Путь ученого к глубокой вере через 20 век. Часть 1

Мы публикуем беседу Владимира Николаевича с прихожанами храма Всемилостивого Спаса, прошедшую в 2001 году.

Отец Александр, которого я очень люблю, попросил меня побеседовать с вами по вопросам веры и знания, религии и науки. Но я не богослов, не философ, и поэтому особенно глубоких размышлений от меня вы не ждите. Я постараюсь просто и доходчиво изложить те соображения, что пришли ко мне за долгую мою жизнь.

Я думаю, всем вам понятна важность вопросов о взаимоотношении веры и науки, религии и знания. Чтобы показать, почему эта тема стала особенно близкой мне, я вначале кое-что расскажу из своей биографии.

Я родился в городе Владикавказе в 1907 году. Как видите, давно. Когда я начал учиться в гимназии — в приготовительном и первом классах, — там еще преподавали Закон Божий; а в старших классах, уже после революции, конечно, была уже, наоборот, антирелигиозная пропаганда. Из библиотек Владикавказа были изъяты все книги, которые так или иначе могли бы привести человека к религии: духовного, религиозного содержания. Даже такая вещь, как «История государства Российского» Карамзина, по прямому указанию Крупской из библиотек была изъята. Мои родители, конечно, были людьми религиозными, и Евангелие, естественно, дома было, и в храм я всегда ходил.

По окончании гражданской войны, в 1920 году, по всей России был большой голод. Но во Владикавказе было полегче, потому что вокруг много сеяли кукурузы, и кукурузный хлеб выручал. Тогда многие ученые из Петербурга и Москвы перебрались к нам и основали во Владикавказе Политехнический институт.

Директор того учебного заведения, где я учился, был очень умным человеком. Он привлек для преподавания в нашей средней школе целый ряд профессоров из этого Политехнического института. Нам, может быть, и не все новые знания были нужны, но директор считал, что для нашего общего развития полезно, чтобы уроки нам давали профессора. Например, палеонтология, она к нам прямого отношения, конечно, не имела, но был профессор-палеонтолог, который читал такие лекции. По физиологии был профессор, который кончил Кембриджский университет, защищал диссертацию. Наши новые преподаватели кощунством никогда не занимались, но на их лекциях никогда не чувствовалось, что они сами верующие люди. Они никогда не касались вопросов религии, более того, создавалось впечатление, что наука это одно, а религия — прямо противоположное, и что наука с религией не совместима. Так получалось, может быть, даже помимо их воли.

Благодаря тому, что эти профессора стали нас развивать, многие научные и популярные книги попали в сферу наших интересов. Я, например, стал читать книги Ильи Ильича Мечникова. Он был биолог, большой ученый, жил в Париже; русский был человек, сделал много полезного: создал вакцину от бешенства, много занимался вопросами воздействия на человека молочных продуктов и написал три книжки, — я их все прочитал тогда. Одна называлась «Этюды о природе человека», другая — «Этюды оптимизма», а третья — «Сорок лет искания рационального мировоззрения». Конечно, меня это заинтересовало: человек сорок лет искал рациональное мировоззрение, а потом написал книжку — «Этюды оптимизма». Эти «Этюды» очень тогда на меня подействовали. И.И. Мечников тоже не был кощунником, но был явным атеистом. Он отрицал существование Бога, без кощунства, но утверждал, что оптимизм состоит в развитии науки, которая и приведет людей ко благу. Думаю, что если бы он прожил до 1914 года, когда началась Первая мировая война, и до более позднего времени, то он бы понял, что наука приносит далеко не только благо, но зачастую и глубокий вред; то есть, сама по себе наука исправить человечество, исправить каждого человека не может. И это я тогда тоже чувствовал.

Я увлекался математикой и мечтал поступить в Московский университет, на математический факультет. И вдруг, в 1922 году в библиотеке, в которую я ходил во Владикавказе, появилась книжка вице-президента Академии наук Владимира Андреевича Стеклова. Фамилия Стеклова и сейчас известна, потому что самый крупный математический институт Академии наук, который находится в Москве, носит имя этого ученого. Так вот, Стеклов написал книжку «Значение математики», в ней было много очень интересных сведений по истории математики, но что меня потрясло, так это то, что с первой же страницы этот вице-президент Академии наук утверждал, что христианство является врагом культуры, и эту мысль он проводил буквально на каждой странице. То есть он был уже кощунник, по существу говоря.

