У России «стокгольмский синдром»

Возвращение исторических названий улицам, бесконечная рефлексия вокруг празднования Дня Победы, переосмысление советского прошлого — тема исторической памяти в последнее время не теряет актуальности в российском обществе.

Шестеро предков московского священника протоиерея Сергия Правдолюбова прославлены в лике святых. Страшная история XX века сохранена в памяти всех членов этой семьи.

Зачем помнить о репрессированных? Зачем Церкви прославлять новых святых? С чем связан кризис этики и культуры в сегодняшнем российском обществе? На эти вопросы отец Сергий ответил в беседе с корреспондентом Правмира.

Историческая память в семье

-Мне кажется важным говорить об исторической памяти именно с вами — у вас удивительная семья, шестеро прославленных новомучеников: прадед с тремя сыновьями по отцовской линии и дед с племянником по материнской. С какого момента вы начали осознавать, что ваша семья нестандартная по сравнению с окружающими?

-Я до сих пор этого не осознаю. Моя сестра приводит такой замечательный аргумент для скептиков и критиков: «Удивительно не то, что у нас в семье прославлены святые, а то, что в ваших семьях они не прославлены».

Люди, в семьях которых есть святые (а я знаю многих таких людей), ничем не отличаются от других. Нет ни одной семьи, в которой бы не было людей, пострадавших за веру. Если кто-то пострадал не за веру, а за другие убеждения — о них потомки тоже должны помнить.

Наша семья — не исключение, а наоборот, самая что ни на есть, стандартная семья русских священников. Священный сан вообще предполагает уровень готовности служения Богу даже до смерти. Если получилось, что священник расстрелян — то здесь нет никакой новости, это традиционно.

Была какое-то время потаенная мысль — надо же, у меня такие деды! Но когда прославили маминого отца, священномученика Михаила, и мы отслужили службу на приходе, где он служил, я сказал прихожанам: «Теперь ваш батюшка, который здесь, на этом приходе служил, — святой, а вы дети его духовных чад. Радуйтесь, у вас есть заступник перед Богом!»

И действительно, они так обрадовались, молились и молитву к батюшке слушали. А я почувствовал мгновенное отдаление от своего деда, потому что я — внук, а это — дети. Они ближе к нему, а я только дальний родственник. Потому что родство по крови не так значительно, как родство по духу.

 — В любом случае, в вашей семье уникальным образом очень бережно сохранялась память о пострадавших. Расскажите, как это происходило? Как складывалось семейное предание?

-У нас была семейная традиция оформлять дом на жену, а не на мужа. Когда мужа арестуют, жену в таком случае не сразу выгонят из дома — она владелица. И это было на протяжении многих поколений.

Священники — они как смертники. Их в любую минуту могут взять, арестовать, расстрелять, и таким образом старались хоть как-то обезопасить семью.

До сих пор эта традиция сохранилась в нашей семье — мои дети предпочитают оформлять имущество на жен. Так сохраняется готовность к страданию. Никто не может дать гарантии, что они прекратились. Они могут возобновиться.

 — Кого из своих святых родных вы помните? О чем рассказывали в семье?

-Своего дедушку по отцу я не помню, и не мог помнить, потому что он умер через два месяца после моего рождения.

Мама рассказывала о своем отце очень живо, энергично, со слезами. Слезки у нее капали, и, конечно, на меня это очень сильно действовало. А отец говорит: «Ольга, не надо, как бы они не выросли такими диссидентами или контрами, надо сдерживаться!». Она сдерживаться-то сдерживалась, а слезу порой роняла, и вот эту любовь к мученикам нам передала.

Отец все время вспоминал своего отца, который был с ним вместе в Соловках, и деда, с которым он много лет служил псаломщиком. Эти рассказы были живые, ясные, яркие, четкие. Они давали нам возможность с детства иметь не книжные представления об этих людях.

Наш отец, конечно, избегал рассказывать о страшном, он предпочитал рассказывать положительные вещи. Когда он рассказывал про Соловки, у нас возникала почти идиллическая картина.

А потом я прочитал воспоминания его младшего современника, который в это же время сидел. Он рассказывал, как там люди самоубивались от отчаяния — так там было страшно и тяжело.

