На все есть деньги в стране, кроме детей!

Запрет на усыновление детей в США и проблемы детских домов в России, изъятие детей из семьи и меры защиты своих детей, коррупция в системе семейного устройства и облегчение процессов усыновления — об этом главный редактор портала «Православие и мир» Анна ДАНИЛОВА беседует с протоиереем Димитрием Смирновым, председателем Синодального Отдела по взаимодействию с вооруженными силами, основателем и руководителем трех детских домов.

Беседа состоялась в день убиения 14 000 Вифлеемских младенцев Иродом, но уже по юлианскому стилю.

Протоиерей Димитрий Смирнов: Всех поздравляю с Рождеством Христовым, которое мы еще продолжаем праздновать! Но сегодня особенный день — день, когда Церковь молитвенно вспоминает 14 тысяч убиенных Вифлеемских младенцев. Это первые страдальцы за Христа. Мы этот день случайно не выбирали, просто я сегодня обратил на это внимание, потому что все утро готовился к встрече с Аней. Она согласилась сегодня прийти сюда, но инициатива нашего общения принадлежит целиком ей. Так что, Анечка, я вижу, хорошо подготовились к беседе, и я готов в меру своих возможностей постараться как-то ответить.

Анна Данилова: Отец Дмитрий, Вы заняли достаточно четкую и твердую позицию, приветствуете приостановление усыновления в Соединенные Штаты. Скажите, пожалуйста, вы против усыновления именно в Соединенные Штаты Америки или вообще против любого зарубежного усыновления?

 — Если говорить об идеале… хотя….

Нарисую вам картинку, и вы сразу поймете мое отношение. Представляете себе, что вы завтра едете в Хельсинки и спрашиваете у местного полицейского: «Где у вас органы опеки?» Приходите и говорите: «Я русская женщина, замужняя, хочу усыновить финского мальчика или девочку». На вас посмотрят как на больную. Финляндия не отдает ни мальчиков, ни девочек на российское усыновление.

Я думаю, нигде в Европе мы не найдем такого варианта. Почему Россия должна быть страной, которая, как во времена татаро-монголов, должна платить дань людьми? Эта дань гораздо более унизительна, чем закон Магнитского.

Почему в стране, где люди постоянно, еще при советской власти, слышали: «Дети — наше будущее, дети — наше то, дети — наше сё» — реально отношение к детям похуже надо еще поискать. В некоторых странах бывает похуже, но там бедность невыразимая. А мы по количеству миллиардеров, если не впереди планеты всей, но где-то в первой пятерке.

Космос есть, военные корабли шикарные строим, Олимпиаду принимаем, футбол. Платим футболистам миллионы долларов в год. Получается, на все деньги есть.

Нет денег только на собственных детей. У народа в голове что-то перемкнуло. Мы не понимаем, что является главным. Хотя все говорят: главное — человек! Какой-то альпинист потеряется, тратятся миллионы рублей, чтобы его спасти, или хотя бы тело откопать. А дети — голодные! Мамы наши многодетные поставлены в условия полуголодного существования.

 — Мол, «сами рожали, сами теперь и разбирайтесь», а при этом «Стране нужны ваши рекорды» — пишется на транспарантах.

 — И в том числе рекорды инвалидов. Это тоже приветствуется. Мы же первые. Наши инвалиды победили всех!

Путин правильно сказал: мы потеряли человечность, милосердие. Я считаю, что это следствие такого длительного советского антивоспитания и нужно свое самовоспитание начинать с отношения к детям. Потому что они совершенно беззащитны.

— Некоторое количество детей, которые уже нашли себе семьи за рубежом, не смогут обрести семью — хуже или лучше будет, если они у нас здесь останутся?

 — Во-первых, уже принято решение о том, что те, у кого уже документы все готовы, спокойненько едут.

 — А у кого суды не состоялись, а с родителями уже познакомились?

 — Это уже детали, которые, наверное, тоже надо обсуждать. Понятно, это же не значит, что разнесчастнейшие американцы в поте своего лица бегали по душному Лос-Анджелесу в поисках справок. Заплатил, купил блюдечко с голубой каёмочкой, и ему там — и фотографии, и документики, и ребеночка в целлофане с бантиком.

— Ну почему же — они приезжают, долго знакомятся с детьми, от которых здесь отказались, причем не один раз.

 — О том, как отказываются у нас, я вам расскажу. Например, одна моя знакомая захотела взять из Дома ребенка отказника-ребеночка. Ей сразу объявили миллион рублей. А она работает врачом. Откуда у нее 30 тысяч долларов, у обыкновенного рядового врача, не главного врача какого-то крупного госпиталя? Она эту тему закрыла.

Победима ли коррупция?

 — То есть проблема все-таки с нашей системой, а не с американской?

 — Да, конечно. Нужно продать в Америку пять детей, и тем, из русских, кому решили дать, на этих пятерых надо писать отказ. Потом эти отказы засчитывают. Одна женщина с Урала рассказывает, что, когда она пришла в учреждение, добившись, что ей дадут ребеночка, услышала: «Так, туда не заходите. Эти дети в Америку». Она заглянула. Лежат здоровые малыши вот с такими щеками, все блондины со светлыми глазами. «Туда не заходите — это в Америку». Что, их кто-нибудь ей предлагал? Да ничего подобного! Совершенно коррупционный насквозь, безжалостный бизнес, в котором участвует государственные люди разных ведомств, начиная от прокуроров и кончая органами опеки. Разумеется, не все! Конечно, не везде. Не все поражено. Усыновление русскими в последнее время стало активнее. Коррупционеры тоже держат нос по ветру.

