Зародыш ГУЛАГа

Организация и функционирование мест временного содержания и заключения в процессе осуществления красного террора в Крыму 1920−1921 гг.

«Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых — с горячей
кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу
защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь,
замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы.
Из подвалов их брали и убивали».
И.С.Шмелев. «Солнце мертвых»

Несмотря на обилие публикаций, раскрывающих те или иные аспекты истории полуострова в первые месяцы после окончательного установления советской власти осенью 1920 г., многие события того времени по-прежнему не получили должного освещения.

Одной из таких малоизученных тем является создание и функционирование на территории Крыма в рассматриваемый период системы советских пенитенциарных учреждений.
Огромное количество арестованных чрезвычайными органами после ликвидации Южного фронта поставило перед властями вопрос об устройстве в кратчайшие сроки множества особых мест заключения (концентрационных лагерей).

Первые концентрационные лагеря на территории Советской России появились в конце мая — летом 1918 г. Именно к этому времени относятся правительственные многочисленные распоряжения, предписывающие проводить в отношении реальных, вероятных и мнимых противников коммунистического режима «беспощадный массовый террор», а «сомнительных» отсылать в концентрационный лагерь. Официальному появлению новых репрессивных учреждений в значительной мере способствовал принятый 5 сентября 1918 г. декрет Совнаркома «О красном терроре», в соответствии с которым органам ВЧК было предоставлено право изолировать всех потенциально опасных врагов большевизма в концентрационные лагеря. Заключение в лагерь при этом не требовало практически никакой судебной процедуры.

В Крыму концлагеря стали организовываться буквально в первые недели после занятия полуострова красными. Основным контингентом для пополнения новообразованных мест заключения на территории полуострова стали военнослужащие Русской армии генерала П.Н.Врангеля, не сумевшие или не захотевшие эвакуироваться на чужбину, поверив обещаниям об амнистии. Немалый процент среди заключенных также составили имеющие непролетарское происхождение и политически неблагонадежные гражданские лица — священнослужители, преподаватели, инженеры, коммерсанты, медики, актеры, журналисты, чиновники.

Рассматриваемые властью в качестве источника потенциальной угрозы, многие из этих людей были обречены на расправу. Выступая 6 декабря 1920 г. на собрании актива Московской партийной организации, Ленин заявил:

«Сейчас в Крыму 300 тыс. буржуазии. Это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».[1]

Определенное понимание того, как это воплощалось на практике, дает документ, подписанный секретарем Крымского обкома РКП (б) Р.С.Землячкой:

«Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (напр. в Севастополе из задержанных при обыске 6000 человек отпущено 700, расстреляно 2000 человек), остальные находятся в концентрационных лагерях…"[2]

В подавляющем большинстве случаев срок функционирования созданных на территории полуострова лагерей исчислялся неделями, реже — месяцами. Объяснялось это, в первую очередь, тем, что данные места содержания арестованных предназначались не для перевоспитания или отбытия наказания, а выступали в роли своеобразных перевалочных пунктов, откуда людей частью отправляли этапом на север, частью — увозили за город на расстрел.

Как и в других регионах страны, под места предварительного заключения в Крыму наскоро приспосабливали монастыри, складские помещения, казармы, подвалы. В отдельных случаях для изоляции «вражеских элементов» использовались целые городские кварталы. Так, в Севастополе Особый отдел 51-й армии, и вскоре пришедший ему на смену Особый отдел 46-й дивизии, заняли «три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайным спусками». Эта территория одновременно стала использоваться и в качестве концентрационного лагеря. Красноречивые подробности, описывающие внешний вид и некоторые особенности функционирования этого лагеря, приводит в своих воспоминаниях очевидец — А.Л.Сапожников:

«Подвальные окна и часть окон первых этажей были забиты, заборы внутри квартала разобраны — получился большой двор. Кроме того, по периметру занятых зданий тротуары были отделены от мостовой двух-трех метровым проволочным заграждением и представляли собой этакие загоны.

Вот сюда и привели этих несколько тысяч несчастных, на что-то еще надеявшихся. Конечно, они были «бывшими», но совершенно безобидными, наивными и беспомощными. Непримиримые, ведь очевидно, что ушли с Врангелем. А эти оставшиеся могли бы еще долго жить да жить на родной земле, могли честно ей служить и приносить пользу. Но, нет, — им была уготована другая доля.
Первую ночь и день они стояли в загонах и дворах, как сельди в бочке — я это видел собственными глазами, потом в течение двух дней их. не стало, и проволочную изгородь сняли». [3]

В Севастополе этот концлагерь не был единственным местом временного содержания арестованных, организованном красными осенью 1920 г.