У нас сохранились около двадцати писем отца и деда с Соловков. Они такие умиротворенные, спокойные. В одном письме отец Анатолий написал, что у него тут так хорошо, замечательно, прекрасно, что когда письмо получили, его младшая сестра Вера (она и сейчас жива) ответила: «Анатолий, что ты нам голову морочишь? Такого не бывает. Правдоподобней пиши, нечего нас успокаивать. Мы знаем, что ты там ноги обморозил, и то у тебя было плохо, и это». Она умная женщина, как была, так и осталась очень решительной.

А заключенные жалели своих родных. Писали не ужасающие вещи, а смягчали все обстоятельства. Это тоже надо учитывать, когда мы читаем подлинные письма.

Часто удивляются, почему у отца Павла Флоренского в письмах мало упоминаний о Боге? Так не пропустили бы письмо, если там будет упоминание о Боге! Мой отец, а они с отцом Павлом в одно время сидели, пишет домой: «Я вас поздравляю, у нас сегодня дедушка Спиридон нас всех очень радует!» О чем это? Это память Спиридона Тримифунтского. Как ты напишешь по-другому, если письма вскрывают?

Рассказы дедов и прадедов для нас актуальны и сейчас и не только о мученичестве. Вы знаете, сто лет назад, в 1912 году, потонул «Титаник», а мы через наши семейные предания знаем, как наши родственники реагировали на это событие. Это была такая сенсация, все об этом говорили вслух. Отец рассказывал, что был какой-то атеистический пафос во всем этом. Корабль непотопляем, нам Бог не нужен, молиться нам не обязательно. Я сначала думал, что это просто среди духовенства как-то излишне подчеркивали этот момент. А оказывается мой дед и мой отец рассказывали чистую правду! В этом году весной, на Пасху, было столетие гибели «Титаника». Показывали фильм, и там процитировали слова капитана «Титаника», которые меня ужаснули и потрясли. Капитаны кораблей, как и водители за рулем, обычно достаточно суеверны. А он, седой и старый, настоящий моряк, вдруг сказал такие слова: «Наш корабль такой замечательный, он так построен, что даже если сам Господь Бог захочет его потопить, у Него это не получится».

Вот зачем он это сказал? В народе так и говорится — «каркнул». Дальше в фильме показывали, что если бы они раньше увидели айсберг — они бы не столкнулись. Если бы они раньше повернули, не сбавили скорость и не дали задний ход. Буквально все было для того, чтобы спастись, а они этого не сделали — получается, по своей гордыне, потому что так себя вели, считали себя неуязвимыми.

И в нашей семье память об этом трагическом событии хранится много десятков лет.

 — А зачем вообще нужна семейная память, историческая традиция? Почему детям сегодня важно знать историю своей семьи, рода, страны?

-Вы знаете, по отношению к богослужению очень часто действует закон, применяющийся к компьютерам — «по умолчанию». Человек, который пришел в Церковь в качестве священника и уже много лет слышал службу до рукоположения, понимает и знает, что надо делать, и очень многое делает по умолчанию.

То же и с памятью. Она нужна и важна, и многое делается по умолчанию. По другому нельзя передать новому поколению веру, любовь, радость, молитву — всю полноту жизни.

Почитание святых и правда о царских останках необходимы для жизни Церкви

 — Я тогда поставлю вопрос почти провокационно. Гораздо удобнее и практичнее верить каким-нибудь ура-патриотическим мифам. Нужно ли вообще современному ребенку знать трагедию XX века? Что ему это даст?

-Любовь. Как у нас было в семье: мама плачет, а маленький ребенок ее слушает и начинает любить ее отца и сопереживать ей в этих тяжелых обстоятельствах и страшных условиях. Он проникается чувством близости к этому человеку.

Ощущение сочувствия, сопереживания — это очень важная вещь. Вы помните святых Адриана и Наталию? Я сто раз говорил в проповедях: Наталья умерла в своей теплой постельке, никто ее не мучил, но называется мученицей. Потому что сопереживала мужу своему до смерти.