Если мы перекроем продажу детей на Запад, они вынуждены будут отдавать детей нашим гражданам. У нас же очередь.

— Но коррупция от этого меньше не станет?

 — Станет сразу. Американец дает деньги, а у нас по закону запрещено деньги с русских брать.

— Подождите, Вы только что рассказали, как Вашу прихожанку попросили заплатить миллион за усыновление.

 — Все же незаконно. Коррупция тоже. Взятки тоже запрещено брать. Но не берет только тот, кому не дают. Американцы взвинтили цены, и русским предлагают только тех, которых не взяли за океан.

Зарубежное усыновление провоцирует коррупционного спрута, который препятствует нашим усыновителям нормально усыновлять.

Нельзя разработать инструкцию для каждой семьи

— Вы считаете, что нужно закрыть любое зарубежное усыновление или только американское?

 — Американское, как этап. Я вообще не сторонник, чтобы принимать мгновенные решения. Я всегда за поступательные. Сделали шаг, посмотрели: что вышло? Может быть, нужно отступить. Нужно очень скрупулезно, внимательно изучать проблему и реакции на эти законы.

Может быть, потом поправки вносить.

Тема очень сложная, и нужно очень дифференцированно подходить. Нельзя разработать инструкцию для каждой семьи. Какие существуют критерии к социально неблагополучной семье — есть апельсины в холодильнике? Нет. Минус ставим. Сколько бумажек на полу лежит? Если две, то ничего, если три, то не убрано. И так далее. Так не должно быть. Нужно подготовить персонал, специально обучить.

У нас чиновник, которого берут на работу, с улицы или по знакомству, почему-то имеет такую власть — вообще решать за других взрослых людей. По какому праву? У него нет для этого зачастую ни образования, ни опыта, ни даже души, а власть есть. Это совершенно не правильно.

Нужно серьезно заняться обучением персонала, который будет работать с социально убитыми семьями, смотреть, думать, как спасти, чем помочь. У них должен быть финансовый фонд.

Мой сосед — член-корреспондент Академии наук, известный на весь мир ученый, рассказывает: «Летом, где я отдыхаю в Тверской области, пришли из органов опеки, увидели, что у семьи многодетной крыша прохудилась, и говорят: „У вас недостойные для детей условия“. И забрали трех детей у непьющей семьи. Это как?»

Вместо того чтобы как минимум дать денег на ремонт крыши, а как максимум — прислать двух мужиков и починить, это еще дешевле будет. Что там нужно? Рулон рубероида, они еще 50 лет там проживут. Люди и в землянках жили. Прекрасно воспитывали здоровых детей. Что так безжалостно? Вот этого не должно быть. Нужно такую создать систему, в которой была бы презумпция сохранения семьи до последней возможности.

Сейчас в нашем детском доме живут двое мальчиков — временно. Семья неблагополучная, из-за этого неблагополучия дома случился пожар. Конечно, условия у нас здесь в детском доме на порядок лучше, чем дома, но они хотят к маме. Разве можно их этого лишать? Конечно, то, что они здесь у нас получают, они никогда не видели дома. И поэтому мы и с мамой стали работать — она пришла, посмотрела, как мы ёлку для детей организовали. Она прямо была в таком вдохновении! И видно, как в ней что-то человеческое просыпается. А дома обычно мат-перемат.

— Среди мер по сокращению социального сиротства практически никогда не звучит работа с кровными семьями. Она должна быть?

 — На первом. На первом месте, обязательно. Вообще, эту проблему нельзя разделять: сироты, полусироты, социальные сироты.

— У нас просто очень много детей в детских домах при живых родителях.

 — Тоже часто ведь это провоцируют сами роддома. Вместо того, чтобы мамочку, еще молодую, глупую, поддержать.

А почему? Бизнес. Они знают, что они малыша сейчас продадут, и им кое-что перепадет. Потому что все отказники до года тут же улетают, и частенько за рубеж. Поэтому и наседают на мамочек. Ну точно как в женских консультациях. Когда будете третьим беременная, знаете, что с вами будут делать в женской консультации? Будут наседать: «Зачем вам это надо?» Сильнейший аргумент. Нужно вновь перевоспитать всю эту гильдию людей, которые имеют допуск к беременным женщинам.

 — Это реально?

 — Безусловно.

 — Как?

 — Вводим специальный курс во всех медицинских вузах.

Ставим людей на преподавание, у которых в этом смысле с головой все в порядке. А можно еще и зарплату врачей сделать в зависимости от того, сколько детей, сколько абортов. Врачи должны всячески поддерживать рождение и ненавидеть детоубийство.

 — Не кажется ли Вам неправильной та последовательность, которую мы сейчас видим? Сначала закроем процедуру усыновления, а потом подумаем, какие принять меры. Может быть, стоило все наоборот сделать? Увеличилось количество усыновлений, сократился возврат, стало не хватать русским — закрыли иностранное усыновление.

 — Очень важно перекрыть систему коррупции. Так как большинство детей усыновляется именно в США, перекрытие этого канала сразу даст возможность русским усыновителям вздохнуть.

