов, слышали о таком? Трапписты — молчальники. «Траппе» — молчать полностью. То есть там люди не разговаривают. Мы с вами сидим и общаемся. Вот, сказал я, все поняли без разговоров, понимаете?
— Жестами.
— Разговор только на молитве. Вот молитва — открываем уста, говорим Богу. Все остальное — только. Потому что боимся, чтобы уста наши не осквернились. «Этими устами, — апостол Иаков говорит, — мы и ближнего своего поносим». Поэтому чтобы этого не случилось, святые отцы так говорят, святой Антоний Великий говорит: «Господь дотоле хранит твою душу, пока ты хранишь твой язык». По-моему, очень ясно сказано. Храни свой язык, и Господь тебя будет хранить.
Фото Марии Темновой
«И поэтому, что бы ни случилось с вами, за все непрестанно благодарите Бога, и в начале всего должен был страх Господень». Вот имей помысл о смерти, страх Господень, — святые отцы говорят, — и не согрешишь. А святой авва Паисий говорит: «Не умножай языком твоим слов лишних, господствуй над ним, чтобы не умножить грехов своих». Все к одному сводится: молчание — золото. Помолчим?
Попробуйте за весь пост ни в какой мелочи никому не сказать неправду. Вот трудно же, это действительно подвиг. Господь сказал: человека оскверняет не входящее в уста, а исходящее из уст. Исходящее исходит через язык. Вот и подумайте. Это будет подвиг для всех и каждого, если мы за этот пост по милости Божией будем хранить свой язык ото лжи и никого не огорчим неправдой.
Но бывает, что нужно сказать: «Знаете, нужно промолчать». Есть тоже такое понятие «ложь во спасение». Вот если перед нами человек больной — такие случаи бывают, психически больной особенно, — ему нельзя говорить все, что мы можем друг другу сказать. Именно это будет срыв, такие случаи бывает, к сожалению, заканчивается суицидом, и мы тогда будем виноваты в этом. Поэтому обдумывайте слова, с кем говорите, кто перед вами.
И вообще, для этого нам дана голова. Не просто глазками смотреть, хлопать, и думать о чем-то хорошем, а думать о том, чтобы кого-то не соблазнить — вот это очень важно. Поэтому любую ложь я не хочу оправдывать, но иногда бывает нужно не сказать человеку, просто промолчать. Нужно — Господь откроет.
Я никогда не жалел о том, что смолчал, но много жалел о том, что кому-то что-то сказал не вовремя или не так, или, как говорится, с полуправдой.
-Согласно опросам, далеко не все, кто называют себя православными, верят в жизнь после смерти. Как таким материалистам к Причастию?
Вы знаете, я милостью Божией не сталкивался в своей пастырской деятельности — более 30 лет служу, — чтобы человек, приходя на исповедь, на Причастие, и участвуя в жизни Церкви, не верил в будущую жизнь. Другой вопрос — многие сомневаются, какова она, жизнь, как мы там будем жить? Как здесь — печь блины, икру кушать, подымать бокалы, или будут нас там гурии такие, как в исламе, ублажать? Как, что это будет? Либо мы там будем как ангелы на небесах, помните, про которых Господь сказал нам?
То, что существует жизнь после смерти, по-моему, все в этом уверены. У каждого из нас есть определенный жизненный опыт, этот опыт никем нельзя никогда опровергнуть, потому что это реальность. Для меня это жизнь моих близких, моих дорогих, кто уже ушел из этой жизни, но которые напрямую были связаны с духовной жизнью мира, который уже не от мира сего. Явления умерших всегда были, голоса умерших были и будут всегда, различные ситуации, которые показывали, что человек, идя в эту жизнь, он как дитя вечности. Потому что он сам уже часто к этой жизни, уже в жизни будучи, не принадлежит, а живет той жизнью. И такие примеры многообразны. Есть «Невыдуманные рассказы странника». Они известные, почитайте, там всего очень много.
Для меня очень важными примерами, который для меня моя бабушка рассказывала, всегда были два. Первый — голос ее матери в день ее смерти, она об этом не знала, это была Пасха. Отец с матерью были разведены, жили в разных семьях, уже развод, и бабушка пошла на утреню, она была молодой девушкой, а у них был обычай. Отец сам не ходил, был полностью неверующий, потом в конце жизни уверовал. Он говорил: «Зоечка, все-таки ты, когда придешь в храм, пропоют „Христос воскресе“, ты закрой рот, ни с кем не христосуйся, только со мной первым, скажи: „Папа, Христос воскресе“. Я жду тебя первую».
Вот человек, который не ходил в храм, смеялся над Евангелием, гоготал, сказал, что: «Чаша? Ха. Я попу дам в руки трешник, он меня причастит, и все». Но это был дореволюционный период времени.