Так вот, это сопереживание передается только лишь в любви. И когда мы ощущаем этих людей, мы находимся с ними по одну сторону колючей проволоки. Есть люди начальствующие, которые высоко над нами возносятся, и они могут быть по другую сторону проволоки, как ни странно и не печально. Ощущение близости к мученикам двадцатых, тридцатых годов, дает возможность человеку определить: с кем ты? С этими мучениками, или с теми, кто их истреблял? От этого выбора формируется все восприятие людей, общества и всего остального.

Это относится и к европейским фашистским лагерям. Сострадание к людям, которых так страшно уничтожали, ощущение близости к ним — обязательно должно быть воспитано даже в детях.

Без исторической памяти мы просто не можем себя осознать, как людей, живущих в это время и в этом месте.

Церковь дает нам яркий пример — жития святых. Для чего мы их почитаем? Это наша историческая память — и она нам нужна. Поэтому совершается служба святому и его житие, знакомое людям. Каждый год читается житие Марии Египетской. Зачем нам это нужно? Да потому что мы меняемся. Мы в прошлом году, если хотите, слушали одним составом клеток, а в этом совершенно другим. А через семь лет у меня все клетки изменились, я должен заново набрать эту святую информацию, а она должна на меня действовать. Зачем нам нужны жития мучеников при императоре Траяне? Простите, а как по-другому? Есть возглас: «Молитвами святых отцов наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас». Молитвами святых отцов, не только родных наших, а всех отцов, что были раньше.

Вся Церковь представляет великолепную, яркую, многокрасочную мозаику из разных времен.

Святые один за другим составляют некую золотую цепь, идущую до нашего времени. И нельзя нам почитать древних мучеников, а новых не почитать, и наоборот — иначе произойдет разрыв этой цепи, как писал об этом тысячу лет назад св. Симеон Новый Богослов.

У кого-то я читал, что Церковь, пока существует, не может не почитать новых святых подобно тому, как дерево, особенно сосна или ель, пережившее зиму, дает свежие светло-зеленые молодые побеги. А если не даст новых ростков, то скоро засохнет.

Поэтому нынешнее прославление полутора тысяч мучеников — это только первые проклюнувшиеся росточки после зимы, которые вдруг начали распускаться.

Это вопрос не нашего желания, а церковно-догматический. Мы просто не имеем права скрывать от других людей явление новых святых.

Ведь больше половины епархий в 2000 году не прославили ни одного нового новомученика! Не прославили еще трех Оптинских мучеников. Мы в том году паломничали в Оптину Пустынь до их сорокового дня, нам рассказывали очевидцы, и мы сами видели помост с кровью. Мы знаем как они пострадали — это документально показано, убийца сам сказал: «Они ни в чем не виноваты, но они же попы были, поэтому я их и зарезал». Хотя он и был больной, но на него было мощное бесовское воздействие, чтобы он их убил. Есть все основания для прославления погибших от его руки монахов как святых.

Почему они до сих пор не прославлены? Прошло уже много времени. Время показало: они действительно святые. Что случилось с деревом, которое не дало здесь свежие веточки? Почему не дают им распуститься, раскрыться, дать цвести и приносить плоды — новых святых людей? Они же чудеса творят, многим людям помогают! Я недоумеваю. Если хозяин нашего дерева говорит: «Не надо, чтобы эта веточка сейчас распустилась», — возникает вопрос, чего он хочет? Чтобы все дерево засохло?

Я ставлю вопрос: «Почему нам не дают прославить этих трех святых?» — но он остается без ответа. Я не уполномочен от Церкви отвечать на него. Я не являюсь членом комиссии по канонизации святых.

Но я понимаю, Церковь молчит, потому что ей не разрешают. Я думаю, Церковь давно бы прославила многих святых, если бы ей разрешили работать с архивными делами. Тормозят «наверху».

