Русская линия / Библиотека периодической печати / Задача богослужения и духовного пения

— Можно ли на богослужении заменить пение отчетливым размеренным чтением для лучшего понимания молитвословий?

— Здесь нельзя, как в математике, дать готовое решение. Все не так просто. Задача богослужения и духовного пения — помочь человеку молиться. Есть церковная обиходная музыка, она хороша тем, что не отвлекает человека. И потом мы все привыкли, что наше богослужение сопряжено с пением. Можно попробовать провести эксперименты на отдельном приходе, заменяя музыку речитативом, и то не сразу, а постепенно увеличивая процент чтения и уменьшая долю пения. Есть много вариантов помочь людям участвовать в богослужении. Некоторые священники делают так, что всю литургию, кроме тропарей, поет народ. Но нужно исходить из конкретной ситуации, смотреть, способствуют ли нововведения молитве или нет.

Я сам пел десятки лет в хоре, недавно ушел только потому, что возникли проблемы со связками. И заметил, что в хоре молиться очень трудно, почти невозможно. Легче, когда за богослужением поют два хора, да и то если регент не развращает хора, запрещает болтовню. А то получается так: отпели, а затем — антракт, это ужасно. Поэтому главная задача регента — это даже не управление хором в музыкальном плане, а управление хористами в плане духовном. Не должно быть никаких криков, спевок во время богослужения, если хотите, почти никаких замечаний хористам, кроме самых необходимых. Должна быть предельно благоговейная обстановка на клиросе.

К великому сожалению, часто бывает не так. Таков грешный человек, подними его над другими на одну ступеньку, на один сантиметр, и он уже вовсю командует на приходе. На клиросе поют три человека, а дирижер машет руками, ругается с певцами, оскорбляет — какая беда! Главная задача регента — быть примером того благоговения, которое необходимо для каждого верующего человека, находящегося в храме. А если нет благоговения, то весь хор с его музыкой — вон из храма.

Хор стоит ближайшим образом к духовенству. Для него благоговение — задача номер один, а регент должен быть первым из благоговейных.

Насчет речитатива скажу, что мысль это хорошая. Святые Отцы вообще запрещают сладкозвучие, псалмопение было подобием речитатива, чтение нараспев. Это хорошо, достичь этого непросто, но можно было бы стремиться к этому.

— Может быть, Вы знаете, почему пение так укоренилось за богослужением? Не по немощи ли человеческого ума, который жаждал слуховых чувственных услаждений?

— Думаю, что виноват не столько ум, сколько наше сладострастие, когда мы действительно стремимся усладить наш слух, ищем наслаждения и развлечения. Как-то американцы на одной встрече сказали: «У нас все должно развлекать». Мы спросили: — «Что, и на богослужении?» «Да, и на богослужении, иначе люди перестанут посещать храмы».

Я сначала изумился, а потом почесал в затылке, подумал: «А у нас как?» — и замолк. Надо понимать значение богослужения, следить за своим духовным состоянием. Кто-то приходит на клирос, чтобы отпеть службу, то есть исполнить послушание, а кто-то приходит все-таки помолиться, хоть немножко, урывками, но помолиться. Поэтому я против пения сложной музыки в храме, она отвлекает душу. Простое пение хорошо тем, что помнишь о Боге.

Это всегдашнее искушение: чуть хор становится больше, как сразу регенты стараются дать сложное пение. Оно, конечно, интересно, но лучше бы устроить такой концерт где-то, но не петь так во время богослужения. Вообще понятия «богослужение» и «концерт» разнятся как Христос и антихрист. А уж «концерт» на запричастном — вообще немыслимо, это насмешка над богослужением. Весь суточный круг богослужения сводится к литургии, а вся литургия — к причащению. И вот когда люди собираются причащаться, с клироса им грянут «концертом»! Это какое-то надругательство над богослужением. Если есть хотя бы один причастник на литургии, в храме перед причастием должно быть чтение молитв.

— Может ли в церковном пении молитва иметь свою динамику, свое движение, или она должна быть ровной?

— Вероучительные постановления Вселенских соборов в нашей богословской литературе называются греческим словом oros, это слово происходит от слова ori, что значит «пределы, границы». Церковь задает некоторые пределы, за которые выходить нельзя. Это же относится к характеру молитвы.

