О пребывании царской семьи в Тобольске

Перед восхождением. К 90-летию заточения царской семьи в Тобольске

Тропарь царственным мученикам начинается такими словами: «Днесь благоверные людие светло почтим седмерицу святую царственных страстотерпец, Христову едину домашнюю церковь…» Когда знакомишься с жизнью царской семьи в заточении, убеждаешься в справедливости последнего именования. Врата адовы не одолели семью Романовых, потому что она была малой церковью.

Говорить об этом непросто, поскольку сбиваешься на пафос, отчего слова теряют смысл. Ничто так не было чуждо семье Николая II, как какая-либо претензия, или поза, или сознание собственной значительности. Они совершали подвиг, но об этом не думали, а просто — жили. Так любят, не задумываясь над тем, что — любят, так трудятся и помнят лишь о собственном долге. В бытовом отношении, в плане житейских подробностей, в Тобольске это была, пусть стесненная, пусть искаженная, пусть жизнь в заточении, и все же — «самая обыкновенная» жизнь. Комиссар Панкратов, поставленный Временным правительством сторожить царя и его семью, с раздражением вспоминал потом о нерадивости царских слуг (грязно в доме), о готовности их… к воровству! Казалось бы, люди, добровольно разделившие с царской семьей заточение, должны были быть на высоте, но, думается, они просто на ней не удерживались. Татьяна Боткина (дочь врача) вспоминала, что, когда пришлось при большевиках рассчитать треть слуг, то уволенные так напились на прощание, что некоторые из них ползком добирались до комнат, где ночевали — мимо комнаты великих княжон. Государыня не оставила уволенных людей своим попечением, старалась выплачивать им хоть часть жалования. Таким образом, «святая седмерица» терпела не только обиды, причиняемые охраной. К примеру, был у них слуга по фамилии Кирпичников, который числился писарем. Весьма предупредительный и очень сильный физически, несмотря на свой малый рост. Разводил он свиней, для царской семьи и для себя самого, и сам варил им еду — на общей кухне. Еда для свиней, приготовляемая Кирпичниковым, источала отвратительный запах, распространявшийся по всему двору и доходивший до окон второго этажа. Сидней Гиббс, англичанин, учитель царских детей, простудился однажды, т.к. специально сидел на сквозняке — лишь бы как-то избавиться от этого запаха. Тем не менее, от царской семьи горе-повар не получил ни одного замечания. «А, это опять Кирпичников варит», — говорила Государыня и закрывала окно.

«Живем тихо и дружно», — пишет Государь своей сестре Ксении. Княжна Мария пишет своей знакомой по лазарету, после вопросов о разных людях: «Про себя как-то нечего писать, живем по-прежнему».

Дни шли за днями, и узники томились однообразием. Надежды на то, что в далеком от центра Тобольске режим содержания будет ослаблен, не оправдались. В сопровождении охраны разрешалось посещать церковь, но только в воскресенье или на праздники. (После одного инцидента и это утешение оказалось на долгий срок под запретом). В остальном вся жизнь проходила на ограниченном пространстве дома N10 по улице с издевательским названием «улица Свободы». Разрешалось гулять по территории, примыкающей к дому — специально огороженной, без единого кустика или деревца. Есть фотография царской семьи, сделанная во время такой прогулки: по Алексею Николаевичу, который идет и смотрит под ноги, видно, как он мается, как ему скучно.