Второй вопрос — очень опасный. Почему до сих пор не прославлены святые мощи царственной семьи? Почему во всем мире экспертиза показала идентичность, признала, что это действительно царственные останки, а наши специалисты молчат и не хотят признавать. Если бы сейчас Церковь была свободна и экспертиза была бы неудовлетворительной, то можно было бы сказать всему русскому православному народу: сбросьтесь по рублю, а кто по сто, по тысяче рублей на новую экспертизу — совершенно объективную, с привлечением самых компетентных ученых, в самых дорогостоящих лабораториях всего мира. Давайте убедимся, наконец, полностью, стопроцентно, что это настоящие останки настоящих Царственных мучеников и страстотерпцев.

И если будет так — никаких денег не жалко. Мы будем обязаны устроить день прославления святых мощей царственных страстотерпцев. Перенести их из Петропавловской крепости в храм, пусть храм Спаса-на-крови. Расставить раки Святых Царственных мучеников. Собрать все духовенство — митрополитов, архиепископов и епископов на это торжественное событие. И устроить торжество прославления святых мощей, чтобы все подходили, прикладывались и целовали — радовались.

В Санкт-Петербурге есть такие идеи у людей. Но их отсекают.

Я не монархист, я никогда не любил монархические идеи и даже с трудом относился к прославлению святых Царственных мучеников. Но Церковь сказала: да! Но это был только первый шаг. Необходимо сделать и второй. Не может прославление оставаться в таком зависшем состоянии. От этого и наша страна сейчас мучается — нет разрешения ситуации, нет всенародного почитания святыни.

Знаете, почему это не сделано? Боятся всеобщего негодования те, кто совершил такое преступление. Тень падает на все те органы, которые действовали в 30-х годах — «доблестный» НКВД.

По этой же причине не раскрываются архивы для прославления мучеников. Как раз в этом году исполнится 75 лет с 1937-го года, должны быть открыты архивы, как делается во всем мире через 75 лет хранения, Церкви должны бы передать дела пострадавших верующих, священников, активных мирян. И тогда не потребуется ни Болотной площади, ни проспекта Сахарова, ни Бульварного кольца. Недовольство отпадет само собой. Зачем оно нужно, когда свершается великое и доброе дело, возвращается нравственная совесть в души многих людей и расцветает древо жизни — Церковь с новыми свежими побегами — новопрославленными святыми, когда историческая правда торжествует?

Если родник закапывают землей, он обязательно пробивается. Это происходит и в церковной жизни. Почему на Церковь такие нападки? Да потому что пытаются церковную функцию прославления святых, которая существовала с первых десятилетий христианства до последних, затормозить. Начинается колебание почвы, вода ищет выхода. Так и в Церкви, когда она хочет проявить свою природу церковную.

-Но почитание новомучеников устанавливается достаточно трудно. Даже святого Патриарха Тихона народ знает плохо. Тех святых, которые были менее публичны, знают еще хуже. Что с этим делать? Почему так получилось?

-Здесь есть две причины:

Первое. Господь Иисус Христос никогда не призывал к массовости — чтобы все вокруг вышли. Вышли на молебен пятнадцать тысяч человек, а надо чтобы пришло сто пятьдесят — ничего подобного. В Евангелие написано: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их» — не две-три тысячи, а двое или трое. Это принцип полностью противоположный массовости и демонстративности.

Второе. У нас у всех в крови держится страх. Мы боимся сами себя. Автоцензура, самоцензура. Я боюсь лишнего сказать. Я боюсь сказать так, чтобы не подумали по-другому. Сталинская эпоха — это страшная эпоха, от которой остались следы не то, что неизгладимые, а генетические следы даже остались.

Вот пример. В России было принято, когда человек здоровается с кем-то, он должен представиться: «Здравствуйте, я князь такой-то», «Здравствуйте, я Михаил Петрович такой-то», — даже при звонке по телефону: «Здравствуйте, с вами говорит такой-то, я бы хотел услышать такого-то». Сейчас наши дети и внуки, когда по телефону звонят, не представляются… «- Здрасти, ага, ага. — Алло, ты понял кто я? — Да».

Так у внуков проявляется страх, бывший когда-то у дедов перед НКВД. А помните, что такое «Стокгольмский синдром»? Когда заложники начинали жалеть захватчиков, которые их же и захватили, и любить их за это.