Подумайте сами: я — молодой человек, кончаю среднюю школу, читаю книжку вице-президента Академии наук, который как будто бы, так сказать, высочайший ученый, и вдруг он утверждает, что христианство является врагом культуры, и религия тоже является врагом культуры. На меня это подействовало, и я сказал матери: «Знаешь, мама, я не пойду, пожалуй, больше на исповедь, потому что у меня появились сомнения — действительно ли я правильно верую, не противоречит ли вера науке, на самом ли деле вера имеет обоснование?» Каждая мать молится о своем ребенке, очевидно и мать моя обо мне молилась. По молитвам ее, я считаю, она и нашла ко мне правильный подход. Начни она уговаривать меня: «Нет, обязательно иди или, наоборот, не ходи», это бы не возымело действия. Впрочем, как очень глубоко верующий человек, она и не могла этого сказать. Хотя она не имела Высшего образования — она кончала в Петербурге Женский институт, — но знала языки и читала очень много, вообще человек она была начитанный. Но самое главное — она нашла очень правильный ко мне подход. Она мне сказала вот что: «Знаешь, Володя, если ты не пойдешь на исповедь и откажешься сейчас от Бога, от религии, мне не только будет больно, горько, как матери верующей, но я не смогу тебя уважать. Почему? Да потому, что ты вот отходишь и хочешь отойти от Бога, начинаешь сомневаться на основании односторонней информации. Ты читал только книжки безбожников. То есть Евангелие ты, конечно, тоже читал. Но ничего в защиту Евангелия, в защиту христианства, православия, то есть книг по догматическому богословию, ты ведь не читал. Как же можно менять свои убеждения на основании односторонней информации? Ты читал Мечникова, ты прочитал Стеклова. Это же безбожники. И вот, на основании этого чтения у тебя появились какие-то сомнения, может быть стремление как-то отойти от Бога. Ты кончаешь школу, хочешь ехать в Москву. Вот в Москве постарайся почитать другие книжки, апологетические книжки — в защиту религии. И вот, если ты их прочитаешь, встретишься с людьми, которые могут тебе многое рассказать, а потом приедешь из Москвы и скажешь мне: „Читал я другие книжки и все-таки пришел я к такому утверждению, что нет Бога и я не могу верить“, мне будет тогда горько все равно, я же верующий человек, но я все-таки должна буду тебя уважать: ты что-то почитал, обдумал и значит всерьез к такому убеждению пришел». Вот так мне сказала мать. Это на меня подействовало. Я пошел на исповедь, батюшке сказал о своих сомнениях. Поскольку я исповедовался, просил прощения, батюшка меня простил во Владикавказе. Но сомнения росли все больше и больше. С тем я и приехал в Москву.

Немножко забегу вперед и скажу, что спустя много лет, когда я кончил Университет, стал математиком, стал уже и профессором, я много читал и философских и богословских книг. Философ Аристотель говорил, что надо знать все о чем-нибудь и что-нибудь обо всем. Ну, скажем, я — математик, и собирался знать все о математике, но что-нибудь и обо всем. В частности, я прочитал кусочек Римского права, оно меня заинтересовало; в Римской империи создали кодекс права, как судить о людях, и вдруг я там нашел такое изречение: «Audiatur et altera pars», то есть «Выслушай другую сторону». Римляне говорили, что если судишь какого-то человека, то нужно выслушать и другую сторону. Не только того, кто обвиняет, но и того, кто защищает. Нельзя судить, имея односторонний взгляд. На меня это очень подействовало и я это принял даже, так сказать, и как девиз своей собственной жизни. Когда я был профессором, заведующим кафедрой, часто приходили преподаватели, жаловались на студентов, но я никогда не предпринимал мер против студентов, прежде чем с ними не поговорю. И наоборот, когда студенты жаловались на какого-нибудь преподавателя, я тоже считал, что должен сначала поговорить с преподавателем, чтобы с двух сторон получить освещение вопроса. Так что, как видите, мысль, которую мать моя высказала таким простым языком, оказывается перекликалась с такой вот мудрой мыслью заложенной в Римском праве. Но об этом я узнал позже.