Вырвавшийся из Крыма в разгар большевицкого террора и вынужденный до самой кончины скрывать свое прошлое, офицер Русской армии Б.А. Трофимов, незадолго перед смертью (умер он в 1973 г.) оставил свидетельство, рассказывающее о собственном аресте и пребывании в заключении:

«…Меня привели в одноэтажную казарму на Малаховом кургане с небольшими, похожими на бойницы окнами. Снаружи нас встретил часовой, и я подумал, как быстро большевики организовали охрану арестованных. Помещение, в которое я попал, походило на манеж. Там уже сидело человек сто. Все они были одеты в военную форму. Некоторые офицеры не успели снять погоны. На пустых снарядных ящиках расположились раненые». [4]

Обезоружив конвоира, Трофимов совершил побег и благополучно выбрался с полуострова. Не будет преувеличением написать, что подобный счастливый исход являл собой пускай и не редкое, но все же завидное исключение.

Покорно дожидаясь собственной участи, многие арестованные вскоре усеяли своими телами овраги и расстрельные ямы.

«В зимнее дождливое утро, — записал в своей пронзительной книге «Солнце мертвых» живший в то время в Алуште писатель И.С.Шмелев, — когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» — тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно».[5]

Условия содержания в некоторых местах заключения были просто чудовищными. В Ялте, где схваченных людей разместили в подвалах нескольких зданий в центре города, узники одной из таких импровизированных тюрем стояли по колено в студеной воде. Прозванный «аквариумом», этот подвал считался одним из самых ужасных.[6]

Типичную картину жизни арестантов в советской неволе рисуют скупые строки воспоминаний литературоведа, экономиста и публициста, редактора газеты «Русские ведомости», В.А.Розенберга:

«Арестован и попал в подвал. Пробыл 6 дней. Нельзя было лечь. Не кормили совсем. Воду один раз в день. Мужчины и женщины вместе. Передач не допускали. Стреляли холостыми в толпу родственников. Однажды привели столько офицеров, что нельзя было даже стоять, открыли дверь в коридор. Потом пачками стали расстреливать». [7]

Похоже, но более детально о собственном пребывании в заточении рассказывает дочь царского генерала М.Н. Квашнина-Самарина:

«…спать надо было на земляном полу, а сидеть на узких бревнах, которые употреблялись для подставок под бочки с вином. Для естественных надобностей имелось одно ведро, которое позволяли выносить в сопровождении часовых два раза: утром и вечером. Для многочисленного состава арестованных ведро было очень маленьким сосудом, и потому часто раздавались умоляющие голоса дежурных: «Товарищи, воздержитесь!» Среди арестованных мужчин нас было только четыре женщины, а для меня не казалась странной совместная жизнь, как будто бы совсем исчезла стыдливость и все рамки условности. Все мои понятия о приличиях как будто совсем исчезли перед чем-то важным, не похожим на нашу прежнюю жизнь с ее законами, устоями и понятиями. Кипяток для чая и еду нам приносили родные, которые передавали ее часовым, и мы в щель тяжелых ворот подвала видели их грустные встревоженные лица.
<…>

Условия подвальной жизни были тяжелыми. Нельзя было даже лицо освежить холодной водой, которой не было. Снять пальто из-за температуры подвала мы тоже не имели возможности».[8]

Скверные условия содержания, антисанитария и высокая скученность не были единственными источниками страданий и бед заключенных.

Лишенные элементарных прав и возможностей, испытывающие чувство непрестанного страха, узники становились объектами систематических издевательств тюремной охраны. Упиваясь собственной безнаказанностью, чекисты и конвоиры подвергали свои жертвы различным унизительным процедурам. Отбирая среди арестантов красивых и молодых женщин, принуждали их выполнять самую грязную, а зачастую и унизительную работу. При этом несчастные нередко становились объектами сексуального домогательства. Жаждущие удовлетворить свою похоть, конвойные и следователи принуждали понравившихся им узниц к сожительству, используя для этого разные способы — от обещаний освобождения и словесных угроз — до прямого насилия. Упомянутая выше М. Квашнина-Самарина описывает некоторые приемы чекистского «обольщения», которые она испытала на собственном опыте:

«Как-то раз ночью меня вызвали из подвала два часовых. Когда я их спросила, для чего они меня вызвали, они ответили: «Ты должна нас обоих удовлетворить». Мне эти слова показались так дики, что я сначала не поняла их смысла и спросила: «Как я вас должна удовлетворить?» Они ответили: «Небось с добровольцами гуляла, а с нами не хочешь!» — «Мерзавцы, — сказала я, — лучше меня убейте!» Они меня поставили к стенке и навели ружья на меня. Я живо помню эти минуты. Вокруг тихая лунная ночь, а на горе в нашей даче мне представилась мама, которая спокойно спит в своей кровати и, к счастью, не знает, что меня убьют. И я сказала: «Ну, стреляйте скорее!» Они бросили свои ружья и втолкнули меня обратно в подвал. Там со мной началась нервная дрожь, и Ростислав Ростиславович Капнист и Федя Стэвен стали меня успокаивать и целовать. Ростислав Ростиславович мне сказал: «Дорогая, не бойтесь, если женщина не хочет, то мужчина не может с нею ничего плохого сделать!» Вскоре после этого случая меня опять вызвали из подвала и послали убирать дачу Кусковых, где тоже помещался отряд солдат. Там солдат, когда я вошла в комнату, запер за мной дверь, заставил ее оттоманкой и приказал мне: «Ложись на кровать!» Я спокойно ему ответила: «Не лягу!» Тогда он стал меня бить плеткой, приговаривая: «Заставлю тебя лечь!» Я не помню, долго ли он меня бил, но я от нервного состояния не чувствовала боли и была совершенно спокойна, помня слова Ростислава Ростиславовича. Через некоторое время раздался стук в дверь и послышался голос: «Здесь ли уборщица? Она мне нужна».
Солдату пришлось отодвинуть оттоманку и открыть дверь. «Хорошо, что я вас спас, — сказал мой спаситель, — я так и знал, что он задумал гадкое».[9]

Но самой характерной особенностью лагерного и тюремного быта, без сомнения, были расстрелы.

Известны факты, когда заключенных казнили целыми семьями. Так, железнодорожников, ушедших из Курска вместе с отступающими частями Добровольческой армии и обосновавшихся в походном лагере неподалеку от Феодосии, в ночь с 19 на 20 ноября 1920 г. вместе с женами и детьми, числом до 400 человек, вывели на мыс Св. Ильи и там расстреляли. [10]

Массовые расправы происходили не только за пределами, но и непосредственно на территории мест заключения. В Феодосии, в казармах Виленского полка, которые после прихода красных также были приспособлены под концлагерь, помещение, где расстреливали арестованных, располагалось прямо под лазаретом. [11]

«Часто ночью раздавалась команда: «Рота, встать!» — и комбат вызывал по фамилиям приговоренных к расстрелу, которых тотчас же выводили».[12]

Войдя в доверие к коменданту, одна из сестер милосердия попыталась воткнуть в него шприц с ядом, но неудачно… несчастная была убита на месте, а тело ее выброшено в уборную.

Перед расстрелом всех заключенных избивали и грабили, отбирая при этом даже исподнее и нательные крестики.[13] В отдельных случаях к арестованным применялись пытки.[14]

Наряду с лагерями и тюрьмами, расположенными в черте города, в 1920—1921 гг. на территории полуострова действовали и полевые лагеря, размещавшиеся под Керчью, Бахчисараем и Джанкоем, и находящиеся в ведении особых отделов. Сюда направляли тех бывших врангелевцев, кому посчастливилось пройти через сито фильтрации и поступить на службу в Красную армию. Продержав какое-то время в лагере, заключенных… расстреливали по причине отсутствия продовольствия и нехватки солдат для охраны.[15]

Среди лагерей, организованных большевиками в Крыму и просуществовавших наиболее длительный срок, в настоящий момент известны следующие:

1. Созданный в Симферополе 8 декабря 1920 г., рассчитанный на 800 человек и размещавшийся по ул. Пушкинской, 20 концентрационный лагерь и лагерь принудительных работ. С 1 января по 1 июля 1921 г. через него прошло 1929 человек арестованных и 429 человек привлеченных к труду из числа «буржуазных» элементов. Условия содержания в лагере, по меньшей мере, в первые месяцы его существования, были ужасны: узники ходили в лохмотьях, голодали, подвергались систематическим издевательствам и побоям со стороны тюремной охраны. Отсутствие бани и медицинского обслуживания (лагерный лазарет имел всего 15 койко-мест) создало опасность возникновения эпидемии. Все перечисленное стало причиной массовой смертности и частых побегов. При лагере имелись мастерские: сапожная на 10 человек, портняжная на 10 человек, слесарная — на 10 человек. Просуществовал он до 15 декабря 1923 г. [16]

2. Севастопольский концентрационный исправительно-трудовой лагерь, организованный 1 января 1921 г. на территории Херсонесского Свято-Владимирского монастыря. К апрелю 1921 г. здесь отбывали наказание 150 человек. Работа лагеря строилась по принципу самоокупаемости, работавшие кузнечно-слесарная, плотнично-столярная, сапожно-заготовочная, портняжная мастерские и пекарня обслуживали нужды лагеря.