Мы это наблюдаем сейчас во всей нашей стране. Какое может быть почитание мучеников у болящих «Стокгольмским синдромом»? Моисей сорок лет водил народ в пустыне. У нас только двадцать лет прошло. Вы хотите, чтобы сейчас жертв Сталина почитали те, кто его до сих пор боятся?

-Этот самый «Стокгольмский синдром» передается следующим поколениям в таком ура-патриотическом духе: «зато мы были великая держава!». Что делать, чтобы юные поколения все-таки понимали глубину трагедии XX века? Что делать, чтобы почитание новомучеников все-таки становилось повсеместным?

-Я думаю, что для этого надо относиться к мученикам со всей любовью и пониманием и почитать их, не глядя на других. На полигоне в Бутово каждый год совершается поминовение. Это не сверху спустили, а простой батюшка подал такую мысль. И понимаете, что получилось? Когда что-то идет искренне изнутри — это сразу действует. Даже Церковь соединяется на основании такого отношения.

Мы хотели этой службы, приезжали и там служили. И это впоследствии соединило две части Русской Церкви.

Если мы будем сами, на местах чтить своих любимых мучеников — будет расти и их почитание. Я сам святителя Луку Войно-Ясенецкого люблю не меньше чем своих родных, а гораздо больше. Или например, священномученика Фаддея Тверского, которого Богородица Сама защитила. Его бросили в камеру, а там все места заняты. И его, архиерея, отправили к параше. Еще и главный по камере нагадил в консервную банку и ему специально поставил под нары: «Вот тебе кадило».

Священномученик Фаддей ночью лежал и плакал. По всей России было много архиереев, которые такое переносили. Но почему-то Богородица вступилась именно за него.

Ночью с паханом случилось нечто страшное. Он вскочил со своей постели, вытащил архиерея, положил на свое место, а сам лег возле параши.

И я до сих пор не могу объяснить: что Она показала этому пахану? Он даже ничего не сказал. Потом уже, на пересылке, он кому-то проговорился, что явилась ему Какая-то Женщина. Интересно, что Она ему сказала или показала? Как и чем Она его напугала?

Те, кто чтут Пресвятую Богородицу, не могут равнодушными остаться к этой истории. Почему же Она именно его пожалела? Как поразительна эта связь небесного и земного, что Сама Богородица заступилась за оскорбленного владыку!

Так что ничего мы для популяризации мучеников сделать не можем. Только любить. Если ты любишь — будешь чтить. А как не любить? Они же не посторонние. Это наши старшие современники.

А отец Павел Флоренский? Его некоторые монахи и богословы ученые не очень любят. А я его очень люблю и почитаю. Не понимаю, почему его творения очень мало читают? Жизнь должна жить. Если ты живешь, то ты дышишь. Заткни рот — и ты умрешь.

Так и в Церкви. Надо просто не затыкать рот тем, кто хочет почитать. И если другие увидят, что существует такое искреннее почитание, они тоже потянутся, как к живому источнику припадут за благодатью.

Жить и любить надо, больше ничего.

Советское наследие тянет назад

 — Сейчас у молодежи снова популярными стали левые идеи: марксизм, социализм, свобода, равенство, братство, борьба с капитализмом. Люди остро переживают социальную несправедливость. В протестных настроениях появились откровенно «красные» тона. Что с этим делать? Как избежать повторения катастрофы?

-Я могу на этот вопрос ответить просто. Надо быть честным по отношению к самому себе и быть правдивым. Если люди не хотят правды, истины, и от нее потихонечку уходят, они получают возвращение этих самых идей. Если бы люди искренно и честно признали до конца, что это было неправильно, такой проблемы не возникло бы.

До сих пор в нашей стране сильны коммунистические идеи, большинство людей голосует за коммунистов. Почему не до конца не доведено все? Почему не возвращены естественные дореволюционные названия, не восстановлена историческая память? Откуда улицы, посвященные Карлу Марксу, посреди города? Улица Марксистская, Марксистский переулок, где недалеко я живу. Станция метро «Войковская» — имени убийцы Царской семьи. Это в голову не умещается.

Я так думаю, что вполне это все может возвратиться. И снова начнут в больших количествах сажать. И об этом надо честно, откровенно говорить. Зачем реставрировать то, что уже прогнило один раз? Оно второй раз развалится.