Итак, я приехал в Москву, жил в районе Арбата, в переулочке. На исповедь пошел в ближайший храм Спаса на Песках. Я зашел в храм и подошел на исповедь к священнику, старенькому батюшке. Я искренне ему все сказал: что я был глубоко, по-мальчишески, верующим человеком, но у меня появились сомнения, связанные с тем, что наука может противоречить религии. А я ведь хочу заниматься наукой, поступаю в университет, и мне тяжелы такие сомнения и как-то хотелось бы найти истину, укрепить свою веру, если я, конечно, смогу ее укрепить. Он выслушал меня, дал мне благословение и сказал: «Приходи ко мне завтра, я тебе дам книгу». И вот он дал мне книжку. Написал ее англичанин по фамилии Табрум. Она называлась «Религиозные верования современных ученых».

Эта книжка была опубликована в Англии в 1904 году, у нас она была переведена в 1911 году, причем переведена под редакцией замечательного человека Николая Михайловича Соловьева. О нем стоит рассказать поподробнее. Н.М. Соловьев был математик, он кончил математический факультет Московского университета. Но всю свою жизнь он посвятил не только преподаванию математики, но и апологетике. Он боролся в защиту православия, в защиту веры и написал много интересных книг. Одна из этих книг носила название «Научный» атеизм". Причем слово «научный» было поставлено в кавычках. Когда все книжки религиозного содержания из библиотек были изъяты, книжка «Научный» атеизм", конечно, была оставлена. «Научный» атеизм" - самая замечательная книжка, но когда разобрались в ее содержании, то ее, конечно, изъяли. Николай Михайлович был очень непреклонный человек, исключительно твердой веры, твердого характера. У него была жена Варвара Андреевна, тоже верующий человек, были два сына и дочка. Один сын был верующий человек, а другой — неверующий человек. Николай Михайлович с неверующим сыном много говорил, много спорил, но когда увидел, что сын непреклонен, то просил, чтобы тот к нему больше не приходил. Может быть это и не говорит в его пользу. Но он настолько был крепкий в вере человек, что не мог переносить неверие.

Вернемся теперь к содержанию самой книги. Автор этой книги — Табрум — разослал 180 анкет самым крупным ученым Англии и США, по большей части — Англии. В анкетах было три вопроса: первый вопрос — «Верите вы в Бога или нет?», второй — «Принадлежите вы к какой-нибудь конфессии или нет?», и третий вопрос — «Много ли вокруг вас людей, которые верят в Бога? Много ли тех, которые не верят в Бога?». И в конце анкеты он спрашивал: «Если вы ответите, могу ли я опубликовать ваши ответы или этого не надо делать?». Он получил 150 ответов из 180-ти, с разрешением их опубликовать. А 30 человек ответили, что они публиковать не хотят. Но автор говорит, что среди этих 30-ти большинство было верующих людей.

