Делатели молитвы Иисусовой

Это выдержки из бесед с разными делателями молитвы Иисусовой, в разное время и в разных странах. Делателей этой молитвы очень немного. Здесь помянуты только почившие, за исключением одной благочестивой женщины, помеченной инициалами, которая, может быть, еще жива.

Из делателей молитвы я выбрал только достигших внутреннего безмолвия, т. е. никого не судивших.

Из этих бесед видно, как делатели молитвы понимают такие термины, как «угомониться», «внутреннее безмолвие», «духовная прелесть» и т. д.

Беседы частью выписаны из моих дневников, а частью воспроизведены по памяти. Они посвящены моим собеседникам. Слава Богу за все!

1. Иеромонах Дорофей. Коневица

Я провел в Коневице, на дальнем севере, несколько недель в 1951 году, живя, как отшельник, в избушке, в лесу. Стоял конец июля. Дни были теплые и солнечные. Леса и озера, озера и леса. Монастырек был небольшой и братия малочисленная и в летах. Были среди иноков люди высоко-духовные. Из них я помню лучше всех отца Дорофея. Я спросил его раз:

— Как достичь мира духовного?

— Нужно угомониться, — ответил отец Дорофей, улыбаясь.

— Что значит угомониться? — переспросил я.

— А вот что. Когда я был молодым послушником на Валааме, старец мой, которому я прислуживал, сказал мне раз: «Димитрий, трудно тебе будет угомониться. Больно у тебя нрав веселый и подвижной. А не угомонишься, не достигнешь чистой молитвы, не к чему будет тебе и монашество». Вот я и спросил его, как вы теперь меня: «Что значит угомониться?». Старец мне ответил: «Это очень просто. Сейчас вот лето, а ты, поди, ждешь осени, когда работы на полях будет меньше». «Верно, батюшка». «Ну, а осень придет, будешь ждать зимы, первопутка, Святок, а они придут, будешь ждать весны, а там Пасху — светлого Христова Воскресения?» — «Правда, отче». «Вот ты сейчас послушник, а, поди, ждешь того времени, когда будешь рясофором?» — «Да, батюшка». «Ну, а там, поди, и мантии будешь ждать, а там иеромонашества. Вот это и значит, что ты не угомонился. А вот когда тебе будет все едино, весна или осень, лето или зима, Святки или Пасха, послушник ты или схимник, а будешь ты жить сегодняшним днем, ибо „довлеет дневи злоба его“, не будешь помышлять и ждать, а всецело предашь себя воле Божией, вот ты и угомонишься». Много лет прошло, принял я мантию, получил иеромонашество и все ждал чего-то. Перевели на кошевара. Не хотел, а пришлось подчиниться. Ну, а уж как сюда перевели, то шел весело, а иные плакали. На все воля Божия. Если будешь принимать волю Божию благодушно и с любовью, а своего чудачества не ждать, вот ты и угомонишься. Только вам еще далеко это, Сергей Николаевич. Вы еще «своего ищете». Только без угомонения не достичь чистой молитвы!

— Скажите, отец Дорофей, в чем чистая молитва?

— А это молитва без помышлений, когда мысль не разбегается, внимание не разбивается и сердце твое бдит, т. е. устрашается или умиляется. Когда же ты молишься устами, а мысли твои далеко — то это не молитва.

— А как стяжается чистая молитва?

— Трудом, конечно. О молитве Иисусовой слыхали?

— Да, слыхал.

— И упражняться пытались?

— Пытался.

— И шло?

— Плохо.

— Вы не отчаивайтесь. Твердите себе и в свое время — придет.

— А как знать, что достиг чистой молитвы?

Отец Дорофей посмотрел на меня испытующе и спросил: «О старце Молдавском слыхали?».

— Нет.

— О нем пишет инок Парфений в своих «Странствиях». Поди, и его не читали?

— Нет.

— Прочтите, очень поучительно и полезно. Его раз Парфений и спросил о чистой молитве. Ну, старец Иоанн и ответил, что как стал он подвизаться в молитве Иисусовой, сначала с принуждением великим, а потом легче и легче. А потом у него навязалось и потекло как ручеек, молитва самодвижной стала; журчит и сердце умиляет. Ну и стал он от людей уединяться, на пустыньку ушел, не только мирянок, но и мирян перестал принимать, да и монахов редко. И появилась у него тяга к молитве непреодолимая. Когда Парфений стросил старца: «А что же есть молитва непреодолимая?», то отец Иоанн и отвечает: «А вот что есть молитва непреодолимая. Стану, говорит, я на молитву до захода солнца, а когда очнусь, то уже высоко солнце на небе, а я и не приметил». Вот это и есть чистая молитва.