Это вопрос не к нам, а к нашему государству. Церковь в данном случае не имеет ни сил, ни возможности, и потому не имеет власти говорить так, как она считает. Потому что так не она, а люди захотели. А мы это только терпим.

Все эти страшные вещи возвращаются под прямым действием бесовских сил. Когда мы читаем тексты французских революционеров 1799 года, кажется, будто читаешь газету «Правда». Я сам был поражен этим стилем — один в один! Когда на Суворова бросались французские революционеры, это были совершенно типичные большевистские нападки.

Это длится до сего дня. Уже тогда воевали против Церкви, батюшек убивали. Суворов сражался с этими революционерами. И это надо осознать и понять. В Бастилии сидело всего-навсего пять человек. Сколько они убили в своем революционном угаре, скольким людям головы поотрубали! Это страшные вещи, и из них надо сделать выводы. А сегодня у людей нет основы, на которой они могут построить здание. Они боятся, и на развалинах потихонечку реставрируют старое, потому что другого они себе просто не представляют.

-А можно ли христианину вообще бороться за социальную справедливость и выступать в этом случае против власти?

-Сначала поставим вопрос: почему наши власти ничего не делают, чтобы отмежеваться от прежней? Вот нашли фамильное серебро, и вокруг крики: «Это государственное!». Нигде в мире так не живут — это сохранившаяся частная собственность. Найдите владельца, возьмите проценты для государства, но это не государственное и не музейное серебро, а имущество Нарышкиных. Надо непременно отдать наследникам их имущество.

У нас вся эта культура утрачена. В результате нет ни частной собственности, ни ответственности ни за землю, ни за движимое имущество. У нас все захваченное.

И вот если я говорю об этом открыто, то получается, что я протестую против властей? Нет, я не протестую. Я переживаю за конкретные вещи — например, за то, что мучеников не прославляют. И говорю, что если не продолжится прославление новых святых, то будет еще хуже, еще страшнее. Мы должны возвращаться к истокам, на основании которых вообще все строится в жизни — к правде, истинности.

Нужно различать добро и зло. Есть хорошее, есть плохое. И если это не учитывать, настанет крах.

 — Вы затронули очень серьезный момент — мы сломаны, у нас многое утрачено. Как вы считаете, эксперимент по созданию нового советского человека удался? Вместе с ответственностью утрачена и ценность человеческой личности. По сей день в ходу доносительство, торжество посредственности. Как от этого уходить? И возможно ли?

 — Я где-то читал, что после войны был период, когда еще можно было сохранить народное отношение к вере. Люди пережили страшные страдания во время войны, до того — во время репрессий тридцать седьмого года. И если бы не Хрущев, то сохранилась бы какая-то живая еще не полностью уничтоженная народная сила в отношении к Богу, в отношении к своей земле. Хрущев — это было время моей молодости — сделал очень страшную вещь. Он начал опять закрывать храмы, запретил молодежи ходить в церковь. И кроме того отнял скотину у крестьянина. Люди плакали и резали свою скотину. Я не могу сказать, что было целенаправленное уничтожение крестьянства. Это произошло, прости Господи, по дурости. Хрущев хотел сделать как лучше — чтобы были отдельные маленькие совхозы, а вокруг люди жили в благоустроенных домах и приходили на работу пахать, сеять, ухаживать за скотиной. И чтобы вместо личного двора было общее коллективное хозяйство.

Эта светлая вера в коммунизм, «благодаря» которой он все загубил — и преемственность в ведении хозяйства, и церковные дела. И после этого молодежь уже не возродилась — она вся осталась безбожной. Это личная «заслуга» Хрущева.

То, что он демифилогизировал Сталина, убрал его из Мавзолея, сделал послабления для заключенных — это его настоящая заслуга. Но зачем же он другим концом ударил по Церкви и по сельскому хозяйству и уничтожил нормальное крестьянское существование? Не могу объяснить. Сейчас исправить ситуацию шансов фактически нет.