Итак, что же оказалось? Ну вы, наверное, не все кончали университет по математике или по физике, вам может быть многие фамилии будут неизвестны. Но если я три фамилии назову, то может быть в курсе физики средней школы кто-нибудь из вас о них слышал. Замечу, что в Англии нет такого названия — Академия наук, а есть название Лондонское королевское общество. Так вот, оказалось: три последних президента этого общества, в конце прошлого и в начале нынешнего века, — Томсон (которому потом Англия в честь его заслуг дала звание лорда Кельвина), потом Стокс и третий — Релей были глубоко религиозными людьми. В книгу вошли их ответы. В частности, эти ученые утверждали, что они почти не видели неверующих людей и вокруг себя, то есть в Лондонском королевском обществе. Они указывали на Максвелла и Фарадея (многие из вас слышали эти имена), которые были глубоко верующими людьми. Стоит отметить, что Томсон, Стокс и Релей работали в той же области, в которой работал и наш Стеклов, о котором я говорил, что он был безбожник. Причем, эти люди -Томсон, Стокс и Релей — создавали новые науки, даже совершали переворот в науке. Как ученые, они были выше Стеклова на порядок, ну в 100 раз выше его. И они были верующими. Если же вы возьмете любые книжки, переведенные с западных языков или даже наши новейшие книжки по математической физике, вы редко, а иногда даже совсем, не встретите фамилии Стеклова. Он доказал новые небольшие теоремы, внес какой-то небольшой вклад в науку, ну, как крупный ученый, знавший математику настолько, что мог внести что-то небольшое новое в науку. За это его и сделали академиком. Но особенно Ленин ценил его за атеизм, продвигал, поднимал его. Поэтому и Московский математический институт назван именем Стеклова. Про Стеклова, кстати, мне рассказали недавно даже такой случай. Жил он в Петербурге, где раньше располагалась Академия наук. Как-то он приехал в Москву и пришел в гости к одному московскому ученому, профессору Андрееву (он был геометр, преподавал в Московском университете). Было воскресенье. Стеклов звонит, ему открывают дверь, он говорит: «Я к профессору Андрееву», а ему отвечают: «Профессор в церкви». Стеклов пришел потом к своему другу и говорит: «Какое безобразие — в ХХ веке ученый в церковь пошел!» Подумайте: вот мировоззрение вице-президента Российской Академии наук. Сравните с тем, что я вам перед этим сказал. В книге Табрума были перечислены ученые всех специальностей: физики, химики, геологи, физиологи, медики. Ну нет специальностей, которые бы не были охвачены. Все эти люди — глубоко религиозные, причем создававшие новые науки, имевшие высочайшие знания. Когда я прочитал эту книжку, то, конечно, вернул ее с благодарностью батюшке. Должен вам сказать, что, к сожалению, я не запомнил его имени.

Продолжу рассказ. В 1944 году я приехал в Москву уже на постоянное жительство. Перед тем я был арестован, в 1930-ом году, и сослан и не имел права жить в Москве. После ссылки работал в Грозном, в Чечне, заведовал там кафедрой нефтяного института. Оттуда в 1944-ом году Государственный комитет обороны вызвал меня в Москву, а то я не имел права жить в Москве, как враг народа, которым меня считали по обвинению.

В 1944 году в Москве уже не было ни того храма Спаса на Песках, ни другого — храма Николы в Плотниках, где я был прежде постоянным прихожанином, даже членом «двадцатки». Точнее, храм Спаса на Песках был, но он был закрыт, там был кинопрокат. Сейчас на углу Плотникова переулка на Арбате находится диетический магазин; вот на месте этого диетического магазина и был когда-то храм Николы в Плотниках. Года четыре или пять назад этот храм был открыт; год тому назад я узнал об этом, зашел в него, он реставрировался. Уже стоял хороший иконостас, реставрация шла. Я днем зашел, спросил женщину у свечного ящика: «Скажите, пожалуйста, кто-нибудь может сказать кто был священником в 1923—1924 году? Я тогда посещал этот храм, исповедовался». Она говорит: «Тогда в храме был отец Сергий. Он настолько почитаем, что теперешний батюшка, который в новом реставрированном храме настоятель, отец Александр, собирает о нем все сведения. Поэтому, если вы что-нибудь о нем знали, придите и расскажите отцу Александру» — «А какова судьба отца Сергия?» — «Его расстреляли в 1930 году». В своих молитвах я, конечно, вспоминаю отца Сергия, как человека, который помог мне укрепить веру, дал прочитать очень нужную книжку.

