 |
| Православие и Мир | Протоиерей Игорь Гагарин | 07.09.2012 |
О том, как объяснить подростку, что быть «рабом Божиим» не унизительно, почему страшен ад и о чем рассказывает русская литература, в своей статье рассказывает опытный педагог протоиерей Игорь Гагарин.
1.
Литература и вера — вещи несовместные?
Когда после десяти лет работы в школе я стал православным священником, это было большой неожиданностью для многих, особенно для родителей моих учеников, в большинстве своём тогда неверующих. И вот однажды, при встрече, один из них с некоторым вызовом спросил меня:
— Как же вы могли так изменить тому делу, которому служили столько лет! Какая беспринципность с вашей стороны!
— В чём же здесь измена и беспринципность? — удивился я.
— Ну, как можно было учить детей одному, а потом начать проповедовать другое, совершенно противоположное?!
Я ответил, что, напротив, мне сейчас очень трудно представить себе, как можно год за годом преподавать русскую классическую литературу и не стать при этом верующим человеком. Как можно читать Достоевского, Толстого, Чехова, Бунина. и не обратиться к Богу?!
Конечно, здесь я несколько преувеличиваю. Знаю тех, кто любит русскую словесность, много и углублённо читает и остаётся неверующим. Всё не так просто. И всё же для тех, кто «алчет и жаждет правды», уроки литературы могут стать ярким указателем пути к тому единственному источнику, где только можно утолить эту жажду. Эти уроки открывают огромные возможности как учителю, если он верующий, так и священнику, приходящему в школу к детям.
Как говорить ученикам о Боге?
При каких условиях вообще можно говорить с человеком о Боге? Что нужно, чтобы этот разговор не стал «метанием бисера перед свиньями»? На мой взгляд, это возможно в том случае, если человек, во-первых, задумывается над вопросом о смысле жизни, и, во-вторых, стремится стать лучше, чем он есть. Если этого нет, серьёзный разговор о Боге, о вере, о Церкви вряд ли будет возможен.
Очень красноречиво рисует такую ситуацию Евангелие:
«И когда пришел Он в храм и учил, приступили к Нему первосвященники и старейшины народа и сказали: «Какой властью Ты это делаешь? И кто Тебе дал такую власть?» Иисус сказал им в ответ: «Спрошу и Я вас об одном; если о том скажете Мне, то и Я вам скажу, какою властью это делаю. Крещение Иоанново откуда было: с небес или от человеков?» Они же рассуждали между собою: «Если скажем: «С небес», то Он скажет нам: «Почему же вы не поверили ему?» А если сказать: «От человеков», — боимся народа, ибо все почитают Иоанна за пророка». И сказали в ответ Иисусу: «Не знаем». Сказал им и Он: «И Я вам не скажу, какою властью это делаю».(Мтф.21:23−27)
На первый взгляд, при чём здесь Иоанн Креститель? Какая связь между двумя вопросами? А связь прямая.
Если вы не чувствуете в себе жажду обновления, если вы довольны собой и ничего не хотите в себе менять (а именно об этом проповедовал Предтеча), Благая Весть не может быть вами услышана.
Ставятся ли эти вопросы пред нашими школьниками? Есть ли специальный предмет, на котором поднимались бы и решались эти самые важные на свете вопросы: Для чего пришёл я в этот мир? В чём цель и смысл моей жизни? Что такое человек, и каким должен он стать, чтобы действительно называться человеком?
Специального такого предмета в наших школах нет, и я не уверен, что это плохо. Самые важные вещи требуют очень тонкого и деликатного подхода. Не обо всём можно говорить «в лоб». Никто ведь не любит, когда ему лезут в душу. Но, тем не менее, в школе говорить об этом можно и должно. И наиболее удобно и уместно вести разговор о смысле жизни и о высшем призвании человека на уроках литературы.
Можно, конечно, прямо говорить человеку: «Делай так, потому что это хорошо, и не делай эдак, потому что это плохо». Даже если это будет не голословно, даже если это будет очень убедительно аргументировано, едва ли проникнет оно глубоко в юное сердце, которое обычно сопротивляется любым истинам, навязанным ему извне, какими бы правильными они ни были. «Не учите меня жить!" — одно из любимейших выражений подростков и юношей всех, наверно, времён.
Иное дело, когда мы имеем возможность посмотреть на проявления добра и зла со стороны, наблюдать за тем, как эти вечные вопросы решаются в жизни другого, пусть даже вымышленного героя и, соотнося это с личным опытом, принимать какие-то решения, делать жизненно-важный выбор, о котором знаем только мы.