-Но ведь сейчас в общественное пространство возвращаются темы морали. Весь обличительный пафос в адрес власти — это, в основном, претензии морального характера: не воровать, не лгать, соблюдать законы.

-Без веры в Бога это не работает. В самый разгар хрущевского времени я изучал немецкий язык и в Москве покупал газету из ГДР, «Wochenpost». Там был вкладыш с объявлениями из Берлина, и я с удовольствием их читал. Однажды я с удивлением прочитал такое объявление: «Молодой человек, столько-то лет, хочет познакомиться с девушкой с христианским мировоззрением для создания семьи». Меня поразило, как человек это понял: без христианского мировоззрения это будет не девушка и не семья.

Моя жена выросла в совершенно современном обществе. Она внучка ученого, профессора императорского МГУ. Она говорит: «Без мировоззрения, без веры ни о чем говорить нельзя». Действительно, без веры абсолютно все оказывается построенным на песке, ничего не значит. Это бумажки, которые не обеспечиваются золотом.

Я удивляюсь, почему никто не пишет объявлений: «Хочу на работу взять человека, который был бы верующим христианином — ему можно доверять». В Германии пятьдесят лет назад были такие объявления. А у нас такого нет, потому что люди не понимают, что только на верующих можно положиться.

А ведь это понимали даже в Соловках. Священномученик владыка Аркадий (Остальский), пострадавший в Бутове 29 декабря 1937 года, выдавал зарплату всем охранникам и сотрудникам НКВД в Соловецком монастыре. Они сами, увидев, кто он такой, его заставили — вызвали и сказали: «Ты будешь выдавать деньги». Понимали: любой другой украдет, архиерей — не украдет. Они сами себе не доверяли. И у них главным бухгалтером был заключенный епископ. Это свидетельство очевидца — моего отца.

С другой стороны, личная нравственность и справедливость — это далеко не все. Церковь обязательно должна сохранять эти качества, совершать дела милосердия. Но никогда нельзя подменять церковные службы, богослужения одной социальной деятельностью. Иначе мы впадаем в привычную для Европы картину горизонтального христианского богословия, где христианство — это хорошее социальное служение, и все. Мы очень много потеряем. Надо делать и это, но главное — молитва и духовная жизнь.

Я не первый об этом говорю, до меня об этом напоминали очень многие люди. Надо чувствовать и понимать: молитва и вера христианская должны выражаться в добрых делах, но не подменяться одно другим.

О кризисе современной культуры

-Тогда я задам вопрос, напрямую с нашей темой не связанный. Кризис нравственности уже состоялся, а сейчас и культура переживает кризис — можно сказать, она утрачивает нравственную основу. Чего нам дальше ждать и бояться, если, например, в качестве акта искусства могут на полном серьезе рассматриваться перфомансы в храме?

-Это присутствует во всей западной цивилизации. Обама торжественно разрешил однополые браки, а Марат Гельман попытался в Краснодаре провести выставку, одним из экспонатов которой стало распятие, на котором вместо лика Христа — орден Ленина. Как можно совмещать одно и другое? Если ты не веришь в Господа Иисуса Христа, то другие-то верят. Для тебя распятие — это просто атрибут, мебель — и там орден Ленина выглядит смешно. Но простите, христианство пока ещё живое — и католическая, и протестантская, и православная вера. Разве можно так тыкать и издеваться?

Это не искусство, и я протестую. И готов протестовать и дальше. Мы же Стену Плача не пародируем.

Такие вещи делать нельзя, нельзя считать, мол, я художник, а вы вокруг такие отсталые.

Знаете, есть психически больные, которые, используя свою болезнь, спекулируют на этом. Один очень опытный врач мне говорил: «Видите этого больного? У него тридцать процентов психической болезни, а семьдесят процентов хитрость». То же может быть и у некоторых современных художников. У них хитрости гораздо больше, чем искусства. Искусства тридцать процентов, а семьдесят процентов — спекуляции на искусстве против христиан.

Это происходит не только по отношению к христианам. Это общее для человечества изменение отношения к культуре, в конечном итоге — презрение к человеку. Вот Мацуев садится за рояль и выжимает из него звуки — как спортсмен на тренировках. Это разве музыка?

