 |
| Русская неделя | Священник Владимир Балашов | 22.07.2008 |
Одиночество священника в отношениях с прихожанами — это одна из проблем. Конечно, на первый взгляд, батюшка купается во внимании, вокруг него гурьбой вьются люди, постоянно задают вопросы, спрашивают совета, берут благословение, но по-сути он одинок, потому что окружающие батюшку прихожане не могут вместить в своей голове равенства между священником и мирянами. Мало кто из мирян знает, что рукополагают батюшку во пресвитера, а не во священника, а пресвитер означает «старейшина». Пресвитер по своей сути — старший среди равных ему, он такой же брат, которого по уважению к его служению называют отцом или ласково батюшкой.
В понимании большинства русских православных людей, батюшка занимает место посредника между Богом и людьми и он ближе к Богу, чем к людям. И батюшку нужно почитать, а не просто любить, причем почитать с присущим русскому человеку азиатским и вместе с тем языческим оттенком, то есть с подобострастием и умилением. Такое почитание можно увидеть на всяком приходе, и именно такое отношение между священником и прихожанами считается нормой и даже традицией нашей поместной Церкви, более того, мы даже гордимся этим, что у нас именно такое отношение к духовенству. Назвать это почитание любовью нельзя, потому что «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине» (1 Кор.13:4−6).
Почитание священника простирается до того момента, когда священник говорит то, что хотят слышать прихожане. И если священник вдруг меняется и начинает говорить немного по-другому или не то, что хотят слышать прихожане, то милость и почитание в одно мгновение меняются на неприязнь. Внешне священник может даже ничего не заметить, вроде всё как всегда — и улыбки, и почитание, и ручки целуют, но как гром среди ясного неба звучит звонок по телефону из епархиального управления и приятный голос в трубке просит батюшку приехать для беседы к владыке. На вас, батюшка, донос; надо разобраться, что вы там творите на своем приходе. Это явление — такая обыденность, что к этому все так привыкли, что это тоже стало нашей традицией. И даже никто не отдает себе отчета в нравственности этого поступка. Вообще понятие приходской нравственности — это отдельная тема. Но донести на священника — это с точки зрения приходской нравственности обычное дело. И что интересно, доносчики так же мило будут продолжать улыбаться и просить благословения и считать, что всё нормально, это не грех, это норма, ничего личного, мы просто «борцы за чистоту православия».
Но кто из этих доносчиков или вообще из прихожан хоть раз спросит о том, почему священник изменил политику развития прихода, почему он вдруг стал говорить кардинально другие слова, вообще что произошло? Кого интересует, что происходит в душе у священника, который на протяжении многих лет трудился на приходе, созидая Церковь? Все его труды в одно мгновение становятся ничем. Ему тотчас навешивают ярлык обновленца или масона — и начинается травля. Но при этом внешне это никак не проявляется: всё те же подобострастные улыбочки, та же лесть, тоже целование ручек. Вот в чем проявляется одиночество священника. У него на приходе нет друзей. Нет таких людей, которые помогут ему разделить эту тяжесть служения — хотя бы в том, чтобы просто выслушать, просто понять, просто разделить тяготу одиночества.
Никто из прихожан упорно не желает видеть в священнике просто человека с такими же слабостями, немощами, пристрастиями, увлечениями. О священнике всегда все прихожане судят, что он должен или не должен делать, что ему можно или нельзя, какая должна быть у него одежда или машина, как должна одеваться его жена, как её ласково называют, «матушка», и если матушка не вписывается в систему представлений приходской нравственности, её ненавидят, но при встрече так же заискивающе улыбаются, здороваются, а за спиной обсуждают, во что она одета, что купила на рынке или в магазине. В магазине батюшке нужно быть особенно осторожным, потому что всем очень интересно, какую колбасу или сыр кушает батюшка и сколько это стоит: если дорогая колбаса, говорят, что поп зажрался и ест не то, что простые люди едят, если колбаса дешевая, то говорят, что жадный настолько, что нормальную колбасу купить не может. Дети священника тоже всегда находятся под пристальным вниманием прихожан. Реальный пример из жизни. Один многодетный батюшка жил в деревне в простой двухэтажке в двухкомнатной квартире со своими детьми у него не было ни огорода, ни бани — ничего, без чего жизнь в деревне просто немыслима. Все, конечно, жалели батюшку и советовали ему построить дом, но когда батюшка взял и построил свой дом, который ничем не отличался от прочих домов, то это стало предметом негодования — и некоторые прихожане, не выдержав этого, перестали ходить в храм. Постройка дома стала предметом обсуждения и осуждения священника на ближайшие годы, пока всё не утихло. Одной из трудностей священнического служения является то, что абсолютно всё, что касается жизни священника, обсуждается — причем безжалостно и в одном только направлении: с целью осудить.