Есть в Священном Писании очень яркий эпизод, хорошо иллюстрирующий сказанное. Эпизод этот всем нам известен. Царь Давид, воспылав страстью к Вирсавии, жене военачальника Урии, совершает сначала прелюбодейство, а затем и убийство.
«И послал Господь Нафана, пророка, к Давиду, и тот пришел к нему и сказал ему: «В одном городе были два человека: один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькой и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь. И пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему». Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: «Жив Господь! Достоин смерти человек, сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, за то, что он сделал это, и за то, что не имел сострадания». И сказал Нафан Давиду: «Ты — тот человек, который сделал это"(2 Царств. 12:1−7).
А теперь представим себе, что пророк Нафан не стал бы рассказывать Давиду никакой притчи, а просто «прямым текстом» обличил бы его, без обиняков назвав вещи своими именами. «Ты, дескать, Государь, виновен в прелюбодействе и убийстве». Имело ли бы его обличение такую силу?
Да ведь Давид и сам знал, что не прав, знал, что нагрешил. Однако большая разница между «осознать» и «ощутить сердцем». Одно дело понять, что виноват и другое — ужаснуться содеянному и пережить глубокое раскаяние. Поэтому именно искусство, и прежде всего искусство слова, способно бывает пробудить мысль и совесть там, где ничто другое пробудить её не может.
Ещё и в советские времена уроки литературы для многих учителей были не только уроками изящной словесности, но и уроками нравственности. Сейчас мы можем больше. Теперь мы можем говорить с детьми не только о добре и зле, но и о Том, Кто является источником и первопричиной всего доброго и истинного.
2.
Сегодня мы часто говорим, что без знания основ православной культуры невозможно вообще понимание русской культуры, которая неотделима от православия. Мир Пушкина, Гоголя, Достоевского и других гениев нашей литературы не раскроется для человека во всей полноте без понимания главных истин нашей веры. Это, конечно, совершенно справедливо, но мне хочется взглянуть на это с другой стороны.
Некоторые истины нашей веры бывают при первом знакомстве с ними молодого человека не просто не поняты им, но встречены «в штыки», так как противоречат многим стереотипам, прочно закрепившимся в его душе. И вот тут-то на помощь может прийти художественная литература. Мне хочется привести несколько примеров из своего опыта работы с подростками и юношами, когда именно на материале литературных произведений удавалось изменить их отношение к некоторым христианским ценностям, которые этими детьми вовсе не воспринимались как ценности, и отношение к ним было скорее негативным.
3.
«Я — „раб Божий“?!»
Очень многим молодым, да и не только молодым, людям не нравится выражение «раб Божий». И это психологически очень понятно. С младенчества любое рабство воспринимается как нечто ущербное, унизительное.
Противостоит этому слову в нашем языке слово «свобода». Тут — другое дело! Был в советские времена даже фильм с красноречивым названием: «Это сладкое слово — свобода». Действительно, слово «сладкое», притягательное, волнующее. А слово «рабство», напротив, разумеется, горькое и отталкивающее.
Свободолюбие, присущее юности, протестует против любого рабства. И потому так часто приходится нам слышать в молодёжной аудитории вопросы: «А почему мы должны быть рабами Божиими?» «Почему Бог хочет видеть в нас рабов?» Быть «чадами Божиими «, «друзьями Божиими» молодые люди согласны. Но «рабами». «Это так унизительно!»
Можно, конечно, заметить, что и сам Господь однажды сказал ученикам: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего». (Иоан.15:15) И чадами Своими Он тоже называет верующих в Него. Но, тем не менее, христиане по-прежнему не стыдятся именовать себя «рабами Божиими».
Как-то в разговоре со старшеклассниками как раз на эту тему, я предложил им вспомнить начало стихотворения М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта». Поскольку оно входит в программный список стихотворений, обязательных для заучивания наизусть, многие его помнят.
Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой.
Сразу спрашиваю у ребят, как им кажется, унижают ли Пушкина первые строки лермонтовского стихотворения или, напротив, возвышают? Понятно, ни у кого нет сомнений в том, что в таком обращении к памяти убитого поэта нет ничего унизительного.
— Но ведь Лермонтов называет его «невольником», то есть рабом!
— Да!- отвечают ребята, — но ведь не просто «невольником», а «невольником ЧЕСТИ»!
— Так, значит, выходит, не всякое рабство плохо. Быть «рабом чести», получается, вовсе не унизительно.
С этим, как правило, никто не спорит. Тогда спрашиваю, унизительно ли быть рабом Истины, Добра и Красоты?