Или с облегчением смотришь: наконец, приехал струнный ансамбль из Миланского театра Ла Скала. Думаешь, что сейчас услышишь настоящую, прекрасную музыку — они играют «Времена года» Вивальди. А после каждого номера «Времён года» вдруг исполняют Пьяццоллу с тангообразными скорбными ритмами. Получается этакий слоёный пирог. Но это просто немыслимо!

Я прекрасно помню, как играл «Зиму» Вивальди — медленную часть «Времен года» — Рудольф Баршай. Это изумительно прекрасная музыка. Теперь я вообще боюсь ее слушать — ансамбль Миланского театра Ла Скала сыграл ее в пять раз быстрее, чем надо, это несущийся паровоз, а не картина зимней красоты и медленно падающего снега, как это было у Баршая.

Я это говорю не от того, что я такой старый стал, и все сейчас плохо, а раньше было хорошо. Ничего подобного. Идет объективный процесс, и не только в музыке. Есть такая книга — «Эстетика древнерусской живописи». Как же в ней это убедительно и ярко показано, от XII до XVII века! К Смутному времени образы постепенно затемняются. Высочайшее искусство древних икон, да и даже времени иконописания московской школы, постепенно портится. И ни на кого этот процесс свалить нельзя. Это не происки Запада, властей или евреев, это наше, исконно русское.

В церковной музыке после взлета знаменных распевов начинается партесное пение, потом Бортнянский, и все остальное. В живописи — академическая школа, потом передвижники. А дальше — все. Ничего не остается, распад.

-Ну, а в литературе? Был ведь всплеск великой русской литературы в XIX веке.

-Так в литературе и в близкое к нашему время, слава Богу, есть Солженицын, Астафьев и еще несколько звезд. Нравственное и духовное, нравственное и мощное, и к тому же высокого художественного уровня. Что касается сегодняшней литературы, то тут я, к сожалению, пока не в курсе дела.

-Не следите за литературным рынком или просто не цепляет?

-Не слежу практически. Знаю, отец Тихон (Шевкунов) своими «Несвятыми святыми» всех восхитил. Почему он премии не получит? Ведь миллионный тираж почти. Книга-то хорошая, миссионерская, дай Бог ему здоровья.

Есть такие взлеты. Но общий поток — неуправляем. И это печально. Какая сила это может повернуть в рамках культурного процесса — не знаю.

Культура, нравственность, духовность — все взаимосвязано. И вот тут-то, снова и снова повторю, от Церкви Русской требуется только одно — жить, не засыхать, плодоносить, давать новые веточки святости, которые нам показали бы, что мы можем жить дальше, у нас есть на кого опереться.

Святые — это те, за которых не стыдно. Заметьте: мы должны каждый день не новостной ролик, рассказывающий о самых страшных преступлениях, посмотреть, а жития святых почитать — кто в этот день празднуется, как они жили, страдали, как они прославлены Богом. Это же создает совершенно другой импульс для жизни и для радости!

Сейчас это утрачено, мне кажется — без всяких темных сил и злых агентов, просто перестали помнить. Мы не хотим уходить в подполье, под землю или в тайгу — это дикость. Мы должны терпеть все, что есть, но при этом стараться, чтобы Церковь не засохла, продолжала прославлять мучеников. Это ее нормальное функционирование.

И тогда очень многие спасутся.

-А в последнее время какие-нибудь события в окружающей жизни вас порадовали?

-Новость о майоре Солнечникове, который спас своих солдат — бросился на гранату и погиб. Для меня это знак того, что христианские корни в людях до сих пор действуют и самопожертвование еще живо. Это замечательно. Люди живут. Солдаты должны быть благодарны всю жизнь ему за это, называть своих детей его именем и чтить.

Его ведь наградили посмертно? А почему это не на слуху? Надо говорить о таких людях, показывать их в качестве образца. Ведь таких людей много, я уверен. Давайте о них говорить, а не о всем надоевших, обыденных или страшных, новостях! Это же так просто!

Беседовала Мария Сеньчукова

http://www.pravmir.ru/protoierej-sergij-pravdolyubov-v-rossii-stokgolmskij-sindrom/