Между тем, эта жизнь подчинялась определенному ритму. Все дети, кроме Ольги, вставали в 8 утра. Ольга и Государь вставали в 9. Государыня просыпалась рано, но до завтрака оставалась у себя, занимаясь чем-либо. После чая Государь выходил из дома, занимался физическим трудом, затем читал у себя в кабинете. У детей же, кроме Ольги Николаевны, были уроки до 11 часов. С 11 до 12 была перемена, в 12 часов детям приносили бутерброды и молоко, и Государь в это время обязательно приходил к ним. С 12 до часа дня снова были уроки, в час дня — завтрак. После завтрака дети и Государь выходили гулять. В пять часов был вечерний чай, который семья пила всегда в полном сборе в кабинете у Государя. После чая дети занимались опять. Если же не было уроков, занимались рисованием, вышивкой, фотографией. В 8 часов был обед. После обеда дети играли, вообще — свободно проводили время. В эти часы разрешалось посещение семьи свитой. Иногда играли в карты, иногда Государь читал, преимущественно классику: Лескова, Тургенева. По воскресеньям, в январе и феврале 1918 г., ставились домашние спектакли, на английском или французском языках, постановщиками были то Гиббс, то Жильяр. Поставили и Чехова — пьесу «Медведь», главную роль в которой играл сам Николай II. Алексей Николаевич рано ложился спать. Остальные в поздний час на прощание собирались на чай у Государыни В своей книге «Домашняя церковь», в разделе «Христианский быт», прот. Глеб Каледа писал: «Ритмичность жизни — необходимое условие для нормального физического и духовного развития семьи и ее членов».

Читаешь «нормального… развития», и слова эти — режут… В последний раз для царской семьи зима сменялась весной, пройдет несколько месяцев, и они погибнут. Впрочем, тут нельзя не заметить, что в наших мыслях о царственных мучениках мы как будто лишаем их надежды. Мы поддаемся гипнозу злодеяния, и оказываемся не в состоянии представить, как это они могли развлекаться или думать об организации уроков? А они не унывали и жили, «как все живут», как и мы живем: разрешая простые насущные проблемы; с той разницей, что им для этого требовалось значительно больше мужества.

Полагаясь на волю Божию, царственные узники сознавали и опасность своего положения. Нельзя сказать, чтоб они сознательно готовились к гибели от руки врагов. Но признавали такую возможность. Об этом можно судить по их отношению к стихотворению Сергея Бехтеева «Молитва» («Пошли нам, Господи, терпенье…»). Ольга Николаевна переписала его к себе в тетрадь. Государыня послала его, на оборотной стороне открытки с изображением Христа, одному из самых дорогих для себя адресатов, полковнику А. В. Сыробоярскому. Как вы помните, последняя строфа в нем звучит так: «И у преддверия могилы / Вдохни в уста Твоих рабов / Нечеловеческие силы / Молиться кротко за врагов». Удивительно, но это стихотворение было написано С. Бехтеевым в октябре (!) 1917 года и получено царской семьей в Тобольске не позднее начала января 1918 г.

Среди книг, найденных в Ипатьевском доме и принадлежавших Государыне, находился сборник святоотеческих поучений «О терпении скорбей». Книга изобилует подчеркиваниями, сделанными рукой Александры Федоровны. Отмечены ею и такие слова, принадлежащие преп. Макарию Великому: «… нам заповедано взять крест наш и последовать Христу, что значит быть постоянно готовым к подъятию смерти. Если будем в таком расположении и настроении духа, то, как сказано, будем переносить с великим удобством всякую скорбь, и внутреннюю, и находящую извне».

Все же о возможности преступления, совершенного затем в Екатеринбурге, не думал никто, кроме тех, кто его готовил (что и было им на руку). Ждали созыва Учредительного собрания; оно должно было решить и то, какую форму правления примет страна, и участь царской семьи. И Государь, и Государыня говорили неоднократно, что желают остаться в России. После октябрьского переворота это означало лишь одно… Теперь только немцы, от которых большевики так сильно зависели, могли вызволить царскую семью. Это было бы самым большим унижением для последней, и Государыня сказала однажды: «Лучше умереть в России, чем быть спасенной немцами» — не подозревая пророческого характера собственных слов. Ибо, ради политических выгод, немцы стали-таки требовать вывоза царской семьи из Тобольска в Москву (а затем — в их распоряжение). Тогда Свердлов разыграл инсценировку исполнения этого требования и «насильственного захвата» царя в Екатеринбурге. О том, как это осуществлялось, обстоятельно рассказано в книге П. Мультатули «Свидетельствуя о Христе до смерти», в главе «Миссия комиссара Яковлева». Не останавливаясь на этом вопросе подробнее, заметим лишь, что, действуя по указке дьявола, убийцы исполняли желание мучеников, и совершалась воля Божия.

