 |
| Русская неделя | Протоиерей Дмитрий Смирнов | 16.06.2006 |
Вы слышали такой странный термин — «Церковь отделена от государства», но, может быть, не все знают его происхождение, тем более не все знают, что это вообще значит. Я хочу показать некоторую абсурдность не только этого термина, но и той ситуации, которая возникает в результате появления этого термина на российском поле.
В Россию этот термин пришел на штыках латышских стрелков, китайских и прочих интернационалистов в 1917 году. Поэтому введение этого термина в русское юридическое поле было просто недружественной акцией со стороны узурпаторов власти, совершенно незаконных — их никто не выбирал. Но попробуем разобраться, что этот термин значит.
Когда мне приходится общаться в больших аудиториях, чтобы показать весь абсурд ситуации, спрашиваю, кто крещеный? Обычно все поднимают руки. То есть почти все население страны, если не все, то 70 процентов точно, являются членами Церкви. Членство в Церкви определяется крещением. Крещеный человек является членом Церкви, степень же его воцерковления может быть разной, начиная от святости и кончая практически отлучением в результате своей жизни. Так каким же образом может существовать на земле государство, где 70% населения отлучены от государства? Как это реально может быть? И вообще, что такое тогда государство? И кого обслуживает это государство?
Ведь государство — это просто машина по управлению большой массой людей, это аппарат, договорная система, с помощью которой можно быстро решать какие-то задачи, чтобы не было хаоса. Это попытка внести порядок в сумбур нашей обычной жизни. А здесь в самом начале, в основном законе страны заложен абсурд.
Итак, 70% населения — крещеный народ, то есть члены Церкви. Получается, что государство, по крайней мере, законодательно, обслуживает только атеистов, которых уже практически нет. Это такая общность редкая и уникальная. Ну, по крайней мере, даже если они есть, теперь они почему-то стесняются об этом открыто заявить, хотя недавно мне стало известно, что возник союз безбожников, сколько-то там десятков членов есть. Это оригинально, конечно, но в процентном отношении ничто.
Тогда почему государство, которое обслуживает атеистов, требует у 70% населения налоги, если они отделены от государства? По какому праву? Это вопрос, на который ответа нет. В юридическом пространстве ответов на это нет. Нужно либо отказаться от этого термина и того, что за ним стоит, и ввести что-то другое, либо определить его так, чтобы было понятно, что за этим стоит. Потому что в ситуации абсурда развиваться невозможно, в частности, на образовательном пространстве.
Термины: отделение Церкви от государства, школы от Церкви, светское государство — родились в пучине Французской революции и поэтому в нашей стране нет традиции их истолкования. Они были навязаны нам в 1917 году, а тогда уже вопрос не обсуждался. Если кто-то задает какой-то вопрос, он априори враг народа, подлежит уничтожению. И возникла лишь советская традиция 70-летнего определенного толкования этих терминов. Истолковываются они в привычных ленинско-коммунистических традициях, образах, в которых воспитаны все и считают для себя привычными и знакомыми. В силу духовной непросвещенности и невоцерковленности русский чиновник из страха, как бы чего не вышло, и от обычной лености мысли термин светское государство, отделение школ от Церкви, Церкви от государства толкует в духе коммунатеизма, что совершенно не соответствует истинному пониманию этих терминов.
Хотя к истинному пониманию этих терминов можно было бы приблизиться, посмотрев на историю их возникновения из масонских парижских лож 18 века. В России третьего тысячелетия несколько другие задачи, чем в Париже 18 века.
Ну ладно уж, пусть даже все будет так, раз мы не можем жить без сквозняков, дующих в форточку, которую открыл Петр Великий. У нас все должно быть, как у них. Замечательно, но надо хотя бы представить, что же за этим должно стоять. Вопрос-то правомерен. Франция изрядно пострадала от революции. Но уж как Россия настрадалась, процесс-то революционный идет, Михаил Горбачев нам об этом сказал, и мы потеряли как держава огромные территории, потеряли сто миллионов населения за 70 лет, потеряли триста миллионов нерожденных людей в результате этого. Проедешь по стране, такое ощущение, что только что война кончилась, разорено все. Москва еще более-менее отстраивается, а все остальное в жутком состоянии. И тогда, казалось бы, зачем нам то, что привнесено с революции, опять всовывать в основной закон? Совершенно необязательно. Но никак мы не можем без свежего воздуха, дующего из центра Европы.