— А если есть ребенок, которого действительно не хотят усыновлять здесь?

 — Знаете, вообще американцы, по-моему, в прошлом году, у нас усыновили несколько сот детей.

 — Тысяч.

В 2011 году американцы усыновили 956 детей из России, в 2010 — 1016, в 2009 — 1432 — Данные Министерства образования РФ — прим. редакции

 — Несколько тысяч за год? Меньше. Полторы тысячи, кажется. В общем, я точной цифры не помню, но по сравнению с тем, что 230 с лишним тысяч только в сиротских домах — это мизер. Конечно, каждая жизнь драгоценна, но мы слишком много об этом говорим. Гораздо лучше говорить обо всех остальных. Как им улучшить жизнь настолько, чтобы они потом не попали в тюрьму?
Страна или семья?

— Пишу я завещание на случай собственной смерти. Что я предпочту в этом случае, если усыновить в России детей не захотят? Чтобы ребенок жил здесь в интернате или где-нибудь, допустим, в Соединенных Штатах в семье? Какой выбор бы сделали родители?

 — Понимаете, смотря в какой семье. Конечно, для многих русских Америка…

 — Не Америка. Семья.

 — Вообще, каждый народ состоит из семей. В прошлом году в американских семьях погибли более полутора тысяч детей от рук собственных родителей.

Не только русских детей там убили два десятка человек, а своих собственных. Эта цифра гораздо больше, чем российская. Поэтому тут, знаете, как попадешь. Это как в армию пойти. Для большинства армия проходит просто идеально, и люди вспоминают о ней как о славных минутах, часах и днях своей биографии, а для некоторых, к сожалению. недавно весть принесли, что опять четырех парней заморозили. Присягу принимали на морозе в легкой обуви. За это надо, конечно, под трибунал офицеров отдавать, безусловно, пока в голову не войдет, что присяга присягой, но нельзя на морозе в холодной обуви людей держать. Так безжалостно никто не поступает, только садисты.

А всяких тупостей в Америке не меньше, чем в России, уверяю вас. То же самое, потому что очень много проблем в Америке, которые не могут решиться никогда.

 — С теми же инвалидами, например. До западного опыта нам еще очень долго идти. Хотя бы на днях был этот совершенно страшный случай, где инвалида высадили из автобуса, и он замерз на остановке. Ему сначала пришлось ампутировать пальцы рук, несколько дней назад он умер. Полиция никак не помогла, хотя мать просила через диспетчерские объявить по трем маршрутам автобусов, что такой-то потерялся, его разыскивают. В Америке существует патрулирование улиц во время морозов, нет ли где людей, которым надо помочь.

 — Социальная опека в Америке и Европе несравненно выше нашей. Но не везде. Я думаю, в Гарлеме она отличается от Беверли-Хиллз, да и в Вашингтоне не в каждый квартал зайти-то можно.

Но я надеюсь, что эта буря, которая как бы столкнула власть в лице Думы и общество, которое готово бунтовать против власти по любому поводу, может быть, что-то положительное родит помимо шествий. Потому что, чем выражать таким образом любовь к детям, может быть, все-таки создать еще хотя бы одну приемную семью, и сделать пять человек детей счастливыми? Поэтому я надеюсь, что все-таки из этого выйдет некая польза.

Кто услышит?

— Многие более чем готовы к конструктиву, но ведь никто же не спросил людей, которые много лет руководят фондами усыновления, лечения детей-сирот, отказников, как сейчас исправить ситуацию с сиротами. Никто не спросил, никто не послушал и не пригласил. Вас кто-нибудь спрашивал, отец Димитрий, как нам правильно написать этот закон, чтобы у нас у сирот все было лучше? Александра Гезалова кто-нибудь где-нибудь спрашивает?

 — Когда президент России издал распоряжение о воссоздании института военного духовенства (кстати, как есть в Америке и в Европе и у нас было до 1917 года), тогдашний министр обороны тоже у меня ни разу не спросил, он решал сам.

У многих наших товарищей презумпция всезнайства, что: «Если у меня должность, то я знаю все», а если нужен какой-то специалист, то: «Так, кто у нас по детям, по женщинам? Лахова?» И совершенно не смотрят, какова вообще история вопросов с данным депутатом, какой у нее имидж и так далее. У нас всякие общественные организации и люди, которые в какой-то степени владеют темой, на периферии сознания людей, принимающих решения.

Но это не значит, что мы должны что-то узнать, когда оно само произойдет. Нет, надо все равно стараться.

Когда ко мне обратятся, я покажу три опыта. У меня три детских опыта, созданных по совершенно разным системам. Предложу, скажу: «Такой есть вариант, такой, такой». Еще есть идеи.

— Думаете, что спросят?

 — Не знаю, но 50 детей я выращу. У нас уже многие «путевку в жизнь» получили. Так что в этом смысле моя душа спокойна.

Можно показать, что в государственном детском доме детки в тюрьму выпускаются, а в нашем — в вуз. Может быть, государство заинтересуется: «Давайте вам денег дадим, а вы будете выпускать и остальных — хотя бы в колледж».

 — Какие у нас есть методы, помимо демонстраций и публикаций в средствах массовой информации? Как сказать: «Дорогие товарищи депутаты, у нас есть хороший опыт, мы понимаем, как все сделать. Послушайте нас».