— А скажите, отец Дорофей, сколь нужна молитва чистая для жизни деятельной, ну, например, миссионерской?

— Очень полезна. Когда подвизается человек в молитве Иисусовой, то уподобляется он, скажем, липе в цвету. Когда нет цветов на липе, то и пчелы не прилетают. А как начала липа цвести, то аромат цветов ее привлекает пчел отовсюду. То же и с подвижником, утвердившимся в молитве Иисусовой. Аромат молитвы, добродетели, ею доставляемые, привлекают отовсюду добрых людей, которые ищут где поучиться. Кто живет во Христе, того Бог на руках Своих носит. Ни о чем не надо ему заботиться. Со всех сторон стекаются к нему добрые люди и хранят его, как зрак очей своих. Подвизающийся в молитве истинной под тенью Господней успокаивается. И ни о чем не заботится. Все само приходит.

— А скорби бывают?

— Как не бывать, но и они обращаются в радости. Впрочем, вам этого еще не понять. Далеконько. Но придет в свое время.

— Скажите, отец Дорофей, в миру можно спастись?

— А почему нельзя? Царствие Божие внутри нас есть, когда мы в сердце нашем повергаемся пред Господом и возносим ему курение благовонной чистой молитвы. «Рассказы странника» читали?

— Читал.

— Ну и вы также действовать можете. Немытов Орловский богатый купец был, а оптинского старца Макария молитвенностью своей удивлял. Впрочем, и он, как вошел в силу, в своем собственном доме затворником стал. Кто с Богом жить стал и величие духовного увидел, тому трудно остаться в миру. Как орел, он парит высоко в небе и не может уподобиться курице, которая копошится на дороге.

Мы сидели на скамеечке, на берегу тихого озера. По голубому небу плыли белые перистые облачка. Солнце садилось. Стволы высоких корабельных сосен горели, как золотые свечи, в лучах заката. Озеро все золотое, в зеленой рамке лесов, было, как зеркало. Всюду царила тишина далекого севера.

— Вот, друг, — заметил отец Дорофей, — когда сердце Ваше уподобится сегодняшнему вечеру, его тишине и миру, тогда и озарит его свет незаходимого солнца — и уразумеете Вы тогда на опыте, что есть чистая молитва.

— Скажите, отец Дорофей, — спросил я его после некоторого молчания, — как узнать волю Божью о нас?

— Духовные отцы говорят, что самые обстоятельства жизни нам сие указывают, затем можно вопросить с верой, что делать, старца или вообще мудрого человека, а затем, по преклонению сердца. Помолись трижды Господу указать волю Его, вот в саду Гефсиманском молился Спаситель, и куда сердце преклонится, так и поступай.

2. Отец Евфимий. Дионисиат

Я провел несколько дней в греческом монастыре Дионисиат в конце октября 1951 года. Там я познакомился с греком из Сикона, который жил в России, на Кавказе, а оттуда удалился на Афон во время гражданской войны. Звали его отец Евфимий. Ему было лет за 60 и он отличался мудростью. В монастыре он был библиотекарем. Я имел с ним много замечательных бесед.

Раз мы сидели вечером на балкончике его келлии, висевшем над морем. Стояла тихая, теплая, осенняя погода. Солнце садилось на запад. Небо и море были в золотом сиянии.

— Отец Евфимий, — сказал я, — в Коневице я расспрашивал отца Дорофея о чистой молитве, а на Новом Валааме отца Михаила о пределе молитвы. А вы что скажете?

— Хотя молитвы церковные и даже келейные по книгам и нотам весьма полезны, тем не менее они временны, — ответил отец Евфимий. — Не всегда мы имеем книги и ноты, да и не можем мы все время быть в церкви или в келлии — нужно жить, исполнять послушания. Я не знаю, какая молитва, кроме Иисусовой, может быть непрестанной. Для этой молитвы не нужно ни церкви, ни келлии, ни книг. Молитвой Иисусовой всюду можно молиться — и дома, и на улице, и в путешествии, и в тюрьме, и в больнице. Только научиться надо.

— А как?