Прекратил свое существование Херсонесский концлагерь в июле-августе 1921 г. [17]

Помимо специально приспособленных под места изоляции строений и помещений, для содержания арестованных активно использовались и изначально предназначенные для этого тюрьмы. Так, согласно именному списку арестованных Севастопольского исправительного дома за 1921 г., хранящемуся в Государственном архиве г. Севастополя, в сентябре 1921 г. в заключении содержалось 108 человек, трое из которых 22−23 сентября 1921 г. были отпущены на свободу, а напротив фамилии одного заключенного проставлено: «находит.<ся> на изл.<ечении> <в> госпита<ле>» [19]

Приведенные данные о численности узников не могут быть полными, поскольку отсутствуют списки за предыдущие месяцы, в особенности, за период с ноября 1920 по март 1921 г. — время, когда аресты и казни имели наибольший размах.

Таким образом, первые месяцы после окончательного установления советской власти в Крыму осенью 1920 г. ознаменовались не только массовыми убийствами, но и созданием на территории полуострова в кратчайшие сроки системы концентрационных и исправительно-трудовых лагерей. Просуществовав непродолжительный срок, эти места принудительной изоляции, подобно другим советским лагерям начала 1920-х гг., стали, тем не менее, одним из прообразов будущего «Архипелага ГУЛАГ».

Впервые опубликовано: информационно-аналитическая газета «Крымское эхо»

http://kr-eho.info/index.php?name=News&op=article&sid=7355

[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.42 — с. 74

[2] Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории Гражданской войны в Крыму. — 2-е изд., испр. и доп. — Симферополь: АнтиквА, 2008. — с.689

[3] Сапожников А. Крым осенью 1920 г. // Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма — М.: Центрполиграф, 2003. — с.605
[4] Трофимов Б.А. Обратный путь через Сиваш // http://ruskline.ru/monitoring_smi/1999/05/01/obratnyj_put_cherez_sevash/

[5] Шмелев И.С. Солнце мертвых. Изд. 2-е, испр. — М.: ДАРЪ, 2008. — с.56

[6] Галиченко А.А. В закатной славе века // Галиченко А.А., Абраменко Л.М. Под сенью Ай-Петри: Ялта в омуте истории, 1920−1921 годы: Очерки, воспоминания, документы. — Феодосия; М.: Издат. Дом. Коктебель, 2006. — с.17

[7]Розенберг В.А. В Крыму, 1920 г. // Красный террор глазами очевидцев / составл., предисл. д.и.н. С.В. Волкова. — М.:Айрис-пресс, 2009. — с. 210

[8] Квашнина-Самарина М.Н. В красном Крыму // Филимонов С.Б. Тайны крымских застенков. — Симферополь: Бизнес-Информ, 2003. — с.240

[9] Указ. соч. — с. 242−243

[10]Бобков А. Красный террор в Крыму. 1920−1921 годы // http://rusk.ru/st.php?idar=420 877

[11]Квашнина-Самарина М.Н. Указ. соч. — с. 245 [12]Указ. соч. — с.244

[13] Бобков А. Указ. соч.

[14]В Крыму после Врангеля (Рассказ очевидца) // Крымский архив, № 2. — Симферополь, 1996. — с.60−61

[15] Бобков А.Указ. соч.

[16]Пащеня В.Н. Крымская милиция в XX веке (1900 — 1991 гг.) — Симферополь: ДИАЙПИ, 2009. — с.61−62

[17]Островская И. Под грифом секретно. К 90-летию окончания Гражданской войны на юге России // СЕВА-2010 (Севастопольский ежегодный визит-альманах). — Севастополь: изд-во «Вебер» — с.638−647

[18]Правильно — 107, поскольку в документе пропущена строчка за номером 66.

[19]ГАГС Ф. Р-243, Оп.1, д.9 — л.1