 — Хорошо. А кто реально ходил к депутатам соответствующих комитетов по этому поводу?

 — Когда были первые пикеты у Думы во время первого, второго чтения, к Думе приходили многие люди, которые и работают в области усыновления, и сами являются усыновителями. И они приносили бумаги, документы, пытались отдать депутатам.

 — Дело вот в чем. В ситуации ажиотажа и противостояния, когда депутатов называют подлецами, уродами, негодяями, кто будет разговаривать? Это просто наивно. А вполне можно договариваться. Пришел: «Я такой-то, такой-то. Вас это реально интересует? Давайте поговорим, вот предложение, давайте попробуем». Депутату легче озвучить какие-то предложения.

 — И как, принимаются какие-то Ваши идеи?

 — Принимаются. Но, к сожалению, у нас такое государство, что очень многое тонет. Опять же, давайте все уедем в Америку и будем жить на всем готовом. Я, конечно, не поеду, потому что больше 10 дней не могу там выдержать. Я бы просто не смог. В разные годы, начиная с 1992 года ездил, для меня это не подходит.

 — У очень многих наших высокопоставленных чиновников в государстве уже давно основная часть семьи находится за рубежом временно или постоянно на обучении, на лечении.

 — Опять же, это их проблема. Все равно они не весь народ, хотя это определенный показатель. Но Тургенев много лет жил во Франции, а Гоголь — в Италии, и что, они перестали быть русскими писателями?

— Один ключевой чиновник в области проблем с детьми и усыновлениями рассказывает о том, как его приятно поразила медицина во Франции, когда у него родился ребенок: какое было внимание, насколько было дешевле рожать ребенка в элитной клинике во Франции, чем в элитной клинике в России, какое прекрасное там УЗИ было сделано и какой прекрасный уход. А потом он обещает, что в России уж нашим сиротам будет лучшее лечение и уход и условия — лучше, чем на Западе. Возникает чувство непонимания ситуации. То есть сначала он в отношении к себе хорошо и подробно аргументирует, как все хорошо во Франции, потом оказывается, что нет, наши дети пусть лечатся не там, а здесь.

 — Я, например, среди таких врачей бываю, которые являются превосходными специалистами. Я скорее доверюсь отечественному врачу, который, по крайней мере, мне все расскажет, чем какому-то немецкому доктору, у которого я не знаю, что на уме.

Мы касаемся таких тем, на которые мы не можем повлиять. Это зависит от сознания. Я считаю, что мы должны стараться влиять на то, что мы можем исправить, а все остальное — это опять какая-то маниловщина получится.

Могут ли в России усыновлять больше?

— Хорошо. Если говорить о том, что мы можем исправить: на Ваш взгляд, как сегодня нужно менять ситуацию с отечественным усыновлением? Вы несколько дней назад говорили о том, что материальная помощь семьям, усыновляющим сирот, может очень сильно изменить ситуацию.

 — Конечно. Дело в том, что приводят разные данные, что на каждого сироту государство тратит — может быть, это в разных регионах — от 25 тысяч до 30 тысяч рублей в месяц. И если из этих денег, допустим, 20 тысяч отдать усыновителю, а 5 тысяч отдать той структуре, которая будет контролировать усыновителей, — то можно подготовить специально обученный персонал, который не будет придираться к бумажке на полу, а будет смотреть в суть дела, в корень — есть ли любовь в семье.

Должны быть очень подготовленные психологи, которые сразу будут видеть, сканировать ситуацию в семье и предлагать помощь. За этой помощью должно быть еще более углубленное изучение семьи. Если нет любви, то надо прерывать эту ситуацию и искать другую семью.

Должна быть база данных не только детей, но и семей. Если этим заниматься, тогда у нас огромное количество людей станет усыновителями. Более того, они будут считать это своей работой. Усыновил трех детей — 60−70 тысяч получаю. Многие таких денег не видели в руках, и они вполне смогут на них жить. Ничего в этом нет плохого. Нет ничего тяжелее труда по воспитанию детей. Педагогический труд — самый тяжелый. Почему? Требует отдачи всего времени, всего образования и всего своего сердца, и нельзя отвлечься. Никаких отпусков. Отпуск — только когда ты спишь до тех пор, пока ребенок не заплакал.

Ничего плохого в этой материальной поддержке нет. Плохо только, что она маленькая. Пусть хотя бы она будет в размере того, что государство тратит. Но для этого нужно, чтобы чиновник, который на этом кормится, не мешал.

Я уже упоминал, что нашим приходом создано три типа детских домов. Один детский дом — очень дешевый, а другой — очень дорогой. А почему? А он сделан по типу государственного, но только качество воспитателей другое, поэтому мы достигаем определенных педагогических результатов. А так, он дороже всего, потому что врач нужен, медицинский младший персонал нужен, повара нужны, сторожа нужны. То есть огромное количество обслуживающего персонала. И потом, само здание содержать. Одно дело, маленькая семья — дай им квартиру трехкомнатную, а дети выросли — дай им пятикомнатную или семикомнатную, вот и все. Но это же не целый дом. А целый дом — тут тебе и крыша, и лед, и отопление, и освещение. Копеечка такая вылетает! Гораздо выгоднее делать именно такие семьи, и снабжать деньгами в том объеме денежной массы, которая уже тратится на сирот. А потом, какая экономия будет на тюрьмах! Потому что все эти интернаты не очень успешны в воспитании детей.