— Да все равно как. Сначала повторяй ее про себя, гласно, сколь можешь, в келлии, в дороге, когда людей нет. Но повторяй со вниманием, медленно, плаксивым тоном, вон как нищие клянчут: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Повторяй почаще, когда только есть возможность. А потом повторяй умственно, в уме своем, но также со вниманием и медленно. А потом с дыханием и биением сердца можешь соединить. Только сам не дерзай, а пусть кто-либо, кто сам так подвизается, тебя научит, а то впадешь в помыслы и прочее. И много лет так будет тянуться, а может, и скоро научишься. И пойдет у тебя эта молитва в уме сама, как ручеек: ходишь ли ты, работаешь ли, или спишь. Я сплю, а сердце мое бдит. А потом и слов не надо, и мыслей никаких, а вся жизнь твоя станет молитвой. Вот как отец Дорофей говорил тебе об Иоанне Молдавском.

— А такие люди есть, как старец Иоанн?

— Есть. Да вот неподалеку, здесь же на Афоне, на Каруле, есть пустынники, весьма некоторые взошли.

— А скажите, отец Евфимий, можно узнать, кто высоко подвигся в молитве Иисусовой?

— Как же, можно.

— А как?

— А вот, если хочешь у кого поучиться молитве, то выбирай старца тихого и смиренного, который никого не осуждает, разве юродствует, и не раздражается, не кричит, не командует. А то есть и такие старцы, которые сами собой еще не овладев, пускаются другими верховодить. Они, пожалуй, внешнюю, техническую, так сказать, сторону молитвы изучили, но духа ее не получили. Сам посуди, как может осуждать других тот, кто сам постоянно взывает: помилуй мя, грешного.

— А скажите, отче, какой самый высокий подвиг?

— Юродствовать, конечно. Ибо мудрость века сего безумие пред Господом и обратно. Это тяжкий подвиг и пускаться на него нельзя, кроме как по совету старца.

— А потом?

— Ну, странничество, вот как автор «Откровенных рассказов странника». Миру это то же почти что безумие. Ну, а потом отшельничество, затворничество и простое монашество. Но помни, не внешность важна, а внутреннее. Есть и юродивые притворные, и странники бездельные, и отшельники высокомудрые, и затворники, всех осуждающие, и монахи непутевые. Спастись всюду можно, и в миру. Только в монастыре, если не будешь молиться как следует, то осуетишься. И не только растеряешь, что имел, но и придешь в худшее состояние и даже совсем отпадешь от Бога. Это случается.

— Скоро ли к вечерне будут бить, отец Евфимий?

— Скоро, — ответил он. — Да вот уже стучат. Пора идти в церковь.

Мы ушли с балкончика и по коридорам и лестницам спустились в католикон, весь в сиянии золотого заката. Служба началась медленно, истово, как обычно на Афоне. «Свете тихий святыя славы Безсмертного, Отца небеснаго, святаго блаженнаго, Иисусе Христе, пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога…».

Вечером я вышел на балкончик своей келлии и смотрел на усеянное бесчисленными звездами небо. Отец Евфимий тихо подошел ко мне.

— Смотрите на небо? Видите, какое величие и какая красота творения. А как и что, размышлять не надо, наступит время, то и поймете многое, как достигнется в высокой молитве. Разумом тут не поймешь, а нужно озарение. А в миру, за заборами, люди ничего этого не замечают, а как свиньи, прости, Господи, смотрят в землю и желудей ищут. Истинное счастье и красота тому открываются, кто в Боге живет. Да, велика и благодатна сила молитвы. По сравнению с ней все прочее — прах, суета сует и всяческая суета.

3. Отец Тихон. Вильмуассон

Это было весною, в день Вознесения, в самом конце мая. Стоял теплый и солнечный день. Сирень уже почти отцветала, а на фруктовых деревьях можно было заметить небольшие груши и яблоки. Я сидел с отцом Тихоном на скамеечке в саду.