За все шестнадцать месяцев заточения никто не слышал от страстотерпцев (и не прочитал в письме от кого-либо из них) ни слова ропота или упрека, ни слова жалости к себе. Вся горечь — только о России, вся боль — о страдающих безвинно, и о тех, кто близок и дорог, и о тех, кто лично не знаком. Государыня пишет А. Вырубовой в октябре 1917 г.: «Вдали ужасно трудно, невозможность помочь, утешить, согревать страдающего любимого человека — большое испытание….Как за них страдаешь и молишься. Это единственное, что всегда и везде можно». В декабрьском письме, также Анне Вырубовой: «Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения… несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце — но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!.. Страданье со всех сторон». Татьяна Николаевна пишет в одном письме (в начале декабря 1917 г.): «У нас тут все по старому. Пока, слава Богу, все тихо и мирно. <…> Жалею всех несчастных жителей Петрограда. Ужасно должно быть там теперь».

Государь сокрушался о своем отречении. Увы, находятся люди, в наши дни, которые замечают на это: «Прозрел, да поздно». Можно быть уверенным, что эти люди не читали Жильяра и не размышляли ни об обстоятельствах отречения, ни о молитве царя в ночь на 2 марта 1917 г., ни о явлении Державной иконы Божией матери. П. Жильяр писал так: «Он (Николай — А.М.) страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным, и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний». Терзания стали особенно сильными после заключения Брестского мира. О внутренних страданиях царя знали только двое: П. Жильяр и Александра Федоровна. Государь был со всеми приветлив, всех поддерживал. Так же держала себя и царица. Она писала А. Вырубовой (в декабре 1917 г.): «Он (Николай — А.М.) прямо поразителен — такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну, но поражаюсь, глядя на него. Все остальные члены семьи такие храбрые и хорошие и никогда не жалуются».

Руками Государыни и великих княжон было сделано множество подарков к Рождеству. Татьяна пишет М. Хитрово (10 декабря ст.ст. 1917 г.): «Работаем много, вышиваем, вяжем и т. д. Все-таки надо же подарить что-нибудь всем нашим на елку». Жильяр вспоминал: «Ее Величество раздала несколько шерстяных жилетов, которые сама связала: она старалась таким образом выразить трогательным вниманием свою благодарность тем, кто остался им верен». И далее, о сочельнике: «Мы чувствовали, что представляем из себя одну большую семью; все старались забыть переживаемые горести и заботы, чтоб иметь возможность без задних мыслей, в полном сердечном общении, наслаждаться этими минутами спокойствия и духовной близости».

После Рождества семья лишилась возможности посещения церкви. Службы совершались только в домовой церкви, для которой, с начала пребывания царской семьи в Тобольске, была отведена большая зала. Не всегда могли придти монахини из Иоанновского монастыря (под Тобольском), опекавшего узников, поэтому царица и великие княжны сами пели на клиросе. Лишь в первую неделю Великого поста семье разрешили посещение церкви: они говели (три раза на неделе посетили церковь, остальные службы совершались дома, пели Государыня с дочерьми), в субботу — причастились. Мы видим, как, в полной мере, царская семья исполнила правило, сформулированное в книге Г. Каледы «Домашняя церковь»: «Семья как домашняя церковь должна иметь совместную молитву и „ношение“ друг друга в индивидуальных молитвах. Семейная молитва вырастает из совместных молитв отца и матери и обучения молитвам детей».

Незадолго до приезда комиссара Яковлева, не подозревая, что Пасху она встретит с Государем и Марией, в разлуке с остальными близкими, в полной изоляции от мира, без священника, под надзором грубой охраны Дома Особого Назначения, Государыня писала А. Вырубовой: «Как тебе дать почувствовать, чем озарена моя душа? Непонятной, необъяснимой радостью, — объяснить нельзя, только хвалю, благодарю и молюсь. Душа моя и дух Богу принадлежат. Я чувствую ту радость, которую ты иногда испытывала после причастия или у святых икон. Как Тебя, Боже, благодарить? Я недостойна этой милости. О, Боже, помоги мне не потерять, что Ты даешь. Душа моя ликует, чувствует приближение Жениха, грядет Он». Так укрепляет Господь — перед восхождением на Голгофу.

Интернет-журнал «Русская неделя»