Я постоянно исповедую детей, которые живут в этих интернатах. 100% ругаются матом, 100% пьют, 100% курят, 100% воруют. Это я на исповеди такое слышу у ребят. Они понимают, что это плохо, но они живут в этой убийственной среде, а воспитатели смирились со своей беспомощностью.

— В системе.

 — В системе, где абсолютно никто этим не занимается.

— Как в этом случае избежать той ситуации, когда люди будут усыновлять детей только для того, чтобы поправить свое материальное положение?

 — Очень хорошо, пусть поправляют. Они идут добровольно на каторжный труд. Причем есть масса депрессивных городов, где вообще нет никакой работы, есть масса сельских населенных пунктов, где ничего нет, кроме пенсии бабушки — это живые деньги — и того, что выросло на огороде, никаких средств к существованию нет. А если они возьмут детей.

— Но должен быть психолог, который будет контролировать, чтобы в этой семье все было нормально и чтобы ребенок свое воспитание получал.

 — Да, должен быть психолог, куратор, у которого будет несколько семей и который будет этим заниматься — их вести, следить за развитием. Дневники, фотографии. Он — ответственный перед государством человек, чтобы там ничего не было дурного: чтобы там не было пьянства, чтобы было вполне приемлемое существование, как в России принято, без каких-то социальных патологий.

О возвратах

— А как быть с возвратами? У нас половина усыновлений заканчивается возвратами ребенка, и говорят, что это хуже, чем если бы не усыновили вообще.

 — Конечно, это хуже, но с чем связан возврат? Слава Богу, что возврат есть. В Америке тоже есть возврат, и даже есть специальные учреждения, куда, как в некоторый резервуар, русские дети сливаются. Но некоторые американцы даже идут на то, чтобы убить. Дело вот в чем. Нужно очень хорошо понимать и знать усыновителю, что будет происходить с его ребенком через месяц, через полгода, через года и дальше. Он должен быть к этому готов, он должен быть вооружен, тогда этого не будет. Потому что все зависит от того, какие удары жизнь наносила этому маленькому ребенку.

Ко мне обратилась одна женщина, она усыновила девочку. Девочка до 4 лет воспитывалась мамой, а мама была наркоманка, алкоголичка, проститутка, и жила тем, что содержала у себя на квартире притон. И сейчас девочка уже достигла 10 лет, и все это в ней расцвело вследствие ее детских впечатлений. Самый главный возраст, когда формируется человек, — до 4 лет. Она приходит ко мне и говорит: «Что мне делать?». Она в полной растерянности. А те, кто эту девочку давал, от нее все это скрыли. И она говорит: «Я больше всего обеспокоена вот чем: она же портит одноклассников в классе». Представляете, какой уровень социальной ответственности у этой женщины, которая усыновила бедную девочку?

Девочка умная, хорошо учится, но она ничего не может с собой сделать. Ей нужна серьезнейшая психологическая реабилитация очень хорошего специалиста, а не все психологи — это психологи. Есть обыкновенные глупышки с дипломами, вот в чем дело. То есть это очень серьезнейшее, ответственное дело. Да, возврат — это плохо, но, с другой стороны, это еще и школа для того мальчика или девочки (для мальчиков чаще), которых вернули. А у нас бывает так: усыновили одну нашу девочку, а потом она попросилась назад, — говорит: «У нас в доме лучше». Она сохранила добрые отношения со своим приемным отцом.

 — Одно дело, если это выбор ребенка, а другое дело.

 — Конечно.

 — А бывает так, что подумал: «Да ладно, я горы сверну, и с этим справлюсь, и с этим». Многие священники говорят: «Будете регулярно причащать ребеночка, ничего с ним не будет. Вся генетика, вся плохая наследственность, она вся в церковной жизни преодолеется».

 — Генетика здесь вообще ни при чем, абсолютно, это глупость. Самое главное — что запечатлено в душе. Недаром фашисты, которые воспитывали в «Гитлерюгенде» молодежь, принуждали мальчика выращивать кроликов, а потом каждый убивал своего кролика лично, чтобы в душе что-то, так сказать, умерло живое. Они этим достигали определенного результата. Это жизнь, это взрослые люди калечили детей. Есть такое противное словосочетание, как «индивидуальный подход». На самом деле, просто дитя нужно любить, и сделать для него не то, что все, что возможно, а даже больше того. И я заметил — 40 лет я этим занимаюсь, — что все, что ты вложил в дитя, даже если твой педагогический путь не увенчался успехом, даром не пропадет. Все равно это благо.

 — Деньги для многих семей — это проблема решается, по крайней мере, если мы говорим про две столицы. А усыновить ребенка или родить третьего ребенка, живя в двухкомнатной квартире, — это уже малореально.

 — Конечно, квартиры у нас слишком дороги.

О налоге и поддержке многодетных

— То есть в принципе, работающий человек, даже двое работающих супругов на квартиру себе заработать практически не могут. Особенно если они работают в бюджете: врачи, учителя и так далее.

 — А некоторые даже хорошие особнячки строят с обоями из кожи антилопы. В общем, недурно так — правда, безвкусица полная.