Естественно, это нездоровое отношение к священнику сказываются на характере батюшки. Постепенно он привыкает к этой двуличности и лицемерию и сам становится таким же: говорит не то, что думает, а то, что от него желают услышать — во избежание проблем. Внешне он старается соответствовать тому идеалу батюшки, который придумали себе «благочестивые прихожане» — чтобы стяжать себе уважение и почет, а самое главное стабильность. Почитание прихожанами очень щекотит тщеславие и постепенно утверждает священника в том, что он находится выше, чем миряне, забывая о том, что он всего лишь пресвитер, то есть старший среди равных. Он вменяет себе в обязанность всех без исключения учить, хотя его порой и не просят об этом, а зачастую образование мирян гораздо выше, чем образование пастыря, но это его никак не смущает, и он всё равно навязывается со своим учением. Мнит о себе, что ему-то точно известно, как надо верить по-православному. Прихожане желают стяжать послушание, ради которого они легко жертвуют своей свободой, отдавая себя в духовные чада пастырям. Тем самым они искушают пастырей властью, и это искушение выдерживают не все. От этого наша поместная Церковь страдает младостарчеством. Это одна из серьезнейших проблем нашей современной церковности, которая постоянно держит нашу Церковь на грани раскола, потому что частью русского менталитета является недоверие власти.
Особенность нашей поместной Церкви — послушание старцу, а не епископу или Патриарху. И поэтому у нас так долго муссируются проблемы с ИНН, паспортами, переписями и прочей дребеденью, которая не стоит выеденного яйца. Но, видите ли, старцы не благословляют, и что тут стоят слова епископа или Патриарха?
Духовные чада и отцы — это тоже очень интересная тема для размышления. Такие взаимоотношения подразумевают любовь друг к другу. Задача и духовника и его чада — друг друга любить, а не учить. Или, по крайней мере, научение вере должно быть на втором месте после любви. Отец должен любить своё чадо и молиться за него, ночами не спать, думая, что с ним. А чадо должно так же любить своего духовного отца, и эта любовь должна быть сыновней любовью. Нужно видеть в духовнике не старца, не оракула, даже не священника, а отца, который тебя рождает к вечной жизни. Разве такие отношения у нас с духовниками?
Как хочется, чтобы всё было по-другому, чтобы эта затхлая атмосфера лживой лицемерной приходской жизни изменилась. Ведь мы все братья и сестры, а священник — наш старший брат, которого из уважения к его служению и его духовному опыту зовут ласково батюшкой. Во всех нас течет одна кровь, которой мы причащаемся из общей чаши — кровь Христа. И отношения между нами должны быть братскими, основанными не на обычаях и не на благочестивых словах, ибо это всё предания человеческие, какие бы они ни были благочестивые, а на нелицемерной любви, которая всё покрывает и всё несет. Как хочется, чтобы мы все несли тяготы друг друга, тогда мы будем связаны друг с другом, будем единым Телом, глава которого Христос, потому что Он несет все наши тяготы один. Он нас любит, Он нам верит, Он от нас ждет того же, несмотря на то, что нет у нас этого. Он всё равно нас любит и верит.
Как хочется не быть одиноким в нашей Церкви, чтобы мы нуждались больше друг в друге, чем в юлианском календаре или славянском языке. Чтобы мы больше радели о возрождении Евангельского духа и братолюбия, а не модели церковного устройства 17-го века. Одиночество в церкви говорит о том, что церкви нет, потому что церковь — это семья, а в семье не может быть одиночества. Надо с сожалением это признать и исправлять, пока Бог долготерпит, пока дает нам шанс.
Как хочется, чтобы мы все освободились от бремени ложных приходских традиций, многие из которых являются наследием синодального периода, которые и привели к краху 1917 года. Мы должны осмыслить и соотнести это наследие с Евангелием и всё, что не соответствует духу Евангелия, без всякого сожаления отвергнуть. Освободиться от плена маргинальности и субкультуры, в которой всё больше укореняется наша церковная жизнь.
Мы христиане — соль земли, и сила наша в любви друг ко другу и ко всем. Именно по этому качеству люди должны определять, что мы Его ученики. И это надо возрождать, начиная со своих общин, где мы в Евхаристии являем Церковь Христову, и если этого нет в нас, то мы, христиане, потеряли уже свою силу и мы уже никому не нужны, разве что в качестве этнографического музея, чтобы как-то разнообразить этот мир, грешный и прелюбодейный.