Такой поворот для ребят бывает неожиданным. Все соглашаются, что быть таким невольником не менее достойно, чем быть «невольником чести». Но ведь для нас, христиан, Бог есть Истина, Бог есть Любовь, Бог есть Красота!
Оттолкнувшись от этого, можно выстроить беседу об истинной свободе, как её понимает христианство и показать стремящимся к ней юношам, что только «где Дух Господень, там свобода» (1Кор. 3. 17). Но сначала говорим о рабстве, столь ненавистном каждому из нас. Что такое рабство? В чём оно обычно выражается?
В ходе беседы выясняем, что главным образом рабство выражается в служении своему господину и в полной зависимости от него. Первое, служение, более подчёркивается словом «раб», а второе, зависимость, — словом «невольник». Задаём вопрос ребятам, а может ли в нашем мире человек никому и ничему не служить и не принадлежать? Беседуя, приходим к выводу, что человек всегда хоть чей-то да раб! И «господином» ему может быть всё, что угодно. Здесь и эстрадный кумир, и алкоголь, и наркотики, и похоть, и деньги. и многое другое.
Совершенно справедливо говорит об этом римский мыслитель Сенека: «Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия и все у страха». Постыдность служения всему этому, зависимости от таких вещей очевидна.
Есть и другие формы рабской зависимости, которые выглядят более привлекательно и благородно: служение семье, науке, искусству, своей профессии и пр. Но, вглядевшись, увидим, что и такое рабство тоже принижает человека. Когда же кто-то утверждает, что никому он не раб, что «сам себе он господин», то такой вид рабства ничем не лучше остальных.
Но очевидно и другое. Подлинным господином, подлинным хозяином человека может быть кто-то один или что-то одно. Хорошо сказано об этом в Евангелии:
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному будет усердствовать, а другим — пренебрегать» (Мтф. 6:24).
Не хочешь служить этому «господину»? Переходи к другому. Никому не хочешь служить? Не выйдет! Кому-то да придётся! И нет иного способа освободиться от ненавистного хозяина, как только отдать себя в рабы более сильному.
Становясь рабом Божиим, рабом Истины, Любви, Красоты, человек перестаёт быть рабом кого бы то ни было и чего бы то ни было. Только будучи Рабами Божиими становимся мы подлинно свободными людьми. В той мере, в какой становится человек рабом Божиим, в той не будет он уже больше рабом никому и ничему на свете.
4.
Свобода. Слово действительно сладкое для сердца молодого человека. Но, говоря о свободе, придётся говорить и об ответственности. Одного без другого не бывает.
Ответственность же предполагает и возможность НАКАЗАНИЯ. Вот уж это слово точно не сладко и не притягательно. И уж тем более никого не вдохновляет разговор об аде, о вечных муках, о геенне огненной. Как всё это совместить с бесконечным милосердием Божиим?
Логика такова: если есть Бог и если Он есть Любовь, то не может быть ни ада ни вечных мучений. И, конечно, утверждающие это были бы правы, если бы мы понимали ад как некий вечный концлагерь, некую камеру пыток, где грешников будут истязать в наказание за грехи. И совсем иначе начинает видеться суть наказания, когда на помощь приходит наша литература.
В романе Ф.М. Достоевского из уст умирающего старца Зосимы звучат такие слова: «Отцы и учители, мыслю: „Что есть ад?“ Рассуждаю так: „Страдание о том, что нельзя уже больше любить“. Раз, в бесконечном бытии, неизмеримом ни, временем ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: „Я есмь, и я люблю“. Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой, а для того дана была земная жизнь., и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило. Говорят о пламени адском материальном: не исследую тайну сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо. в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная. Да и отнять у них эту муку духовную невозможно, ибо мучение сие не внешнее, а внутри их».
Конечно, можно возразить, мнение Ф.М. Достоевского не является учением по этому вопросу Церкви. Но Церковь ведь и не имеет своего конкретного учения о характере вечных мучений, что и понятно: жизнь за гробом — великая тайна. Эта тайна лишь немного была приоткрыта некоторым святым, свидетельства которых Церковь бережно хранит.
Что же касается мыслей, высказанных героем Ф.М. Достоевского, то они не являются плодом его творческой фантазии. Примерно это же говорит преподобный Исаак Сирин:
«Говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичом любви! И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучение вящщее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна никому такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией.. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших свой долг».
Препятствия для юношеской веры
Такие примеры с одной стороны помогают снять одно из острейших противоречий, мешающих юношеской вере. Ребята видят, что адские муки вовсе не противоречат бесконечной божественной любви. Но с другой — остаётся непонятным, каким это образом любовь может причинять кому бы то ни было страдание.