И вот пасхальный вечер, ночь пасхальная. Крестный ход прошел, и поют первое «Христос воскресе». Я стою на клиросе, и вдруг слышу: «Зоя, Христос Воскресе», — голос матери. Я, говорит, «Воистину воскресе!», — сказала, — мама". И думаю: что ж такое-то? Мать живет в Алексине, в Туле, а я в Угличе. Что такое случилось?.
Пришла домой, отец говорит: «Зоечка, ты первая со мной христосуешься сегодня?». Говорит: «Папа, нет». — «Как это нет? Я же тебя просил». — «Я, — говорит, — только что сказала: „Воистину воскресе“ матери». И он говорит: «Ой, слушай, уж не умерла ли она?» А утром телеграмма приходит: «Мама ночью скончалась». В пасхальную ночь умерла. Много женщина страдала, зубной врач была она очень хороший, протезы делала вообще потрясающие.
— Не всякому придет.
— Не всякому придет, да. Вот — свидетельство о той жизни.
Не буду больше этих примеров, понятны они, достаточно. Так что материалистов я не видел, которые приходили к причастию. Слабо верующие были, сомневающиеся, как мы все сомневаемся. Господи, прости нас, укрепи нашу веру. Господь говорит: «Всегда молитесь об этом все, и спокойно идите». Но таких, чтобы неверующие люди подходили к причастию, таких я не видел.
Приходят просто ничего не знающие, это другой вопрос, и причащаются. Когда-то они говорят: «Батюшка, какие мы счастливые». Я говорю: «Что такое?» — «А вот в Кремле у троих сразу причастились, в трех местах. Подходили там, там, там». Говорю: «Что ж, значит, я тут поздравляю вас». Люди не понимают ничего, понимаете? Побольше — и лучше будет, правда? Лекарство дают — чем больше, чем лучше.
— Знакомо ли вам состояние богооставленности? Связано ли оно с грехами?
Да, были такие случаи. Конечно, с грехами связано, особенно когда смерть близких неожиданная совершенно, и иногда думаешь: «Господи, а где же моя вера?»
Кстати, недавно — матушка не даст соврать, скажет правду — ночью вдруг звонок мне по телефону. Я только что заснул, первый сон. Беру трубку, и в трубке голос моего сына, и очень похоже, буквально, говорит: «Папа, ты знаешь, такая ситуация случилась. Мы сбили девчонку, ехали в машине, сбили девчонку». Я говорю: «Какую девчонку? Что?». Ночью, знаешь. «Нужны срочно деньги. Все, чего-то сейчас приедем, сделаем, выдай деньги».
А Света говорит: «Кто там, что звонит?». Я боюсь даже сказать, и у меня вдруг, я чувствую, что у меня сердце останавливается. У меня, во-первых, сын священник, второй сын тоже. Где они ехали, что они. Но накануне был разговор, они должны были какую-то машину смотреть, тест-драйв такой был у них где-то. Поэтому, то ли кто-то слышал разговор. И вдруг это все ночью мне говорят. Я просто, знаете, был не то, что богооставлен, я просто не знал, где же моя вера, где же все?
У меня все вдруг ушло из-под ног, я даже не мог ничего сказать. И чувствую — у меня холодеют руки, ноги. Она говорит: «Слушай, батюшка, ты подумай головой-то своей. Чего ты психуешь?». Матушка умнее меня, говорит: «Кто тебе звонит по телефону?». Она говорит: «Ну-ка, дай сюда». И раз, берет свой телефон и сразу набирает сотовый телефон одного из сыновей. Он говорит: «Мама, чего надо? Я сплю». Я говорю: «Как?». Говорит: «Слушай, кто-то тебя разыгрывает». Вы можете представить это все?
Фото Марии Темновой
Конечно, это был розыгрыш, нехороший, непонятно кому нужный, но это пережить. Для меня это был урок. А, ты себя верующим считаешь, да? А представь себе, что случилось бы так, не дай Бог. Как ты думаешь, у тебя такая ситуация, как ты на это смотришь? Хватит тебе силы, веры пойти и сделать что-то? Вот, мои дорогие.
Поэтому Господь нас проверяет, бывает, даже и через наших обидчиков, людей, которые к нам плохо относятся. Я не знаю, кто это был, Бог ему судья, но я с тех пор ночью звонки не беру, мне не звоните ночью, все. Кому надо — позвонят по другим телефонам.