Нужно сказать, что когда я начал учиться в университете, мне повезло: был самым крупным математиком в университете профессор Дмитрий Федорович Егоров, родился он в1869 году. Он был почетным президентом Академии наук. Я у него учился с 1923-го по 1928-ой год — пять лет; он читал разные предметы, я три раза сдавал ему экзамен по трем предметам. Он никогда на своих лекциях не говорил, что он человек религиозный. Но по тому как он вел себя чувствовалось, что он был верующий христианин. Он строгий был человек, но исключительно доступный и к студентам относился очень хорошо. Если к нему приходили люди с просьбами, он никогда ни в чем не отказывал. Мы чувствовали, и я сразу почувствовал, что это человек религиозный. Есть одна латинская поговорка, которая мне очень нравится: «Tacet sed loguitur», то есть «Молчит, но проповедует». Профессор Егоров о религии молчал, но само содержание его лекций проповедовало о его религиозных убеждениях. Повторяю, что он прямо о Боге ничего не говорил, но по его лекциям, мы чувствовали что это религиозный человек, и что он преподает нам науки не в каком-то материалистическом духе, а в духе идеалистическом. Был и другой профессор, потом он стал академиком — Николай Николаевич Лузин. Это был человек, которого я считал гениальным. Он приходил на лекции к нам и говорил: «Я никогда не готовлюсь к лекциям. Я не хочу передавать вам жвачку, продуманное. Будем рассуждать. Вот мы доказали такую-то теорему, а как перейти к следующей?» И вел рассуждения. Этот человек учил нас мыслить. Если бы это был рядовой ученый, не интересно было бы его мысли слушать, он мог бы и ошибаться. А Лузин был гениальный человек и часто он хотя и ошибался, но и ошибки его были поучительны и интересны. Заметив сам свои ошибки, он затем говорил: «Прошло два часа. Знаете, мы не получим таким путем результата. Надо было идти по другому пути. Почитайте книжечку, а я вам в следующий раз буду другое доказывать». Это был гениальный человек. Он жил на Арбате и был прихожанином Николоявленского храма. Этот храм тоже был уничтожен, на этом месте теперь цветочный магазин. Лузин был близкий друг отца Павла Флоренского. Теперь опубликована переписка между отцом Павлом Флоренским и Николаем Николаевичем Лузиным. Лузин его очень почитал; отец Павел Флоренский даже венчал их с супругой. Еще один профессор был в Московском университете — Николай Николаевич Бухгольц. Фамилия немецкая, но давно обрусевшая. Он читал теоретическую механику. А я хотел стать специалистом по теоретической механике. Как-то я попросил его: «Николай Николаевич, я хочу специализироваться, когда буду кончать университет, по теоретической механике. Дайте мне какой-нибудь доклад. Я бы подготовил доклад, вы бы сделали какие-нибудь замечания. Я бы изучил не только обязательный материал, но и больше». Он говорит: «Хорошо, приходите ко мне домой». И дал адрес, он жил в Плотниковом переулке. По этому адресу я прихожу к нему, открывает жена его, Нина Александровна, как я потом узнал, дочка одного священника из города Дорогобужа бывшей Смоленской губернии. Я ей говорю: «Николай Николаевич разрешил придти мне за книжкой». Она говорит: «Открывайте вон ту дверь и заходите в кабинет к моему мужу». Открываю дверь, Николай Николаевич сидит за таким большим, профессорским, столом; я смотрю, рядом со столом, в углу киот с большим образом Спасителя и горит лампада. Ну, я остолбенел, остановился в дверях. Он спрашивает: «Что вас так поразило, почему вы остановились?» Ну, я ему искренне сказал: «Знаете что, я просто не ожидал (а он был блестящий лектор, часто на лекциях делал отступления в область философии, логики, издал потом замечательный учебник по теоретической механике, который в течение 70 лет и даже еще до сих пор продолжает переиздаваться (это редко бывает с университетским учебником), что вы — профессор университета, настолько верующий человек, что у вас дома киот и лампада». А он говорит: «Мы об этом с вами потом побеседуем». И, конечно, я благодарен ему, что он, действительно, очень много беседовал со мною. Он тоже был близко знаком с отцом Павлом Флоренским и даже показывал мне письма, которые отец Павел Флоренский ему посылал.