И здесь снова на помощь приходит русская литература, а конкретнее — тот же Ф.М. Достоевский.
В романе «Преступление и наказание» есть очень красноречивый эпизод, который я всегда использую в беседе со старшеклассниками. Герой романа, Родион Раскольников, уже совершил своё преступление. Как все мы знаем, убийство старухи — процентщицы было заранее обдумано и оправдано в глазах преступника тем множеством добрых дел, которые он сможет сделать, завладев деньгами убитой, жизнь которой, уверен Раскольников, не приносит никому пользы, а напротив огромный вред. Всё очень точно рассчитано, тщательно обдумано и, как мы знаем, преступление совершается.
А затем наступает наказание. И наказанием является не тот каторжный срок, к которому в конце концов присудили убийцу. На каторге-то наоборот пришло облегчение. Наказанием стала та внутренняя душевная мука, которая совсем не входила в расчёты убийцы, расчёты, казавшиеся такими точными и безошибочными.
То, что происходит в душе Раскольникова, иногда называют муками совести, но это не совсем верно. Сам он довольно точно позже определит суть произошедшего с ним: «Я себя убил, а не старушонку». А если точнее, то убил в себе самое главное — способность любить.
Более всего на свете были дороги его сердцу мать и сестра Дуня. И на преступление он пошёл во многом ради них, видя безысходность их положения, желая в числе других благодеяний и их вывести из того жизненного тупика, в котором они оказались. И вот их встреча через несколько дней после преступления:
«Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как мёртвый; невыносимое внезапное сознание ударило в него как громом. Да и руки его не поднимались обнять их: не могли. Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали. Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке».
Какая яркая и убедительная иллюстрация к словам преп. Исаака Сирина! Встреча с самыми дорогими людьми оказывается невыносимо мучительной для человека, разрушившего, расколовшего (не отсюда ли фамилия героя?) свой внутренний мир преступлением заповеди Божией. И чем сильнее любят они своего сына и брата, тем болезненнее для него общение с ними. Какова же будет в таком случае встреча с Тем, Кто любит в миллионы раз сильнее, Кто Сам есть Любовь.
5.
«БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ»! Наверное, это главная, самая важная тема любой Евангельской проповеди, которая в свою очередь включает более конкретные темы: любовь Бога к человеку, любовь человека к Богу, любовь человека к человеку. Каждый хочет любить и быть любимым. Счастлив, у кого это есть, но много ли на свете таких счастливцев! Многие, очень многие ощущают себя в этом мире одинокими, никому не нужными, никем не любимыми.
Бог есть любовь
С одной стороны им можно повторить слова подвижника девятнадцатого столетия Георгия Затворника: «А разве есть у нас заповедь, чтобы нас любили? У нас есть заповедь, чтобы мы любили!» Надо «любить, а не искать любви», как сказано в одной древней христианской молитве. Где, однако, взять сил на такую любовь, если сам ты никем не любим?
Но это неправда! Человек всегда любим, хотя не всегда об этом знает. Любим Господом! И долг Церкви, долг каждого христианина открыть эту любовь тем, для кого она скрыта. А скрыта она бывает не только для неверующих, но порой и для верующих. Знать-то о ней все мы знаем, но ощущаем ли эту Божественную любовь, по сравнению с которой любая другая, даже самая сильная человеческая любовь — лишь слабый отблеск?
Может быть, важнейшей задачей духовной жизни человека и является реальная встреча с Любовью Божией. Может быть, до тех пор, пока не ощутит человек себя любимым Господом, не сможет он по-настоящему любить ни Бога, ни ближнего. И наоборот, ощутив любовь Божию, уже не сможет сам не любить.
Не оттого ли всё зло, все разделения этого мира, что не знают люди любви Божией? Ведь даже ощутив себя любимым другим человеком, мы порой преображаемся и совсем иными глазами видим всё вокруг.
Говоря об этом со старшеклассниками, я обычно привожу очень яркий эпизод из «Анны Карениной» Л.Н. Толстого. Один из главных героев романа, Константин Левин, объясняется с девушкой, Кити, которую любит, но которая уже в прошлом отказала ему, и на любовь которой он уже совершенно не надеется. И вот, совершенно неожиданно, он узнаёт, что в сердце Кити произошла перемена, и что она тоже любит его и желает быть с ним. Следующие за этим страницы романа я считаю одним из лучших описаний счастливого человека, которые только есть во всей мировой литературе. Что же происходит с ним?
Л. Толстой гениально ярко и убедительно показывает, что человек, ощутив себя любимым, смотря вокруг себя, видит всё совсем не таким, каким виделось оно до этого. Встреча с каждым человеком становится открытием: какой же это прекрасный и достойный человек, и как же он этого не замечал раньше! Обычно мы на уроке перечитываем эти страницы целиком, здесь же приведу лишь несколько маленьких отрывочков.