А что про это писал Силуан Афонский? Действительно, многие из нас отчаиваются в том, что искушение, грехи — один, другой, — наваливаются просто такой массой, что не удается справиться. Как говорят, нос вытащил — хвост увяз, и так все время что-то такое происходит, и отчаяние наступает в жизни. И великий наш подвижник, Силуан Афонский, отец Силуан, простой монах, но такой веры, такого света, который сегодня светит нам с Афона, сказал слова, которые я вам повторю: «Чадо, держи ум твой во аде, и не отчаивайся».
Вот нам нужно держать ум. То есть умом понимать, кто мы, но никогда не отчаиваться, потому что Господь пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию. Если бы мы были праведники, зачем мы сидим здесь тогда? У нас уже все, Царствие Небесное наступило уже.
Самому раздражаться не стоит никогда, непрестанно молитесь. А молитва должна быть простая: «Господи, помилуй меня, грешную». Вот мне матушка сказала что-то такое, я говорю: «Матушка, — ой, чтобы не раздражаться, — Господи, помилуй и сохрани, как это сказать правильно тебе?», все.
Она меня любит, я знаю, всем сердцем, иногда мне замечания делает: «Вот не сделай то, вот не сделай так». Я чувствую, что это от любви идет, от большой любви. Если бы было безразлично, то: «А-а, делай, как хочешь». Нет. А я имею: «Не хочешь что-нибудь почитать, что-нибудь сделать?». Я думаю: «Я и сам знаю, что это нужно. Чего мне напоминают-то?», — гордыня такая. Но чтобы не раздражаться, нужно просто помолиться друг за друга, за любого. Когда молишься за любимого или любимую — это совсем другой вопрос, а когда уж не любишь, то тогда трудно, тогда нужно тебе усилие: «Господи, помоги и сохрани». И только молитва, особенно Иисусова молитва, очень помогает, «Богородице Дево, радуйся».
— Как зарабатывают деньги не по законам, по понятиям?
По понятиям где живут — вы знаете, поэтому, если так живут в мире, то и мир вокруг делается по понятиям определенного уровня, и деньги не приносят никакой радости. Поверьте, я сейчас знаю людей, которые обладают большим состоянием, и которые глубоко несчастны от того, что у них есть деньги. Не было бы, может, и не было бы такого несчастья. Но без них тоже плохо, так что имейте в виду. Тут надо оптимум, среднее.
Вопрос о том, как воспитывать детей в окружении богоборчества — сложный вопрос, это давайте оставим, когда-нибудь говорим, когда будем говорить специально о детях, такой вечер воспитания детей, воспитания в школе, в воскресной школе, на улице, дома. Это все так.
И последнее. Роль мирян в Церкви самая большая, потому что вы настоящая плоть церковная. Выражение помните — «Церковь не в бревнах, а в ребрах»? Если эти ребрышки вместе стоят, молятся, то и молитва идет, как приятно. Вот приходишь, и чувствуешь всех вас этими своими ребрами, своими взглядами, чувствуешь, что меня любят, и что я люблю людей, что мне хочется жить с вами. Если бы меня не торопила бы матушка, я бы себе ночью просидел. Но она же любит меня, правда? Вы меня тоже любите. Поэтому у всех у нас есть свои задачи, определенные моменты.
И что может сделать активный мирянин кроме пожертвования в храме? Во-первых, активно участвовать в жизни прихода тем, чтобы знать друг друга. Это один из недостатков нашего прихода, да и многих других — мы мало знаем друг друга, совсем мало. Встречаемся, например, служба и служба, встретился, помолился. «Здравствуйте» — «Здравствуйте», «Привет» — «Привет», и ушли. А войти в жизнь прихода, посидеть вместе друг с другом, пригласить к себе в гости, говорить.
Вы меня сразу простите, что я ко всем не смогу пройти. У меня было время, когда я помоложе был, у меня печень была получше, и все было помоложе, ходил по гостям. Но сегодня я могу один раз сходить к человеку, освятить квартиру, прийти в гости. Но: «Батюшка, вы же у нас были. Теперь будьте и на Пасху, и на Рождество, и святой водой, и четыре раза». И это, извините, тут уже не хватает энергии, что называется.
Но друг к другу ходите, узнавайте. Если вы пришли в храм, вы видите, что человек стоит задумчивый, чего-то плачет. «Вам не нужно помочь, что-нибудь сделать для вас?». Будьте неравнодушны к горю друг друга, к печали, и к радости тоже. Давайте порадуемся вместе, что у нас сегодня канун Великого поста.
Желаю всем в радости, в мире и в любви провести этот Великий пост, о чем поговорим завтра на богослужении, на проповеди, и на Прощеном воскресении, чине прощения. Кого я не успел увидеть, завтра не увижу, прошу прощения сегодня, мои дорогие. Сил, здоровья и радости всем. Помолимся.