Иван Васильевич Киреевский, один из вождей славянофильства, пишет об отличии русского православного человека от западных людей: западный бьет себя в грудь, рвет на себе волосы, весь в экстазе перед Христом распятым. И посмотрите, как наш человек молится, он спрячется куда-то, где поменьше света, чтоб его никто не видел, и в тиши творит свою благоговейную молитву. Обратите внимание на наши древние церкви, там оконца узенькие, маленькие, чтобы в храме был полумрак, все приглушенно, все способствовало тишине, молитве, укрытию себя от лишних взоров.

Напротив, взгляните на западную архитектуру, особенно позднейшее храмостроительство, как, впрочем, и на иные наши современные храмы: большие окна и такие огромные люстры, что иконостаса не видно.

А как же? Придет городничий с лентой, городничиха в новых нарядах, придут не для молитвы, а себя показать.

Истинная же молитва творится в тиши, в глубине, в мире, а не в громе, молнии и потрясениях.

Древнерусское знаменное обиходное пение — ровное, без страсти. Самая ужасная вещь, когда в пении начинается страсть: слушаешь и непонятно, поют или не поют, вот взяли чуть громче, ага, поют «Херувимскую», а потом как грохнут «Яко да Царя» так, что штукатурка посыплется. Где страсти, там нет Бога.

Ветхий Завет в этом случае нам совсем не пример. Иоанн Златоуст неслучайно говорил, что ветхозаветное отстоит от новозаветного как земля от неба. И Сам Господь сколько раз повторяет: «Вам сказано…а Я говорю вам». В пении должно исходить из духа молитвы. Динамика молитвы — внутри человека: молитва может быть более или менее рассеянной, горячей со слезами, а может быть и теплохладной, а иногда же стоишь, как столб дубовый, и себя ничем не пробьешь… Пение должно способствовать правильному настрою души, трепету пред Богом. Все смолкает в храме, все — на пианиссимо (а не веделевское фортиссимо).

— Как Вы относитесь к тому, чтобы перевести богослужение на современный русский язык?

— Я не согласен ни с теми, которые ратуют за полный перевод литургии на русский язык, и ни с теми, кто стоит за полную неизменяемость славянских текстов. История русского богослужения и русской книги показывает, что на протяжении веков постоянно происходила адаптация текста. Слова, которые выходили из употребления или выходили, или приобретали смысл противоположный, заменялись на благозвучные славянские слова. С началом книгопечатания процесс сильно замедлился (сами понимаете, слово печатное имеет другую силу), но адаптация продолжалась. Сейчас этот процесс приостановился. Я считаю, что перевести богослужение на современный язык можно было бы, но только одному человеку — Пушкину. Пушкин бы перевел так, что мы были бы в восторге. Посмотрите на его стихотворение «Пророк» — не понять, чего там больше, русского или славянского, но это изумительно. Почему никому не пришло в голову предложить ему перевести Псалтирь, это было бы превосходное произведение! А кроме Пушкина — избави Бог!

Славянский язык, конечно, изумителен, — это глубина и красота; русский язык уступает очень сильно. Поэтому я против того, чтобы вдруг перевели на эту грубятину великолепный славянский язык. Но я и против того, чтобы не сметь совсем коснуться этого языка, — надо адаптировать богослужебный текст. Вот у нас в академии одно из мест Евангелия за богослужением читается иначе: «Блаженно чрево, носившее Тя, и сосца, питавшие тя». Неблагозвучные для сегодняшнего слуха слова заменены на славянские, прекрасно понятные. Так что я за адаптацию текста, но для этого нужна компетентная комиссия.

— Допустимо ли простому прихожанину просить священника не злоупотреблять скороговоркой?

— У нас сложились порой странные отношения между прихожанином и священником. Мы не случайно называем священника «отцом», отношения с ним должны быть семейные. Но если мы видим нечто, препятствующее нашей христианской жизни, мы должны об этом сказать, в этом нет ничего особенного. Мне странна эта нецерковная атмосфера, когда мы боимся священнику (и уж тем более архиерею) что-нибудь сказать. Вся суть в том, как сказать. Можно — с пониманием и сочувствием, а можно — резко и непочтительно. И говорить не только можно, но и нужно, иначе подчас теряется очень многое из проповеди, из назидания.