«Они приехали в заседание. Левин слушал, как секретарь, запинаясь, читал протокол, которого, очевидно, сам не понимал; но Левин видел по лицу этого секретаря, какой он был милый, добрый и славный человек».
Присутствуя при довольно резком и язвительном споре между членами заседания, «Левин слушал их и ясно видел, что ни этих отчисленных сумм, ни труб, ничего этого не было и что все они вовсе не сердились, а что они были все такие добрые, славные люди, и так всё это хорошо, мило шло между ними. Никому они не мешали, и всем было приятно».
Левин встречается со своим знакомым, к которому до этого испытывал некоторую неприязнь, но вот теперь он «никак не мог понять и вспомнить, чем он был недоволен в Свияжском, чего он искал от него. Он был умный и удивительно добрый человек».
В конце этого счастливого дня герой возвращается в гостиницу. «Не спавший чередовой лакей зажёг ему свечи и хотел уйти, но Левин остановил его. Лакей этот, Егор, которого прежде не замечал Левин, оказался очень умным и хорошим, а главное, добрым человеком».
Ночью, в своём номере «в четвёртом часу он услыхал шаги по коридору и выглянул в дверь. Это возвращался знакомый ему игрок Мяскин из клуба. Он шёл мрачно, насупившись и откашливаясь. „Бедный, несчастный!“ — подумал Левин, и слёзы выступили ему на глаза от любви и жалости к этому человеку».
Дальше читаем, как, ощущая себя любимым той, которую он любил, «Левин. чувствовал себя совершенно изъятым из условий материальной жизни. Он не ел целый день, не спал две ночи, провёл несколько часов раздетый на морозе и чувствовал себя не только свежим и здоровым как никогда, но он чувствовал себя совершенно независимым от тела: он двигался без усилия мышц и чувствовал, что всё может сделать, он был уверен, что полетел бы вверх и сдвинул бы угол дома, если б это понадобилось».
«И что он видел тогда, того после уже он никогда не видал. В особенности дети, шедшие в школу, голуби сизые, слетевшие с крыши на тротуар, и сайки, посыпанные мукой, которые выставила невидимая рука, тронули его. Эти сайки, голуби и два мальчика были неземные существа. Всё это случилось в одно время: мальчик подбежал к голубю и, улыбаясь, взглянул на Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул, блестя на солнце между дрожащими в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба и выставились сайки. Всё это вместе было так необычайно хорошо, что Левин засмеялся и заплакал от радости».
Казалось бы, ну, причём здесь все эти чиновники, лакеи, школьники, голуби и даже свежеиспечённые булки? Твои отношения с любимой девушкой — да, тут понятно! Этому можно радоваться и даже плакать от счастья. Но в описанном отрывке героя приводят в восторг вещи, которые к его любви никакого отношения не имеют!
Можно конечно говорить, что такой человек просто не совсем здоров, нетрезв, что он, опьянённый счастьем, оказался в мире иллюзий. Но Толстой так о своём герое не думает, а скорее наоборот рисует его состояние не как болезненное, а необыкновенно здоровое. И читатель верит ему. Любовь делает человека не слепым, а зрячим.
«Замечательно было для Левина, читаем здесь, — то, что они все для него были видны насквозь, и по маленьким, прежде незаметным признакам он узнавал душу каждого и ясно видел, что они все были добрые».
Видел людей насквозь и видел, что они добрые. Звучит непривычно. Выражение «я всех насквозь вижу!» — все мы знаем и понимаем, что оно означает. Смысл его совершенно противоположен тому, что переживает Левин. Так где же истинное видение, а где иллюзия?
Прекрасный ответ находим у преп. Исаака Сирина:
«Когда всех людей видит кто хорошими, и никто не представляется ему нечистым и оскверненным, тогда подлинно чист он сердцем».
Нет, не ослеп от любви герой Толстого, а прозрел. Видеть человека насквозь так, чтобы не укрылись от нас его тайные пороки — это конечно, тоже не каждому дано. Однако насколько выше и достойнее научиться видеть в человеке ОБРАЗ БОЖИЙ! И если даже земная, человеческая, любовь так очищает и возвышает нас, что будет с человеком, когда он ощутит «всякий ум превосходящую» любовь Божию, обращённую к нему.
Такие примеры бывают очень понятны и убедительны для старшеклассников, душа которых в этом возрасте ищет и жаждет любви, а некоторые из них уже и пережили или переживают свою «первую любовь».