Тут вот в чем дело: конечно, нужна очень серьезная, продуманная программа. У нас все по-простому: если льготы, то всем. Миллиардер ты или пенсионер — всем автоматом. Слава Богу, миллиардер не ходит справки собирать.

У нас по сравнению с Европой и Америкой самая большая разница между самыми бедными и самыми богатыми. И один из способов это уравновесить — богатых понудить заботиться о следующем поколении россиян. Разработать такую шкалу, чтобы все, у кого нет детей или у которых мало детей, меньше трех, чтобы они помогали тем, у кого детей трое и больше.

— Если у них при этом доходы выше определенных?

 — Да. Это на мой взгляд. Какая зарплата считается у нас очень приличной? Допустим, 100 тысяч рублей. Со 100 тысяч пусть 5 тысяч отдает налог, а с 200 тысяч — 10, а с 300 тысяч — 15 или 30, и так далее.

С миллиардеров — побольше в этот фонд. И каждая семья, как третьего ребенка родили, так и начинают получать деньги из этого фонда. А потом уже — переходить к жилью.

— То есть, по сути, это не столько налог на бездетность, сколько налог на высокий доход?

 — У нас проблема, у нас миллионеры не хотят рожать детей. А они именно будут знать, что это помощь многодетным семьям. Представьте, простой мужик, плотник, сколько он своим топором-рубанком может заработать, если у него пять детей?

 — То есть, по сути дела, предлагается не столько налог на бездетность или малодетность, сколько на то, чтобы после определенного высокого уровня доходов шел бы целенаправленный налог на многодетные семьи и семьи усыновителей? Чтобы это был какой-то целенаправленный налог?

 — Да, я считаю, что это должно стать — это не моя идея, а Ивана Ильина — национальной идеей, нашей идеей. Те, кого нам дал Бог, мы должны вырастить и сделать полноценными гражданами, а тех, кто болен, вылечить, инвалидам всем — обеспечить труд. Каждый из них, кто захочет, должен получить высшее образование. Сейчас человек вполне может работать на компьютере, даже если он недвижим. Если у него не работают руки, то работают мозги, а если у него с головой не очень хорошо, значит, дать ему какую-то моторную работу. То есть этим нужно целенаправленно озаботиться и решать проблему. Увидеть, как говорили наши писатели, маленького человека. Вот это цель, а не просто во что бы то ни стало содрать еще с кого-то дополнительные деньги.

Я понимаю русского чиновника, и знаю, как он бескорыстно любит деньги, это мне известно, поэтому я даже ничего не отнимаю из бюджета, предлагаю именно то, что уже есть, но плохо работает, предлагаю это переформатировать.

Я вижу, что в армии то же. Была армия большая, но недееспособная, сделали поменьше, но она уже становится более боевитой. Это правильно. Так же и здесь. Если мы занимаемся государственным попечением о сиротах, мы должны выращивать таких ребят! Сделать из них всех офицеров. Это же была бы элита. Научить их языкам, музыке, танцам, физической подготовке, любви к Родине. Чего они все с 10 лет курят-то?

 — Тех из них, кто здоровы. Другую часть как-нибудь хотя бы вылечить.

 — Все можно сделать, только нужно отношение к человеку не по анкете, а посмотреть на него, обнять, заглянуть в глаза, поговорить, обследовать. Им нужно заниматься, нужно очень глубокое, душевное, сердечное внимание. Нужно, чтобы это было не на словах.

 — «Да мы да наших детей вырастим, и вообще….».

 — Да.

Широка страна моя.

 — Отче, а Вам не обидно, что в такой огромной и богатейшей стране, как Россия, по уровню жизни и сирот, и детей вообще, мы не можем дотянуть до каких-то крохотных европейских или восточных стран, в которых нет и 10% тех богатств, которые есть у нас? Не обидно, что где-то в какой-то крохотной Финляндии или в Ливии до войны проблемы решены значительно лучше, чем могли бы быть решены у нас?

 — Во-первых, я абсолютно точно знаю, что большинство стран достигли такого уровня ценой потери части своего суверенитета, поэтому я предпочитаю жить победнее, в обуви ходить похуже, купаться в своем море, а не в Адриатике, но хочу чувствовать себя в свободной стране.

Несмотря на все наши проблемы, я здесь живу давно, вдвое дольше, чем Вы, поэтому и историю вопроса знаю. Прямые мои предки весьма пострадали, некоторые погибли, но тем не менее я прекрасно понимаю, что я живу в гораздо более свободной стране, чем любая страна Европы и те же пресловутые Соединенные Штаты Америки.

Я могу с Вами говорить о чем угодно, и ничего, кроме воспитания, не стесняет моих выражений. В Америке на очень многие темы люди могут говорить только шепотом. Я с этим сталкивался постоянно, даже когда едешь с ними в автомобиле. Я говорю: «Когда мы с тобой в машине, чего ты шепотом?». Самоцензура. Поэтому мне здесь комфортнее. Мне те правила игры чужды. Может быть, поздно. Будь мне 20 лет, я бы приспособился.

— Нет, вопрос не в комфорте, вопрос просто в качестве жизни, в количестве пандусов хотя бы.

 — Количество пандусов — это дело, конечно, наживное, но я считаю, что отделаться от людей пандусами — этого недостаточно.