Хорошо, пусть так. Посмотрим, что во Франции думают по этому поводу, на родине этой терминологии, или в Германии, например, где эти термины также фигурируют в законодательстве. Однако при этом верующие французы и немцы имеют возможность давать религиозное образование детям и ограждать их от бреда атеизма или дарвинизма. Более того, они имеют специальные конкордаты, в силу которых священники получают зарплату из бюджета своих стран за свою деятельность на благо народа и государства. И не беспокоятся о восстановлении руин, ибо руин нет, а все церковные здания восстанавливаются и ремонтируются на государственные средства. Теперь посмотрим, что у нас. Не знаю, как в других епархиях, но в Москве только пять или шесть храмов принадлежат Церкви, остальные — государству, но восстанавливаются за счет церковных средств, причем под угрозой установки кассового аппарата у церковного ящика и взимания налога с какой-то прибыли. Интересно, какая прибыль может быть с пожертвований человека на церковь? Церковь же не коммерческая организация. А все дело в толковании. Как думает светский человек — ах, это деньги, значит, прибыль.
Аналогичная проблема — нет понятия церковной собственности в юридическом поле, нет понимания, что значит светское государство. Поэтому светское толкуется как атеистическое, отделение Церкви от государства толкуется не в смысле, что государство не вмешивается в богослужебный устав, а в смысле — не давай ни рубля. Не давай ни рубля на восстановление государственной собственности, разрушенной государством.
Пойдем дальше. Получается отделение, странное по своей структуре. Какая наша задача, как у чад Церкви? Например, у отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными органами, который я представляю? Мы хотим смягчить ситуацию, которая есть в тюремном мире, мы хотим умягчить сердца этих людей, мы хотим участвовать в их реабилитации, мы хотим, чтобы было меньше рецидива. Государство может на это потратить три рубля? Нет, не может — Церковь отделена от государства. Не может. И утверждается, что это по закону не может. Почему? Все дело в толковании закона, в неправильном понимании. Собрались русские люди, хотят сделать хорошее дело, им говорят — юридически это невозможно. Почему? Мы что — враги, у нас паспорт другой, другие задачи? Никак невозможно, хотя от этого существует явная польза.
Так вот отделение Церкви от государства — это попытка предостеречь от вмешательства. Дело в том, что Церковь занимается душой человека, а государство обустраивает внешнюю жизнь. Это и зафиксировано в этом термине, а не запрет на совместное решение каких-то задач.
Есть у нас задача воспитания хорошего человека или все обязательно должны быть дрянью? Есть такая общая задача. Почему же мы не можем ее решать вместе? Почему законодательство должно быть таково, чтобы этому препятствовать?
Надо нам по возможности это средостение, которое возникло в силу атеистической традиционной инерции, стараться менять. Потому что это есть не только глубокая неправота, несправедливость к собственному православному народу, но даже с точки зрения демократической. Возьмем снова любимую Францию, с которой все началось. Например, французское телевидение. Там подсчитано, какой процент православных живет во Франции и такую долю от общего эфирного времени имеют православные французы разного происхождения, в основном, русского, конечно. Они свою процентную долю имеют. А мы должны в этой стране иметь 70% такой доли. Должны. Это демократия.
Поговорим немножко о демократии. Что это такое? Кто в демократическом государстве является источником права? Население. Или, если кому больше нравится, народ. То есть мы. Мы выбираем людей, мы им платим жалование, мы их нанимаем, они должны работать на нас. Мы должны диктовать, а не они. Конечно, это механизм идеальный, труднодостижимый, но тем не менее демократия понимается так — власть народа. Источником власти является не император, как это было до революции, не царь, не князь, а народ. Поэтому мы в следующий раз, когда будут выборы любого уровня, должны ставить задачу перед этими людьми: вы должны на каждом перекрестке, каждой трибуне нам обещать, что: наших детей будут учить Закону Божьему, из средств массовой информации удалится все, что нам не нравится. Если это нравится Шредеру или Бушу — пожалуйста, в рамках их державы. Здесь, если это демократия, мы хозяева. У нас мононациональная держава. Да, у нас присутствуют мусульмане, мы их никогда в жизни не обижали.
Это наша страна, наша культура, наш язык. Все наше и мы еще здесь некоторое время будем хозяевами. И нужно нам это сознание доводить до сознания тех людей, которых мы нанимаем на работу, начиная с Президента (дай ему Бог доброго здоровья), кончая Советом Федерации, Государственной Думой, всеми министрами и так далее. Это не они решают, какую реформу русского языка проводить, а мы заказываем, что нам нужно в этой реформе. И если наше правовое сознание будет расти, то мы нащупаем тот путь, по которому надо идти. Нам не нужно будет открывать форточки, потому что форточки открываются исключительно от лени и необразованности. Потому что это проще. Проще открыть структуру, аналогичную западной, и тебе тут же откроют транш для того, чтобы ты занимался тем же.