А в процессе беседы он мне сказал, что он прихожанин храма Николы в Плотниках. А храм Николы в Плотниках располагался почти напротив Спаса на Песках. Я зашел в этот храм, Николы в Плотниках, и смотрю, когда выходит из алтаря священник с Евангелием, перед ним несет свечу Николай Николаевич Бухгольц. Оказывается, он был алтарником этого храма. Потом я к нему заходил по поводу доклада, беседовал, он со мной очень много говорил, давал мне много книг читать и еще дал мне поручительство. Поручительство в то время каждый профессор мог давать одному студенту в библиотеку университета. Она располагалась в старом здании университета, напротив Манежа. Сама библиотека полукруглая, она примыкает вплотную к бывшей приемной Михаила Ивановича Калинина. А другая полукруглая часть старого здания университета — это храм мученицы Татианы, университетский храм. Когда я учился в университете, храм, конечно, был закрыт, там был склад, а потом находился клуб. Так вот в чем состояло поручительство: я имел право брать книжки из библиотеки даже на дом (студентам обычно книжки на дом не давали, я мог бы без поручительства их читать только в читальном зале). И поскольку я уже познакомился с библиотекарями, они мне разрешили спускаться вниз, в полуподвальное помещение, где было книгохранилище. А там в шкафах были книжки Булгакова, Бердяева и многие другие. Я мог читать и Флоренского, то есть я мог читать многое из того, что было изъято из библиотек. Конечно же это дало мне очень много.

Я стал глубоко верующим человеком уже не только потому, что родители меня воспитывали так, (конечно же, я им очень благодарен и, естественно, молюсь за них; они были оба — и мать и отец — верующие люди). Но теперь я пришел к вере уже сознательно, продумав многое. Кстати сказать, я должен был сдавать экзамены и по общественным дисциплинам; был предмет: «Философия и естествознание». Чтоб сдать этот предмет, я должен был прочитать книжку Бухарина «Основы исторического материализма», книжку Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», книжку Энгельса «Диалектика природы». Я их читал, но уже после Булгакова, Бердяева и других. Так что программных авторов я уже мог читать критически и убедился, что и Ленин, и Бухарин, и Энгельс — это глубоко верующие люди, но только во что верующие: в то, что Бога нет. Вот в это они верили, верили фанатично и слепо. Обоснования того, что Бога нет я у них не нашел. К примеру, Ленин утверждал: «Материя существует вечно и бесконечно». Но откуда же она взялась? Он же ведь об этом не говорит. Обоснование того, что Бога нет в книге отсутствует, а ругань в адрес религии есть. Вот Маркс говорит, что религия — это опиум для народа, что религия была создана специально эксплуататорскими классами, чтобы подавлять рабочий класс. Ленин, правда, решил, что может быть, не все русские люди знают, что такое опиум, поэтому он говорил, что религия — это сивуха для народа. Ленин считал, что такое утверждение было понятно простым русским людям. Но это же не довод. Вот еще пример: году в 1923-ем — 1924-ом я шел по Арбату и увидел, что лошадь ведут по улице под Рождество; на нее наброшена риза, а к хвосту привязана икона. Это что, доказательство, что Бога нет? Это же показывало слабость людей, которые не умели по-другому убедить, а могли только таким издевательством пользоваться. Или еще: прихожу в Новодевичий монастырь, в старое его помещение, где был храм. (Трапезный храм был открыт, а Успенский собор был уже закрыт в то время.) Смотрю: на кладбище монастыря могилы семьи Соловьевых: Сергея Михайловича Соловьева — выдающегося историка, сына его — Владимира Сергеевича Соловьева, философа известного; другого сына — Всеволода — писателя, очень интересные у него сочинения исторического плана. Кресты на всех памятниках у них совсем сброшены. Сброшен крест и с памятника могилы генерала Брусилова — известного полководца, который одержал блестящие победы над немцами. То есть со всех могил, со всех памятников — сброшены кресты. Это что: проявление атеистов, силы веры? Доказательство того, что Бога нет? Наоборот: это признак бессилия, признак того, что люди боролись с религией вот такими издевательскими способами: кощунствами, разрушениями. Вот чем они пользовались.

Окончание следует

http://www.pravmir.ru/article_2824.html