 — Это целая система поддержки.

 — Нужно менять сознание нашего государственного человека, что народ существует не для того чтобы ему досаждать, а чтобы ему было кому послужить. Он сам должен построить свое существование. Нужно специально проводить для всех такой тренинг. Как хороший врач? Он поговорит, и у человека давление уже упало до нужного уровня. Вот что требуется.

О том, как сирот лишили льгот.

— Понятно. Вопрос, который затрагивает Вас, наверное, практически напрямую в связи с тремя детскими домами. Сейчас в новом Законе об образовании у сирот отобрали право на льготное поступление. Раньше инвалиды и сироты поступали вне конкурса при положительном общем балле, сейчас осталось это только у инвалидов, у сирот этого права больше нет, они поступают на основании общего конкурса. При этом, как известно, справку об инвалидности у нас получить гораздо легче, чем справку о сиротстве. Делились со мной этим наблюдением многие сотрудники приемных комиссий. Как Вы можете прокомментировать эту ситуацию?

 — Я надеюсь, что в приемных комиссиях найдется достаточное количество порядочных крещеных людей, которые сохранят эту льготу для них. То есть, если сирота напишет в анкете, что: «У меня нет ни отца, ни матери, воспитывался в детском доме», они пойдут ему навстречу.

— Но теперь же ЕГ, теперь на встречу не пойти. В вузах должны смотреть только одно — проходит по конкурсу или не проходит. Сейчас же в вузах экзамены не принимаются.

 — Разумеется, это печально, что говорить.

— То есть, с одной стороны, мы вроде как заботимся о сиротах, а с другой стороны, поступают с ними.

 — Я не изучал этот вопрос. Надо, опять же, дойти до человека, который разрабатывал, сказать: «Ты можешь объяснить, с чем это связано?».

— Человек, который разрабатывал, объяснил таким образом, что многие сироты плохо социализированы, поэтому они поступают в вуз, допустим, с низким достаточным баллом, а потом они все равно после 1−2 курса вылетают, потому что учиться не умеют. Поэтому пусть они поступают на общих основаниях и доказывают, что они действительно могут в этом вузе учиться. Такое объяснение было дано этой поправке.

 — То, что сироты очень плохо социализируются в государственных домах, — это факт. Мой опыт тоже об этом говорит. Это самая большая проблема. Такое есть. Мне неизвестна статистика. По науке, по статистике, 10% социализируются. Может быть, всех остальных можно было бы потерпеть в течение семестра. Во всяком случае, я бы оставлял сиротам такие преференции.

— Получается наоборот. Если к этому добавить еще количество судов по квартирам, по тому, как сироты пытаются в очень трудном процессе как-то отсудить себе право на то, чтобы получить свою квартиру, положенную им, так как они из детского дома.

 — Из-за такой слабой социализации для них это практически невозможно, если они не найдут взрослого человека, который, как теперь говорят, впряжется за них. Это совершенно так. Как большинство населения нашей страны вообще не понимают, что такое голосование, куда, за что, ничего в этом не понимают. Происходят некие автоматические вещи.

— Получается, что человек выброшен за борт жизни, что и раньше было по окончании детского дома. Сейчас последней зацепки лишили. Раньше хоть в вуз как-то можно было поступить, зацепиться, жить в общежитии, пока ты ждешь квартиру. Все, не нужны?

 — Вуз — это очень серьезное дело. Да, это очень печально, но я не могу, к сожалению, заниматься всем. Поэтому я взвешу и постараюсь поучаствовать в том, что мне по силам и где есть хотя бы какая-то перспектива что-то подправить.

 — И Ваших выпускников это тоже будет затрагивать.

 — Нет, мои выпускники учатся в моей школе, которую тоже создал я, и я же частично финансирую. Но все же нашей школе государство теперь какие-то деньги дает. Поэтому я надеюсь, что мы их социализируем в нужной степени.

С другой стороны, мы видим каждого, и, в общем, мы не собираемся их так бросать даже после 21 года, если они сами этого не пожелают.
Опека, оружие и защита семьи

 — Вопрос по поводу социального патронажа органов опеки и призыва. Можете рассказать подробнее, Вы предлагали с оружием сопротивляться?

 — В нашем обществе, видимо, как в Америке — сильнейшее лобби производителей оружия, мощнейшее, поэтому отменить Конституционное право каждого американца иметь ружье и пистолет не получается, лобби мощнейшее. Видимо, хотят у нас тоже устроить рынок, тем более горит рынок с табаком, сейчас с алкоголем немножко поприжмется, может быть, хотят тут рынок оружия устроить.

Я всегда был противником раздачи населению пистолетов, автоматов, гаубиц и прочего, потому что если у нас 80% всех убийств, говорят, происходит от кухонного ножа, то потом будет от пистолета Макарова. Поэтому я был противником.

— А вломился кто-нибудь в квартиру или в дом, у него пистолет есть, он вооружен, а я против него чем? Табуреткой?

 — Это сказки из боевиков. Во-первых, никто с пистолетом в квартиру не вламывается, только пьяные люди, поэтому, если у вас металлическая дверь, он ее никогда не сможет открыть, это все глупости. А потом, если у вас пистолет и вы не умеете на очень хорошем уровне стрелять, то вы уже убиты. Потому что если у вас пистолет, он все равно стреляет, а если у вас нет пистолета, он может и не стрелять. Пистолет для того, кто его имеет, — это источник повышенной опасности. Поэтому с пистолетом ходить, и также в уличных драках, упаси Бог, оказаться с пистолетом. Поэтому я был противником.