— Какая благодать! — заметил отец Тихон. — Теплынь-то. Нужно жить и радоваться. Кто творит молитву Иисусову, вот как странник, у того в душе всегда весна. Ни к чему не надо привязываться. Не надо также жить в прошлом или в будущем. Нужно жить в настоящем, сегодняшнем дне, и за все благодарить Бога. А так все проходит. Вон святитель Тихон Задонский, мой ангел, писал: «Все как вода преходящая: был я ребенком, сиротой, бедствовал, и это прошло; был в школе бедняком, смеялись надо мной — и это прошло; кончил семинарию первым, стал преподавателем, стали уважать — и это прошло; стал я архиереем, ездил в карете цугом, бывал при дворе, много видел хорошего и плохого, раболепствовали передо мной — и это прошло; ушел на покой, стали меня утеснять, пошли болезни, — и это прошло, а там будет старость и вечный покой». Вот, Сергей Николаевич, наша жизнь. Я родился в бедной семье, учился в дорогом училище, вышел в гвардию, был при дворе, наслаждался жизнью запоем, как Лев Толстой, — и это прошло. Пошли потом неудачи в академии, женитьба на разведенной, интриги, отдача под суд, скорби и скорби — и это прошло. Меня сделали молодым полковником. Но я уже потерял интерес к карьере. Увидел, как все тленно и преходяще. А там война, революция, гражданская война, эмиграция, страшная болезнь, от которой я чуть не умер, а потом еще более страшная и неизлечимая болезнь жены и ее смерть, тяжелая работа чернорабочего — и это прошло. Все эти скорби и страдания привели меня к вере и к монашеству, и научился я искусству непрестанной молитвы, и всему радуюсь. Без скорбей и тяжких испытаний я бы не пришел к вере.

— А скажите, отец Тихон, — спросил я монаха, — как стяжать мир духа, как избегнуть бесполезных сожалений и иллюзорных надежд?

— Да вот как я сказал. Живите в настоящем. «Довлеет дневи злоба его». А паче прилегайте к молитве. И тогда откроется вам мир новый, чудный. Да что говорить? Вы знаете ночных бабочек? Они кажутся нам серыми и неинтересными, но другим бабочкам, у которых глаза иначе устроены, они кажутся замечательно красивыми, блестящими, переливающимися всеми цветами радуги. Так вот и тем, которые достигли прозрения, как странник, мир кажется иным. Во всем видится величие Творца и Его неисчерпаемое милосердие. И как начнет увязываться молитва, то такая наступает отрада и такие открываются прозрения в сущность вещей, что и сказать нельзя. Это можно только опытно уразуметь.

— А в гордость нельзя тогда впасть?

— Очень даже можно. Но избежать такого падения можно. Преподобный Макарий Великий справедливо поучал, что без всех добродетелей можно спастись, а без смирения никто не спасся. Вон мытарь и благоразумный разбойник ничего не имели, а спаслись единственно смирением. А сатана все имел, кроме смирения, и пал навсегда. Богомыслие хорошо и размышление над великими тайнами, нас окружающими, но со смирением и без осуждения других, а иначе велика опасность. Ересиархи были людьми даровитыми, но не хватало им смирения. Они вошли в мудрование, воспротивились Церкви и погибли.

— Я читал, отец Тихон, что тибетские отшельники, которые подвизаются в повторении мантры (молитвы): «Ом мани падме хум», т. е. «Сокровище в лотосе, приветствую тебя», доходят постепенно до великой тишины и восторга. Когда они достигают до положенного предела, то постепенно сокращают мантру и, в конце концов, раз ночью, выйдя из своей пещеры и глядя на величие звездного неба, говорят: «О!» и застывают в созерцании открывшегося величия. Вот и Альберта Эйнштейна спрашивали, имеет ли он веру. Он ответил: «Да, если под ней разуметь удивление перед мудростью и величием, царящими в мире», но догматизирования он не признавал. Что Вы об этом думаете, отец Тихон?

— Не нам судить, что видят тибетские отшельники или как понимает Божество Эйнштейн. У нас имеется Священное Писание, «Добротолюбие» и опыт многих подвижников. Будем подвизаться в молитве Иисусовой смиренно и с терпением и в свое время узнаем, что положено, если не ослабеем. Главное же, к чему надо стремиться, — это любовь, любовь к Истине, т. е. к Богу, и любовь к ближним. Бог есть любовь. В этом наше отличие от подвижников буддизма и индуизма: у них главное — знание, а зло — от неведения, а у нас главное — любовь. На Страшном Суде нас не будут спрашивать, где, как и сколько мы молились или созерцали, а накормили ли мы, напоили ли, одели ли, посетили ли нашего ближнего. Этим мы осудимся и оправдаемся. Но это не значит, что мы не можем предаться созерцанию. Это особенно приличествует старости, когда у нас нет уже сил для деятельного милосердия, а также и тем, которых призвал Господь на предстояние пред Ним. Но и отшельники не должны совершенно уединяться, а устно или письменно отвечать на вопросы духовные, когда спрашивают. Все великие отшельники это делали, и Антоний, и Макарий, и другие. Все надо делать с радушием.

Продолжение следует

Интернет-журнал «Русская неделя»