Но как-то в передаче «Беседа с батюшкой», когда мне кто-то позвонил опять по этой теме — когда очередная волна поднялась из Совета Федерации, я сказал такую фразу, что я был раньше против, а сейчас я уже задумываюсь, вообще, может быть, нам уже пора вооружаться, потому что мы все являемся заложниками ювенальной юстиции.

 — Все-таки опека, наверное, еще пока, а не ювенальная юстиция?

 — Бывает, приходят некие, и тогда придется защищать свое жилище, и что тогда, может быть, и нужно палить. Это некоторая шутка такая.

 — Гипербола.

 — Некоторым уже понадобилось объявить, что я призываю стрелять в чиновников и так далее. А я сказал это, чтобы заострить эту проблему. Народ и так у нас в не очень спокойном социальном состоянии, и что все эти изъятия детей могут спровоцировать, сдетонировать. Это очень опасно. Те, кто этим занимается, думают на этом делать деньги, они являются, мне кажется, врагами государства, и могут спровоцировать революционную ситуацию.

Бывает ли изъятие на пользу?

— А есть такие случаи, в которых все-таки для ребенка полезно его изъятие из семьи?

 — Не только есть, а таких случаев больше, чем 90%, и в этих 90% это изъятие обычно происходит запоздало.

Допустим, семья двух наркоманов, причем продвинутых, лет по пять сидят на героине. Ребенок подвергается ежедневной опасности, потому что его начинают приобщать. Но ведут себя тихо, и никто об этом не знает.

А, кстати, часто бывает, что, допустим, милиция ими занимается, а бывает, что они еще и являются осведомителями. Тогда вообще на детей все равно наплевать. «А, это наши люди». Они кого-то сдают, а то, что с ребенком происходит, их не волнует, у каждого своя работа.

Поэтому нужно все неблагополучные семьи ставить на учет, наблюдение, ими заниматься. Но, к сожалению, очень часто бывает, что после одного посещения принимается скоропалительное решение об изъятии, я много знаю таких случаев.

Да и у органов опеки не так-то много средств для того, чтобы помочь человеку. У них тоже нет фонда, с помощью которого можно помочь в лечении человеку, еще в каких-то вещах, ту же крышу починить.

 — То есть сейчас много ситуаций, когда из-за дырки в крыше детей изымают, хотя можно было бы помочь нормальной семье, а есть много ситуаций, когда не связываются, потому что или информаторы, или ведут себя тихо, или статистика в этом месяце закрыта и ее повышать не надо?

 — Не знаю, может быть, я просто статистику не знаю, но ситуация многообразна. Я в этом абсолютно четко убедился, что большинство изъятий не только оправданны, они необходимы, это единственный вариант. Но, к сожалению, куда дети изымаются-то? В государственный детский дом, который доказал свою недееспособность. Нужно другую систему создавать.

— Какую?

 — Маленьких приемных семей обязательно с государственным контролем, со специально подготовленным персоналом.

 — Отец Димитрий, а как вы относитесь к тенденции укрупнения детских домов, когда закрываются маленькие, достаточно благополучные детские дома, и объединяются в один большой?

 — Отрицательно. Я вообще против всякого укрупнения.

Для меня это очень большая скорбь, потому что большие собрания детей больше похожи не на детское учреждение, а на сумасшедший дом. Никакой вдумчивый педагогический процесс осуществлять там невозможно.

 — Получается, что процесс идет обратный тому, каким он должен быть?

 — Да.

Вести диалог и работать самому

 — Можем закончить на какой-нибудь оптимистической ноте?

 — Оптимистическая нота такая, что Господь нам повелел являть свою любовь к ближнему. А ближний — это кто? Тот, до кого ты рукой можешь дотянуться. Поэтому если каждый этим озаботится — жить не на свой карман, а как-то посмотреть пошире, — то у нас все проблемы решатся моментально в течение месяца.

А так как мы все привыкли уповать исключительно на верховную власть, просто привыкли, нас к этому приучили, то, конечно, этот процесс будет очень медленным. Сейчас без власти в стране радикально что-то решить, конечно, невозможно, и нужно этот диалог вести, но все-таки нужно обязательно делать что-то и самому.

— То есть развивать эти горизонтальные связи?

 — Обязательно, да. Можно создавать общественные организации из двух-пяти человек. Допустим, мы создали такую с одиозным названием «Опека». Занимаемся с социально убитыми семьями. Приходим в семью, смотрим, что нужно.

 — Есть реальные результаты?

 — Видим, что маму нужно вылечить от алкоголизма, — мы этим занимаемся. Сейчас двоих детей взяли, чтобы родители пока сделали ремонт после пожара. Мы им реально помогаем. Третьей матери покупаем дом. Что-то малое, что можем сделать. Дайте триллион долларов, мы и его освоим.

 — Понятно. Спасибо большое, отец Димитрий.

 — Пожалуйста, Анечка, и Вам спасибо, что на нас потратили время.

http://www.pravmir.ru/protoierej-dimitrij-smirnov-na-vse-est-dengi-v-strane-krome-detej/